"Ничто не старит так, как готовность стареть"

Михаил Бузукашвили

Июнь 2015
Опубликовано 2015-06-30 17:00

Я часто вспоминаю эти слова моего доброго знакомого, человека, на которого я смотрел с восхищением. Это Николай Амосов, известный хирург.
Иногда мне подваливает сомнительное счастье встречать людей, которые изо всех сил стараются утопить меня в потоке жалоб. Нет, нет, ничего дурного они мне не желают ,это не злодеи, а чаще всего добрые и хорошие люди, которые довольны, что в моем лице обрели слушателя и искренне верят, что все их монологи захватывающе интересны. Они с упоением жалуются на судьбу и на обстоятельства, на своей возраст и на своих детей, на болезни свои и близких, на свою память, на тяжелые экономические времена, на политиков, на издержки во всех сферах нашей пошлой действительности, на то, что летом жарко, а зимой холодно и еще на все на свете. Они уверены, что в их возрасте ничего особенно интересного уже нет, кроме, разве, телевизора. Причем они убеждены, что знают пути решения всех мировых проблем. А вот свои личные проблемы, зачастую пустяковые, драматизируются и упираются в одно - я уже старый, в моем возрасте уже поздно. И нагромождается целая куча непреодолимых препятствий.
Я слушаю, проклинаю свою дурацкую деликатность, лицемерно поддакиваю и с тоской вспоминаю французскую монахиню 17 века, имя которой мне неведомо. Я не знаю ничего ни о ней, ни о том, как сложилась ее жизнь, знаю только ее молитву, которая меня, человека нерелигиозного, восхитила много лет назад. Ну почему бы этим людям не прочитать этой молитвы.
Иногда я пытаюсь представить себе лицо этой женщины, жившей четыре века назад. И бывает так, что я представляю ее в облике пожилой японки, которую я встречаю почти каждое утро вот уже на протяжении многих лет в парке во время моих утренних пробежек. Эта женщина похожа на тоненькую былинку, наверное она ничего не весит. На вид ей много лет. Лицо ее испещрено морщинами. Но у нее живые, веселые глаза и она очень приветливо улыбается и машет мне рукой. За все эти годы мы не обменялись и десятком слов, только приветствуем друг друга, выказывая взаимную симпатию. Иногда зимой на рассвете с Гудзона дует такой свирепый ветер, что он чуть ли не валит с ног даже меня с моей весьма солидной комплекцией. И когда я вижу при свете фонарей эту миниатюрную женщину, которая мужественно идет сквозь ветер, дождь и непогоду, то у меня на сердце становится светло, а на лице появляется улыбка. Я не могу себе представить эту женщину, чтобы она брюзжала и упивалась жалостью к себе. Я так полагаю, что она не знает молитвы далекой от нас француженки, но если бы они каким -нибудь чудом встретились, то нашли бы общий язык. Ибо они не одной крови, но одного духа.
Эта молитва на мой взгляд чудесна. Ее, я полагаю, полезно выучить всем людям возрастом за...сами поставьте цифру. Ведь старость не имеет конкретного возраста. Бывают и старики в 30 лет. На лице их часто написано - я все знаю, меня ничем не удивишь. Никакого позитивного настроя, никаких настоящих, требующих затрат усилий увлечений и интересов. Зачастую брюхо, выступающее далеко за ремень, неряшливость и прочие приметы, свидетельствующие о том, что старость преждевременно стучится в дверь, что он к этой старости уже внутренне готов. А теперь представьте пожилого человека, улыбающегося, оптимистично настроенного, открытого к новому, ставящего перед собой долгосрочные цели, не боящегося риска при определенных обстроятельствах, открытого к общению.
Но вернемся к моей монахине.
"Господи! Ты знаешь лучше моего, что я старею и скоро всуплю в клан стариков. Убереги меня от роковой привычки считать, что я непременно должна высказывать свое мнение по всякому поводу. Избавь меня от мании улаживать чужие дела, сделай меня рассудительной, а не занудой, услужливой, а не контролирующей и командующей. Мне, право, жаль не пускать в ход весь арсенал моей великой мудрости. Но знаешь, Господи, мне бы хотелось сохранить кое-кого из друзей. Не дай мне увязнуть в мелочах. Подари мне крылья летать к цели. Вели моим устам молчать о моих бедах и болезнях, хотя бы они и росли неизменно, и с годами все слаще становилось бы их перечислять. Не смею просить тебя о том, чтобы я в конце концов научилась охотно выслушивать рассказы о чужих неприятностях, но помоги мне переносить их с терпением. Не смею требовать у тебя лучшей памяти, но даруй мне больше смирения и поменьше самомнения, если мои воспоминания приходят в противоречие с воспоминаниями других людей. Хорошенько внедри мне в голову, что я могу и ошибаться. Храни меня. Я не очень-то жажду святости. Некоторые святые так неуживчивы. Но желчная старуха - это, несомненно, одна из удачнейших выдумок дьявола. Помоги мне видеть хорошее там, где его не ждут и находить в людях достоинства, которых за ними не признают, и даруй великую милость - научи меня говорить им об этом. Аминь!"
Я полагаю, что эта француженка была замечательной женщиной и по мудрости своей превосходила многих королей, императоров, политиков, философов, писателей и неисчислимое количество простых смертных всех времен и народов. Она знала, что старость неизбежна, что ее надо принимать такой, какая она есть, что ее можно чуточу замедлить, но нельзя предотвратить, нельзя избегнуть, если хочешь жить относительно долго и что в любой возраст своей жизни человек вступает новичком и должен к этой новизне приспосабливаться. И что бывает старость достойная и старость жалкая, с ее нескончаемыми жалобами, нежеланием самим хоть немного помочь себе, а не зависеть целиком от врачей,таблеток, диет, искусственных ухищрений, как сейчас во многих странах, когда пластические операции нередко превращают людей в посмешище, делая их похожими на лабораторных андроидов.
Как-то я писал, что весьма условно деление людей на старых и молодых, что никто не знает, когда начинается старость, с какого числа, месяца или года, что все у всех по разному. Что есть люди не молодые и старые, а умные и глупые и отличие первых от вторых в том, что они сами о себе заботятся, а глупые заботу о себе передоверяют другим - врачам, таблеткам и чудесам фармакологии и косметики. Сейчас я полагаю, что, возможно, в чем-то я был прав, но в чем-то очень даже неправ. Да, нет дня и месяца, с которых все это начинается, но рано или поздно приходит безусловно время, когда никаких иллюзий не остается.
Помню, какое впечатление произвела на меня скульптура Огюста Родена. Великий ваятель создавал множество прекрасных образов, олицетворяющих юность, силу, любовь, духовность. Взять хотя бы "Мыслителя" и "Поцелуй". Но есть у него и сравнительно малоизвестная скульптура, которая редко изображается в каталогах его избранных работ. Это скульптурный портрет сидящей полуобнаженной старухи. До него портреты старух создавали многие живописцы, изображавшие неизбежное увядание, быстротечность жизни, бренность всего земного. Ужасны, гротескны портреты старух у Франсиско Гойи. Это не женщины, а исчадия ада. А у Родена скульптура, в которой сочувствие и горечь.Несчастная, вызывающая жалость, напоминающая о том, что делает с нами возраст. Про эту скульптуру говорят, что это трагический образ старости, оплакивающей молодость. Если бы скульптура называлась просто"Старая женщина", я бы подумал, что Роден один из немногих, если не единственный, кто осмелился изваять полуголую женщину на склоне лет, не молодую и прекрасную, а ущербную , взывающую к состраданию. И я бы скорее всего забыл эту скульптуру. Уж слишком безысходна поза этой женщины.Но я ее помню, потому что ее название врезалось в мою память навсегда - "Та, что была прекрасной Омиер". Название "Старая женщина" было бы констатацией факта и информацией к размышлению о бренности нашего существования, а то название, которое дал ей скульптор - это целая философия в камне.
Роден создавал эту скульптуру будучи еще сравнительно молодым человеком. Старость ему представлялась ужасной и если в "Мыслителе" была философия вызова судьбе и веры в безграничные возможности человека, то в "Омиер", на мой взгляд, это философия обреченности жертвы возраста, которой только и остается думать о навсегда ушедшем прошлом.
При всем восхищением гением Родена и преклонением перед ним, смиренно высказываю свое маленькое мнение - мне трудно принять эту философию. И мне кажется, что монахиня , имя которой мне неведомо, тоже бы отказалась понимать эту философию, если бы увидела в своем 17 веке скульптуру, созданную через два столетия. Ибо она великолепно выразила совсем другую философию в своей молитве. Не философию покорности и не противоположную ей философию полного отрицания и философию сопротивления, а философию принятия неизбежной действительности, разумного, возможного и прагматичного приспособления к этой реальности. Приспособления не рабского, а творческого. Ведь недаром она просит подарить ей крылья летать к цели. В этом весь смысл. Летать к цели, к осмысленной цели, которая должна быть в любом возрасте. Я полагаю, что она сказала бы своему соотечественнику, что он не прав, что она не руины, оставшиеся от былого великолепия, не никому ненужный и жалкий осколок от прошлого совершенства, а нечто, не сохранившее форму, но не изменившее своей сути, нечто, способное найти новые ценности и главные цели в жизни.
В связи с этим я вспоминаю картину замечательного, но не столь известного, как некоторые его современники, итальянского художника Бернардо Строцци, по прозвищу Прете Дженовезе или Капуччино. Кстати, теоретически эту картину могла бы увидеть моя монахиня, ведь Строцци жил в конце 16-го - первой половине 17 века. Я помню свое ошеломление, когда впервые как бы заново увидел его картину "Аллегория бренности" в Москве в музее изобразительных искусств имени Пушкина. Она больше известна под названием "Старая кокетка". Нас было несколько журналистов после пресс-конференция по поводу открытия какой-то выставки. Мы были молоды, самонадеянны и к старости относились с сочувственным превосходством. И проходя около картины, мои спутники сказали - ха-ха , это чудище хочет снова стать молодой. Я до этого тоже проходил мимо этой картины с чувством иронии, мол, и в то время существовали женщины, пытавшиеся скрыть безуспешно свое увядание. Но тут я впервые, (может быть из чувства противоречия, чтобы не думать так, как все окружающие) посмотрел не на общий фон, а вгляделся в лицо этой женщины. И вот уже много раз на протяжений десятилетий я прихожу и подолгу стою перед этой картиной. Ее надо видеть, репродукция не дает полного представления. Да, старуха. Сильно декольтированная старуха сидит спиной к нам за туалетным столиком и смотрит на себя в зеркало. На столике перед ней косметика, драгоценности. У нее прямая осанка, она гордо держит голову. А за ней две служанки, помогающие ей, молоденькие, пухленькие, глупенькие ничтожества, которые не могут скрыть того, что издеваются над этой
старой женщиной. А она словно не замечает их ухмылок. Она выше этого. Они тщеславны и недалеки. А она прекрасно знает, что все проходит. Никакая она не кокетка. Взгляд ее спокоен и в нем огромное чувство собственного достоинства. В нем нет сожаления или боли, в нем отражение той мудрости и величавости, которые следуют за достойно прожитыми годами. В ее взгляде нет переживания из-за того, что время так быстротекуще. Ведь это данность, с которой надо примириться и жить дальше, находя в этой жизни новые штрихи и новые радости, отличные от тех, что были раньше, но тоже яркие и значимые. Она не сгибается, она принимает вызов времени. В конце концов время победит, но пока это ее время. В ее руках свежая роза. Это не просто контраст молодости и старости, но и того, что жизнь продолжается, благородные чувства в человеке не иссякают с возрастом. Вот какие ассоциации всякий раз вызывает во мне эта великолепная картина, в которой талант Строцци, на мой взгляд, выразил столько противоречивых эмоций. Только надо смотреть внимательно и заинтересованно, а не прочитать подпись к картине и пойти дальше.
Наберусь нахальства и попытаюсь оспорить даже любимого мною Монтеня, который сам прожил 59 лет и очень не одобрял способности и творчество людей в возрасте. Сообщая о том, что Катон на старости лет стал с величайшим усердием изучать греческий язык Монтень писал о том, что "это, скорее говорит о том, что что он стал впадать в детство". Размышляя о писательстве, Монтень утверждал, что "для этого рода деятельности старость так же неблагоприятна, как и для любого другого. Тот, кто рассчитывает выжать что-нибудь из своей дряхлости - безумец, если надеется, что полученное им масло не будет затхлым, заплесневелым и безвкусным. Ум наш к старости коснеет и тяжелеет".
Как же неправ был Монтень. Впрочем, не будем его винить, ведь у нас гораздо больше информации для размышления, чем было у него. Хотя и в его времена она существовала. Его современниками были, например, гениальные художники Микеланджело, Тициан, Тинторетто, которые творили до последних своих дней, соответственно, до 89, 88 и 76 лет. Микеланджело было 87 лет, когда он создал купол собора Святого Петра в Риме.
Насколько же мы богаче Монтеня знаниями, потому что мы, карлики, стоящие на плечах великанов, не обладая их даром осмысливания сущего, все же видим больше, знаем то, что им было неведомо.
Через два века после Монтеня жил такой замечательный японский художник Хокусай. Когда ему было 86 лет он писал, что все им созданное до 70 лет не имеет значения, что чем старше он становится, тем больше разбирается в живописи и если доживет до ста лет будет еще искусснее, а если судьба отпустит ему 130-140 лет, то все, что будет выходить из под его кисти, будет живым и зримым. Увы, он умер в 88 лет, но писал до последних своих дней и действительно, его поздние работы значительно превосходят все, что он создавал в молодые годы. История сохранила нам немало имен людей, которые были успешны в делах своих с юности и до глубокой старости. Бывали и другие случаи, когда люди, которых считали ни на что не пригодными в молодые годы, проявляли свои способности в средних годах или в старости. Люди как растения достигают зрелости в разные периоды жизни - одни весной, другие в разгар лета, а третьи осенью или даже зимой. И очень часто зима жизни была у таких людей исполнена не горечью, а радостью творчества и ненарушимым миром.
Вспомним имена только нескольких выдающихся людей из разных эпох, которые всю жизнь трудились сверхактивно и сохраняли поразительное трудолюбие до последних дней.
Толстой жил 82 года, Кант -80, Галилей - 78, Гоббс - 91, Ньютон -84, Эдисон - 84, Павлов - 87. Гете завершил свою последнюю часть "Фауста" в 82 года.Этот список можно продолжать очень и очень долго. А ведь многие из этих людей жили в те времена, когда уровень медицины был несравнивым с днем сегодняшним.
Вы скажете, что это не чета нам, что это великие люди, подарившие человечеству великие открытия и творения. Да, это так, речь не идет о соперничестве в творчестве, а о том, что каждый может сохранять свой потенциал долгие годы. Ведь все подчиняется общим законам и для природы все равно, кто вы, Шекспир, Наполеон, Эйнштейн или простой смертный. Всех она подбирает в конце концов. И тех, кто творит нечто нетленное и тех, кто просто остается самим собой в своем скромном повседневном существовании.
Знаменитый английский философ Бэкон говорил, что природа побеждается только подчинением ей. Это действительно так, если иметь в виду природу в глобальном масштабе. А если говорить применительно к отдельному человеку, то здесь верно замечено, что все могут сделать десять пальцев, если их вынуть из карманов. И еще надо почаще напрягать свое серое мозговое вещество, как говорил незабвенный сыщик Эркюль Пуаро, рожденный Агатой Кристи. Она писала почти до своего ухода. А прожила она без малого 86 лет. Есть бесчисленное количество примеров, когда люди собственными руками и собственными усилиями создавали себе здоровье и сохраняли силы множество лет, не поддаваясь годам и не ворча на несправедливости судьбы.
Толстой в 82 года перечитал то, что было им написано в 29лет и полностью согласился с написанным. "Вечная тревога, труд, борьба, лишения - это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хотя бы на секунду ни один человек. Только честная тревога, борьба и труд, основанные на любви, есть то, что называется счастьем...Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие - душевная подлость".
Конечно, нельзя всем рекомендовать такой максимализм великого писателя, но хоть что-то можно взять из его слов для своего физического и нравственного здоровья, а не повсеместную сейчас тягу к душевному комфорту, покою, благополучию и удовлетворенностью собой.
Кто-то улыбнется и скажет, что слова Толстого это сплошные эмоции. Они не выдерживают никакой критики с точки зрения современной науки, которая полна высказываний о вреде стрессов и о пользе умеренности. А я вот знал в жизни человека, который произвел на меня огромное влияние и я ему очень благодарен за встречи и за ту ауру, которая его окружала и передавалась тем, кто с ним общался. Это он говорил о том, что ничто так ни старит, как готовность стареть. И это он был максималистом, причем свой максимализм он подкреплял не только эмоциями, но и фактами, графиками, цифрами. Николай Амосов, известнейший хирург и создатель уникальной теории нагрузок, на мой взгляд, был человеком будущего. Современный мир его не принимает, потому что современный мир это очень часто мир ленивых и пассивных людей, мечтающих о комфортном существовании, когда пальчиками шевелить не надо. Это он говорил, что в большинстве болезней виновата не природа, не общество, а только сам человек. Чаще всего он болеет от лени и жадности, но иногда и от неразумности. Не надейтесь на медицину. Она неплохо лечит многие болезни, но не может сделать человека здоровым. Чтобы быть здоровым, нужны собственные усилия, постоянные и значительные. Заменит их нельзя ничем. Человек столь совершенен, что вернуть здоровье можно почти с любой точки его упадка. Только необходимые условия возрастают по мере старости и его болезней. Для здоровья одинаково необходимы четыре условия: физические нагрузки, ограничения в питании, закалка, время и умение отдыхать. И еще пятое - счастливая жизнь. К сожалению, без первых условий она здоровья не обеспечивает.
Вся наша жизнь с первого же момента, когда мы потянулись в колыбели за той игрушкой, а не за другой, есть выбор. И каждому из нас когда-то предоставляется выбор между миром Амосова и множества других замечательных людей, миром другим, где человек ищет оправдание себе и своим слабостям, во всем себе потакает и считает, что он уже ничего не может изменить, миром третьим, четвертым, сотым, тысячным. Каждый сам находит свой мир и у каждого своя дорога к этому миру. У каждого мира есть свои плюсы и минусы и каждый человек лучше знает свою жизнь и поступает в соответствии со своим характером, знаниями, тем, что воспитали в нем другие и тем, что воспитал он в себе сам. Каждый пожинает плоды своего выбора. И когда я говорю о других, воспитывавших нас, то среди прочих замечательных людей, которые имели на нас влияние, независимо от того, жили ли они много веков назад или живут ли они с нами сегодня, я вспоминаю и неведомую мне французскую монахиню с ее замечательной молитвой.
Михаил Бузукашвили

Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. Войдите в систему используя свою учетную запись на сайте:
Email: Пароль:	напомнить пароль Регистрация