Владимир Горовиц: триумф и боль виртуоза

 

1 октября День Рождения Гениального Владимира Горовица.

 

За то, что он не пожелал возвращаться с гастролей в Советскую Россию, его отца сгноили в ГУЛАГе. Ему рукоплескали Европа и Америка, но приступы депрессии не раз заставляли его прощаться со сценой и уходить в затворничество. Он мог бы стать гордостью и славой России, но вошел в энциклопедии как «американский пианист".

 

 

Музыкальное окружение.

 

В семье Горовица, пожалуй, только отец был далек от музыки. Самуил Йоахимович был владельцем фирмы по торговле редким по тем временам товаром — электрическим оборудованием. По образованию инженер, он прекрасно разбирался в том, что продавал.

Владимир Самуилович родился 1 октября 1903 года. Одни источники утверждают, что появился он на свет в Бердичеве, который по сей день историки с горечью называют «еврейской Атлантидой», а в позапрошлом веке величали не иначе как «Волынским Иерусалимом»: этот небольшой городок был известен во всей Европе как центр хасидизма. Другие исследователи вроде как обнаружили в метрических еврейских книгах города Киева упоминания о появлении на свет и Владимира Горовица, и отца его Самуила, и дяди Александра, и братьев, и сестры. В пользу «киевской» версии говорит и то обстоятельство, что дед будущего музыканта Иоахим Горовиц был известным в Киеве купцом первой гильдии, а потому имел право жить вне черты оседлости. Но самое интересное, что в 1874 году он стал директором киевского отделения Императорского русского музыкального общества, — по-видимому, не без участия своей жены, которая прекрасно играла на фортепиано и в 1873 году даже числилась членом-посетителем того самого общества. Один из их двух сыновей, Александр, окончил Киевское музыкальное училище и Московскую консерваторию. В Киевском музыкальном училище учились также и мать Владимира Горовица, и двое его братьев, и сестра: Яков и Регина, как и он, стали пианистами, Григорий же единственный предпочел скрипку.

Владимир поступил в консерваторию, когда ему было всего девять лет. Первые шаги в музыке он делал вместе с матерью, которая никак не предполагала, что растит будущего прославленного музыканта. Все были уверены, что Владимир станет композитором или преподавателем музыки (что и случилось с его братьями и сестрой). Мальчик поступил в класс Сергея Тарновского и Феликса Блуменфельда, часами просиживал за инструментом, а к десяти годам уже играл все произведения Вагнера.

Ему словно не хватало того, чему учили в консерватории. Сам выучил от начала до конца некоторые оперы Римского-Корсакова и Чайковского, чем поражал педагогов и родителей. Горовиц играл виртуозно, стремительно, знал все произведения любимых авторов. И постепенно начал сочинять сам, во многом подражая своему кумиру, Рахманинову. Позднее он даже несколько раз исполнит некоторые свои юношеские композиции, запишет пластинку — и больше не будет возвращаться к ним, словно отдав дань счастливому киевскому детству и навсегда распрощавшись с ним.

 

 

Разоренное гнездо

 

1917 год навсегда перевернул жизнь зажиточной интеллигентной семьи, с ее музыкальными вечерами и красивыми сервизами. Приход к власти тех, кто был ничем, но очень хотел стать всем, обернулся катастрофой для наследников купца Горовица. «В 24 часа моя семья потеряла все, — вспоминал Владимир Самуилович много лет спустя. — Своими собственными глазами я видел, как они выбросили наш рояль из окна».

Горовицам в буквальном смысле стало не на что жить. Володе пришлось договориться с руководством консерватории о досрочном окончании, чтобы начать зарабатывать концертами и помогать семье. Преподаватели не возражали: юноша с таким талантом больше не нуждался в их уроках. На выпускном он играл Третий концерт Рахманинова — одно из сложнейших произведений классической музыки, которое потом стало его визитной карточкой. Ему было 17 лет. Получив документы об окончании консерватории, Горовиц стал выступать с концертами. Дебютировал в 1921 году в Харькове. Несмотря на смутные времена, смерть и пожары, бушевавшие вокруг, молодой пианист пользовался огромным успехом. Его виртуозное владение инструментом восхищало публику. Четыре года он концертировал по городам Советской России. Его называли «новым Листом», «Листом ХХ века». Казалось, что Горовиц не просто играл, а словно дышал музыкой, не нуждаясь в отдыхе. За год в одном только Петрограде он дал 23 концерта, исполнив более сотни произведений. Публика рукоплескала, критики недоумевали, понимая, что у них на глазах взошла новая звезда — настоящий виртуоз, равных которому не найти.

 

 

Побег к славе

 

Слухи о молодом пианисте быстро разошлись по стране. Москва и Петроград уже лежали у его ног, его выступления собирали аншлаги, и попасть на них стремились уже и зарубежные музыканты, гастролировавшие в России. Один из них, австрийский пианист Шнабель, и решил судьбу нашего героя. В 1923 году, услышав Горовица в Петрограде, австриец пришел к нему в гримерку и настойчиво порекомендовал отправиться в европейское турне. Большевики выпустили пианиста из страны: тогда, в 1926 году, поездки за границу дозволялись многим знаменитостям — Есенину, Горькому, Маяковскому, Шаляпину. Но Горовица ждало горькое разочарование. Его первый концерт в знаменитом берлинском «Бетховенхалле» не имел особенного успеха: публика прохладно встретила гастролера из России, чья экспрессивная исполнительская манера оказалась ей не так близка, как отстраненное, безэмоциональное исполнение немецких артистов.

Но Горовица не очень огорчил холодный прием. Впереди была вся Европа, отступать было совершенно некуда. Как это часто бывает, славу ему принес случай. После выступления в Гамбурге по городу поползли слухи о прекрасном пианисте из России. Вернувшись в гостиницу, Горовиц едва успел повесить на спинку стула пиджак и выпить стакан молока (этот стакан почему-то особенно умиляет всех биографов великого музыканта), как в дверь его номера постучал импрессарио Гамбургского филармонического оркестра. Страшно взволнованный, он сбивчиво объяснил, что оркестр ждет полный провал: его пианист внезапно заболел, а играть сегодня должны Первый концерт Чайковского.

— Когда нужно выступать? — серьезно спросил Горовиц.

— Через 45 минут, — ответил импрессарио.

Горовиц уже пару месяцев не играл Первый концерт Чайковского, но на то, чтобы вспомнить произведение, времени не оставалось. Дирижер Юджин Пабст, пожав пианисту руку, напутствовал: «Просто следите за моей палочкой!» — даже не спросив имени музыканта. Но следить пришлось ему. После первых же аккордов Горовиц полностью завладел вниманием зала, а дирижер просто помогал оркестру следовать за уникальным солистом. Это был невероятный успех. Успех, который газеты назвали «неслыханным со времен гастролей Карузо». Зал буквально взорвался, когда отзвучали последние аккорды. «Когда все кончилось и рояль лежал на эстраде, словно убитый дракон, все в зале, как один человек, вскочили с мест, истерически визжа», — так описывал реакцию публики кто-то из критиков. Многие тут же рванули к выходу — за билетами на сольный концерт Горовица. Около трех тысяч билетов раскупили за полтора часа. Потрясенный Пабст, говорят, от волнения так крепко сжал плечо пианиста, что оно болело еще несколько дней.

«Порой все же является артист, обладающий гением интерпретации, — Лист, Рубинштейн, Падеревский, Крейслер, Касальс, Корто... Владимир Горовиц принадлежит к этой категории артистов-королей», — писали французские журналисты после дебюта музыканта в Париже. Его турне по Европе стало настоящей сенсацией. Чтобы очистить Гранд Опера от поклонников пианиста, которые никак не хотели расходиться, пришлось вызывать жандармов. С не меньшим восторгом встречали его в Лондоне, Вене и других европейских столицах. В январе 1928 года Горовиц отправился в Америку.

 

 

Новая земля

 

К тому моменту музыкант уже понимал, что ехать обратно в Россию нельзя. Советский консул в Париже требовал, чтобы он немедленно вернулся на родину. Но Горовиц не спешил, надеясь, что появится шанс насколько возможно оттянуть момент возвращения. И такой шанс появился — его пригласили в Соединенные Штаты. Гастроли явно превращались в побег: большевики угрожали, мать умерла, отца арестовали — тот успел лишь еще раз повидаться с сыном в Париже, куда приезжал, возможно, и для того, чтобы уговорить вернуться. Прилетев из Франции, Самуил Горовиц тут же оказался в ГУЛАГе.

Оглушительный успех брата не принес счастья и Регине — она до конца своих дней была скромной преподавательницей музыки в Харьковской консерватории, хотя сам Горовиц часто говорил, что играла она лучше, чем он. Все это разрывало его сердце, но спасти родных было уже нельзя, а возвращение в Россию означало неминуемую гибель. Ему пришлось принимать решение, — пожалуй, самое тяжелое из тех, что может выпасть на долю человека. И он его принял: навсегда отказался от надежды когда-нибудь вернуться на родину. Решение это станет для пианиста неизбывной болью, которая будет отравлять радость музыкальных побед. Хотя и победы тоже давались непросто.

Прослышав о гамбургском триумфе Владимира Горовица, американские импрессарио потребовали, чтобы турне по Штатам он начал с Первого концерта Чайковского. Пианисту вроде бы не о чем было беспокоиться: до сих пор публика ему рукоплескала. Но его партнером на премьере был своенравный сэр Томас Бичем — британский богатей, о котором шептались, будто бы славу дирижера он просто-напросто купил. Бичем явно был наслышан об эмоциональной манере игры Горовица и стал намеренно замедлять темп произведения. Пианист быстро понял, что при таком исполнении ему не удастся показать и десятой части своих возможностей, и, невзирая на дирижера, стал наращивать темп. Критики позже писали, что к финалу выступления «клавиши дымились». Во время антракта зрители аплодировали стоя, никто не расходился. На следующий день в «Нью-Йорк таймс» игру Горовица сравнили с необузданностью толпы дикарей, подогреваемой боевым барабаном. Музыкант чувствовал себя победителем.

Свидетелем этого триумфа был его кумир — Сергей Рахманинов, которого потрясла игра пианиста. Композитор знал, что Горовиц собирается играть и его Третий концерт, и предложил вместе порепетировать. Они репетировали в подвале фирмы «Стейнвей»: Рахманинов играл оркестровую партию, Горовиц умирал от восторга. «То был самый незабываемый момент в моей жизни, — вспоминал он, — мой подлинный дебют!» Рахманинов, поначалу скептически отнесшийся к интерпретациям Горовица, вскоре понял, что так его произведения не сможет сыграть даже он сам. «Рахманинов отдал этот концерт мне, — рассказывал впоследствии пианист. — Он всегда говорил: Горовиц играет его лучше, чем я. По его выражению, он сочинил концерт для слонов, так что, наверное, я и есть один из них!» С тех пор Рахманинов больше никогда не исполнял свой Третий концерт. Спустя много лет он снова оказался в зале, где Горовиц играл это, самое любимое свое произведение. Чтобы не привлекать к себе внимание, композитор скромно сидел на задних рядах, но в финале не выдержал, вскочил с места и через весь зал направился к сцене, чтобы пожать руку великому пианисту. «Именно так я всегда представлял себе свой концерт… Но я никогда не думал, что услышу такое исполнение еще на земле», — произнес взволнованно Рахманинов. Горовиц всегда играл по-разному и в тот раз превзошел самого себя.

 

Виртуоза из Советской России — красивого, яркого, импульсивного (многие говорили, что Горовиц был очень похож на Шопена) — с восторгом приветствовали в Америке. Его принимали в домах известных аристократов, а прославленный дирижер Тосканини выдал за него свою дочь Ванду. Внук киевского купца зажил как английский граф: скупал произведения великих художников, заказал себе уникальный рояль. О нем писали лучшие мировые журналы, его портреты были повсюду. Но тоска разъедала сердце пианиста. Вскоре он стал тяготиться повышенным вниманием публики. Ему казалось, что американцы не в состоянии понять то, что он может им рассказать.

 

 

Тоска и слава

 

В 1936 году Горовиц внезапно отменяет все концерты и надолго погружается в депрессию. Ни любящая жена Ванда, ни друзья и поклонники не могут до него достучаться. Вывести музыканта из подавленного состояния удается лишь его властному тестю: говорят, именно Тосканини заставил виртуоза вернуться на сцену. Во время творческого перерыва Горовиц вдруг понял, что те, кто критиковал его за слишком эмоциональную, нестройную, резкую манеру исполнения, в чем-то были правы. Вернувшись, он стал играть совсем по-другому. Критики писали, что Горовиц словно повзрослел после долгого отсутствия. «По-моему, я именно тогда начал отдыхать... и заниматься музыкой, — говорил о том периоде пианист. — Как мне кажется, я творчески вырос. Во всяком случае, в музыке я находил теперь то, чего не замечал раньше».

Когда в Европе грянула война, Горовиц без устали играет, а все деньги отправляет на борьбу с фашизмом. В 1944 году ему наконец дают американское гражданство. Он очень много работает, разучивает все новые и новые произведения. И снова впадает в депрессию. «Боже мой, публика сидела прямо на сцене, а я собирался играть на бис шопеновский полонез... — с ужасом Горовиц ощущал, как силы оставляли его. — У меня не было больше сил, и я чувствовал, что сердце мое вот-вот разорвется, желудок сдавили спазмы. Напряжение было ужасным, и мне действительно казалось, что я упаду замертво, прежде чем закончу. Когда я сыграл последний аккорд, загремели обычные овации, и я услышал, как какой-то мужчина сказал своей жене: “Б-г мой, ты слышала когда-нибудь что-то подобное?” “Это ерунда, — промолвила она в ответ. — Послушай-ка, что он сыграет еще, он ведь только начал”. Я надрывался изо всех сил, а она говорит: “Пустяки, погоди только — он может еще, еще, еще...” Все. Я больше не мог».

К тому времени Тосканини уже умер, и Горовица некому было вернуть к жизни. Он объявляет, что выступать больше не будет, и запирается дома. CBS удается уговорить пианиста записать пластинку — сонаты Скарлатти и Черни, которые обычно разучивали как учебные упражнения. В его доме оборудовали мини-студию: пианист отказывался общаться с людьми и выходить на улицу без особой надобности. Стены этой студии были единственными слушателями великого Горовица в течение долгих двенадцати лет.

 

 

Последний марафон

 

«Он вернулся!» — такими заголовками пестрели газеты в 1965 году, когда пресс-секретарь Горовица объявил, что пианист снова выйдет на сцену. Его ждал Карнеги-холл. Люди сутки стояли в очереди за билетами: за эти долгие годы молчания его не забыли. «Время не остановилось для Горовица за те двенадцать лет, что прошли со дня его последнего публичного выступления, — писал критик из одного нью-йоркского журнала. — Ослепительный блеск его техники, неправдоподобная сила и интенсивность исполнения, фантазия и красочная палитра — все это сохранилось нетронутым. Но вместе с тем в его игре появилось, так сказать, новое измерение... Его можно назвать музыкальной зрелостью».

Однако Горовиц лишь выглядит спокойным и уверенным в себе. Теперь он играет, будто полностью отгородившись от публики, будто желая спрятаться от нее, чтобы его наконец услышали, чтобы на первый план вышла музыка, а не его персона. После он снова уходит на пять лет — прячется от поклонников, записывает пластинки в абсолютном одиночестве.

Когда он вернулся вновь, ему было уже почти 70. Физическая слабость, казалось, не влияла на его исполнение. Тогда, в последний свой творческий период, он впервые за долгие годы приехал в Россию, где его встретили с восторгом, как «своего». Здесь уже почти закончились все ужасы большевистского правления, начало которого застал Горовиц. Но у него и сейчас не возникло ни малейшего желания остаться: сложно было простить родине убитого отца, уничтоженные судьбы близких.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Последние десять лет своей жизни он все время играл. Дважды побывал в России, съездил в Японию, снова вдоль и поперек объездил Европу. Свою последнюю пластинку Горовиц записал за несколько дней до смерти. 5 ноября 1989 года его не стало. Последним пристанищем музыканта стал фамильный склеп Тосканини в Милане. Завершился почти 70-летний музыкальный марафон великого Горовица, который мог стать гордостью и славой России, но о котором в энциклопедиях пишут «американский пианист»

 

Материал подготовила Алина Ребель