Библия как источник философского вдохновения

Библия как источник философского вдохновения

 

 

Мне бы хотелось, чтобы последующее краткое рассуждение стало  скромным приношением памяти Евгения Борисовича Пастернака.

 

 

В нередких беседах со мной Евгений Борисович Пастернак (1923-2012) затрагивал целый ряд постоянно волнующих меня тем: библеистики, церковной истории, гебраистики. И действительно, без интереса к этим, возможно, полускрытым, но столь насущным для мысли и культуры темам трудно понять весь внутренний облик не только его великого отца, но и самого Евгения Борисовича. Человек редкой образованности, редкой душевной и интеллектуальной отзывчивости, Евгений Борисович до последних дней своей жизни проявлял интерес к самым разнообразным областям знаний и притом всегда умел соотносить новые познания с задачами анализа и понимания наследия своего отца.

Вообще, я заметил, что особый интерес и особую чувствительность к библейским материям свойственно проявлять людям, наделенным высокой внутренней культурой и человеческой отзывчивостью. И к этим качествам – как бы автоматически – прилагается всё остальное: эрудиция, трудолюбие, умение нетривиально соотносить опыт познания с опытом жизненным. Воистину,  –

 

     …Но быть живым, живым и только,

     Живым и только до конца.

 

*

По неоднократно слышанным и читанным мною словам Мераба Константиновича Мамардашвили, философия есть «мышление мышления».

И если подходить к библейским материям, исходя именно из этого теоретического постулата, то Библия – отнюдь не сама философия. У нее иной предмет: внутренняя, нерасторжимая, хотя и подчас драматическая связь Божеского и человеческого. Но Библия содержит в себе те глубочайшие мiровоззренческие интуиции, которые во многих отношениях определили собой всю последующую историю философского знания[1].

Говорить об этой проблематике можно бесконечно. Ибо без опыта библейского мышления, коренящегося в долгих тысячелетиях мыслительного и социального опыта народов Древнего Востока, еврейства, а за ним – и христианской Церкви, – истории европейской, а с нею и мiровой философии нам попросту не дано. Однако то, что я предложил бы читателю, – не рассуждение вообще, но лишь сравнительно узкую, хотя и проблемно насыщенную экзегезу. Попытаюсь лишь рассмотреть философскую «нагрузку» проблемы Дня Субботнего в писаниях Ветхого и Нового Заветов.

Библейские фрагменты даю в собственных переводах.

Само слово «Суббота / Шаббат»  восходит к двухбуквенному глагольному корню שב  – садиться, присесть, остановиться в трудах. Трехбуквенный же глагольный корень שבת, ставший корневой основой занимающего нас понятия Субботы, в конкродансе Герхарда Лисовского переводится на три языка следующим образом: нем. – aufhören, ruhen; англ. – to cease, to rest; лат. – cessare, quiscare[2]. И не случайно столь серьезный библеист, как М. Г. Селезнев, иногда переводит отглагольное существительное שבת как «покой». Так, глагольную форму третьего лица единственного числа прошедшего времени (Быт 2:2), переводимую в Синодальном тексте как «почил», Михаил Георгиевич переводит как «пребывал в покое»[3]. 

 

1.

 

Итак, самый главный фрагмент Библии[4], на котором утверждена вся латентная библейская философия Субботы (Быт 2:1-3), таков:

 

1     Так созданы были небо и земля и весь порядок (צבא) их.

2     И совершил Бог (אלהים)к седьмому дню все дела Свои и успокоился (וישבת) от дел Своих (מלאכתו), которые создал.

3     И благословил Бог седьмой день, и освятил его, ибо в этот день успокоился (שבת) Бог от дел Своих, которые создавал и созидал.

 

Отрывок предельно краток, но смысловой его диапазон – не побоюсь сказать – безмерен.

Действительно, отрывок этот содержит в себе поразительное метафизическое и космологическое проникновение: Бог – безусловный Творец и Суверен твари, но твари дáрован момент автономии и свободы: движутся светила, бьется морской прибой, живет, движется и дышит морской, земной и поднебесный животный мiр. А с ним – и последнее творение Бога: человек.

А в Самом Боге, создавшем человека по образу Своему и подобию[5], явлена нам потребность мысли и созерцания. Так что мысль и созерцание – Божеское, а вслед за ними и человеческое, – непреложно входят в состав и структуру Бытия. И не случайно же вся последующая духовная и философская литература – от Филона Александрийского до Левинаса или Антония Сурожского – трактует созерцание как одну из высших, хотя и неявных форм человеческой активности: как соотнесение жизни, мысли и практики своего тварного существования с его Творцом.

Так что покой, знаменуемый библейским понятием Субботы, Шаббата, – не негативен,  но, напротив, – невыразимо преизбыточен: он собирает в себе, суммирует и вновь порождает тварную активность.

 

2

 

А теперь остановимся еще на двух библейских отрывках: на Четвертой заповеди Моисеева Десятисловия по двум редакциям: Исхода и Второзакония.

Глава 20 Исх формулирует заповедь Субботнего дня следующим образом:

 

8     Помни День субботний, чтобы святить его.

9     Шесть дней трудись, исполняя все дела свои,

10   День же седьмой – Суббота Господу Богу твоему. И не свершай трудов своих: ни ты сам, ни сын и ни дочь твои, ни раб, ни рабыня твои, ни скотина твоя, ни иноплеменник, что в дому твоем.

11   Ибо в шесть дней создавал (עשה)Господь  небо и землю и всё, что в них, но успокоился (וינח) в день седьмой. И потому благословил Господь день седьмой – Субботу – и освятил ее.

Та же Четвертая заповедь, согласно главе 5 Вт, формулируется так:

 

12     Соблюдай День субботний, чтобы освящать его, как и заповедал тебе Господь Бог твой.

13       Шесть дней работай, исполняя все труды свои,

14     но день седьмой – Суббота Господу Богу твоему, в который пусть не трудятся: ни ты сам, ни сын и ни дочь твоя, ни раб и ни рабыня твои, ни вол и ни осел твои, ни всякая скотина твоя, ни иноплеменник, что в дому твоем, чтобы отдохнули, как и ты, и раб и рабыня твоя.

15      И помни, что и сам ты был рабом в земле Египетской, откуда вывел тебя Господь Бог твой рукою могучею, десницею высокою! Потому-то и заповедал тебе Господь Бог твой соблюдать День субботний.

 

При работе с этими текстами вольно или невольно приходит на ум следующая мысль св. Августина.

Коль скоро мы воспринимаем ветхозаветные тексты не просто как исторические памятники, но именно как Священное Писание, мы призваны искать в этих текстах не только и даже не столько условности давно прошедших эпох, но некоторые сквозные духовные смыслы[6].

Попытаемся же обозначить, по крайней мере, четыре философских измерения этой, казалось бы, архаической и этнографической проблемы (т.е. проблемы, связанной с историей, законодательством и  бытом еврейского народа) субботнего норматива.

Измерение первое, метафизическое. У самих основ Бытия – мысль, проект, воля, свобода и связанная с ними потребность в созерцании, репрезентации.

Не случайно же иной библейский источник – Притч 3:19 – настаивает:

 

Господь Премудростью основал землю,

     силою мысли (בתבונה) воздвиг небеса.

 

Измерение второе, которое можно было бы определить, как антропологическое. Связанное именно с моментами паузы, созерцания, умиротворения и свободы, – личностное, субъектное начало как некая непреложная весть о Вечности[7] – превыше и ценнее «автоматики» объективного мiра.

Измерение третье, социальное.  Милосердие, жалость, социальная свобода, преодоление ксенофобии (эти вещи особо акцентированы во Вт 5:14) задаются как непреложные параметры всечеловеческой истории[8]. Как отмечала французская католическая исследовательница, памятование о своем собственном былом рабстве есть, в своем роде, одна из библейских заповедей, ставшая неотъемлемой частью духовно-исторического опыта еврейского народа и переданная всему человечеству[9].

Наконец, измерение четвертое, условно говоря, экологическое: сострадание эксплуатируемой нами, людьми, дочеловеческой твари. И ведь не случайно образы вола и осла позднее непреложно вошли во весь комплекс разновременной и разностильной христианской иконографии (Рождество, Бегство в Египет, Вход Господень в Иерусалим)…

Мне могут возразить, что за всеми этими нормативами и принципами Субботнего покоя угадываются вполне утилитарные интересы «хорошего хозяина», «крепкого мужичка»… Так-то оно так, но вот только все редукционистские аргументы разбиваются об одно соображение чисто исторического (или, если даже угодно, – этнологического) свойства. Древний человек – в любой из цивилизаций и культур – мыслил дарованную ему космическую и житейскую действительность не иначе, как Святыню, которая превыше любых утилитарных потребностей, любых представлений о пользе. Да и сама идея пользы ограничивалась идеями самодисциплины, жертвы, дарения. Переживая Субботнюю заповедь, человек не только благодарил Всевышнего за дар космического и индивидуального бытия, но и сам приносил себя Ему в дар («Суббота Господу Богу твоему»: שבת להוה אלהיך ).

Во всяком случае, без идеи Субботы – именно как идеи относительного и свободного самодистанцирования Бога от твари и относительного отпущения твари на свободу (отпущения именно как дара) – невозможно представить себе генезис всей духовной и культурной истории народов Библейского ареала: генезис мистики[10], правосознания, эстетики, естественных и социальных наук…

Это относится и к истории нашей Российской культуры. Без этой библейской идеи вживленности свободы в глубину Божественной и человеческой жизни мы не поймем ни Соловьева, ни братьев Трубецких, ни Бердяева, ни Федотова, ни Пастернака, ни отцов Александра Меня и Георгия Чистякова…

 

3

 

Новозаветные тексты продолжают древнюю идею субботы, возводя ее, однако, на новый уровень духовного и экзистенциального понимания: «суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк 2:27).

Идея Субботы, субботнего покоя становится уже не столько прямым социально-регулятивным принципом, сколько категорией внутренней действительности человека, внутреннего устроения человеческой личности[11]. Этой новацией чрезвычайно обогащается антропологическое измерение проблемы субботствования: здесь работает не только установка на духовные и нормативные принципы Синайского законодательства, но и на развитие той высокой и тонкой культуры человеческого существования, на которую, по словам ап. Павла, уже «нет закона» (ουκ εστιν νομος) (Гал 5:23). Т.е., по существу, которая уже превыше формальных регулятивов[12]. К сожалению, историческое христианство оказалось не на высоте этих сложных духовных интуиций. Отсюда – и столь частый в истории и поныне, увы, не преодоленный дисциплинарно-карательный подход к проблематике человеческой мысли и веры.

Но сами Евангельские тексты – превыше такого подхода. Синоптики постоянно подчеркивают, что акты жалости, чудеса исцеления творятся Спасителем именно в Субботу как в день преизобилия божественной милости, мысли и благодати: «Сын Человеческий – Он и владыка Субботы» (Мф 12:8, Мк 2:28, Лк 6:5).

Четвертое же, Иоанново Евангелие не снимает вопрос о чудесах в Субботу, но полагает проблему субботствования в еще более глубокий мистический контекст (см.: Ин 19-20): израненный, истерзанный Сын Человеческий вкушает субботний покой в гробу; однако трагедийное субботствование Господа и подавленность Его учеников исподволь оборачиваются преддверием Воскресения, Эта Иоаннова мистическая интуиция подкрепляется и в Апостольской части Нового Завета: субботний гробовой покой есть одновременно и освобождающий порыв сошествия во ад (см, напр., Эф 4:8-10); эта же интуиция подкрепляется и православной литургикой, гимнографией и иконографией заключительных дней Страстной седмицы и дней Пасхальных.

День Воскресный для христианина – своего рода эквивалент ветхозаветно-иудейского Дня Субботнего. Но – лишь отчасти. И в этом плане, как мне кажется, стоило бы прислушаться к идее французского теолога о том, что подлинная полнота Субботнего дня, подлинное приобщение Божескому творящему и созерцающему покою связано прежде всего с моментами Евхаристического таинства, с той внутренней умопеременой («метанойей»), которую призвана пережить человеческая личность, приступая ко Св. Тайнам[13]…

 

А в русской словесности эта же интуиция духовной преизобильности Субботы и, в частности, Великой Субботы с особой силой выражена в Страстном цикле поэзии Бориса Пастернака:

 

Но пройдут такие трое суток

И столкнут в такую пустоту,

Что за этот страшный промежуток

Я до Воскресенья дорасту.

 

(«Магдалина», стихотворение 2).

 

 

Или:

 

 

И со Страстного четверга

Вплоть до Страстной субботы

Вода буравит берега

И вьет водовороты…

………………

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,

Заслышав слух весенний,

Что только-только распогодь –

Смерть можно будет побороть

Усильем Воскресенья.

 

(«На Страстной»)

 

Так что преизобильный и внутренне динамичный Субботний покой становится в нашей культуре необходимой предпосылкой вечного обновления мыслящей себя жизни и мыслящей себя мысли.

 

 

Январь – декабрь  2013.