А ВОТ КАК НАЧИНАЛАСЬ « ЛОЛИТА »

Стихотворение Владимира Набокова, в котором впервые появляется образ сексуально привлекательной девочки, явившееся предшественником всемирно известного романа "Лолита", в Newconcepts представлено писателем Владимиром Соловьевым

 

 

Лилит

 

     Я умер. Яворы и ставни

     горячий теребил Эол

     вдоль пыльной улицы.

         Я шел,

     и фавны шли, и в каждом фавне

     я мнил, что Пана узнаю:

     "Добро, я, кажется, в раю".

 

     От солнца заслонясь, сверкая

     подмышкой рыжею, в дверях

     вдруг встала девочка нагая

     с речною лилией в кудрях,

     стройна, как женщина, и нежно

     цвели сосцы - и вспомнил я

     весну земного бытия,

     когда из-за ольхи прибрежной

     я близко-близко видеть мог,

     как дочка мельника меньшая

     шла из воды, вся золотая,

     с бородкой мокрой между ног.

 

     И вот теперь, в том самом фраке,

     в котором был вчера убит,

     с усмешкой хищною гуляки

     я подошел к моей Лилит.

     Через плечо зеленым глазом

     она взглянула - и на мне

     одежды вспыхнули и разом

     испепелились. 

         В глубине

     был греческий диван мохнатый,

     вино на столике, гранаты,

     и в вольной росписи стена.

     Двумя холодными перстами

     по-детски взяв меня за пламя:

     "Сюда",- промолвила она.

     Без принужденья, без усилья,

     лишь с медленностью озорной,

     она раздвинула, как крылья,

     свои коленки предо мной.

     И обольстителен и весел

     был запрокинувшийся лик,

     и яростным ударом чресел

     я в незабытую проник.

     Змея в змее, сосуд в сосуде,

     к ней пригнанный, я в ней скользил,

     уже восторг в растущем зуде

     неописуемый сквозил,-

     как вдруг она легко рванулась,

     отпрянула и, ноги сжав,

     вуаль какую-то подняв,

     в нее по бедра завернулась,

     и, полон сил, на полпути

     к блаженству, я ни с чем остался

     и ринулся и зашатался

     от ветра странного. "Впусти",-

     я крикнул, с ужасом заметя,

     что вновь на улице стою

     и мерзко блеющие дети

     глядят на булаву мою.

     "Впусти",- и козлоногий, рыжий

     народ все множился. "Впусти же,

     иначе я с ума сойду!"

     Молчала дверь. И перед всеми

     мучительно я пролил семя

     и понял вдруг, что я в аду.

 

             1928, Берлин