Considerations and thoughts*Россию ближайших лет ждет социальная деградация
Февраль 2016
Опубликовано 2016-02-09 00:00
Опубликовано 2016-02-09 00:00
Экономист, директор региональной программы Независимого института социальной политики Наталья Зубаревич прочла в лондонском клубе «Открытая Россия» лекцию «Кризис в России — региональная проекция: чего ждать и к чему готовиться». Мы публикуем видеозапись и текст ее выступления.
~
Давайте я донесу до вас, что реально происходит в России. Я попробую прорисовать картинку, чтобы вы более четко понимали, чего ждать и к чему готовиться.
Очередной кризис в российской истории — не первый, но совершенно новый. Вообще, у нас кризисы были разные. Первый кризис, как мы помним (молодежь не помнит), — трансформационный. Очень тяжело переходили от плана к рынку. Этот переход длился четыре года. Он был тяжелейший.
Второй и третий кризисы были глобальными. Нам не повезло, потому что стукнуло по всем и стукнуло по нам. Это не были кризисы внутрироссийские — нас задело. Хотя внутрироссийский в 1998-м был — долг накопили своими теплыми руками. Но все равно, это был азиатский кризис, а к нам прилетело.
А вот этот кризис, новый, — он начался как внутренний. С 2013 года перестала расти промышленность, начали падать инвестиции, начали резко копиться и нарастать долги бюджетов регионов. Мы этот кризис создали особенностями своего институционального дизайна, своим климатом, своими решениями.
И только потом, во второй половине 2014 года, уже полетели цены на нефть. В 2015-м на четверть попадали цены на цветные металлы, на уголь, сейчас — и на железную руду, на целлюлозу. То есть это стало добавлять, добавлять, и наша экспортная отрасль сейчас себя чувствуют неидеально, за исключением химиков, — у них более или менее пока все нормально.
Но суть в том, что начинался этот кризис как внутренний. Это кризис плохих институтов. Это кризис, я бы так сказала, завершения старой модели роста. А нефть его уже просто припечатала.
Сравните, насколько тяжело он идет. Я понимаю, что чем дальше от России, тем сильнее апокалиптическое ощущение. Расслабьтесь. Чтобы вы расслабились, сравните темпы падения. Вот динамика промпроизводства.
Очередной кризис в российской истории — не первый, но совершенно новый. Вообще, у нас кризисы были разные. Первый кризис, как мы помним (молодежь не помнит), — трансформационный. Очень тяжело переходили от плана к рынку. Этот переход длился четыре года. Он был тяжелейший.
Второй и третий кризисы были глобальными. Нам не повезло, потому что стукнуло по всем и стукнуло по нам. Это не были кризисы внутрироссийские — нас задело. Хотя внутрироссийский в 1998-м был — долг накопили своими теплыми руками. Но все равно, это был азиатский кризис, а к нам прилетело.
А вот этот кризис, новый, — он начался как внутренний. С 2013 года перестала расти промышленность, начали падать инвестиции, начали резко копиться и нарастать долги бюджетов регионов. Мы этот кризис создали особенностями своего институционального дизайна, своим климатом, своими решениями.
И только потом, во второй половине 2014 года, уже полетели цены на нефть. В 2015-м на четверть попадали цены на цветные металлы, на уголь, сейчас — и на железную руду, на целлюлозу. То есть это стало добавлять, добавлять, и наша экспортная отрасль сейчас себя чувствуют неидеально, за исключением химиков, — у них более или менее пока все нормально.
Но суть в том, что начинался этот кризис как внутренний. Это кризис плохих институтов. Это кризис, я бы так сказала, завершения старой модели роста. А нефть его уже просто припечатала.
Сравните, насколько тяжело он идет. Я понимаю, что чем дальше от России, тем сильнее апокалиптическое ощущение. Расслабьтесь. Чтобы вы расслабились, сравните темпы падения. Вот динамика промпроизводства.
Когда привыкаешь, перестаешь сопротивляться и прилаживаешься каждый раз к тому, что есть, — это заканчивается деградацией. Вот в чем риски этого кризиса. Привыкание, адаптация к худшему и деградация — это самое в нем опасное
Первый кризис. Нравится? Падение в два с лишним раза. Динамика доходов населения.
Второй кризис. Посмотрите на динамику доходов населения — на четверть сразу. Посмотрите, что у нас по 2015-му году. Да, промышленность — спад 2009 года. Чувствуете разницу? Ну да, проблемы. Как в старом анекдоте: ну, ужас, но не ужас-ужас-ужас! Это медленный кризис. Его проблема в том, что он долгий. Он не закончится по схеме «упал-отжался» — это надо очень четко понимать. Этот кризис долгий, да. Он будет тянуться.
И вот когда медленно хуже-хуже, потихоньку, — это приводит к самому страшному — к привыканию. И когда привыкаешь, и перестаешь сопротивляться, и прилаживаешься каждый раз к тому, что есть, — это заканчивается деградацией. Вот в чем риски этого кризиса. Привыкание, адаптация к худшему и деградация — вот это самое в нем опасное.
Попробуем посмотреть на географию. Она очень любопытная. В трансформационный кризис 90-х годов падала, как положено, советская обрабатывающая промышленность — она была неконкурентоспособной. И падали слаборазвитые республики, в которых эта промышленность вообще была наведенная, — такой советский опыт индустриализации. А нефтегаз чувствовал себя в регионах нормально. А потом, к середине 90-х, встроились и металлургические — они выползли на экспорт, у них получилось.
Второй кризис — это кризис, прежде всего, гигантского российского долга. По Москве стукнуло; периферия не сильно заметила. Потому что банки сыпались в Москве, цены росли везде, но в Москве еще более явно.
Третий кризис — это кризис в основном и внутренний — неконкурентоспособное российское машиностроение, — и глобальный. Потому что первыми падать начали металлурги. В ноябре-декабре 2009 года металлургические регионы показывали спад, знаете какой? Минус 35, минус 40: это уже серьезно, это по-настоящему. Просто бастовали домны. Это было очень жестко.
А были территории, которые вообще этого кризиса не заметили. Дальний Восток пролетел его, просто как самолет, — все прекрасно, у нас подготовка к саммиту АТЭС, у нас трубу строят, мы дотационность имеем очень приличную, «все хорошо, прекрасная маркиза». А слаборазвитые республики — никаких проблем. Была у тебя дотация 70-80%, так она же никуда не делась.
И вот сейчас новый кризис. Он уже просматривается географически следующим образом. Во-первых, впервые полетели современные машиностроительные регионы — это автопром, новый, пришедший к нам вместе с западными компаниями, высокотехнологичный; он споткнулся о потолок платежеспособного спроса. У людей нет денег это покупать.
Второе — это наше полудепрессивное машиностроение. Каждый кризис их колотит. Но кто в плюсах, посмотрите: импортозамещение импортозамещением — петь про это можно долго, но… В общем, по-честному, дело не только в запрете на ввоз евросоюзовской продукции, а, прежде всего, в соотношении курса рубля и доллара.
Импортозамещение у нас происходит реально; народ беднеет, покупать другое уже не сможет. Аграрный юг чувствует себя неплохо. Да, есть проблемы, но на фоне страны ему лучше.
Нефтегазодобывающая промышленность, неубиваемое наше все, — либо ноль, как Ханты и Ямалы, либо плюсы, как у новых месторождений: я имею в виду Сахалин, ненцев, Якутию — там рост.
И, наконец, феерически, впервые за 25 лет, растут регионы военно-промышленного комплекса. Там вопрос очень понятный: сколько денег, столько роста. Все это бюджетные инвестиции. Никакой частный бизнес там не инвестирует. Сколько хватит денег у бюджета, столько они будут расти.
Второй кризис. Посмотрите на динамику доходов населения — на четверть сразу. Посмотрите, что у нас по 2015-му году. Да, промышленность — спад 2009 года. Чувствуете разницу? Ну да, проблемы. Как в старом анекдоте: ну, ужас, но не ужас-ужас-ужас! Это медленный кризис. Его проблема в том, что он долгий. Он не закончится по схеме «упал-отжался» — это надо очень четко понимать. Этот кризис долгий, да. Он будет тянуться.
И вот когда медленно хуже-хуже, потихоньку, — это приводит к самому страшному — к привыканию. И когда привыкаешь, и перестаешь сопротивляться, и прилаживаешься каждый раз к тому, что есть, — это заканчивается деградацией. Вот в чем риски этого кризиса. Привыкание, адаптация к худшему и деградация — вот это самое в нем опасное.
Попробуем посмотреть на географию. Она очень любопытная. В трансформационный кризис 90-х годов падала, как положено, советская обрабатывающая промышленность — она была неконкурентоспособной. И падали слаборазвитые республики, в которых эта промышленность вообще была наведенная, — такой советский опыт индустриализации. А нефтегаз чувствовал себя в регионах нормально. А потом, к середине 90-х, встроились и металлургические — они выползли на экспорт, у них получилось.
Второй кризис — это кризис, прежде всего, гигантского российского долга. По Москве стукнуло; периферия не сильно заметила. Потому что банки сыпались в Москве, цены росли везде, но в Москве еще более явно.
Третий кризис — это кризис в основном и внутренний — неконкурентоспособное российское машиностроение, — и глобальный. Потому что первыми падать начали металлурги. В ноябре-декабре 2009 года металлургические регионы показывали спад, знаете какой? Минус 35, минус 40: это уже серьезно, это по-настоящему. Просто бастовали домны. Это было очень жестко.
А были территории, которые вообще этого кризиса не заметили. Дальний Восток пролетел его, просто как самолет, — все прекрасно, у нас подготовка к саммиту АТЭС, у нас трубу строят, мы дотационность имеем очень приличную, «все хорошо, прекрасная маркиза». А слаборазвитые республики — никаких проблем. Была у тебя дотация 70-80%, так она же никуда не делась.
И вот сейчас новый кризис. Он уже просматривается географически следующим образом. Во-первых, впервые полетели современные машиностроительные регионы — это автопром, новый, пришедший к нам вместе с западными компаниями, высокотехнологичный; он споткнулся о потолок платежеспособного спроса. У людей нет денег это покупать.
Второе — это наше полудепрессивное машиностроение. Каждый кризис их колотит. Но кто в плюсах, посмотрите: импортозамещение импортозамещением — петь про это можно долго, но… В общем, по-честному, дело не только в запрете на ввоз евросоюзовской продукции, а, прежде всего, в соотношении курса рубля и доллара.
Импортозамещение у нас происходит реально; народ беднеет, покупать другое уже не сможет. Аграрный юг чувствует себя неплохо. Да, есть проблемы, но на фоне страны ему лучше.
Нефтегазодобывающая промышленность, неубиваемое наше все, — либо ноль, как Ханты и Ямалы, либо плюсы, как у новых месторождений: я имею в виду Сахалин, ненцев, Якутию — там рост.
И, наконец, феерически, впервые за 25 лет, растут регионы военно-промышленного комплекса. Там вопрос очень понятный: сколько денег, столько роста. Все это бюджетные инвестиции. Никакой частный бизнес там не инвестирует. Сколько хватит денег у бюджета, столько они будут расти.
Страна, которая три года подряд снижает инвестиции (а Россия такова), причем нарастающими темпами, — это страна, которая сжимает свое будущее. Нет инвестиций — нет новых рабочих мест
В этом кризисе три самых тяжелых момента.
Это, прежде всего, бюджетные проблемы.
Это проблемы инвестиций. Страна, которая три года подряд снижает инвестиции (а Россия такова), причем нарастающими темпами, — это страна, которая сжимает свое будущее. Нет инвестиций — нет новых рабочих мест.
И третье — это очень сильный кризис потребления. Люди стали потреблять существенно меньше, даже по сравнению с тем, как упали их доходы: испугались люди.
Надо понимать, что это в меньшей степени промышленный кризис. Он не про заводы, хотя есть проблемные. Но это не то, что обвалилось. Промышленности это коснулось частично. И это точно пока не кризис про безработицу. Есть другие формы. Cтандартное «завод встал, все потеряли работу» — не про этот кризис.
Это, прежде всего, бюджетные проблемы.
Это проблемы инвестиций. Страна, которая три года подряд снижает инвестиции (а Россия такова), причем нарастающими темпами, — это страна, которая сжимает свое будущее. Нет инвестиций — нет новых рабочих мест.
И третье — это очень сильный кризис потребления. Люди стали потреблять существенно меньше, даже по сравнению с тем, как упали их доходы: испугались люди.
Надо понимать, что это в меньшей степени промышленный кризис. Он не про заводы, хотя есть проблемные. Но это не то, что обвалилось. Промышленности это коснулось частично. И это точно пока не кризис про безработицу. Есть другие формы. Cтандартное «завод встал, все потеряли работу» — не про этот кризис.
Бюджету будет плохо, но он не помрет, и все резервы уж точно не растратит. И, поверьте мне, резервы будут беречь, как только можно,
— рубить расходы
— рубить расходы
Прежде чем объяснять, я очень коротко вас просвещу. В 2015 году встал федеральный бюджет. В 2015-м он впервые завершил год с двухтриллионным дефицитом. Это очень много.
В чем проблема? 37% — таможенные пошлины, доля их в доходах. Таможенные пошлины упали на 40%. Их основу составляют нефтегазовые пошлины. А импорт уменьшился в России почти на 40%, и эти пошлины полетели. Остался налог на добычу полезных ископаемых. Но до последнего времени дефицита бюджета в 2014 году не было, потому что работал механизм. Вот у вас падает цена на нефть. Федеральный бюджет, который собирает почти всю ренту от нефтяных цен, теряет. А у вас одновременно и рубль падает, и федеральный бюджет за счет этого собирает больше рублей. Вот так балансировали почти до конца 2014 года.
В 2015-м эта малина закончилась, потому что рубль несильно падал. Но он же упал еще сейчас, в январе 2016-го. Значит, цикл номер 8 — опять маленько подбалансируем.
Бюджету будет плохо, но он не помрет, и все резервы уж точно не растратит. И, поверьте мне, резервы будут беречь аки можно — рубить расходы.
Теперь смотрите, как идет процесс рубки расходов. Вот я назвала дефицит за 2015 год — почти 2 триллиона. Теперь смотрите, что у нас с доходами, что с расходами.
В чем проблема? 37% — таможенные пошлины, доля их в доходах. Таможенные пошлины упали на 40%. Их основу составляют нефтегазовые пошлины. А импорт уменьшился в России почти на 40%, и эти пошлины полетели. Остался налог на добычу полезных ископаемых. Но до последнего времени дефицита бюджета в 2014 году не было, потому что работал механизм. Вот у вас падает цена на нефть. Федеральный бюджет, который собирает почти всю ренту от нефтяных цен, теряет. А у вас одновременно и рубль падает, и федеральный бюджет за счет этого собирает больше рублей. Вот так балансировали почти до конца 2014 года.
В 2015-м эта малина закончилась, потому что рубль несильно падал. Но он же упал еще сейчас, в январе 2016-го. Значит, цикл номер 8 — опять маленько подбалансируем.
Бюджету будет плохо, но он не помрет, и все резервы уж точно не растратит. И, поверьте мне, резервы будут беречь аки можно — рубить расходы.
Теперь смотрите, как идет процесс рубки расходов. Вот я назвала дефицит за 2015 год — почти 2 триллиона. Теперь смотрите, что у нас с доходами, что с расходами.
Мой прогноз на 2016 год — нацоборону придется рубить. Воинственных заявлений станет меньше, потому что «не до жиру, быть бы живу»
Доходы федерального бюджета сократились на 5%; при этом нефтегазовые на 18%, но другие, не нефтегазовые, выросли на 8% — инфляция помогла, налог на прибыль в рублях подрос.
Теперь посмотрите на расходы. Они выросли на 16%. Пока не балансируем. Что начало балансировать? Эти минусы — культура, здравоохранение, образование. Но вот красная стрелочка специально поставлена: безопасность и правоохранительная деятельность — уже начали рубить и эти расходы. Все! Жизнь заставляет. Пока в фантастических плюсах (плюс 35 в 2015 году) расходы на оборону. Мой прогноз на 2016-й — и они будут сжиматься, деваться некуда. Что точно не сожмут, и вы мне сейчас объясните почему, — расходы на физкультуру и спорт, плюс 75%.
В чем же причина? Что, мы так любим физкультуру и спорт? Чемпионат — он, родимый! Это неизымаемое обязательство — финансировать придется. И надо бы притормозить, а уже никак: к 2018 году стадионы должны быть построены. Теперь посмотрите три квартала 2015 года.
Вот какой мы бюджет федеральный слепили. 21% с лишним — оборона, 12% с лишним — нацбезопасность: то есть чуть больше трети — соцполитика. Там сидят две вещи — это трансферты федеральным льготникам, которые относятся к федеральной компетенции, и трансферт Пенсионному фонду, который растет каждый год.
Вы видите, как мало тратит федеральный бюджет на воспроизводство человеческого капитала — это все в основном регионы должны делать. Мой прогноз на 2016 год — нацоборону придется рубить. Воинственных заявлений станет меньше, потому что «не до жиру, быть бы живу».
Теперь посмотрите на расходы. Они выросли на 16%. Пока не балансируем. Что начало балансировать? Эти минусы — культура, здравоохранение, образование. Но вот красная стрелочка специально поставлена: безопасность и правоохранительная деятельность — уже начали рубить и эти расходы. Все! Жизнь заставляет. Пока в фантастических плюсах (плюс 35 в 2015 году) расходы на оборону. Мой прогноз на 2016-й — и они будут сжиматься, деваться некуда. Что точно не сожмут, и вы мне сейчас объясните почему, — расходы на физкультуру и спорт, плюс 75%.
В чем же причина? Что, мы так любим физкультуру и спорт? Чемпионат — он, родимый! Это неизымаемое обязательство — финансировать придется. И надо бы притормозить, а уже никак: к 2018 году стадионы должны быть построены. Теперь посмотрите три квартала 2015 года.
Вот какой мы бюджет федеральный слепили. 21% с лишним — оборона, 12% с лишним — нацбезопасность: то есть чуть больше трети — соцполитика. Там сидят две вещи — это трансферты федеральным льготникам, которые относятся к федеральной компетенции, и трансферт Пенсионному фонду, который растет каждый год.
Вы видите, как мало тратит федеральный бюджет на воспроизводство человеческого капитала — это все в основном регионы должны делать. Мой прогноз на 2016 год — нацоборону придется рубить. Воинственных заявлений станет меньше, потому что «не до жиру, быть бы живу».
Чтобы вы понимали, как живут российские регионы. Такое ощущение, что все собрали на центр; но это не совсем так. Если мы берем только налоговые доходы без пошлин, то соотношение — почти 50 на 50.
Любят у нас и региональные люди и оппозиция говорить, что все деньги отобрали наверх. Наверх отобрали нефтяную ренту, чтобы было понятно. Она очень выросла, и ее отобрали наверх. Это нормально — ее потом перераспределять надо. Смотрите, какая зависимость регионов от трансфертов (cлово «трансферт» всем понятно? Это перечисление из федерального бюджета). Красная доля — это медведевские нацпроекты. Видите, как добавили трансферт: было 0,6%, стало 1,2%. Мы гуляли по буфету на больших нефтяных деньгах очень хорошо. Мы нарастили расходы так, что мама ты моя! Смотрите, вот кризис 2009 года: 1,2—1,6%, на треть повысили трансферты регионам. Поэтому так и проскочили. Каждый год объем трансфертов физически, в рублях, без учета инфляции, сокращается. Регионам приходится адаптироваться к сжатию — обязательства уже раздуты.
Любят у нас и региональные люди и оппозиция говорить, что все деньги отобрали наверх. Наверх отобрали нефтяную ренту, чтобы было понятно. Она очень выросла, и ее отобрали наверх. Это нормально — ее потом перераспределять надо. Смотрите, какая зависимость регионов от трансфертов (cлово «трансферт» всем понятно? Это перечисление из федерального бюджета). Красная доля — это медведевские нацпроекты. Видите, как добавили трансферт: было 0,6%, стало 1,2%. Мы гуляли по буфету на больших нефтяных деньгах очень хорошо. Мы нарастили расходы так, что мама ты моя! Смотрите, вот кризис 2009 года: 1,2—1,6%, на треть повысили трансферты регионам. Поэтому так и проскочили. Каждый год объем трансфертов физически, в рублях, без учета инфляции, сокращается. Регионам приходится адаптироваться к сжатию — обязательства уже раздуты.
Когда у нас раздутые обязательства, помимо нацпроектов, основными были указы президента о повышении заработной платы. Причем они были сделаны так, что на плечи регионов легло 70% расходов. И только 30% добавил федеральный бюджет. Регионы выкручивались как могли — за указы надо было очень жестко отчитываться. Результат: три года дефицита.
Слава богу, в 2015 году регионов столько же, но дефицита поменьше — примерно 191 миллиард.
Но смотрите: 2015-й заканчивается, и какие масштабы дефицита? Есть регионы, где он под 20% и больше. Это дестабилизация. Чем плоха эта картинка? Тем, что регионы третий год в кризисе, третий год у них разбалансированы бюджеты. Это очень неправильная ситуация при управлении. И как она будет разруливаться, до конца не понятно; пока она подвешена. Подкидывают какое-то количество денег, самые жесткие проблемы как-то разруливают, но все равно это бултыхается в разбалансированном состоянии.
Слава богу, в 2015 году регионов столько же, но дефицита поменьше — примерно 191 миллиард.
Но смотрите: 2015-й заканчивается, и какие масштабы дефицита? Есть регионы, где он под 20% и больше. Это дестабилизация. Чем плоха эта картинка? Тем, что регионы третий год в кризисе, третий год у них разбалансированы бюджеты. Это очень неправильная ситуация при управлении. И как она будет разруливаться, до конца не понятно; пока она подвешена. Подкидывают какое-то количество денег, самые жесткие проблемы как-то разруливают, но все равно это бултыхается в разбалансированном состоянии.
Что приходится делать регионам? Они ползут, занимают. Вот эта картинка для меня — Россия. Почему? Во-первых, все по-разному — вы видите. Во-вторых, обратите внимание на красное и зеленое. Красное — это кредиты коммерческих банков. Это дорогие кредиты, их надо отдавать, они обычно короткие. А зеленое — это бюджетные кредиты. И даже если у вас есть какая-нибудь чудесная Чукотка — а она замечательная, с уровнем долга, который практически равен собственным доходам, без трансфертов ее бюджета; Чукотка может забить на все.
Что такое бюджетный кредит? Это кредит, который с этого года выдается по ставке 0,5% годовых. Вы экономически грамотные люди? Масштабы инфляции в России себе представляете? В этом году будет 14. И его можно пролонгировать — как минимум на 10, а то и на 20 лет. И тем, кому этого зелененького подвалили хорошо, можно не расстраиваться, каким бы ни был масштаб их долга. С федеральным бюджетом они договорятся.
А кому-то не повезло, у кого-то этот долг представлен красненьким — кредитами комбанка. И вот здесь большие вопросы. И это еще раз показывает полянку — огромное количество регионов, у всех разный тип управления: кто-то лезет в долги, кто-то сжимается.
Соответственно, понятно, что ситуация очень разная. Поэтому нельзя сказать, что в России тотальный кризис всего и вся: это не так. Ситуация дифференцирована.
Что такое бюджетный кредит? Это кредит, который с этого года выдается по ставке 0,5% годовых. Вы экономически грамотные люди? Масштабы инфляции в России себе представляете? В этом году будет 14. И его можно пролонгировать — как минимум на 10, а то и на 20 лет. И тем, кому этого зелененького подвалили хорошо, можно не расстраиваться, каким бы ни был масштаб их долга. С федеральным бюджетом они договорятся.
А кому-то не повезло, у кого-то этот долг представлен красненьким — кредитами комбанка. И вот здесь большие вопросы. И это еще раз показывает полянку — огромное количество регионов, у всех разный тип управления: кто-то лезет в долги, кто-то сжимается.
Соответственно, понятно, что ситуация очень разная. Поэтому нельзя сказать, что в России тотальный кризис всего и вся: это не так. Ситуация дифференцирована.
Пока ситуация как-то разруливается. Но вопрос в том, что она не может разруливаться бесконечно. Один из способов разруливания — большая инфляция
Вот вам картинка на последний дефицит в 2015 году. Где риски сидят? В зоне, где высокий дефицит и высокий уровень долга к собственным доходам. Это уже больше половины регионов. Будем посмотреть, что дальше. Пока ситуация как-то разруливается. Но вопрос в том, что она не может разруливаться бесконечно. Один из способов разруливания — большая инфляция. Вы знаете, инфляция всегда девальвирует долг — посмотрим. Пока проблемы серьезные, но не взрывные. В ручном режиме Министерство финансов как-то их разруливает.
Смотрите, какая разнообразная ситуация с доходами. Они разные. Налог на прибыль — очень неплохо в некоторых регионах. Потому что издержки в рублях, если это экспортное производство, а прибыль — в валюте; тогда у вас получается прилично.
Посмотрите, что происходит с расходами. Я не буду комментировать, просто показываю вам, насколько все по-разному. А у кого-то катастрофа.
Посмотрите, что происходит с расходами. Я не буду комментировать, просто показываю вам, насколько все по-разному. А у кого-то катастрофа.
А по расходам тоже очень разная ситуация. Регионы рубят расходы, но не все. Вообще, в России, если честно, реально федерализм. Мы всегда думали — вертикаль, вертикаль, а как начинаешь считать деньги и смотреть, как себя ведут регионы, вы начинаете видеть, что каждый выкарабкивается как может. И федералы ведут тоже себя по-разному.
Вот смотрите: уровень дотационности регионов — чтобы вы понимали, какие они разные. Вот Москва — почти нет. Там Ханты, Ямал. А это наш замечательный Северный Кавказ. И последний — Крым, по 2015 году. Где-то средний — Северный Кавказ: вот так примерно получается, все по-разному.
Вот смотрите: уровень дотационности регионов — чтобы вы понимали, какие они разные. Вот Москва — почти нет. Там Ханты, Ямал. А это наш замечательный Северный Кавказ. И последний — Крым, по 2015 году. Где-то средний — Северный Кавказ: вот так примерно получается, все по-разному.
Почему важно смотреть на регионы? Потому что вы как-то вертикально, очень политизированно смотрите, что в Кремле. Это важно, но существенная жизнь людей прежде всего идет в регионах. Посмотрите на долю расходов на социальные цели во всех расходах бюджетов регионов. У кого-то это давно под 80%, а кто-то живет тихонько, спокойно. Тюменская область — богатая. Сахалин — тоже очень богатый. И Чукотка, которой очень хорошо подвалили трансфертов в этом году. Но она решила, что зачем ей на людей тратить, и на инфраструктуру потратила.
Поэтому страна разная, но по основной массе видно, что нагрузка социальными расходами очень высока. Когда у вас ситуация нестабильная, расходы больше, чем доходы, начинается то, что начинается — рубка расходов.
Поэтому страна разная, но по основной массе видно, что нагрузка социальными расходами очень высока. Когда у вас ситуация нестабильная, расходы больше, чем доходы, начинается то, что начинается — рубка расходов.
Резать внаглую расходы на соцзащиту уж совсем нехорошо, а вот на образование можно, и на здравоохранение тоже; поэтому россиянам придется адаптироваться к ухудшению
Посмотрите, что у нас в социалке: пока есть данные за январь—октябрь, но я вам просто перечисляю в рублях без учета инфляции. Расходы на культуру — минус 43 региона, образование — 41 и далее.
Видите, какая разная ситуация? Страна складывается из очень разных векторов, страну надо понимать и знать. Я бы вас предостерегла от скоропалительного, одномерного ощущения, что все отвратно, или все замечательно, или ничего не меняется — все по-разному, и это надо понимать. Есть общие проблемы, но в целом политика региональных властей достаточно разнообразна, она как-то пытается адаптироваться. Другое дело — как она будет адаптироваться накануне выборов: резать внаглую расходы на соцзащиту уж совсем нехорошо, а вот на образование можно, и на здравоохранение тоже, есть там некоторые схемы; поэтому россиянам придется адаптироваться к ухудшению.
Видите, какая разная ситуация? Страна складывается из очень разных векторов, страну надо понимать и знать. Я бы вас предостерегла от скоропалительного, одномерного ощущения, что все отвратно, или все замечательно, или ничего не меняется — все по-разному, и это надо понимать. Есть общие проблемы, но в целом политика региональных властей достаточно разнообразна, она как-то пытается адаптироваться. Другое дело — как она будет адаптироваться накануне выборов: резать внаглую расходы на соцзащиту уж совсем нехорошо, а вот на образование можно, и на здравоохранение тоже, есть там некоторые схемы; поэтому россиянам придется адаптироваться к ухудшению.
Теперь про реальную экономику. Как идет российский кризис? Хочется же понять, как он долго будет. Вот вам промышленная динамика, вот динамика обрабатывающей промышленности: упал, отжался и полеживаем. У меня последние данные за декабрь. То, что летит в виде инвестиций, — отлежался, опять начал падать. Если мы возьмем вторую группу — строительство, — смотрите, какой спад: падать начало очень сильно в ноябре-декабре, поэтому сейчас уже на уровне низкой базы. И, наконец, самое тяжелое: реальные доходы — они скачут-скачут, сейчас опять эффект базы в декабре.
А теперь посмотрите на потребление и заработную плату. Заработная плата уже лежит на уровне 10%, а потребление еще не улеглось. Мы думали, что все, мы уже поджались, — ничего подобного: следующий этап падения. Знаете почему? Это тоже эффект базы. Кто был в Москве в ноябре-декабре 2014 года — чем занималась столица и окрестности? Скупала все, что только можно, вот тут сработал эффект базы.
А теперь посмотрите на потребление и заработную плату. Заработная плата уже лежит на уровне 10%, а потребление еще не улеглось. Мы думали, что все, мы уже поджались, — ничего подобного: следующий этап падения. Знаете почему? Это тоже эффект базы. Кто был в Москве в ноябре-декабре 2014 года — чем занималась столица и окрестности? Скупала все, что только можно, вот тут сработал эффект базы.
А вот теперь посмотрите, как у нас экономика закончила год в 2015-2014-м. Все умеренно: ВВП — 4%, промышленность — 3%, обработка — 5%, сельское хозяйство в плюсах, эффекты импортозамещения работают, но не меньше работает эффект евро-рубль-доллар, очень дорого стало покупать многие вещи.
Что в России посыпалось? В России в стоимостном выражении посыпался экспорт, но не в объемах, нефти мы экспортировали больше, а вот здесь мне даже не хватило колонки — 38%, посыпался импорт. Мы страна, которая сжимает потребление во всем, в том числе и в импорте; мы отгораживаемся, потому что мы победнели, а не только потому что мы запретили ввоз. Сейчас ситуация, которой, я, например, очень боюсь: это ситуация автаркии, обедневшей страны. Посмотрите, инвестиции — 8%, нарастающая, строительство концом года было тоже — 8-10%, вот самое страшное, за год розница — 10%, зарплата — 10%, доходы — 4%. И никаких проблем с безработицей до 2015 года, она даже уменьшалась на 6% и за весь 2015 год выросла на 7%. Знаете, что такое российская безработица на конец 2015 года? Ну, кто понимает, уровень ее в Испании, да в той же Британии — 5,8%, нормальный уровень — 5%, чтобы было понятно, в Испании за 20%, — вот наш кризис.
Что в России посыпалось? В России в стоимостном выражении посыпался экспорт, но не в объемах, нефти мы экспортировали больше, а вот здесь мне даже не хватило колонки — 38%, посыпался импорт. Мы страна, которая сжимает потребление во всем, в том числе и в импорте; мы отгораживаемся, потому что мы победнели, а не только потому что мы запретили ввоз. Сейчас ситуация, которой, я, например, очень боюсь: это ситуация автаркии, обедневшей страны. Посмотрите, инвестиции — 8%, нарастающая, строительство концом года было тоже — 8-10%, вот самое страшное, за год розница — 10%, зарплата — 10%, доходы — 4%. И никаких проблем с безработицей до 2015 года, она даже уменьшалась на 6% и за весь 2015 год выросла на 7%. Знаете, что такое российская безработица на конец 2015 года? Ну, кто понимает, уровень ее в Испании, да в той же Британии — 5,8%, нормальный уровень — 5%, чтобы было понятно, в Испании за 20%, — вот наш кризис.
Теперь смотрим, как он идет по стране. С инвестициями все понятно: страна теряет инвестора и инвестиции, причем не иностранные — все! Посмотрите, как просел центр, северо-запад, весь Урал и пол-Поволжья. Но самое любопытное — Сибирь.
Мы на восток собрались поворачиваться; вы скажете — зато на Дальнем Востоке хорошо. Отвечаю: на Дальнем Востоке эти феерические плюсы дают регионы, в которых отродясь инвестиций не было. Амурская — это космодром на госденьги, а в Магадане, когда у тебя не было ничего… Яблоко плюс яблоко — два яблока, в динамике сколько процентов рост? Сто, вот мы его и наблюдаем. Крупные же регионы — смотрите, Хабаровский край, Приморский край, крупные, реально-экономические, Якутия, — все понятно?
Мы на восток собрались поворачиваться; вы скажете — зато на Дальнем Востоке хорошо. Отвечаю: на Дальнем Востоке эти феерические плюсы дают регионы, в которых отродясь инвестиций не было. Амурская — это космодром на госденьги, а в Магадане, когда у тебя не было ничего… Яблоко плюс яблоко — два яблока, в динамике сколько процентов рост? Сто, вот мы его и наблюдаем. Крупные же регионы — смотрите, Хабаровский край, Приморский край, крупные, реально-экономические, Якутия, — все понятно?
Если мы смотрим 51 регион, куда идут деньги? Это к вопросу о повороте на восток. Вот данные за январь—сентябрь; третьего квартала года еще нет. Дальний Восток — 7%, Северный Кавказ — 3%. 0,3% — это Крымский федеральный округ, потому что его инвестирование идет не через эти схемы, а там деньги в основном только на мост. Мост действительно финансируется активно, без проблем, если вы берете в региональном разделе, вам понятно, куда идут деньги? Но воспроизводство нефтегаза — в Тюмень, столицу нашей родины, всегда идут деньги. Татарстан, Московская область, Краснодарский край, даже Питер — смотрите, как подвинулся. Прижились, видимо, те, кто принимают решение в Москве. И Питер ушел на периферию, то есть это вообще не про Дальний Восток, никакого поворота на восток в Российской Федерации не получается, уже хватит свистеть про паровоз. Нет там инвестора. Посмотрим, что будет дальше; пока ничего нет.
Вот строительство. Посмотрите, что было в 2014 году — голубенькое, и, посмотрите, что в январе—ноябре 2015 года. Про юг можете расслабиться — это отрыжка Олимпиады, много-много инвестировали, а потом два года подряд это все падает, там уже ничего не строят, олимпийских объектов нет.
Но я обращаю ваше внимание на Уральский федеральный округ. К Уралу приписана Западная Сибирь, на минуточку, Тюменская область с округами. Понятно, какие риски? Мы даже не воспроизводим нефтяную базу в целом по России: вы видите, как все печально.
Северо-запад, Крым — растут строительства, Москва еще пока держится. А Питер, например, уже посыпался со своим строительством очень основательно. Москва держится еще и потому, что, если вы посмотрите структуру расходов ее бюджета, она убойная. Расходы на нацэкономику выросли на 24%, а расходы на общее образование — на 10%, только на детских садах выехали. Расходы на здравоохранение — 8%, дороги власть вводит, в метро переходы строит; а на социальных расходах, на человеческом капитале московские власти экономят.
Но я обращаю ваше внимание на Уральский федеральный округ. К Уралу приписана Западная Сибирь, на минуточку, Тюменская область с округами. Понятно, какие риски? Мы даже не воспроизводим нефтяную базу в целом по России: вы видите, как все печально.
Северо-запад, Крым — растут строительства, Москва еще пока держится. А Питер, например, уже посыпался со своим строительством очень основательно. Москва держится еще и потому, что, если вы посмотрите структуру расходов ее бюджета, она убойная. Расходы на нацэкономику выросли на 24%, а расходы на общее образование — на 10%, только на детских садах выехали. Расходы на здравоохранение — 8%, дороги власть вводит, в метро переходы строит; а на социальных расходах, на человеческом капитале московские власти экономят.
Сейчас в России будет много чего интересного, потому что экономически-ответственное поведение — для многих россиян вещь пока недостижимая
Итак, что такое современная Россия? Это как потребляли в 2014 году в сравнении с 2013-м. Два последних месяца судорожного потребления, покупок, все, у кого мало денег, — гречку, у кого побольше, — новый гаджет, у кого еще побольше — последнюю машину с витрины автосалона. Я знаю человека, который пришел на экспертную тусовку и сказал: «Йес! Я взял последнюю с витрины!». А у кого еще больше денег было — инвест-квартиру некоторые дураки купили, а вот сейчас будут с ней разбираться, нельзя было этого делать. Некоторые люди занимали и на последнее покупали ипотеку или что-то еще. Сейчас в России будет много чего интересного, потому что экономически-ответственное поведение — для многих россиян вещь пока недостижимая. Но самое главное — смотрите, как все попадало. Всю страну накрыло сильнейшим падением доходов. У меня была встреча с американским экспертом, он сказал: «Такое падение — люди будут протестовать?» Ответ с моей стороны был чисто российским: «Щас!».
Недовольство растет, раздражение растет, все правда, — но ответ на это есть суперпростой: «А вы что хотели? Кругом враги, и нефть упала»
Люди будут сжиматься и адаптироваться, потому что падение доходов было не таким сильным. Падение по регионам — 6-8%. Данным по замечательной республике Ингушетии просто не надо верить, там бессмысленно считать доходы, просто ничего не посчитаете.
Но суть в том, что вроде вдвое опережающими темпами сжали потребление по сравнению с падением доходов. Вот это наше все, вот это наш российский путь, этому учила нас вся наша история ХХ века уж точно: если что-то обламывается, экономь как можешь — выживешь. Экономь изо всех сил — что сейчас страна и делает. И никаких протестов. Недовольство растет, раздражение растет, все правда, — но ответ на это есть суперпростой: «А вы что хотели? Кругом враги, и нефть упала». И этот ответ воспринимается, люди понимают. Жизнь как зебра: черное, белое. Ну настала черная полоса — и адаптируются.
Но суть в том, что вроде вдвое опережающими темпами сжали потребление по сравнению с падением доходов. Вот это наше все, вот это наш российский путь, этому учила нас вся наша история ХХ века уж точно: если что-то обламывается, экономь как можешь — выживешь. Экономь изо всех сил — что сейчас страна и делает. И никаких протестов. Недовольство растет, раздражение растет, все правда, — но ответ на это есть суперпростой: «А вы что хотели? Кругом враги, и нефть упала». И этот ответ воспринимается, люди понимают. Жизнь как зебра: черное, белое. Ну настала черная полоса — и адаптируются.
Теперь по промышленности: розовенькая — обрабатывающая, а синенькая — вся. Видите, как все по-разному? 34 региона только упали, ну, будет 41. Все по-разному, есть растущие регионы, поэтому это не про тотальный промышленный кризис — это про другое.
Что будет дальше? Есть понятные риски: это риски, связанные с тем, что российская промышленность очень зависит от ввоза комплектующих деталей, а они все сильно подорожали. У нас промежуточный импорт по отдельным отраслям даже в пищевке может достигать 40%.
Даже в агросекторе — мы же ввозим семенной материал, мы ввозим некоторые ускорители роста и так далее. Вы будете смеяться — мы генетическое яйцо ввозим, наши птицефабрики работают на импортном генетическом яйце. И очень многие семена ввозят.
Про промышленность — ну что вам говорить? Автопром — 70% стоимости будет за импортные детали и комплектующие, поэтому это проблема, как она пойдет — я не понимаю; надо последить. Потому что в принципе вы не можете задирать цену на вашу продукцию в соответствии с падением рубля, потому что там уже потолок платежеспособного спроса: вы не продадите это. Промышленность мучительно пытается адаптироваться, но сжатие будет. Я вообще считаю, что в 2016 году, скорее всего, сжатие ускорится, но пока очень трудно понять, в каких секторах.
Второе — кредиты. С этим большая проблема — они очень дороги. Но эту проблему тоже можно обойти. Например, в 2015 году российский оборонно-промышленный комплекс, наш ВПК, ОПК был напрямую прокредитован из федерального бюджета без всяких дурацких банковских кредитов. Авансовый платеж дали — вперед и с песней! Обошли, решили проблему. Сейчас ключевая «фишка» — как будет дальше падать платежеспособный спрос и в экономике предприятий, и у населения. Поэтому кто точно пока останется «в плюсах» — это экспортные ресурсные отрасли. Наша экспортно-сырьевая компонента в этот кризис будет усиливаться, флюс будет отрастать. Потому что, как бы ни падали цены, по рублю есть вопросы, связанные с экспортом в Китай. Будут ли китайцы больше покупать или, наоборот, сократят. Как бы ни падали глобальные цены на их продукцию, рубль за прошлый год упал более чем в два раза. Соответственно, издержки в рублях, прибыль в валюте — это неубиваемое преимущество.
Даже в агросекторе — мы же ввозим семенной материал, мы ввозим некоторые ускорители роста и так далее. Вы будете смеяться — мы генетическое яйцо ввозим, наши птицефабрики работают на импортном генетическом яйце. И очень многие семена ввозят.
Про промышленность — ну что вам говорить? Автопром — 70% стоимости будет за импортные детали и комплектующие, поэтому это проблема, как она пойдет — я не понимаю; надо последить. Потому что в принципе вы не можете задирать цену на вашу продукцию в соответствии с падением рубля, потому что там уже потолок платежеспособного спроса: вы не продадите это. Промышленность мучительно пытается адаптироваться, но сжатие будет. Я вообще считаю, что в 2016 году, скорее всего, сжатие ускорится, но пока очень трудно понять, в каких секторах.
Второе — кредиты. С этим большая проблема — они очень дороги. Но эту проблему тоже можно обойти. Например, в 2015 году российский оборонно-промышленный комплекс, наш ВПК, ОПК был напрямую прокредитован из федерального бюджета без всяких дурацких банковских кредитов. Авансовый платеж дали — вперед и с песней! Обошли, решили проблему. Сейчас ключевая «фишка» — как будет дальше падать платежеспособный спрос и в экономике предприятий, и у населения. Поэтому кто точно пока останется «в плюсах» — это экспортные ресурсные отрасли. Наша экспортно-сырьевая компонента в этот кризис будет усиливаться, флюс будет отрастать. Потому что, как бы ни падали цены, по рублю есть вопросы, связанные с экспортом в Китай. Будут ли китайцы больше покупать или, наоборот, сократят. Как бы ни падали глобальные цены на их продукцию, рубль за прошлый год упал более чем в два раза. Соответственно, издержки в рублях, прибыль в валюте — это неубиваемое преимущество.
Поговорим о безработице, чтобы вы понимали, что мы за страна и что нас ждет. У нас никакая безработица в очень многих регионах. Я ничего не буду говорить про Северный Кавказ — там просто очень мало рабочих мест. Ровно то же в замечательной Туве. В слаборазвитых территориях не создаются рабочие места, а население прибывает. У остальных все не так страшно.
Что демпфирует? В России первым и главным форматом снижения издержек является не высвобождение работников, а снижение их заработной платы. Бизнесу, в общем, все равно — увольнять человека или резко сокращать ему заработок. Издержки рубятся в обоих случаях. Вот это наша главная модель. Пока проблема еще не очень сильная. В третьем квартале (цифр по году еще нет) 2015 года простои и неполное рабочее время в целом по региону совсем невелико, хотя понятно, что Калуга хуже, Тверь, Иваново. А вот второй формат — отпуска без сохранения содержания. Их не смешивают в статистике. Челябинск, Свердловск, Пермский край — там тоже проблемы нарастают, но возможности наращивать неполную занятость еще есть. Всех отправили в отпуска. Вот сейчас АвтоВАЗ ушел в отпуск на пару недель.
Неполная рабочая неделя — это же все с падением зарплаты. И так еще действовать можно. Вопрос — до какого? До существенного. Я всегда считала, что это такой промышленный инструмент. В промышленности людей отправили в отпуска, и они сидят дома, картошку кушают. Но когда я узнала, что у нас 15% работает неполное рабочее время в секторе гостиниц и ресторанов… То есть этот тренд перешел на сектор услуг. Ты не хочешь терять персонал, но клиента нет, значит, экономишь как можешь. Мы очень хорошо обучаемся таким схемам и переносим их на другие сектора экономики.
Неполная рабочая неделя — это же все с падением зарплаты. И так еще действовать можно. Вопрос — до какого? До существенного. Я всегда считала, что это такой промышленный инструмент. В промышленности людей отправили в отпуска, и они сидят дома, картошку кушают. Но когда я узнала, что у нас 15% работает неполное рабочее время в секторе гостиниц и ресторанов… То есть этот тренд перешел на сектор услуг. Ты не хочешь терять персонал, но клиента нет, значит, экономишь как можешь. Мы очень хорошо обучаемся таким схемам и переносим их на другие сектора экономики.
Второй демпфер — наша возрастная структура. Тем, кому в 2011 году было 15 лет, сейчас где-то 19. Еще несколько лет, и они пойдут на рынок труда. Видите разницу? Понятна эта разница? Численность населения в определенных возрастах. Эти ребята уже вышли на рынок труда. На рынок труда выходит очень маленькое поколение, и так будет до конца этого десятилетия и даже дольше. В кризис давление на рынок труда со стороны молодежи снижается. Лето 2016 года для меня будет критическим по оценкам. Я попробую увидеть, удалось ли выпускникам вузов найти работу. В прошлом году более или менее удалось.
А вот посмотрите, кто уходит с рынка труда. Это те, кому 55-60 лет. Смотрите, какое это огромное поколение. Они сами не рвутся уходить, они бы еще поработали. Но их легко уволить — они пенсионеры. И вы видите, какая разница? Это второй демпфер. Первый — это неполная занятость, а второй — демографическая ситуация в России. И эта картинка продлится еще как минимум 5-6 лет. Она будет смягчать безработицу.
А вот посмотрите, кто уходит с рынка труда. Это те, кому 55-60 лет. Смотрите, какое это огромное поколение. Они сами не рвутся уходить, они бы еще поработали. Но их легко уволить — они пенсионеры. И вы видите, какая разница? Это второй демпфер. Первый — это неполная занятость, а второй — демографическая ситуация в России. И эта картинка продлится еще как минимум 5-6 лет. Она будет смягчать безработицу.
Я вам показываю, что у нас будет в трудоспособных возрастах. Это не мой прогноз — это Росстат. Посмотрите, какое падение населения в трудоспособных возрастах: у нас будет минус 10 миллионов человек.
Здесь три сценария. Нереальный — так будет, если сальдо миграции (прибыли минус убыли) будет плюс 600 тысяч в год. И это — середина, как считал Росстат, плюс 400 тысяч, и это худший вариант — плюс 200 тысяч. Вот тогда у нас будет минус 12%.
Так вот, по итогам 2015 года в России чистое сальдо миграции будет примерно 240 тысяч, то есть уже гораздо ближе к этому варианту. Если бы сейчас был какой-то экономический рост, я бы всем советовала поехать в Россию и искать работу. Но в кризис это спасение, и на рынок труда не давят.
Здесь три сценария. Нереальный — так будет, если сальдо миграции (прибыли минус убыли) будет плюс 600 тысяч в год. И это — середина, как считал Росстат, плюс 400 тысяч, и это худший вариант — плюс 200 тысяч. Вот тогда у нас будет минус 12%.
Так вот, по итогам 2015 года в России чистое сальдо миграции будет примерно 240 тысяч, то есть уже гораздо ближе к этому варианту. Если бы сейчас был какой-то экономический рост, я бы всем советовала поехать в Россию и искать работу. Но в кризис это спасение, и на рынок труда не давят.
Важно еще понимать, что такое российский рынок труда. Вот он весь структурирован. Вот безработица, зарегистрированная в общей форме. Вот — крупные и средние предприятия и организации, я их в миллионах нарисовала. На них каждый год сокращается численность занятых. Российский «крупняк» и средние предприятия выталкивают людей, оптимизируют. Вот это малые предприятия и юрлица. Это ИП, то есть частники. А вот это — уже не 17-18 миллионов. Я вам дала цифру 2012 года; сейчас более точных данных нет. Это уже под 20 миллионов человек. Уже под четверть российского рынка труда — это неформально занятые. А что это значит? Люди как-то перебиваются. Те же дальнобойщики, их часть — тоже неформалы. Они в теневке сидят и налоги не платят. Почему они так возникли по поводу этой дороги? Тебя фиксируют, когда ты проезжаешь. И вот этот демпфер тоже снижает давление. Выдавили откуда-то — пошел в неформальную занятость. И это тоже будет смягчать давление, в том числе и политическое. Люди как-то отыскивают. Кто грибы и ягоды продает, кто еще что-то делает, кто извозом занимается. Россияне крутятся, как могут.
Чтобы вам было понятно, сколько в год тратится на Крымский мост: там годовая смета — 50 миллиардов рублей. И за те же 50 миллиардов на всю страну развернуть активную поддержку занятости — это копейки
И, наконец, чего ждать в этом кризисе? Этот кризис будет другим не только по длительности. Он реально длинный, он не на год, не на два. Мы не понимаем, на сколько, но он длинный. И по скорости он гораздо медленнее предыдущих. Я вам назвала бюджеты, инвестиции, сжатие потребления.
Но он и по географии другой. Мы привыкли считать кризисными спад промышленного производства, рост безработицы — и все, катастрофа. Да, это будет где-то проявляться. Есть предприятия, которые уже сейчас чувствуют себя нехорошо. Во-первых, машиностроительные регионы. Худшая ситуация сейчас — в автопроме и вагоностроении. Это нередко более модернизированные отрасли, но спрос никакой — в прошлом году спрос падал, поэтому еще четверть падения в автопроме, а по вагоностроению осталось 40-45%, больше половины производства упало.
Раньше мы говорили: «Да, это будет депрессивный машиностроительный регион». Сейчас бы я добавила, что, пожалуй, будут проблемы у обрабатывающей промышленности Дальнего Востока в целом. Ее там не так много, а то, что ездит, ездит очень сильно на бюджетные деньги. Даже то, что, казалось бы, частное. Sollers вместе с Toyota на мощностях Дальневосточного машзавода собирают автомобили. Местные их не покупают, а федеральный бюджет платит специальную субсидию на перевозку этих автомобилей с Дальнего Востока за Байкал, ближе к Западной Сибири, чтобы хоть кто-то брал. Местные считают, что это не то, что надо брать. Гаечки крутили ручки российские. Но, тем не менее, этот кризисный спад промышленного производства будет нарастать. Риски безработицы будут нарастать, но более или менее медленно.
Но он и по географии другой. Мы привыкли считать кризисными спад промышленного производства, рост безработицы — и все, катастрофа. Да, это будет где-то проявляться. Есть предприятия, которые уже сейчас чувствуют себя нехорошо. Во-первых, машиностроительные регионы. Худшая ситуация сейчас — в автопроме и вагоностроении. Это нередко более модернизированные отрасли, но спрос никакой — в прошлом году спрос падал, поэтому еще четверть падения в автопроме, а по вагоностроению осталось 40-45%, больше половины производства упало.
Раньше мы говорили: «Да, это будет депрессивный машиностроительный регион». Сейчас бы я добавила, что, пожалуй, будут проблемы у обрабатывающей промышленности Дальнего Востока в целом. Ее там не так много, а то, что ездит, ездит очень сильно на бюджетные деньги. Даже то, что, казалось бы, частное. Sollers вместе с Toyota на мощностях Дальневосточного машзавода собирают автомобили. Местные их не покупают, а федеральный бюджет платит специальную субсидию на перевозку этих автомобилей с Дальнего Востока за Байкал, ближе к Западной Сибири, чтобы хоть кто-то брал. Местные считают, что это не то, что надо брать. Гаечки крутили ручки российские. Но, тем не менее, этот кризисный спад промышленного производства будет нарастать. Риски безработицы будут нарастать, но более или менее медленно.
Хвостик собачке отрезают аккуратненько. Поэтому и не возникает массовых протестов. У меня нет ощущения, что их будет много. Ну, побузят где-то, где-то добавят
Но у нас есть инструменты и есть опыт. В кризис 2009-2010 годов вполне нормально показали себя активные меры поддержки занятости. Они не такие дорогие — прибавка в этих мерах составляла около 50 миллиардов рублей. Чтобы вам было понятно, сколько в год тратится на Крымский мост: там годовая смета — 50 миллиардов рублей. И за те же 50 миллиардов на всю страну развернуть активную поддержку занятости — это копейки. Вы получаете несчастные 4-5 тысяч, но это что-то. Это отработано инструментально, и население умеет выживать. Поэтому понятно, что будет хуже, но никаких взрывов я здесь пока не ощущаю. Более того, спешу добавить, что юг этот кризис реально проходит легче. А вот про Дальний Восток я бы, в отличие от 2009 года, этого уже не сказала, и про Сибирь тем более.
Будут ли политические процессы? Если будут резкие сильные увольнения, то да, но они будут краткосрочными. Но дураков нет. Все эти схемы отлажены. Увольняют в реальном секторе очень аккуратно, понемногу. Хвостик собачке отрезают аккуратненько. Поэтому и не возникает массовых протестов. У меня нет ощущения, что их будет много. Ну, побузят где-то, где-то добавят. Но вряд ли будет что-то массовое.
Мы договорились, что этот кризис длительный. И этот кризис впервые по-настоящему затронет все крупнейшие агломерации. Не только Москву, как кризис 1998 года, когда банковский сектор сдох, и начались проблемы, но тоже не у всех.
Главная проблема была с валютой. Посмотрите, что происходит. Сектор рыночных услуг я вам показала — в одном только потреблении, в ритейле минус 13% месяц к месяцу, а ритейл и вся торговля — это каждый четвертый занятый в Москве, в опте и рознице. Каждый четвертый! Строительство летит капитально. Слава богу, там гастарбайтерской занятостью можно регулировать. Они в строительстве и ритейле у нас широко представлены..
Если мы говорим, за счет чего они дальше будут падать, — снижения доходов и платежеспособного спроса. Январь 2016 года никто не отменял. Вы помните, как летел курс в январе 2016 года? Второй раунд кризиса, связанного с валютой. Что происходит? Сжатие сектора рыночных услуг. Это основной вид занятости в Российской Федерации для крупных и крупнейших городов — сектор рыночных и бюджетных услуг. Идет рубка, сокращение расходов.
Детский вопрос: где больше всего школ? Где больше всего больниц? Где больше всего поликлиник? В крупных и крупнейших городах. Просто их концентрация там выше. Соответственно, когда у вас накладываются два типа сжатия — и рыночные услуги, и бюджетные услуги, то, что называется public goods, и у вас нет структурных инструментов. Вы думаете, за 4 тысячи кто-то пойдет биться в большом городе? Нет.
И, тем не менее, инструмент есть. И этот инструмент вы прекрасно знаете, как, наверное, не так давно жившие или бывшие в России. Это более экономически активное население. Это люди с более высоким человеческим капиталом, люди более адаптивные. Они начнут шебуршить и искать что-то другое. Что в Москве и происходит. Но это существенное снижение ваших зарплатных и статусных ожиданий. Вы находите за счет потери зарплат и статуса.
Вряд ли будет большой рост безработицы. Но люди начнут занимать худшие рабочие места. А что это значит? В крупных городах образовался квазисредний класс. Половина российского среднего класса — это чиновники и их семьи. Но вот нечиновная часть, которая более образованна, которая лучше зарабатывала — она поменяла образ жизни. Она уже как-то по-другому себя ведет, она умеет ездить куда-то отдыхать, она потребляет платные медицинские услуги и даже платное образование, а то и за границей. И вот сейчас у нее начинается тяжелая развилка. Либо ты сжимаешься — ты просто не купишь телевизор раз в пять лет, а купишь раз в восемь. Если ты совсем внизу, ты купишь на килограмм гречки меньше и на две пары меньше обуви.
Ты привык к новому, «модерному» типу потребления, а оно тебе уже недоступно. И эта выживательная стратегия в России доминирует. Люди снижают не просто зарплатные притязания. Люди трансформируют свой образ жизни, который был инструментом модернизации, в сторону инструмента выживания, простого и угрюмого. Смена образа жизни с развивающего на выживание. У тех, кто может, кто конкурентоспособен, заметно развивается миграция. Особенно в IT-сфере это очень заметно, и не только. Я немножко лучше знаю ситуацию в IT — там люди довольно активно уезжают.
И опять мой вопрос про политический протест. Будут ли недовольны крупные города? Московский университет весь не уволят, правда? И даже ГУМ-ЦУМ весь не уволят. Врачи вышли, когда порубили численность активно занятых в больницах, — 300-400 человек вышло; их никто не поддержал, потому что бюджетная сфера зависима. Ты вышел — завтра тебя уберут. И вдруг оказывается, что городская среда, которая еще два-три года назад давала запрос на модерность, на трансформацию, в этот кризис начинает вести себя, скорее всего, ровно так же, как ведут себя средние промышленные города. С одной лишь разницей — у людей намного шире веер возможностей для адаптации. Но ключевая «фишка» одна и та же — адаптация идет на уровне домашних хозяйств, без использования коллективных действий. Проходит этот кредит по стандартной российской модели выживания на всех уровнях.
Будут ли политические процессы? Если будут резкие сильные увольнения, то да, но они будут краткосрочными. Но дураков нет. Все эти схемы отлажены. Увольняют в реальном секторе очень аккуратно, понемногу. Хвостик собачке отрезают аккуратненько. Поэтому и не возникает массовых протестов. У меня нет ощущения, что их будет много. Ну, побузят где-то, где-то добавят. Но вряд ли будет что-то массовое.
Мы договорились, что этот кризис длительный. И этот кризис впервые по-настоящему затронет все крупнейшие агломерации. Не только Москву, как кризис 1998 года, когда банковский сектор сдох, и начались проблемы, но тоже не у всех.
Главная проблема была с валютой. Посмотрите, что происходит. Сектор рыночных услуг я вам показала — в одном только потреблении, в ритейле минус 13% месяц к месяцу, а ритейл и вся торговля — это каждый четвертый занятый в Москве, в опте и рознице. Каждый четвертый! Строительство летит капитально. Слава богу, там гастарбайтерской занятостью можно регулировать. Они в строительстве и ритейле у нас широко представлены..
Если мы говорим, за счет чего они дальше будут падать, — снижения доходов и платежеспособного спроса. Январь 2016 года никто не отменял. Вы помните, как летел курс в январе 2016 года? Второй раунд кризиса, связанного с валютой. Что происходит? Сжатие сектора рыночных услуг. Это основной вид занятости в Российской Федерации для крупных и крупнейших городов — сектор рыночных и бюджетных услуг. Идет рубка, сокращение расходов.
Детский вопрос: где больше всего школ? Где больше всего больниц? Где больше всего поликлиник? В крупных и крупнейших городах. Просто их концентрация там выше. Соответственно, когда у вас накладываются два типа сжатия — и рыночные услуги, и бюджетные услуги, то, что называется public goods, и у вас нет структурных инструментов. Вы думаете, за 4 тысячи кто-то пойдет биться в большом городе? Нет.
И, тем не менее, инструмент есть. И этот инструмент вы прекрасно знаете, как, наверное, не так давно жившие или бывшие в России. Это более экономически активное население. Это люди с более высоким человеческим капиталом, люди более адаптивные. Они начнут шебуршить и искать что-то другое. Что в Москве и происходит. Но это существенное снижение ваших зарплатных и статусных ожиданий. Вы находите за счет потери зарплат и статуса.
Вряд ли будет большой рост безработицы. Но люди начнут занимать худшие рабочие места. А что это значит? В крупных городах образовался квазисредний класс. Половина российского среднего класса — это чиновники и их семьи. Но вот нечиновная часть, которая более образованна, которая лучше зарабатывала — она поменяла образ жизни. Она уже как-то по-другому себя ведет, она умеет ездить куда-то отдыхать, она потребляет платные медицинские услуги и даже платное образование, а то и за границей. И вот сейчас у нее начинается тяжелая развилка. Либо ты сжимаешься — ты просто не купишь телевизор раз в пять лет, а купишь раз в восемь. Если ты совсем внизу, ты купишь на килограмм гречки меньше и на две пары меньше обуви.
Ты привык к новому, «модерному» типу потребления, а оно тебе уже недоступно. И эта выживательная стратегия в России доминирует. Люди снижают не просто зарплатные притязания. Люди трансформируют свой образ жизни, который был инструментом модернизации, в сторону инструмента выживания, простого и угрюмого. Смена образа жизни с развивающего на выживание. У тех, кто может, кто конкурентоспособен, заметно развивается миграция. Особенно в IT-сфере это очень заметно, и не только. Я немножко лучше знаю ситуацию в IT — там люди довольно активно уезжают.
И опять мой вопрос про политический протест. Будут ли недовольны крупные города? Московский университет весь не уволят, правда? И даже ГУМ-ЦУМ весь не уволят. Врачи вышли, когда порубили численность активно занятых в больницах, — 300-400 человек вышло; их никто не поддержал, потому что бюджетная сфера зависима. Ты вышел — завтра тебя уберут. И вдруг оказывается, что городская среда, которая еще два-три года назад давала запрос на модерность, на трансформацию, в этот кризис начинает вести себя, скорее всего, ровно так же, как ведут себя средние промышленные города. С одной лишь разницей — у людей намного шире веер возможностей для адаптации. Но ключевая «фишка» одна и та же — адаптация идет на уровне домашних хозяйств, без использования коллективных действий. Проходит этот кредит по стандартной российской модели выживания на всех уровнях.
Когда все падает, все сжимается, восстанавливается наш советский инстинкт — выживать в малых группах. Друзья, родственники, бондинговая поддержка абсолютно малых групп
Что это значит? Если мы раньше думали, что наше все — это продвинутая крупногородская Россия, там живет каждый пятый россиянин. Сейчас 21%. Еще 11% — это города-полумилионники и выше. Есть и сельская периферия, здесь будут сажать больше картофеля. Поселки городского типа — примерно то же самое, если они не за полярным кругом. Индустриальная Россия — это Россия, которая будет требовать от государства защиты, заботы, и государство будет идти ей навстречу, потому что здесь ключевой электорат. А вот Россия крупных городов, как мы думали, будет развиваться, модернизироваться и пытаться менять политический дизайн системы.
Мое ощущение в ходе этого кризиса ровно противоположное. Видимо, крупногородское продвинутое и образованное население готово давать запросы на изменение системы тогда, когда оно «в плюсах», когда оно развивается, когда у него появляется драйв. И тогда оно говорит: «Да, мы хотим иначе». Но когда все падает, все сжимается, восстанавливается наш советский инстинкт — выживать в малых группах. Друзья, родственники, бондинговая поддержка абсолютно малых групп.
Такую печальную вещь я вам рассказала. Что это значит? Это значит, что в ближайшие пять-семь лет, с очень большой вероятностью, будет социальная деградация. Не только с точки зрения расходов на образование, здравоохранение — тут к гадалке не ходи, тут все понятно. Меня больше всего пугает что замыкание в норках, ощущение опоры на собственные силы, «чучхе домашних хозяйств» будет ухудшать и общественную среду. Понятно, что не для всех; ростки всегда будут. Но мы начинаем очень сильно тормозить в том процессе, на который я очень надеялась, — в процессе социальной интеграции в продвинутых средах. Ему сейчас будет намного сложнее. Очень жалуются те, кто связан с милосердием, благотворительностью. Стало намного сложнее. Но все равно этот процесс остановить нельзя, мы вступили в паузу, мы даже вступили в откат. Ничего линейного, поступательного не бывает. Этот процесс надо пережить. Когда он закончится, я не знаю. Но социально мы тормозим. А если брать весь социум страны, то нас ждет некоторый период деградации. К этому надо быть готовым. Извините за такой печальный конец. Заметьте, слово «политика» я не употребляла: я пыталась говорить о процессах в обществе и в экономике. Я не политолог, вопрос не ко мне. Но вот ту «подложку», которая складывается, я попыталась вам обрисовать.
Вопрос из зала:
— Почему понижение курса национальной валюты не ведет к повышению инвестиций в экспортно-ориентированные сектора? Ни прямых иностранных инвестиций, ни даже внутренних инвестиций. Я говорю не про нефтегазовую промышленность, а про реальную промышленность.
Наталья Зубаревич:
— Прямые иностранные инвестиции за прошлый год составили 10% от предыдущих лет, то есть они упали в 10 раз. Риски инвестирования зашкаливают, поэтому настоящих буйных мало, в том числе среди инвесторов. Не хотят.
С внутристрановыми инвестициями не все так просто. Крупный нефтегазовый бизнес продолжает инвестировать в существующие месторождения, чтобы поддержать объемы добычи, но тормозит все новые проекты, которые дадут окупаемость на длинных горизонтах. А в текущие инвестируют, потому что им нужен cash flow. В обработку и прочее не инвестируют по той простой причине, что никто не может правильно посчитать экономику. Вы же не понимаете, если у вас экспортная картинка, сколько составляют издержки, а сколько прибыль. Если вы поставляете внутрь страны, то каков платежеспособный спрос? В условиях неопределенности в бизнесе (а в России очень высокая неопределенность) есть правило «годить». Вот и годят.
Вопрос из зала:
— Насколько перекредитована российская экономика?
Наталья Зубаревич:
— У государства минимальный долг. Кредиты бизнеса и банков были высокими, почему и случился декабрь 2014 года, когда их было больше 500 миллиардов долларов, сейчас 300 с чем-то. Ведут очень аккуратную политику. В первую очередь, это возвраты кредитов. И 2015 год уже по напряженности возвратов не был таким тяжелым по сравнению с декабрем 2014-го, что тогда обрушило доллар из-за того, что «Роснефть» заняла очень много. Да, они есть, но выплаты по ним перестали быть критическими для компаний. Для банков по-прежнему некомфортно, потому что они не могут занимать. Вот это влияет. А объем кредитов компаний и банков стал гораздо более умеренным.
Вопрос из зала:
— Хорошие западные экономисты говорят, что в ближайшее время основной мировой проблемой будет сильное падение Китая. Если это произойдет, то насколько это повлияет?
Наталья Зубаревич:
— Во-первых, это точно повлияет на угольщиков, потому что больше половины загрузки Транссиба — это экспорт угля в Китай. Значит, это повлияет и на железную дорогу, потому что торможение экономики — это снижение спроса на ресурс. У металлургов уже нет китайского экспортера металлов. Раньше ввозили, а сейчас не так уж и много. Допустим, те же заводы «Евраза» в Кемерово, работающие на Восток, — им будет сложнее. Спрос на цветные металлы упадет. Это проблема «Норникеля», Красноярского края и Мурманской области. У медников — тот же «Норникель», Свердловская область — та же экспортная медная промышленность.
Хуже будет всем российским экспортерам. А уж как себя поведет «Роснефть», которая на 20 лет вперед заложила продажи нефти в Китай… Она же свою денежку получает... Как бы вежливо сказать… Они захеждированы. Но всему российскому экспортному сектору это аукнется. Речь пойдет не об отдельных товарных группах, а об общем снижении спроса. Но, честно говоря, 6% роста… чтоб я так жил! Хотя мы не очень верим этим цифрам.
Вопрос из зала:
— Дает ли политика по вывозу капитала какие-то реальные преимущества для решения внутренних российских ситуаций?
Наталья Зубаревич:
— Я не макроэкономист, но цифру я помню. В прошлом году это был отток 150 миллиардов. Но не забывайте, что это были еще и выплаты по долгу. В этом году ожидают 50 миллиардов, существенно меньше. Потому что и выплат по долгу меньше, и вытаскивать стали, видимо, тоже меньше. Все, что могли, уже. Главное, там очень важный компонент — это выплаты по долгу.
Поэтому вывоз капитала есть, но есть и возвраты, и перерегистрации, деофшоризация, привоз людей из команд верхнего топ-менеджмента в Россию.
Вопрос из зала:
— Вопрос по поводу банковского сектора….
Наталья Зубаревич:
— Не банкир, не буду даже комментировать. Знаю, что все люди, которые находятся ближе к этому сектору, говорят, что сектор слабый, что проблем очень много. Но пока государство поддерживает самых крупных, А остальных… Вы и сами видите, каждую неделю по два-три банка — под санацию. Считают, что им достаточно трехсот, а было больше тысячи. Ну, и школ становится все меньше. Это политика.
Вопрос из зала:
— На сколько может хватить Резервного фонда и что будет, когда он иссякнет?
Наталья Зубаревич:
— А как рулить будете, и как пойдет девальвация. Я попыталась вам показать, что если вы роняете — или роняется не специально — рубль относительно доллара, то у вас рублевые доходы в бюджете растут.
Да, каждый рубль стоит меньше. Но формально вы можете покрывать дефицит бюджета возросшим количеством рублей, хотя бы отчасти.
Второе — как будете рубить расходы. Я вам показала, что уже даже по статье «национальная безопасность» минус 2% за январь—октябрь, наши все уже начали рубить. Я полагаю, что в следующем году будут рубить наоборот. Потому что такого роста не будет. Про социалку мы как бы и забудем.
Третье — кого вы будете отрезать от материнской груди в части крупных компаний, которые субсидировались? РЖД уже в этом году больших субсидий не давали, а при Якунине как было? Полпрограммы развития развития Дальнего Востока, 600 с лишним миллиардов рублей по заявке. Знаете, сколько там приходилось на долю РЖД? Триста сорок. Кто в России большой, у того и лоббистские возможности большие. Потому все гибко.
Я, например, на всех углах повторяю, что Министерство финансов Российской Федерации ведет очень взвешенную и аккуратную политику. Другое дело, что оно не в состоянии переломить более сильный ресурс, когда на него сверху… В рамках своей политики они стараются как могут. Центральный банк, я считаю, тоже, хотя я и не макроэкономист. Но экономический блок правительства пытается балансировать ситуацию. Поэтому разговоры о том, что резервный фонд скушают к концу 2016 года, — это разговоры.
Очень многое будет зависеть от расходной политики и курсовой политики. Поэтому не спешите хоронить. Я вам скажу как человек, живущий в России всю сознательную жизнь: мне мой внутренний голос почему-то говорит (возможно, он ошибается, но ему уже много лет), что, во всяком случае, Фонд национального благосостояния к президентским выборам будет существовать. Потому что я не знаю власть, которая идет на выборы, не имея заначки. А дураков в России нет. Это просто какой-то другой ум. Но дураков точно нет. Потому не спешите.
Вопрос из зала:
— Вы несколько раз упомянули, что в образовании расходы снизились от года к году на 5%, но, с другой стороны, в той же схеме, где изображена возрастная структура населения, то же самое может быть, если глубоко копнуть, и в здравоохранении. Все это логично? И не так страшно?
Наталья Зубаревич:
— Идет укрупнение вузов. Тихо дохнут частные вузы, в которые просто нет притока студентов. Москвичи здесь есть? Кто географию Москвы знает? Все знают станцию метро «Юго-Западная»? Отлично. С одной стороны — Институт тонкой химической технологии, дальше к МКАДу, с другой стороны — МИРЭА — институт радиотехники, автоматики, короче, сomputer science. И их только что объединили по логике юго-запада. Будет единая структура с единой бухгалтерией, управленческим аппаратом. Но как-то скрещивают радиоэлектронику и тонкую химию. И суть в том, что когда вы работаете по уму, это один формат. А когда вы чисто механически рубите издержки — 10% сокращения расходов на вузы, все! Прикиньте, что останется менее сокращенным, по сравнению с общей нормой? Управленческий аппарат, я вас уверяю. В России просто по-другому не бывает. Поэтому, с одной стороны, да, вы правы. Я с вами соглашусь. С другой стороны, все зависит от того, как вы операционализируете процесс. Ответ — по-тупому.
Реплика из зала:
— Мы ожидаем, конечно, что это будет по-тупому…
Наталья Зубаревич:
— Я вижу примеры. Хотя, зная изнутри систему высшей школы и работая в ней, честно вам скажу, что там еще пределов обрезки не просто не достигли, а еще шагать нам по этим пустыням километрами. У меня есть образцы, когда средний возраст на кафедре — по 70 лет. Согласна, поэтому не хаю, а предупреждаю, что риски неумной операционализации процесса высокие.
Максим Дбар:
— Скажите, по вашему мнению, есть какие-либо регионы, которые более или менее безболезненно могут пройти этот кризис, или он будет достаточно равномерен?
Наталья Зубаревич:
— С точки зрения людей, их потребления, их жизни, я таких регионов не знаю. С точки зрения промышленности — да, конечно, я показала дифференциацию. С точки зрения инвестиций процесс ухудшается. Скорее всего, будет не 51%, а больше. Такая ползучая зараза. Еще и с увеличением темпов спада. С точки зрения рынка труда, я все-таки считаю, что крупногородское население, даже потеряв зарплатную денежку, найдет себе альтернативу, а вот в местах менее крупных… Ну что, привыкать, что ли? Шиномонтаж во дворе...
Максим Дбар:
— А если нечего будет монтировать?
Наталья Зубаревич:
— Тоже верно, но когда машину не меняешь, с шинами-то все хуже и хуже. Вот вам и шиномонтаж, вот вам и перспектива. Ремонтное все будет возрастать. Новодел будет сокращаться.
Слушайте, я прожила все 90-е годы. Давайте я вас успокою и скажу, что как-то выкрутимся. Я помню, когда мы перешли этот порог 1992 года, моя заработная плата в МГУ составляла 5 долларов в месяц — это чтобы вы почувствовали форматы. Правда, еда столько не стоила, она была дешевле.
И второй вариант — как люди адаптировались. Носились как лошади. Подрабатывали, где только можно. Люди невероятно лабильны.
А теперь вспомните про плохое. Тогда никто не мешал работать в куче мест, подрабатывать, где я только могу. Мой муж также крутился. Мы пережили это все. Сейчас отстроена гораздо менее гибкая система, где запретов чрезмерно много. Начнешь крутиться, и тебе по носу налоговая, прокуратура и так далее.
Наша страна сможет пройти этот кризис мягче, если все-таки власть ослабит запреты. Но мне кажется почему-то, что запретительная инерция уже в таком раже, что откат назад будет ощущаться как потеря лица. А потерю лица наша власть теперь не допускает. И это будет самая большая глупость, которую она может сделать. Потому что откатывать время пришло. Когда вы прессингуете политических, все это системно объединяется с прессингом экономических свобод. Как-то не получается, как у Ли Куан Ю: «Политики — стоять, молчать, бояться. А с экономикой можно все». У нашей власти другие балансы: тащить и не пущать. Но это большие риски. Посмотрим, все может быть. В России вообще никогда не говори «никогда».
Максим Дбар:
— А каким вы видите выход из кризиса в ситуации, когда власть, очевидно, не готова к институциональным реформам, а с другой стороны — население не готово к политическому протесту?
Наталья Зубаревич:
— Это точно совершенно. Население будет очень агрессивно, очень недовольно, но агрессия будет выражаться в битье тарелок на кухне, детей, периодически — жены, и облаивании соседа по автобусу, который вам чем-то там двинул. А еще веселее — соседняя машина на дороге, которую вы подрезали, или она вас подрезала. С битой будут бегать регулярно на российских автотрассах. Но это не политический процесс.
Мы выйдем из этого кризиса, несомненно, потому что политико-экономические циклы конечны, и по-другому в этом мире не бывает. Мы выйдем из него в новое что-то, пока непонятно что. С безусловно худшим человеческим капиталом, — и это медицинский факт, с ним ничего нельзя сделать. С еще более постаревшим населением, гораздо меньшим драйвом по сравнению с концом 80-х, когда у нас было желание попытаться делать что-то самим; это все издержки, которые мы благоприобрели. Но, тем не менее, такие люди будут. Кого-то жизнь и заставит.
Не сбрасывайте со счетов замечательный гендерный фактор. Знаете, что было, когда все грохнулось в начале 90-х? Это мое поколение, я его хорошо помню. Мужчины — завлабы, начальники цехов, серьезные и состоявшиеся люди, старшие научные сотрудники — легли на дно, на диван, начали смотреть в потолок и думать о смысле жизни. Женщины освоили профессию риэлтора, начали ходить с суммами и поскакали в новую жизнь, потому что детей надо кормить. Вот детей никто не отменял. Адаптируемся. Ну, погрубеем. Испортится макияж. Мы постареем, но выживем. А, может быть, молодняк вернется, если ситуация изменится. Никогда не говори «никогда».
Мое ощущение в ходе этого кризиса ровно противоположное. Видимо, крупногородское продвинутое и образованное население готово давать запросы на изменение системы тогда, когда оно «в плюсах», когда оно развивается, когда у него появляется драйв. И тогда оно говорит: «Да, мы хотим иначе». Но когда все падает, все сжимается, восстанавливается наш советский инстинкт — выживать в малых группах. Друзья, родственники, бондинговая поддержка абсолютно малых групп.
Такую печальную вещь я вам рассказала. Что это значит? Это значит, что в ближайшие пять-семь лет, с очень большой вероятностью, будет социальная деградация. Не только с точки зрения расходов на образование, здравоохранение — тут к гадалке не ходи, тут все понятно. Меня больше всего пугает что замыкание в норках, ощущение опоры на собственные силы, «чучхе домашних хозяйств» будет ухудшать и общественную среду. Понятно, что не для всех; ростки всегда будут. Но мы начинаем очень сильно тормозить в том процессе, на который я очень надеялась, — в процессе социальной интеграции в продвинутых средах. Ему сейчас будет намного сложнее. Очень жалуются те, кто связан с милосердием, благотворительностью. Стало намного сложнее. Но все равно этот процесс остановить нельзя, мы вступили в паузу, мы даже вступили в откат. Ничего линейного, поступательного не бывает. Этот процесс надо пережить. Когда он закончится, я не знаю. Но социально мы тормозим. А если брать весь социум страны, то нас ждет некоторый период деградации. К этому надо быть готовым. Извините за такой печальный конец. Заметьте, слово «политика» я не употребляла: я пыталась говорить о процессах в обществе и в экономике. Я не политолог, вопрос не ко мне. Но вот ту «подложку», которая складывается, я попыталась вам обрисовать.
Вопрос из зала:
— Почему понижение курса национальной валюты не ведет к повышению инвестиций в экспортно-ориентированные сектора? Ни прямых иностранных инвестиций, ни даже внутренних инвестиций. Я говорю не про нефтегазовую промышленность, а про реальную промышленность.
Наталья Зубаревич:
— Прямые иностранные инвестиции за прошлый год составили 10% от предыдущих лет, то есть они упали в 10 раз. Риски инвестирования зашкаливают, поэтому настоящих буйных мало, в том числе среди инвесторов. Не хотят.
С внутристрановыми инвестициями не все так просто. Крупный нефтегазовый бизнес продолжает инвестировать в существующие месторождения, чтобы поддержать объемы добычи, но тормозит все новые проекты, которые дадут окупаемость на длинных горизонтах. А в текущие инвестируют, потому что им нужен cash flow. В обработку и прочее не инвестируют по той простой причине, что никто не может правильно посчитать экономику. Вы же не понимаете, если у вас экспортная картинка, сколько составляют издержки, а сколько прибыль. Если вы поставляете внутрь страны, то каков платежеспособный спрос? В условиях неопределенности в бизнесе (а в России очень высокая неопределенность) есть правило «годить». Вот и годят.
Вопрос из зала:
— Насколько перекредитована российская экономика?
Наталья Зубаревич:
— У государства минимальный долг. Кредиты бизнеса и банков были высокими, почему и случился декабрь 2014 года, когда их было больше 500 миллиардов долларов, сейчас 300 с чем-то. Ведут очень аккуратную политику. В первую очередь, это возвраты кредитов. И 2015 год уже по напряженности возвратов не был таким тяжелым по сравнению с декабрем 2014-го, что тогда обрушило доллар из-за того, что «Роснефть» заняла очень много. Да, они есть, но выплаты по ним перестали быть критическими для компаний. Для банков по-прежнему некомфортно, потому что они не могут занимать. Вот это влияет. А объем кредитов компаний и банков стал гораздо более умеренным.
Вопрос из зала:
— Хорошие западные экономисты говорят, что в ближайшее время основной мировой проблемой будет сильное падение Китая. Если это произойдет, то насколько это повлияет?
Наталья Зубаревич:
— Во-первых, это точно повлияет на угольщиков, потому что больше половины загрузки Транссиба — это экспорт угля в Китай. Значит, это повлияет и на железную дорогу, потому что торможение экономики — это снижение спроса на ресурс. У металлургов уже нет китайского экспортера металлов. Раньше ввозили, а сейчас не так уж и много. Допустим, те же заводы «Евраза» в Кемерово, работающие на Восток, — им будет сложнее. Спрос на цветные металлы упадет. Это проблема «Норникеля», Красноярского края и Мурманской области. У медников — тот же «Норникель», Свердловская область — та же экспортная медная промышленность.
Хуже будет всем российским экспортерам. А уж как себя поведет «Роснефть», которая на 20 лет вперед заложила продажи нефти в Китай… Она же свою денежку получает... Как бы вежливо сказать… Они захеждированы. Но всему российскому экспортному сектору это аукнется. Речь пойдет не об отдельных товарных группах, а об общем снижении спроса. Но, честно говоря, 6% роста… чтоб я так жил! Хотя мы не очень верим этим цифрам.
Вопрос из зала:
— Дает ли политика по вывозу капитала какие-то реальные преимущества для решения внутренних российских ситуаций?
Наталья Зубаревич:
— Я не макроэкономист, но цифру я помню. В прошлом году это был отток 150 миллиардов. Но не забывайте, что это были еще и выплаты по долгу. В этом году ожидают 50 миллиардов, существенно меньше. Потому что и выплат по долгу меньше, и вытаскивать стали, видимо, тоже меньше. Все, что могли, уже. Главное, там очень важный компонент — это выплаты по долгу.
Поэтому вывоз капитала есть, но есть и возвраты, и перерегистрации, деофшоризация, привоз людей из команд верхнего топ-менеджмента в Россию.
Вопрос из зала:
— Вопрос по поводу банковского сектора….
Наталья Зубаревич:
— Не банкир, не буду даже комментировать. Знаю, что все люди, которые находятся ближе к этому сектору, говорят, что сектор слабый, что проблем очень много. Но пока государство поддерживает самых крупных, А остальных… Вы и сами видите, каждую неделю по два-три банка — под санацию. Считают, что им достаточно трехсот, а было больше тысячи. Ну, и школ становится все меньше. Это политика.
Вопрос из зала:
— На сколько может хватить Резервного фонда и что будет, когда он иссякнет?
Наталья Зубаревич:
— А как рулить будете, и как пойдет девальвация. Я попыталась вам показать, что если вы роняете — или роняется не специально — рубль относительно доллара, то у вас рублевые доходы в бюджете растут.
Да, каждый рубль стоит меньше. Но формально вы можете покрывать дефицит бюджета возросшим количеством рублей, хотя бы отчасти.
Второе — как будете рубить расходы. Я вам показала, что уже даже по статье «национальная безопасность» минус 2% за январь—октябрь, наши все уже начали рубить. Я полагаю, что в следующем году будут рубить наоборот. Потому что такого роста не будет. Про социалку мы как бы и забудем.
Третье — кого вы будете отрезать от материнской груди в части крупных компаний, которые субсидировались? РЖД уже в этом году больших субсидий не давали, а при Якунине как было? Полпрограммы развития развития Дальнего Востока, 600 с лишним миллиардов рублей по заявке. Знаете, сколько там приходилось на долю РЖД? Триста сорок. Кто в России большой, у того и лоббистские возможности большие. Потому все гибко.
Я, например, на всех углах повторяю, что Министерство финансов Российской Федерации ведет очень взвешенную и аккуратную политику. Другое дело, что оно не в состоянии переломить более сильный ресурс, когда на него сверху… В рамках своей политики они стараются как могут. Центральный банк, я считаю, тоже, хотя я и не макроэкономист. Но экономический блок правительства пытается балансировать ситуацию. Поэтому разговоры о том, что резервный фонд скушают к концу 2016 года, — это разговоры.
Очень многое будет зависеть от расходной политики и курсовой политики. Поэтому не спешите хоронить. Я вам скажу как человек, живущий в России всю сознательную жизнь: мне мой внутренний голос почему-то говорит (возможно, он ошибается, но ему уже много лет), что, во всяком случае, Фонд национального благосостояния к президентским выборам будет существовать. Потому что я не знаю власть, которая идет на выборы, не имея заначки. А дураков в России нет. Это просто какой-то другой ум. Но дураков точно нет. Потому не спешите.
Вопрос из зала:
— Вы несколько раз упомянули, что в образовании расходы снизились от года к году на 5%, но, с другой стороны, в той же схеме, где изображена возрастная структура населения, то же самое может быть, если глубоко копнуть, и в здравоохранении. Все это логично? И не так страшно?
Наталья Зубаревич:
— Идет укрупнение вузов. Тихо дохнут частные вузы, в которые просто нет притока студентов. Москвичи здесь есть? Кто географию Москвы знает? Все знают станцию метро «Юго-Западная»? Отлично. С одной стороны — Институт тонкой химической технологии, дальше к МКАДу, с другой стороны — МИРЭА — институт радиотехники, автоматики, короче, сomputer science. И их только что объединили по логике юго-запада. Будет единая структура с единой бухгалтерией, управленческим аппаратом. Но как-то скрещивают радиоэлектронику и тонкую химию. И суть в том, что когда вы работаете по уму, это один формат. А когда вы чисто механически рубите издержки — 10% сокращения расходов на вузы, все! Прикиньте, что останется менее сокращенным, по сравнению с общей нормой? Управленческий аппарат, я вас уверяю. В России просто по-другому не бывает. Поэтому, с одной стороны, да, вы правы. Я с вами соглашусь. С другой стороны, все зависит от того, как вы операционализируете процесс. Ответ — по-тупому.
Реплика из зала:
— Мы ожидаем, конечно, что это будет по-тупому…
Наталья Зубаревич:
— Я вижу примеры. Хотя, зная изнутри систему высшей школы и работая в ней, честно вам скажу, что там еще пределов обрезки не просто не достигли, а еще шагать нам по этим пустыням километрами. У меня есть образцы, когда средний возраст на кафедре — по 70 лет. Согласна, поэтому не хаю, а предупреждаю, что риски неумной операционализации процесса высокие.
Максим Дбар:
— Скажите, по вашему мнению, есть какие-либо регионы, которые более или менее безболезненно могут пройти этот кризис, или он будет достаточно равномерен?
Наталья Зубаревич:
— С точки зрения людей, их потребления, их жизни, я таких регионов не знаю. С точки зрения промышленности — да, конечно, я показала дифференциацию. С точки зрения инвестиций процесс ухудшается. Скорее всего, будет не 51%, а больше. Такая ползучая зараза. Еще и с увеличением темпов спада. С точки зрения рынка труда, я все-таки считаю, что крупногородское население, даже потеряв зарплатную денежку, найдет себе альтернативу, а вот в местах менее крупных… Ну что, привыкать, что ли? Шиномонтаж во дворе...
Максим Дбар:
— А если нечего будет монтировать?
Наталья Зубаревич:
— Тоже верно, но когда машину не меняешь, с шинами-то все хуже и хуже. Вот вам и шиномонтаж, вот вам и перспектива. Ремонтное все будет возрастать. Новодел будет сокращаться.
Слушайте, я прожила все 90-е годы. Давайте я вас успокою и скажу, что как-то выкрутимся. Я помню, когда мы перешли этот порог 1992 года, моя заработная плата в МГУ составляла 5 долларов в месяц — это чтобы вы почувствовали форматы. Правда, еда столько не стоила, она была дешевле.
И второй вариант — как люди адаптировались. Носились как лошади. Подрабатывали, где только можно. Люди невероятно лабильны.
А теперь вспомните про плохое. Тогда никто не мешал работать в куче мест, подрабатывать, где я только могу. Мой муж также крутился. Мы пережили это все. Сейчас отстроена гораздо менее гибкая система, где запретов чрезмерно много. Начнешь крутиться, и тебе по носу налоговая, прокуратура и так далее.
Наша страна сможет пройти этот кризис мягче, если все-таки власть ослабит запреты. Но мне кажется почему-то, что запретительная инерция уже в таком раже, что откат назад будет ощущаться как потеря лица. А потерю лица наша власть теперь не допускает. И это будет самая большая глупость, которую она может сделать. Потому что откатывать время пришло. Когда вы прессингуете политических, все это системно объединяется с прессингом экономических свобод. Как-то не получается, как у Ли Куан Ю: «Политики — стоять, молчать, бояться. А с экономикой можно все». У нашей власти другие балансы: тащить и не пущать. Но это большие риски. Посмотрим, все может быть. В России вообще никогда не говори «никогда».
Максим Дбар:
— А каким вы видите выход из кризиса в ситуации, когда власть, очевидно, не готова к институциональным реформам, а с другой стороны — население не готово к политическому протесту?
Наталья Зубаревич:
— Это точно совершенно. Население будет очень агрессивно, очень недовольно, но агрессия будет выражаться в битье тарелок на кухне, детей, периодически — жены, и облаивании соседа по автобусу, который вам чем-то там двинул. А еще веселее — соседняя машина на дороге, которую вы подрезали, или она вас подрезала. С битой будут бегать регулярно на российских автотрассах. Но это не политический процесс.
Мы выйдем из этого кризиса, несомненно, потому что политико-экономические циклы конечны, и по-другому в этом мире не бывает. Мы выйдем из него в новое что-то, пока непонятно что. С безусловно худшим человеческим капиталом, — и это медицинский факт, с ним ничего нельзя сделать. С еще более постаревшим населением, гораздо меньшим драйвом по сравнению с концом 80-х, когда у нас было желание попытаться делать что-то самим; это все издержки, которые мы благоприобрели. Но, тем не менее, такие люди будут. Кого-то жизнь и заставит.
Не сбрасывайте со счетов замечательный гендерный фактор. Знаете, что было, когда все грохнулось в начале 90-х? Это мое поколение, я его хорошо помню. Мужчины — завлабы, начальники цехов, серьезные и состоявшиеся люди, старшие научные сотрудники — легли на дно, на диван, начали смотреть в потолок и думать о смысле жизни. Женщины освоили профессию риэлтора, начали ходить с суммами и поскакали в новую жизнь, потому что детей надо кормить. Вот детей никто не отменял. Адаптируемся. Ну, погрубеем. Испортится макияж. Мы постареем, но выживем. А, может быть, молодняк вернется, если ситуация изменится. Никогда не говори «никогда».
|
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. Войдите в систему используя свою учетную запись на сайте: |
||