Violence and Ethnic Purges: Some Notes to A. B. Mindlin's Monograph

Насилие и «этнические чистки» в истории:

заметки к монографии А. Б. Миндлина[1]

 

Книга, о которой пойдет речь – как бы заключительная часть трилогии, посвященной судьбам российского еврейства в Санкт-Петербургский период российской истории[2]. По сути дела, речь в книге идет о насильственных антиеврейских эксцессах и гонениях со времен Киевской Руси до Февральской революции 1917 г. на территориях, в тот или иной период входивших в состав Российской империи; правда, в книгу включены и сюжеты, касающиеся чинившихся российской армией антиеврейских насилий на восточных территориях Австро-Венгерской империи в начальный период Первой мiровой войны.

Освещению в книге А. Б. Миндлина истории антиеврейских погромов, преследований и насилий вплоть до погромной кампании начала 1880-х годов я касаться не стану: это грамотно составленная и полезная для широкого читателя – но всё же – компиляция. Дальнейшее же повествование представляет собой оригинальное исследование, основанное на обширной источниковой базе. Разумеется, на сей счет существуют фундаментальные исследования, принадлежащие Шимону Дубнову, Джону Клиеру, Шломо Ломброзе и др. Однако книга Александра Борисовича вводит в научный оборот и обобщает данные множества новых источниковых материалов. Это архивные документы, законодательные акты, документальные издания, статистика, отчеты о судебных слушаниях, стенограммы заседаний Государственной Думы первого – четвертого созывов, пресса, публицистика, мемуаристика. Документальная насыщенность соответствующих разделов этой книги дает немалую пищу для размышлений на темы российской и еврейской истории (да и Истории как таковой), на темы революционных и контрреволюционных насилий, на темы нелегитимных репрессий как предпосылки и показателя «выведения из Бытия», «выведения из истории» (термины  российского культурфилософа) огромных массивов государственных учреждений, неформальных властных структур, а подчас – и целых политических систем, теряющих связь с реальной динамикой истории[3].

Согласно статистическим разысканиям Джона Клиера,  к началу 1880-х годов еврейское население Империи составляло порядка  4 млн. человек (4,2 % от общего числа ее жителей), из них лишь чуть более полумиллиона проживало  за пределами Черты оседлости (см. с. 117). Однако в пределах самой Черты и за ее пределами евреи, демографически и территориально рассеянные, в повсеместном меньшинстве, подвластные мелочным дискриминационным законам и «самодеятельности» местного начальства, представляли собой удобнейшую мишень для групповых и – тем паче – массовых насилий. Мотивации антиеврейских насилий могли быть самыми разнообразными: и укорененные в человеческой психологии архаические ксенофобские комплексы, и несовпадение культурных кодов среди соседствующих групп населения, и застарелая и культивировавшаяся веками конфессиональная ненависть, и противоречия экономического порядка, и элементарная бытовая зависть, помноженная на низкую общую культуру и неразвитые представления о собственности. А. Б. Миндлин принимает во внимание весь этот комплекс обстоятельств. Но он особо обращает внимание читателя на то историческое обстоятельство, что пик унесшей сотни тысяч человеческих жизней погромной активности в Российской империи на протяжении 1881-1917 гг. (равно[Р1]  как и на последующие годы Гражданской войны, включая и войну Советско-польскую) пришелся на период длительного перехода страны от аграрного и сословно-абсолютистского общества – общества исторически обреченного – к обществу, основанному на иных принципах: на интенсивных товарно-денежных отношениях[4] и на индустриально-урбанистическом жизненном процессе. Этот российский социально-исторический транзит (здесь не только российская, но и универсально-историческая специфика) сопровождался деморализацией, деклассированием и люмпенизацией огромных человеческих масс. Некогда романтизированные Максимом Горьким «босяки», уже частично потерявшие связь с деревенским общежитием, но не сумевшие или не успевшие встроиться в системы развитых урбанистических отношений, жизненных условий и ритмов, составляли один из существенных массовых субстратов погромных толп.

В безумии погромных толп, если вспомнить Шекспира, была своя «система»[5], на чем и настаивает А. Б. Миндлин. За, как правило, стихийными действиями погромных толп угадывалась продуманная и целенаправленная работа «координаторов»: обработка населения бульварной публицистикой, подметными листками и слухами, насаждавшими  атмосферу насилия и страха; составление перечней еврейских адресов; извещение жителей окрестных поселений о возможности поживиться награбленным добром. И, наконец, предварительная перевозка по железным дорогам погромных дел гастролеров (см. с. 138-149 и сл.). Немалую роль в разжигании погромных кампаний начала ХХ столетия сыграли, напр., издававшаяся потомком молдавских «бояр» и субсидируемая правительством газета «Бессарабец» и составленная под руководством видного чиновника Департамента полиции МВД П. И. Рачковского фальшивка «Протоколы сионских мудрецов»[6].

 

*

Отношение «верхов» к погромной кампании кануна и периода Первой русской революции (1903-1907) мыслится автором как многозначное.

В страхе перед размахом протестных и революционных движений финансировались погромные издания, выгораживалась часть погромщиков и их чиновных и армейских покровителей, были случаи прямого потворства властей погромщикам, случаи (как это было во время кровавого Белостокского погрома в начале июня 1906 г.)[7] прямого участия армии в массовых убийствах и истязаниях ни в чем не повинных и беззащитных людей (см. с. 318)[8]. И притом – имели место многочисленные случаи судебных послаблений арестованным участникам погромных злодеяний. А возможности самообороны со стороны жертв погромщиков пресекались властями[9].

Но иной раз бывали и репрессии в отношении погромных толп и их заводил.

В высших звеньях российского государственного аппарата действовали активные пособники и даже соучастники погромных кампаний (В. К. Плеве, П. И. Рачковский, Д. Ф. Трепов, Е. В. Богданович), прямо или косвенно натравливавшие  толпы не только на евреев, но и на интеллигенцию, студенчество и либералов; были и убежденные противники человеконенавистнических идеологий и практик (напр., А. А. Лопухин, граф И. И. Толстой, кн. С. Д. Урусов); были и высшие должностные лица, занимавшие в проблематике погромов и – шире – в самом «еврейском вопросе» промежуточные позиции: эмансипация и защита евреев от «народного гнева» в принципе-де желательна, но только – постепенно, без опрометчивой спешки (граф С. Ю. Витте, П. А. Столыпин)...

Что же касается активного участия народных низов (великорусских, украинских, молдавских, польских) в погромных кампаниях начала 1880-х и 1900-х годов, то, как указывает А. Б. Миндлин, за массовой деморализацией тогдашнего населения стояли столь же массовые социо-экономические и демографические процессы: индустриализация, урбанизация, аграрное перенаселение, расслоение деревни, тяжелые условия жизни новогорожан, конкуренция рабочих рук, конкуренция в мелкобуржуазном секторе (см. с. 193-195). И. как неоднократно указывается в книге А. Б. Миндлина, погромный и революционный терроры имели свойство возбуждать и провоцировать друг друга, ибо в стране – и особенно в полиэтнических губерниях Черты оседлости – царила «общая атмосфера насилия» (с. 157)[10]. А еврейское население тем более легко становилось разменной монетой в этой атмосфере ненависти и накопившихся социальных и этнических противоречий, что вошедшие в обиход «государственный антисемитизм и антиеврейское дискриминационное законодательство сумели привить христианам… отношение к еврею как к низкому существу, лишенному почти всех прав, как к враждебному и вредному… элементу» (с. 195). Во всяком случае, нарастание яростного революционного движения, с одной стороны, и праворадикалистского насилия – с другой – две взаимосвязанные стороны одного и того же процесса: цивилизационно-культурного распада сословного,  теократического и имперского государства.

Александр Борисович уделил в своей книге немалое место описанию конкретных зверств, конкретных случаев насилия и садизма со стороны погромных толп, во многих случаях похожих и на варварство одновременно происходивших в ходе Первой русской революции волнений и их подавления. Всё это описывается автором сухим, почти протокольным языком. Процесс исследования таких сюжетов и повествование о них всегда мучителен. Да и труд читателя – не из легких.

 

*

…Вообще, всматриваясь в описание всех этих зверств начала прошлого столетия – зверств, попирающих все Божеские и человеческие законы, – из глубины опыта последующих десятилетий, убеждаешься, что объяснения с точки зрения их конфессиональных, этнических и даже социо-экономических предпосылок явно недостаточны. Изучение конкретики истреблений христианских меньшинств в  агонизировавшей Османской империи, изучение истории террора (терроров!)  в нашем собственном Отечестве, Холокоста, племенных резней в Тропической Африке, нынешние преследования и убийства христиан в странах  Афро-азиатского ареала вскрывает досадное единообразие зрелищ исступленного человекоубийства, истязаний, изнасилований, грабежей, опустошения и  одичания. По всей видимости, как это было замечено в историографии по горячим следам Первой мiровой войны, а несколько позднее подтверждено в теоретических трудах Зигмунда Фрейда, – в периоды крутых исторических переломов и катастроф значительные массивы «народонаселения» сбрасывают с себя тонкие пелены культуры и массовых запретов. В таких ситуациях всеобщих насилий, переделов и грабежей воистину – «всё позволено».

Тем паче, что эти формы всеобщих насилий подкреплялись элементами индустриальных технологий: типографии, телеграф, телефония, железнодорожное дело, штабные разработки…

А уж ныне, в постиндустриальную, информационную эпоху насилие над людьми получает и новое технологическое оснащение.

 

*

Событиям Первой мiровой войны посвящена заключительная глава монографии Александра Борисовича (с. 350-378). Однако в данном случае автор предпочитает говорить  уже не столько о полустихийных «народных» злодеяниях (грабежах, погромах, насилиях, осквернениях святынь), хотя и такое было в избытке, сколько о вошедших опять-таки в систему организованных Российским Генеральным штабом массовых военно-государственных преследованиях  населения прифронтовых и фронтовых полос. Преследования распространялись и на еврейское население временно захваченных российской армией территорий Габсбургской империи. Еврейство вновь оказалось разменной монетой во властных и политических играх петроградских «верхов»[11].

Еще во времена Русско-японской войны погромные агитаторы отыгрывались на евреях Европейской России за поражения на Дальнем Востоке. А уж в период Первой мiровой была применена та же метода, хотя под ружьем Российской армии находилось до полумиллиона еврейских воинов, к тому же сотнями удостаивавшихся Георгиевских наград[12], антиеврейский навет о сотрудничестве с противником был повторен вновь. Особую ретивость в антиеврейских военно-государственных преследованиях проявляли начальник Генерального штаба Н. Н. Янушкевич и главнокомандующий – великий князь Николай Николаевич (осенью 1915 г., вследствие поражений в Галиции, великий князь был отправлен наместником на Кавказ, за ним же последовал и Янушкевич, а место верховного главнокомандующего занял сам император).

Из зон военных действий силами «христолюбивого воинства» было депортировано во внутренние губернии России[13] порядка полумиллиона евреев, включая и многочисленных представителей тех семейств, чьи юноши сражались в рядах Российской армии. Система «выселенчества», то бишь государственных этнических чисток, изрядно дезорганизовала российскую железнодорожную сеть, занимавшуюся доставкой боеприпасов, питания и медикаментов на фронт, воинскими передислокациями и перевозкой в тыл раненых воинов. Но и на «выселенцев» свершались облавы, как, напр., в Москве в январе 1916 г. (см. с. 376-377).

Одним из самых варварских мероприятий военного руководства было введение института заложничества в отношении еврейского населения прифронтовых полос. На одном из заседаний Государственной Думы (1915 г.) было оглашено распоряжение верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича на сей счет. Фрагмент этого распоряжения приводится в книге:

«Главнокомандующий считает необходимым взять заложников из неправительственных раввинов и богатых евреев с предупреждением, что в случае измены со стороны еврейского населения заложники будут повешены. Представить мне список лиц, которые могли бы быть взяты заложниками» (с. 371).

Резюмируя положение времен Великой войны, А. Б. Миндлин пишет:

«Во время Первой мировой войны была еще одна «война», которую Россия объявила еврейству. «Победителем» в этой «войне» была армия, а «побежденными» – убитые и раненые на войне еврейские солдаты, еврейские дети, женщины и старики. Спасла их Февральская революция, после которой Временное правительство отменило все ограничения, связанные с вероисповеданием и национальностью. Погромы прекратились, но ненадолго: впереди была Гражданская война, когда снова начались  погромы, убийства и изнасилования с сотнями тысяч жертв» (с. 378).

 

*

Постараюсь, вслед за сугубо фактографическим текстом Александра Борисовича, поделиться некоторыми собственными наблюдениями, однако – на сей раз –   историко-теоретического свойства.

Книга А. Б. Миндлина представляет собой некий еврейский комментарий к триумфалистской, но трагической «истории Государства Российского», завершившейся «великим октябрем» и тоталитарной диктатурой, многократно превзошедшей в своей планомерной жестокости многие эксцессы прежних эпох[14].

Книга лишний раз подтверждает мысль о том, что идеологии национально-религиозной исключительности (или же – исключительности идеологической) являются непреложной предпосылкой этнических чисток, садизма, кровопролитий.

Еще одно наблюдение, на сей раз в форме вопроса: как можно было ожидать какого-то минимума гуманности в «еврейском вопросе» от государственной системы с особой традицией самодурства и жестокости, с особой традицией расходования «человеческого материала», проявленной в отношении собственного народа?..

 

*

И в заключение – о некоторых претензиях к автору обсуждаемой книги.

Обойду вопрос о мелких фактографических и библиографических погрешностях, почти неизбежных при написании капитальных исследований; обойду вопрос о допускаемых автором смешениях источниковых свидетельств с данными иных монографических исследований, ибо крайне трудно совладать с такой массой исторического  материала.

Но вот одного упрека к труду Александра Борисовича я всё же избежать не смогу. Суть же этого упрека состоит в следующем.

Невозможно, разумеется, описать общеевропейский контекст исследуемых автором погромных и антисемитских движений и практик на землях Речи Посполитой, Российской империи, австрийской Галиции, Румынии. Такая работа заслуживала бы особой монографии. Но обозначить этот контекст было бы необходимо.

Действительно, злодеяния Хмельничины и связанной с нею Русско-польской войны были как бы рефлексом уже отгремевших на Западе опустошительных Религиозных войн, завершившихся Вестфальским миром 1648 г. А в самом Московском царстве кровавые войны с глубокой религиозной подоплекой (восстание Степана Разина и его подавление, Соловецкое сидение и Стрелецкие бунты) продолжались весь остаток XVII столетия, прозванного на Руси «бунташным», – вплоть до жестоких реформ Петра Великого…

Далее, несомненна зависимость российских антисемитских движений и практик 1880-х – 1910-х гг. от германского псевдофилософского и идеологического антисемитизма: от антинаполеоновской (и рикошетом – антисемитской) почвеннической романтики до расистских «откровений» библейской критики, отрицавшей иудейский субстрат евангельской Вести[15]…

 

*

В конечном счете, при всех его частных недоработках, труд Александра Борисовича Миндлина заслуживает глубокого уважения и признательности. Ибо этот тщательный и документально обоснованный труд лишний раз заставляет призадуматься об историческом генезисе сегодняшних российских и мiровых проблем. Генезисе, перерастающем трагические рамки «еврейского вопроса» и продолжающем будоражить историю сегодняшнего дня.  Ибо траектории исторического одичания имеют свойство продвигаться на долгие десятилетия вперед.

 

19.08.2019