Выведение из бытия и замещение исторического субъекта

                                                                                         

 

Профессиональные культурологи отдают себе отчет в том, что между перцепциями человека и той картиной мира, которую  выстраивается в  сознании носителя некоторой культуры,  существует исключительно важный контур – культура.  Культура предлагает язык для описания реальности, членит универсум на значимое, первостепенное,  сущностное и малозначимое, второстепенное и профанное, не заслуживающее упоминания и серьезного обсуждения. Закладывает  зоны табуированного к осознанию, имяназыванию и обсуждению. Формирует мифы и предубеждения и т.д.

Пару тысячелетий философское и научное знание  последовательно размывает массив субъективного, ведет человечество  к отказу от наиболее фантастических поверий. Однако  сознание, сфера человеческой психики, ментальность изменяются исключительно медленно. При этом означенные изменения происходят не в соответствии с надеждами идеологов Просвещения, когда вздорные суеверия замещаются объективной  истиной, а существенно иначе. На смену одних мифов приходят другие. Мелких бесов вытесняют летающие тарелочки. Побасенки о песьеголовцах заменяются разговорами о рептилоидах. Усвоив, что земля это – шар, масса наших соотечественников (как показали социологические исследования) пребывает в убеждении, что солнце вращается вокруг земли и т.д.

К сожалению, это неизбежно. Двадцатый век продемонстрировал  очевидную несостоятельность мифологий  Просвещения и Прогресса. Проблема не в том, чтобы изжить мифологическое, и добиться сверкающей чистоты рационального сознания. Это в принципе невозможно, как невозможна любая финалистская утопия. Проблема в том, чтобы  поддерживать сознание общества  в таком состоянии, когда  уровень мифологии (мы имеем в виду как долю, в целостности массового сознания,  так  и объемные характеристики той части общества, которая пребывает в сумеречном пространстве самой разнообразной мифологии)  не превышает некоторых критических пределов, за которыми начинается дестабилизация и дорога в пропасть.

Эта работа ложится на плечи ученых самого разного профиля, но, прежде всего,  на гуманитариев. Важнейшая функция интеллектуальной элиты и ее нравственный долг состоит в том, чтобы напоминать обществу самые разные неудобные факты и истины, которые политики и обсуживающие власть идеологи прячут под ковер, отменяют, извращают и трансформируют. Делать эти   сущности предметом общественного обсуждения и предлагать вменяемые модели понимания, из которых делаются как нравственные выводы, так и рождаются соображения практического характера.

Вспомним про две страны – Австрию и Веймарскую Германию в 20 –  30-е годы прошлого века. Распавшиеся империи, соотечественники оказавшиеся гражданами новых  национальных государств (где они из людей первого сорта за один день превратились во второсортных),  проигранная мировая война, демографическая яма, безработица, репарации. Все это создавало исключительно тягостную  жизнь. Понятно, что мы во всем этом виноватыми быть не можем. Срочно требовалась мифология, указывающего на виновного в национальной катастрофе. И она нашлась – виноваты капиталисты Запада, евреи и плутократы по всему миру и, прежде всего, у нас дома.  Примечательно не то, что такая мифология возникла. Это – ожидаемо. Примечательно то, что она охватила всех немцев. Иными словами, в критические моменты истории у миллионов простых людей «съезжает крыша»,  и они оказываются не в состоянии рационально воспринимать реальность.

Во что вылилась эта массовая мифологизация хорошо известно. Чаще всего обращают внимание на жертвы в странах антигитлеровской коалиции. Но и в странах Оси потери и разрушения были чудовищны. Иными словами, кризисная мифологизация общественного сознания несет в себе риски предельного уровня.

От этих важных соображений общего характера, перейдем к основной теме нашего исследования. Итак, периодически необходимо задаваться вопросом – все ли мы видим в окружающем нас мире, либо некоторые феномены и аспекты реальности проваливаются в «слепое пятно»[1], поскольку воспринимая нами картина выстраивается в соответствии с фильтрами и нормативными моделями   актуальной культуры. В равной степени следует задаваться вопросом – насколько  адекватно мы интерпретируем  если не все, то некоторые фрагменты реальности.

Ситуация ценностного конфликта, многоуровневого, восходящего к мифологиям Прогресса и Просвещения, к идеям Возрождения, мифологии «Светлого будущего» в любых изводах  блокирует  имяназывание и осмысление  существенных исторических процессов. В результате люди отказываются видеть и осознавать определенные аспекты  реальности, либо осознают их в  превратных моделях.

Речь пойдет о феноменах, связанных с разрушением и выведением из бытия устойчивых структур, присущих предшествующему этапу общеисторической эволюции. Дело в том, что эти сущности, как и все живое, логически заряжены на бесконечное самовоспроизводство. Культура, то есть устойчивые ментальные структуры,  воспроизводятся в следующих поколениях. Между тем, ситуация качественной трансформации требует снятия отторгаемого, вчерашнего человеческого материала.  Поэтому история человечества демонстрирует  рождение  специального  механизма  изживания уходящей натуры. Иными словами, самоуничтожение  некоторых целостностей, препятствующих  движению всемирно-исторического процесса.

     Итак,  нас интересует феномен самоуничтожения в истории человечества.  Исследователи  не слишком часто, но фиксируют свое внимание на этом явлении. Так  обращаясь к эпохи Великого переселения народов, историк А.Г.Кузьмин пишет: "Высокие в материальном отношении культуры, существовавшие на периферии Римской империи (вроде черняховской культуры Северного Причерноморья) сгорают в междоусобной борьбе. Общим для них знаменателем было предпочтение грабежа соседей совсем еще недавно весьма  производительному труду. Целые племена исчезли с этнической карты  Европы на протяжении двух-трех поколений". Автор характеризует данный процесс как "ускоренное самоистребление".[2]       Пафос нашего исследования состоит в том, что самоуничтожение должно быть выделено из реальности истории человечества, описано и познано как один из феноменов самоорганизации нетрансформативного целого. Познано в своей  телеологии.  

   Опишем один поразительный на первый взгляд феномен: заяц в желудке волка.  Как показали исследования, съеденный заяц переваривается в желудке волка существенно быстрее нежели кусок мяса того же веса. Иными словами,  тушка съеденного  зайца помогает волку успешно переваривать себя самое. Почему это происходит? Природа наделяет зайца механизмами самосохранения. Он  наделен органами чувств дающим ему способность оценить опасность,  он может   прятаться,  спасаться бегством, бороться с соизмеримым противником. Но если уж зайца задрал хищник и он оказался в желудке волка, в силу вступают другие детерминативы.   Наш "беляк" существует не для себя, а как элемент  большого целого. Уточним, принадлежность   целостности вида - сущность факультативная. Прежде всего, заяц принадлежит целому живой природы. А потому,  эволюция действовала в направлении интересов биоценоза, задавая  некоторые параметры и биологические механизмы, обеспечивающие  ускоренное переваривание зайца.  Сюжеты, описывающий биологический уровень детерминации, имеют смысл как пролегомены, очищающие наше сознание и позволяющие приблизиться к универсальным закономерностям, детерминирующим рождение и смерть всего живого.

   Фундаментальная стратегия живой природы состоит в том, что в ходе эволюции целое живой природы дробится на виды и подвиды, группы и отдельные особи. Это позволяет живому охватывать все возможное пространство (в рамках которого   жизнь  в принципе возможна по  параметрам среды). Диалектика этих таксонов задает существование и эволюцию живой природы.  Это в частности означает, что динамическое единство зайцев и лисиц, человека и холерного вибриона  соответствует замыслу Создателя и обеспечивает воспроизводство  и развитие живой природы.

    Разнообразие и конкуренция позволяют адаптироваться к любым, в том числе катастрофическим, изменениям среды  (вмещающего пространства). Данная  закономерность носит фрактальный характер и справедлива для родов и видов, составляющих живую природу. При этом целое  всегда онтологичнее, а значит устойчивее  таксонов,  составляющих это целое.  В ходе эволюции биоценоз жертвует родами, семействами, видами то есть – таксонами любого нижестоящего уровня. Этот закон имеет характер фрактального. Вид жертвует расами, стадо  –  отдельными особями.

   Человек подлежит описанным универсальным закономерностям. Родовая целостность Homo дробится на видовые подразделения – расы, локальные цивилизации, государства, народы  и народности. Отношения между ними носят  диалектический характер. В ситуации эволюционного конфликта  таксоны более высокого уровня жертвуют таксонами нижнего уровня. Цивилизации – локальными культурами (собственно не культурами, а социокультурными целостностями), племена – отдельными группами, семьи – отдельными людьми. Зашедшее в тупик нетрансформативное  общество должно быть снято, ибо мешает нормальной эволюции целого. Для этого существуют варвары и кочевники на  ранних этапах истории и самые разнообразные хищники, стремящиеся захватить, деструктировать утратившее эффективность общество и поживиться на этом.  Помимо уничтожения обществ, эффективность которых снизилась ниже критического предела извне, существуют механизмы самоуничтожения, запускаемые историей в ситуации тупика. Они и составляют предмет настоящего исследования. Самуничтожение  зашедшего в тупик нетрансформативного целого –  один из механизмов эволюции человечества.  

  Это особый механизм, устойчиво реализующийся  в  мировой истории.  Суть его состоит в том, что целостный устойчиво воспроизводящийся социокультурный организм, оказавшийся в ситуации острой исторической неадекватности,  попадает в своеобразную "воронку истории".  Не имея ресурсов и времени на медленную адаптацию (Такая  ситуация может  сложиться в силу разных причин.  Анализ этих причин - специальная проблема)  социокультурный организм вытолкнутый в зону энергичной динамики вступает в фазу самоуничтожения.

     Самоуничтожение –  специфический и, если отвлечься от естественных человеческих  эмоций,  поразительный процесс. Суть его состоит в том,  что утратившее адекватность сообщество самостоятельно выводит себя из жизни. Этот процесс не надо понимать как сплошное физическое самовыбивание.      При самоуничтожении происходит следующее:  скачком происходит минимизация шансов  на  выживание  носителей  данной культуры.  Для этого,  во-первых, идет физическое подавление этнического субстрата культуры.  В ходе вакханалии самовыбивания уничтожается 20-35% носителей зашедшей в тупик культуры. Либо   целое разрушается в результате военного разгрома и рассыпается (Аварский каганат).  Это приводит ко второму последствию –  разрушаются  механизмы  воспроизводства снимаемой культуры.  В этих условиях оставшиеся в живых осознанно или не  осознанно  сваливаются  в пакет  паллиаций,  который  в своей совокупности оказывается, прежде всего, сиюминутно адаптивен к внешнему контексту. И, во  вторых,  несет в себе потенциал к дальнейшей трансформации. Таким образом, снимается исходная острая проблема.[3]

В настоящее время процесс самоуничтожения демонстрирует Афганистан,  Сомали, возможно Сирия.   В истории масса примеров данного рода. Сначала цивилизация меняет внешний для  задержавшихся и архаических обществ контекст.  Потом происходит  пассионаризация неадаптивного (малоадаптивного) общества.  Если общество малоадаптивно - оно вступает в сложные и кровавые процессы модернизации. Если же оно в своей массе неадаптивно, то прежде чем вступить в фазу трансформации оно должно пройти этап самоуничтожения тупикового качества. Только после этого паллиат-наследник начинает нормальное модернизационное развитие.

Племена из изолятов на периферии цивилизации при наступлении цивилизации (то есть при наступлении  истории, при приходе на их пространство  следующей стадии эволюции человечества) начинали энергично воевать друг с другом и с цивилизацией, пока не выбьют субстрат и не успокоятся.

Смена генеральной модели культуры – исключительно энергоемкий процесс, сопровождающийся большими потрясениями. Смена исторического качества  предполагает одновременное  изменение системы социальных отношений, ментальности, образа жизни, экономических отношений, внутри и внешнеполитической стратегии.

В описываемых нами процессах внешнее воздействие накладывается на внутренние процессы, происходящие с исследуемым целым. Когда мы читаем первые главы учебников истории, рождение государства  подается как естественная  закономерность  (как восход солнца).  Идея о том, что массы догосударственных людей противостояли утверждению государства, боролись с ним, убегали от государства на новые земли не проговаривается. Между тем,  первые тысячелетия истории цивилизации и государства на земле заполнены нескончаемыми войнами с варварами. Борьба государства с догосударственной стихией  сворачивается и сходит, на нет, буквально в последние два века, когда все население земного шара, так или иначе, вписывается в  государственное бытие. И сейчас, на наших глазах ситуация распада  раннего государства – Сомали рождает пиратов. Догосударственный мир  воскрешается из праха,  борется за свое существование, стремится навязывать свои нормы и практики цивилизованному миру.

   Догосударственный мир разлагался вследствие   многообразных контактов с миром цивилизации. Войны, торговля, служба в армии, работорговля – все это размывало архаический мир, вносило в него бродило истории. Однако переход от доисторического к собственно историческому существованию –  являет собой качественный скачек огромного масштаба, сопоставимый с переходом от палеолита к неолиту. И здесь одних контактов было мало. Разворачиваются процессы насильственного пресечения догосударственного бытия и выведения из жизни людей, органически не способных к жизни в государстве.

   Люди государства формируют идеологию, различающую человека цивилизации и варвара, наделяют варвара жестко негативной ценностной коннотацией и без всяких сантиментов выдавливают варвара  с необходимых территорий, вырезают, берут в рабство. Иными словами,   догосударственный человек ставится в условия, когда принятие норм и требований  цивилизации оказывается условием выживания.

   Необходимо осознать, что  бытие подданного и бытие догосударственного человека – разные Вселенные. Для человека догосударственного, существование в государстве тягостно и противоестественно. Отсюда  растянувшаяся на тысячелетия борьба цивилизации с варварством. Такое явление как рабовладение на ранних этапах государственности решало две задачи: обеспечение государства бесплатной рабочей силой и насильственное, но необратимое вписание архаика в государство. Разумеется,  это происходило во втором-третьем поколениях. Дети и внуки порабощенных, не знали иной реальности, кроме реальности государства. Легенды о вольной жизни вне государственного насилия не обретали  опоры в человеческом опыте детей и внуков и утрачивали актуальность.

   При этом «отсев» был чудовищным. Архаический человеческий материал не вписывался в образ жизни раба и люди просто вымирали. Те же, кто выживал, в принципе были способны с большим или меньшим трудом вписаться в новую реальность. Они – рождали потомство,  лишенное воспоминаний и органично вписываемое в государство.

    Государство и цивилизация победили по одной фундаментальной причине – эта стратегия бытия   наделена конкурентными преимуществами перед бытием догосударственным. Именно поэтому догосударственный человек умер или маргинализовался,  а его место на  нашей планете  занял человек государства.

   Выше речь шла о  насильственной работе агентов государства. Однако интересующий нас феномен гораздо шире и включает самоуничтожение зашедших в тупик социокультурных целостностей, лишенных потенциала необходимого самоизменения.  Этот трагический механизм включается в особых ситуациях, когда актуальная культура и психологический строй  субъекта  блокирует необходимые изменения – по той причине, что это не частные подвижки, но сброс всей целостности и замена ее  альтернативным культурным блоком.

   Нам свойственно этого не видеть, а то, что попадает в поле зрения, объяснять превратными моделями.[4] Здесь мы сталкиваемся с действием мощнейшего механизма психологической адаптации человека к реальности. Трагическое отменяется, признается во фрагментах (и тогда это не трагическое, а печальное, но устранимое)  и выдавливается на периферию картины мира.

   В реальности догосударственный человек, эмпирически существующий в мире государства,  поставлен в условия жесткого стресса. Дело в том, что он должен трансформировать все и сразу, что в принципе невозможно. Инсталлирование врожденной, впитанной с молоком матери культуры происходит от момента рождения до возраста инициации. Условно к 18-19 годам человек сложился. Причем, чем более ранняя культура в стадиальном отношении усваивается, тем раньше заканчивается инсталляция, и тем жестче сложившаяся ментальная конституция.

   Попадая на территорию цивилизации, такой человек вынужден не только осваивать новые технологии, получать компетенции и усвоить новые, мало постижимые нормы поведения, но трансформировать картину мира,  разрушать и собирать заново свое сознание. Как правило, в подобной ситуации включаются самые жесткие механизмы принуждения. Государство объясняет, что со «своими» в тех или иных пределах можно вести себя по-свойски,  но в общении с людьми государства необходимо  жестко выполнять нормы и требования государства.

   Понятно, что догосударственный человек стремится, как можно более, отдалиться от  агентов государства, уйти на малоосвоенные земли, замкнуться в общине «своих», делегировать общение с  «начальством» старши`не.  Эта стратегия создавала в традиционных обществах Востока  ситуацию, которую позже описывали как «внутреннее варварство». Такая ситуация складывалась в традиционных обществах.  Поздний варвар научился сосуществовать с государством на его окраине. Там он медленно  переживал историческую эволюцию, притирался к жизни внутри большого общества.  Немногие активные и честолюбивые могли изменить стратегии отцов и уйти  в города. 

   Промышленная революция  сломала описываемую  ситуацию. Умирание восходящего к средневековью традиционного общества и формирование зрелой капиталистической реальности  уничтожает заказники архаики и вбрасывает внутреннего варвара если не в само  Большое общество, то в ситуацию жизни бок-о-бок и на виду у Большого общества. Посмотрите на жизнь мигранта в «миллионниках».  Но Большое общество принципиально отличается от локальных миров и мигранту не удается воспроизвести привычный и единственно освоенный космос.

   Обратимся к конкретному примеру, раскрытому в газетной публикации. Автор комментирует  решение, принятое руководством «Русала»  о закрытии четырех нерентабельных заводов.    При этом три завода «расположены в депрессивных поселениях и являются градообразующими предприятиями». Автор справедливо пишет: «Теоретически ничего сколько-нибудь драматичного не происходит. Не только заводы и фабрики, но и города при них умирали, и будут умирать. Всегда, на всех континентах». Однако у нас «событие такого рода обращается в трагедию. В конец света». Хотя компания обещает трудоустроить, переобучить и (или) предложить переезд в другие регионы, «в массе нашего народа не принято мигрировать за капиталом. Завод закрыли – жди серию суицидов, алкоголизацию населения, рост уголовщины, причем, самых диких преступлений,  не укладывающихся в голове, сиротства и прочих эксцессов, сопровождающих «утилизацию непрофильных активов».[5]

   Эта публикация  описывает абсолютно  типичную историю. Перед нами одна из буквально сотен,   а если иметь в виду и сельское хозяйство в Нечерноземье, то и  тысяч  ситуаций. Текст хорош тем, что автор развернуто описывает  исследуемое нами явление – выведение из бытия на фоне деградирования. Это не единственный сценарий. Войны,  традиционалистские революции, волны террора, эпидемии, стратегия саранчи или леммингов, уходящих на новые места в поисках пищи и погибающих  на пути. Важно осознать, что все эти  явления заданы  одной функцией – пресечения воспроизводства зашедших в тупик целостностей.

Существует общеисторическая закономерность: люди, которые не способны освоить  модели поведения  и образ жизни, утверждающийся  в ходе исторической трансформации, обречены на вымирание.

   Для того чтобы описываемое  не казалось модернизированному читателю неким иррациональным и непостижимым феноменом, надо осознать, что космос традиционно-архаического человека вечен и неизменен. Его неизменность относится к базовым характеристикам бытия.  Тот мир,  который окружал человека в детстве,  воспринимается им  как исконный и  должен быть вечным.

Заметим, с 30-40-х гг. XIX  века в России начинается  саморазвитие капиталистической промышленности. В городах растет спрос на рабочую силу. Однако, страдающие от малоземелья крестьяне  переселялись на край света – в Среднюю Азию, Сибирь, но  не шли в территориально близкие большие города. За этим выбором стоит потребность сохранить  исконный космос сельского труженика.  Городская революция, то есть – движение в город начинается на рубеже XIX – XX веков. В ситуации  разворачивания кризиса исторического снятия,  традиционное крестьянство расслаивается; часть крестьян демонстрирует готовность к смене образа жизни, и ищет постоянную работу в городе.

   Люди, которые не склонны мигрировать вслед за капиталом,  в мире рыночной экономики  должны вымирать. Такова  логика исторического процесса. Только вымирание в состояние обеспечить прерывание исторической преемственности тупикового  опыта. Прерывание  преемственности преследует цель вывести из бытия  остро неадекватные конфигурации  личностных характеристик и культурного сознания.

    Далее, и это очень важно, в реальности деградируют и вымирают далеко не все. В описываемой нами ситуации происходит флотация или разделение фракций по параметру способности  к модернизационному самоизменению. Все те, кто располагает экзистенциальным потенциалом самоизменения,  уезжают в большие города, меняют профессию, приспосабливаются к новой жизни, спасают от  безнадежного прозябания  себя и своих близких.  Те же, кто не готов и не способен меняться –  спиваются, гибнут, убивая друг друга в бессмысленных пьяных драках,  вешаются, замерзают «по пьяному делу» в неотапливаемых помещениях. Это нормально. Нормально в том смысле, в каком нормальна и неустранима трагедия бытия.  Медленная и частичная трансформация этого мира  переживается с большим трудом и многими сетованиями. А уж обвальная  трансформация выбивает архаического человека из жизни и сбрасывает в шлам.

   Можно насильно  перевести всех этих людей на новое место  декретом сакральной власти. Но на новом месте должна быть точно такая же заводская проходная, та же работа, тот же  социальный и культурный пейзаж. А этого можно добиться единственным способом:  восстановив советскую власть и плановую экономику. То есть –  остановив историю.      В эпохи  переломов история не дожидается естественного выхода из жизни носителей  стадиально вчерашнего сознания, но организует ускоренное вымирание дезадекватов.

   Причем, переход на следующую стадию исторического развития возможен только  тогда, когда большая часть вчерашнего,  стадиально балластного, населения уходит из жизни.  Мы не склонны отдавать себе отчет в  этом страшном обстоятельстве. Однако, оно императивно. История нашей страны за последние сто лет убедительно свидетельствует  об этом.

   Вернемся к рабовладению. Цивилизация и государственность тысячелетия  существовали бок о бок с догосударственной окраиной. История  сосуществования этих стратегий исторического бытия   исключительно драматична.  Сплошь и рядом догосударственный человек   хаотизировал, громил и уничтожал государство, а вписывался в цивилизацию через институт рабства, который представляет собой один из самых репрессивных социальных порядков, созданных человеком. Эти процессы разворачивались на огромных пространствах в течение тысячелетий. Другими механизмами инкорпорирования догосударственного человека в государство, история  в ту пору не располагала.[6]   Насильственное  подавление исходных характеристик, навязывание новых норм и правил, утверждение новых практик  достигалось жесточайшей  репрессией,  которая буквально ставила  человека на грань выживания.

   Рабовладение – один из важнейших элементов   раннего государства, возникший в недрах предшествующей эпохи.  Постоянно и остро нуждавшееся   в  самых разнообразных ресурсах,     государство  взяло  данную социальную технологию,   развило ее,  выстроило на основе рабовладения  сложнейшую хозяйственную систему. В этой ситуации  рабам была противопоставлена не семья патриархального хозяина и традиционная культура, требовавшая от раба повиновения, а мощь аппарата принуждения целого государства. Раб был вписан в такую  систему хозяйственных отношений и деятельности, которая напрочь  порывала с исходной   архаической культурой и требовала от него, вообще говоря, невозможного. Требовала выхода за пределы своей собственной природы.   Здесь  результат мог быть достигнут только   через тотальное насилие.

   Характеризуя шумерскую модель общества, историк И.М.Дьяконов называет ее «каторжной системой».[7] В этой оценке, безусловно, присутствует  момент морального  осуждения. Солидаризуясь с ним надо отметить, что наша оценка звучит из пространства принадлежащего другой стадии исторического развития. Мы сталкиваемся здесь с жестокой и неизбежной диалектикой истории.   Люди государства  из III династии Ура  тиранили несчастных   не из  патологического бессердечия. Другого способа поддержать государство с тем человеческим материалом, которым располагали «пастыри» Ура Халдейского,  не существовало.

   Тот, кто  был не в состоянии жить в  каторжных условиях, вымирал в самом буквальном смысле. Источники свидетельствуют о высоком уровне смертности государственных рабов. Остальные мутировали антропологически, психологически, культурно. Так в чреде поколений, усилиями людей государства,  из наличного поздненеолитического материала  творился человек исторической эпохи. Подчеркнем, из поздненеолитического человеческого материала, ибо палеолитический человек физически не способен к такой эволюции. Ни американские индейцы, ни аборигены Австралии, ни эвенки и другие народы палеолита не порабощались, поскольку оказывались неспособны к  каторжной работе и быстро умирали. Рабов везли из Африки или Азии,  черпая их из племен   переживающих эпоху  преполитарного существования.[8]

   Через пять-шесть поколений,  устойчивого и ответственного  раба, плотно вписанного в мир классового общества и систему  производящего хозяйства,   можно посадить на пекулий. Так   запускался процесс превращения вчерашних рабов в  частично зависимых   (крепостных). Иными словами, по мере формирования человека исторической эпохи, по мере вызревания его в этом качестве  снижалась объективная необходимость в постоянном руководстве, контроле и жесткой репрессии позавчерашнего архаика.  Соответственно этому формируются  более мягкие  социально-экономические схемы, характеризующиеся  снижением уровня репрессии, повышением уровня самостоятельности и снижением нормы отчуждения. Формируется частично зависимый работник. Но  это возможно только на базе качественных изменений, соответствующих масштабу стадиального перехода.

   На наш взгляд,  описанное выше –  мы имеем в виду и борьбу с варварами, и рабовладение  –  ничто иное,  как  трагедия.

   Благостно написанные учебники истории  скрывают одно обстоятельство:  если некоторая культура лежит на пути исторического процесса, история ее уничтожает. А уничтожить культуру можно  одним  способом: выбив добрую половину  носителей и поставив их детей и внуков перед выбором – оставаться верными заветам предков и погибнуть или пойти по пути изменений и выжить.

   В процессах качественного преобразования архаического человека присутствует исключительно важный, но   мало проясненный момент. Мы имеем ввиду проблему труда.  Осмысливая  природу неолитической революции, специалисты говорят о процессе порабощения трудом. Догосударственный человек, не вписанный в интенсивное производящее хозяйство, исходно минимизирует потребление и работает  ровно столько, сколько необходимо  для удовлетворения минимальных потребностей. Все остальное время он отдает   общению, отдыху, наркотическим практикам, псевдотрудовой деятельности  типа любительской рыбалки. Переход человечества  к следующей стадии исторического развития потребовал другого антропологического типа. На смену человека, ориентированного на отдых,  пришел трудоголик. Там, где  процесс замещения исходной типологии новой  прошел полностью, возникли зрелые и успешные цивилизации (западноевропейская, китайская, японская). На периферии этих регионов (или в лакунах), сохранилась  в разных пропорциях как ориентация на минимизирование трудовых усилий, так и  ориентация  на паразитарные стратегии. 

   Нормативная культура, в которой мы воспитаны, оценивает эти тенденции  сугубо негативно.[9] По сути же своей –  перед нами   иная, предшествующая  стадия исторического развития. Для автора этих строк работать  также естественно, как дышать.[10] Но это  не свидетельствует  о том, что такова исходная природа человека. Это свидетельствует лишь о том, что однажды  логика эволюционного преобразования сформировала тип трудоголика, который оказался адаптивен и перспективен стратегически. С этого момента статистически доминирующая часть человечества (представленная   человеком, минимизирующим усилия)  поступила в жернова истории. Предшествующая модальность человека  вытесняется и маргинализуется. Процесс этот растянулся на тысячелетия.

    Заметим, что субъект, ориентированный на минимизацию усилий, никогда не исчезает полностью. «Бывшие люди», бродяги, нищие, хиппи, самые разнообразные дауншифтеры; все те, кто вычеркнул себя из общих  норм  зрелой социальности  и  переместился на обочину жизни, реализуют альтернативный сценарий бытия, во многом восходящий к палеолитической реальности (охоты и собирательства). Эти люди  свободны  как от порабощения трудом, так и от ответственности за полноценную жизнь в государстве и цивилизации.  

   Причем, при первой возможности (мы имеем в виду социализм,  государство всеобщего благоденствия,  «welfarestate») человек  ориентированный на  минимизацию усилий и устойчивое потребление, возрождается и, за пару поколений, заполняет социальное пространство  зрелых современных обществ.

Именно по этому, чересчур сильная социальная политика несет в себе стратегическую  опасность качественной деградации  общества. Сектор, ориентированный на паразитарные модели бытия, разрастается до опасных пределов, пронизывается криминалом и превращается в неразрешимую проблему. Пособие по безработице для трудоспособного человека должно обеспечивать минимум, необходимый для выживания. А сам  статус безработного  должен рассматриваться  обществом как заслуживающий осуждения.

    Традиционная крестьянская культура в России была ориентирована на минимизацию усилий и минимальное потребление. Об этом развернуто писали ученые–крестьяноведы, начиная с Чаянова. Община препятствовала  социальному расслоению, блокировала рост имущественного неравенства, и  противостояла технологическим нововведениям, ибо все это разрушало традиционную общину.[11] Русский крестьянин жестокой классовой ненавистью ненавидел  оборотистого трудягу-кулака.  Эти характеристики отечественной реальности  выражают стадиальные характеристики нашего общества. Отсюда и драматические проблемы России последних двух веков ее развития. Доминирование самостоятельного  трудоголика-селфмейдмена – перспектива  не самого близкого будущего (при условии, что это будущее когда-нибудь наступит).

   Все, кто были знакомы с советской  реальностью, хорошо помнят остро негативное отношение к торговле  в массовом сознании. Речь идет о «нашей»,  советской торговле. Общее убеждение состояло в том, что если торгует, то ворует.  Не может не воровать.  Видеть в этом наследие советской идеологии – поверхностно.  И дело не в массе свидетельств об отношении к торговле и торговцам традиционного русского крестьянина. Речь идет об установках,  восходящих к седой древности. Описывая славян VII-VIII веков, французский историк  Просперо Буассонад пишет: «Славяне не отличали торговлю от грабежа. Для них купец и разбойник было одно и то же».[12]

   Противостояние социальному расслоению общества и частной собственности,  жестокая профанация торговли и ориентация на минимизацию усилий  и потребления –    базовые установки российского  традиционно-архаического сознания. В какой мере эти  установки соответствует вектору исторического развития  судить читателю. Очевидно одно:  данный человеческий тип не имеет шансов воспроизводства.

   Рассмотрим  следующий  механизм выведения из бытия, связанный с войнами и страданиями.

   В процессах революционных преобразований присутствует исключительной важности момент – экзистенциальный отрыв от старого,  исконного  привычного и безусловного.    Мало  разрушить старое. Если оно просто разрушено, с изменением условий возможны попытки реставрации. В истории такое происходило.  Необходимо  обеспечить экзистенциальный отрыв от изжитого и отторгаемого. Этот отрыв обеспечивается страданиями  широких масс и горами трупов. Гибель широких масс не только вышибает вчерашних людей и подрывает механизмы воспроизводства их актуальной культуры. Она создает ситуацию ритуально переживаемого массового жертвоприношения. Только ужас этого жертвоприношения в состоянии обеспечить искомый экзистенциальный отрыв. Войны, террор, Голодомор: эти события перелистывают страницу в книге истории. Делают устойчивую жизнь «до того» допотопной, позавчерашней,  неактуальной, отчужденной по сложно формулируемому, но императивному основанию. В этом телеология ужасов и массовых страданий.

   В рамках описанной логики лежат мировые  войны, как механизм исторического синтеза нового качества. Об этом свидетельствует история ХХ века.[13]

    Причем, когда складывается ситуация неразрешимого конфликта структуры и  императива изменения, история формирует общественное сознание субъектов исторического действия таким образом, что они сами рвутся в бойню, приветствуют разрушение обрыдлого мира и преисполняются убеждением, что «победа будет за нами». Эсхатологическая истерия плюс зачарованное движение к краю обрыва  – часть исторического механизма формирования нового качества, в котором присутствует  самоуничтожение обреченного общества.

   Вспомним эпидемию патриотического энтузиазма, охватившего   образованное общество  ведущих европейских стран в момент начала  Первой мировой войны.  Общества, переживавшие неснимаемые и неразрешимые противоречия, кидались в пучину самоуничтожения. Так работают механизмы выведения из бытия  обществ,  зашедших в тупик. 

    Статистика жертв Первой и Второй мировых войн известна. Войны косят людей по случайному признаку.  Однако, ситуация складывается таким образом, что в результате больших войн происходят качественные скачки. Тридцатилетняя война была самым  большим общеевропейским конфликтом до мировых войн ХХ века.  По разным оценкам погибло от 5 до 8 млн. человек.    На территории Германии от войны, голода и эпидемий погибло около 40% сельского населения и около трети городского. 

   Тем не менее,  Вестфальский мир (1648 г.) зафиксировал утверждение новой эры.  Завершилась Контрреформация, католический мир признал новую реальность.  После завершения войны, получившие независимость протестантские  Нидерланды  рванули вперед, нация переживала экономический и культурный расцвет. XVII век называют «Золотым веком Нидерландов». Фиксируется мощный рост торговли,  Реформация способствовала переходу  большого количества земли из монастырской собственности  в частную, что увеличивало производство товаров на рынок. В стране развивается ипотека. Лично свободные крестьяне  перемещаются и  меняют виды экономической деятельности. Формируется рынок капитала.  Складывается фондовый рынок. Конкуренция на рынке  ведет к отмиранию цехов. К концу  XVII  века в стране возникают настоящие ткацкие фабрики.  В протестантской Англии аналогичные  процессы  разворачиваются позже,  после  Славной революции 1688 года.[14]   Важно подчеркнуть, что переход от традиционного общества к современному,  впервые произошедший  в Голландии и Англии,  жестко связан с Тридцатилетней войной. Таким образом,  взаимоуничтожение больших масс людей оказывается  значимым фактором  исторической  динамики.

   Петр I неспроста  в ходе своего знаменитого «Великого посольства» надолго задержался в Голландии, а затем переехал в Англию. Разумеется, в выборе стран посещения сказывалось  многовековое отторжение католического мира, но не только. Великий русский реформатор осознавал,  у кого и чему  учиться.

   Контрреформация не решала, да и не могла решить тех общеисторических задач, которые решала собственно Реформация. Католический мир смог переступить порог, разделяющий традиционное общество от современного, после Великой французской революции. Нам – детям XX века,  масштаб террора, разрушения и человеческие потери той эпохи  осознать сложно.  Однако, это стало огромным  потрясением  для современников. Вслед за революцией, Франция вступила в нескончаемую чреду  войн вначале революционной,  а затем, наполеоновской Франции, которая завершилась лишь в 1814 году (1789-1814). По существу разыгралась большая общеевропейская война. В результате Франция совершила рывок. 

   Во французском обществе разворачивается   секулярная эпоха.  Страна получила Кодекс Наполеона.  «Кодекс сыграл огромную роль в упрочении буржуазных отношений во Франции. Он стал образцом для создания гражданских кодексов в Италии, Бельгии, Голландии, Польше, Швейцарии и других странах». [15] Далее, после Французской революции в  Европе разворачивается процесс формирования наций. Имперский принцип и континентальные империи последовательно отступают. Все эти преобразования производны от новой исторической реальности, которая была провозглашена в 1789 году и неотделимы от ужасов, страданий и человеческих потерь той великой  и ужасной  эпохи.

   В общеисторическом ракурсе та же картина  складывается, как в отношении развязывания, так и в аспекте итогов  Первой мировой войны. В результате были ликвидированы  четыре империи (Османская, Австро-Венгерская, Германская и Российская). Происходили революции, рушились  троны, возникали новые государства. Следствием Первой мировой войны стало рождение двух великих тоталитарных  идеологий – коммунизма и фашизма. Мировая война сделала неизбежной  Вторую мировую. В некотором смысле,  Первая мировая война задала  тренд общемирового развития на весь XX век.  Мощный рывок в индустриализации, как Европы, так и англо-саксонского мира создал новую экономику,  базирующуюся на постоянно обновляющихся  технологиях. Технологический прогресс стал константой исторического бытия человека.  Интенсивно идет дальнейшее размывание сословных перегородок. Аристократия, традиционно занимавшая первые места в социальной и государственной иерархии   большинства стран довоенного Западно-Европейского мира, уступала новым людям. Кинематограф,  радио и телевидение  возвестили эру доминирования массовой культуры. После мировой войны начальное и среднее образование  последовательно утверждается как  норма.

  К этому остается добавить,  что по оценкам специалистов общие потери в результате войны составили  около 22 млн. человек.

   Обратимся к другому  природному механизму,  способствующему исторической динамике. Знаменитая «Черная смерть» прокатилась в середине XIV века по Азии и Европе (1346-1353 гг.).  По оценкам историков эпидемия унесла четверть населения Европы – 25 млн.  человек.

   Причем, историки единодушны  в оценках роли  эпидемии в поступательном развитии средневекового общества. Они указывают на то, что уменьшение количества населения ударило по незыблемым традициям и феодальные отношения дали первую трещину.  Закрытые прежде средневековые цехи  стали принимать к себе новых людей. Это же касалось корпораций врачей и духовенства. В сферу производства втягивались женщины. Недостаток рабочих  рук позволил работникам  торговаться с  работодателями, требуя лучших условий труда и зарплаты.  Исчезала барщинная повинность, разворачивается переход к арендным отношениям. Рост самосознания третьего сословия, начавшийся во время  пандемии,  уже не останавливался.

   Заметим, что в разных обществах эпидемия чумы приводила к различным последствиям. Эпидемия «Черной смерти»  задавалась сложной диалектикой природных и социальных факторов. По мнению профессионалов, толчком к распространению эпидемии стало резкое изменение климата Евразии в результате  начала малого ледникового периода. Иными словами, варьирование природных факторов периодически способствует катастрофическим процессам. Однако  эти испытания воздействуют на разные общества по-разному.

   Так,  в Золотой Орде  чума  привела к резкому сокращению населения, что, среди прочего привело к политической нестабильности, а также технологическому и культурному регрессу[16].  Таким образом, как фактор  исторической динамики,  эпидемия срабатывала  далеко не везде. Решали потенции, заложенные в  социально-культурном основании общества. Золотая Орда – фрагмент Монгольской империи, была периферийным поздневарварским обществом, экономика которого  во многом зависела от транзитной торговли. Административные  технологии и политическая культура  заимствовались из покоренных земледельческих обществ, прежде всего, из Китая.  Эпидемия  оборвала связи  с донаторами культуры и подорвала  механизмы воспроизводства слабоусвоенного заимствованного материала.

   Террор как механизм самоуничтожения традиционного общества, переживающего глубокий кризис.

   Россия располагает богатым материалом, позволяющим исследовать  этот поразительный феномен. Масштабы отечественного террора и участие в этих  процессах самых широких масс ставят исследователей в тупик.  Одно из самых глубоких исследований, в которых мысль автора идет по пути раскрытия внутренней логики – монография Ахиезера.[17] Однако и в его работе чувствуется отступление от  рационального сознания. Характерны заголовки глав, посвященных данной теме: «Абсурд реальности», «Загадка террора». 

   Дело в том, что объективный анализ, с привлечением методов статистической обработки  источников показывает, что «сигналов» а попросту доносов  были многие миллионы, что политика  террора пользовалась  безусловной поддержкой масс. А парадоксальность  названного обстоятельства  свидетельствует о  неосознаваемой качественной дистанции доминирующей сегодня ментальности и  ментальности исследуемой эпохи. Проблема террора многоаспекта и заслуживает  специального разговора. [18]  Самоуничтожение зашедшего в тупик общества, переживающего крах традиционного  космоса и вступление в пугающую и  малопостижимую  реальность новейшего времени  с нашей точки зрения носит императивный характер. 

   Автору принадлежит теоретическая модель, согласно которой история России в ХХ веке представляет  собой  реализацию особого механизма  самоуничтожения нетрансформативного  социокультурного целого.   В предложенной логике мощность  патриархального  российского  общества как целого и высокая системность этого организма делала  невозможной  его  эволюционную трансформацию.  В  таких  случаях в жизнь вступают процессы, детерминированные самоорганизацией целостностей более  высокого иерархического уровня;  в данном случае –  человечества. Они и актуализуют специфические механизмы выведения из бытия нетрансформируемого блока.

   Формы самоуничтожения многообразны.  Это жестокие войны на уничтожение,  гражданские  войны, террор, голод. Наконец, апатия, утрата социальных навыков и массовая маргинализация,  алкоголизм и наркотизация, захлестывание общества стихией преступности,  регресс к формам догосударственного военно-демократического  быта,  войны  всех против всех в условиях «проседания» государства и т.д. Этому же служит особая внутренняя политика,  которая внешнему наблюдателю представляется как война правительства со своим народом. Объективный смысл всех перечисленных процессов –   подорвать  механизм  воспроизводства нетрансформативного организма.  Далее, и это чрезвычайно интересно, строго по завершении подрыва механизма самовопроизводства, необъяснимое самосжигание общества прекращается, политический режим,  ответственный за истребление народа, сходит  с  исторической арены,  а общество обретает возможность эволюционного развития. В истории наблюдается  примеры актуализации механизма самоуничтожения. Ближайший пример подобного развития событий сегодня – Афганистан, Сирия.[19]

Возникает вопрос – каковы социально-психологические механизмы описанного?  Нетрансформативным является общество, в котором в ответ на вызов,  то есть на критическое изменение  как внешнего,  так и внутреннего контекста (заданного изменениями,  наведенными средой) происходит сброс исторически  поздних,  стадиально последующих адаптивных механизмов и регрессия ментальности к архаическим моделям. В результате  доминирующая  реакция на изменение и усложнение мира, на утрату возможности жить, руководствуясь устоявшимися ориентирами, сводится не к усложнению механизмов, а к сбросовому упрощению и архаизации моделей переживания и понимания космоса.

Здесь важно отметить,  что речь идет о доминирующей реакции. Она оказывается критериальной. Тот, кто принимает это доминирование,  как  бы  тяжело  ему не было и сколь бы само принятие не было нерефлективым либо осмысленным в  превращенных  категориях,  совершает качественно значимый экзистенциальный выбор. И это выбор свидетельствует о том, что по своим  базовым  характеристикам субъект  вписываем в архаическую  целостность,  согласуется с нею, не утратил в своей ментальности структуры, которые служат основанием для регресса. Остальные воюют, эмигрируют, борются с режимом, наконец, умирают, не в силах жить в регрессировавшем мире.

Далее следует самое важное.  В космосе, выстраивающемся в  результате сбросового упрощения ментальности,  психологически   наиболее комфортным оказывается состояние само (взаимо) истребления.  Оно принимает различные формы - гражданской войны,  массового террора,  бандитизма и войны  всех  против всех,  массовой  маргинализации и вымирания на фоне регресса механизмов воспроизводства.  Эти факторы процесса самоистребления комбинируются в разных пропорциях на различных этапах.

Процесс носит экзотермический характер,  то есть, развернувшись однажды, не требует дополнительной энергии и подпитывает  себя сам.  И продолжается до тех пор,  пока не «выгорит» основная масса носителей архаического сознания. Иными словами,  до  тех  пор,  пока плотность архаического субъекта не упадет ниже порога воспроизводства архаической  ментальности как доминирующей. В этот момент происходит инверсия усталости.  Взаимоуничтожение затухает. Завершение самоуничтожения получает идеологическое оформление. На месте нетрансформативной целостности обретается дисперсная структура из разрозненных архаиков и паллиатов,  которая не способна к воспроизводству тупикового архаического целого,  а значит, способна к развитию.[20]

   Такова общая модель. В рамках этой концепции террор предстает   одним из элементов. Возможно наиболее наглядным и поразительным, но одним из. Для нас было важно прописать  логику и телеологию исторического процесса и вписать террор в широкую целостность процессов  самоистребления.

   Одним из ключевых механизмов, запускающих исследуемый процесс, выступает архаизация. В самом общем смысле, архаизация – возврат к исторически предшествующим моделям социальности и культуры как реакция на широкие модернизационные преобразования.

   Формы архаизации бесконечно многообразны: Архаизация быта, религиозных представлений, возврат к  предковым формам хозяйствования,  рост хаотизации социального, технологического и культурного пространства, замыкание в локальных общностях, возрождение архаических институтов, например  самосуда и т.д. Когда в эпоху Гражданской войны поверхностно христианизованные  племена возвращались к  языческим практикам и представлениям – это архаизация. Когда крестьяне, грабившие помещичьи усадьбы,  ломали  высокопроизводительное сельскохозяйственное оборудование, а рабочие  ломали станки и разрушали заводы – это архаизация. Когда граждане новой России, лишившиеся  пригляда полицейского, начинали гадить на трамвайных остановках (это упоминается в эмигрантской литературе)  – перед нами архаизация.  Когда в 90-е годы прошлого  века наши соотечественники растаскивали с фабрик и заводов медные и латунные детали и сдавали их в пунктах приема цветных металлов – это архаизация.

   Ядро описываемых явлений – архаизация сознания, сброс стадиально последующих уровней ментальности и возврат к  исторически предшествующим способам понимания и переживания реальности и действия в этом мире. Архаизация представляет собой универсальную реакцию традиционно-архаического  сознания на тренд модернизации. [21] Применительно к российскому опыту об этом писал А. Ахиезер.  В его интерпретации  волна архаизации сметает новые тенденции и возвращает  традиционный мир к устойчивым моделям бытия. Надо сказать, что  тенденция архаизации достаточно универсальна и, в благоприятных условиях,  актуализуется  при первой возможности. Достаточно вспомнить о реалиях нашей жизни последних десятилетий: крестные ходы, поклонение мощам, и борьба с  еретиками на одном фронте, и реклама колдунов, и битвы экстрасенсов -  на другом.

   Массовая архаизация ведет к критической хаотизации социально-культурного пространства.  Нарастает неадекватность исторического субъекта сумме технологий,  как промышленных, так и социальных.

   Мы говорим о критической неадекватности реальности. Приведем публикацию, посвященную ежегодным лесным пожарам.[22] «У меня чувство беспомощности возникает не от отсутствия ресурсов государства… а от количества пожаров, которые возникают по глупости. Эта стихия страшнее самого огня. Самая большая проблема – уверенность в том, что пожары возникают от солнца. Если человек уверен в этом,  он снимает с себя всякую ответственность. «Я хотел посмотреть, как будет гореть» -  объясняли люди, которые сожгли населенный пункт. Если бы люди не поджигали траву,  не было бы …сгоревших деревень». Понятно, что дело не в глупости. Перед нами стадиально неадекватное, архаическое сознание.

Здесь мы имеем дело с острой неадекватностью. С этим надо бороться также, как, в свое время,  боролись с кровной местью. Необходимы: закон, карающий за поджоги травы с санкцией от семи лет тюрьмы.  И далее, судебные процессы,   транслируемые в прайм-тайм по  областному  телевидению. Пара лет такой работы снимет проблему.

   Особое место занимает хаотизация социально-культурной реальности. В истории человечества  работает закономерность: соответствия исторического субъекта   технологиям, используемым обществом. Человек неотделим от социальных и хозяйственных технологий, используемых им постоянно. Навыки, компетенции,  усвоенные на уровне рефлекторных телесных практик реакции на некоторые ситуации – все это входит в природу человека и составляет его естество. 

   Императив соответствия исторического субъекта и  технологического пространства срабатывает самым разнообразным образом. Когда поздненеолитический крестьянин сталкивается с железной дорогой, происходят события, описанные А.П.Чеховым в рассказе «Злоумышленник».     Рассказ написан в форме диалога следователя и крестьянина. Герой, отвинчивавший гайку, обеспечивавшую крепление рельса, пойман с поличным. Из диалога мы узнаем, что гайка предназначалась  похитителем в качестве грузила для рыбной ловли. На реплику следователя,   что для грузила можно взять свинец, задержанный резонно отвечает, что за свинец надобно платить, а гайка дармовая. В ходе  разговора выясняется, что  за гайками охотится вся деревня. На утверждение следователя, что снятая гайка может стать причиной аварии, задержанный объясняет: мы люди с понятием, сворачиваем одну гайку, а другую оставляем.

   Надо пояснить, что до 60-х годов прошлого века  длина рельсов составляла 25 метров. На стыках их соединяли с помощью  металлических накладок, которые затягивали болтами.   За гайками, наворачиваемыми на эти болты, и охотился «злоумышленник».  Дело в том, что, в силу малопостижимой барской дури, городские ставят, вместо одной,  две гайки. Вот односельчане «злоумышленника» и отворачивают одну гайку на собственные нужды. Через некоторое время вторая  гайка «отрастает», то есть появляется на прежнем месте.

   Дело в том, что в соответствии с традиционным   крестьянским мировоззрением, все природные ресурсы, расположенные в пределах досягаемости, «по справедливости» можно использовать на собственные нужды. Разумеется, в меру и в силу необходимости. Это относилось к   барским и казенным лесам, рекам и озерам, всему, что растет и движется в пределах досягаемости. Чье бы то ни было право собственности (барское или казенное), сроки охоты и рыбной ловли в расчет не принимались.   Железная дорога воспринималась как  специфический природный ресурс. Гайки воруют всем миром. В этом – главное  оправдание злоумышленника. Ибо, как говорит крестьянская поговорка, «с миром не поспоришь».

   Объяснять «злоумышленнику» законы физики, рассказывать ему о вибрации и технологических характеристиках железнодорожного полотна – занятие бессмысленное. На тактическом уровне проблема решается с помощью десяти лет каторги, а стратегически – фронтальным образованием и переводом детей и внуков «злоумышленника» в другую историческую эпоху.

   Разумеется, описанное касается далеко не только нашей страны. Так, 25.06.2017  новостные агенства  облетело сообщение об аварии в Пакистане: разбился бензовоз  и произошел взрыв. По сообщению Associated Press погибло не менее 153 человек,  десятки  обгоревших доставлены в больницы. Примечательны обстоятельства данного происшествия. Сообщается, что машина перевернулась и вскоре после этого загорелась. Однако, самое интересное, происходило после аварии: «Сразу после аварии многие местные жители устремились к перевернутой машине, чтобы собрать разлившийся бензин. Дорожная полиция безрезультатно пыталась оттеснить толпу от бензовоза, но люди, в том числе женщины и дети, продолжали собирать топливо в емкости, передают местные СМИ»[23]. В этой ситуации кто-то, решив закурить, зажег спичку и произошел взрыв.

Понятно, что нищие крестьяне из окрестных деревень «гимназиев не кончали», физике и химии не обучены и осознать опасность этой деятельности (тем более пакистанским летом, в жару) были не в состоянии. Никаких соображений о  требованиях техники безопасности в ходе такой процедуры в их сознании не обреталось. Теперь родственники погибших и обгоревших узнали что-то о нормах обращения с легковоспламенимым горючим, но какой ценой. В этой истории нам явлен чистый пример массового самоуничтожения нетрансформативного человеческого материала. В нищих развивающихся странах риски, связанные с сочетанием современной технологической среды и невежественных традиционно-архаических масс, предельно велики.

          Я уже не говорю о том, что, в данном случае, массовое расхищение чужого имущества – реликт архаического  «берегового права»,  предполагавшего разграбление  кораблей потерпевших крушение вблизи  берега, местным населением. В Средневековой Европе так называемые «бароны-разбойники»  силой утверждали «дорожное право», которое сводилось к тому, что любой предмет, упавший  с повозки купца на дорогу принадлежит владельцу земли, через которую пролегает эта дорога. Отсюда поговорка –  «Что с возу упало, то пропало». Европейские государства выжигали практику берегового  и дорожного права каленым железом.

   Если носитель стадиально предшествующей культуры попадает в  технологически последующую реальность,  в чуждый и непонятный мир, он начинает его варваризовывать, то есть - переделывать под себя: загаживать, хаотизировать.

      Следует различать знаково-символическую и стихийную хаотизацию. Когда отламывают штакетину от нового аккуратного забора, царапают бранное слово на стене или мочатся в  лифте – перед нами знаково-символическая хаотизация. Здесь варвар демонстрирует свое отношение к предметной среде зрелой цивилизации.  А когда элементарно захламляют и загаживают коридоры и  жилое помещение, не ремонтируют мосток через речку, по которому ходит вся деревня, так, что приходится с трудом и страхами перебираться, держась за остатки перил – перед нами стихийная хаотизация. Так  и должен быть устроен мир архаика.

   Однако, хаотизация неизмеримо шире. Хаотизируются технологии производства, нарушаются любые нормы и правила, в том числе и техники безопасности. Люди  пьют «фанфурики», то есть – дешевые  спиртосодержащие жидкости, употребляют спиртовую основу клея БФ,  одеколон, политуру[24]. Все это имеет самое прямое отношение к теме нашего исследования, поскольку  данные  практики – прямая  дорога на тот свет.

   Хаотизация производств ведет к снижению качества продукции, экологическим проблемам, большим и малым авариям, пожарам  и т.д. Суммарно эти процессы выступают как один из каналов выведения из бытия.

   Экологические проблемы упомянуты  не случайно. Здесь варварское, наплевательское отношение к жизни простых людей со стороны власть предержащих накладывается на низовую варваризацию технологий производства, что приводит к  болезням и гибели людей. К примеру, химическая столица СССР город Дзержинск под Нижним Новгородом интересен тем, что по утверждениям жителей, люди здесь больше 55 лет не живут. Достоверной статистикой мы не располагаем, но в промзоне содержание фенола в 700 раз превышает ПДК.[25] Понятно, что данное  обстоятельство  сказывается на здоровье и жизни людей.

   Хаотизация норм социальной жизни не менее значима. Варианты это явления бесконечны. В определенном слое общества, к врачу обращаются, в крайнем случае, когда стало по настоящему плохо. Как только наступило улучшение, лечение прекращают вопреки рекомендациям врача. Любые предписания врачей относительно режима, лечения, запрещения тех или иных практик систематически нарушаются. Друзья и родственники дают больному человеку спиртное, несмотря на категорические запреты врачей.  Носители исследуемого нами сознания переходят дорогу на красный свет светофора. Они же, выпив спиртное, садятся за руль, а когда их ловит дорожная полиция – дают взятку.

   Мы упомянули выведение из бытия на фоне деградирования.  Это явление знакомо каждому  нашему соотечественнику. Бомжи,  спившиеся соседи,  жители вымирающих деревень в которых  давно уже нет работы, нищие,  бедняги, подворовывающие на рынке –  список бесконечен. Алкогольная деградация – специальная и важная тема.

   В первой половине 60-х годов прошлого века автор  в рамках «связи высшей школы с жизнью» по два дня в неделю работал на заводе и хорошо помнит, как после 11  утра мужики собирали деньги на бутылку и посылали ходока  в соседний магазин. (В СССР отделы торгующие спиртным открывались с 11 утра. Эта норма преследовала цель лишить советского рабочего возможности «опохмелиться» перед работой.)  Разумеется, выйти за ворота через заводскую проходную  в рабочее время нельзя. Для этой цели в заборе, окружающем предприятие,  существовала  дырка, которой пользовались при необходимости. Бутылку эту распивали человек пять. Преследовалась цель опохмелиться,  обрести требуемый тонус, прийти в «нормальное» состояние.

   Здесь вспоминается старый анекдот из той же эпохи. Два алкаша ищут стаканы в автоматах, торгующих газированной водой (стаканы в ту пору были стеклянные, по два стакана на один автомат).  А их  уже разобрали  более удачливые конкуренты. Тут они видят, что в траве у дороги лежит пьяный. Один другому  и говорит: «Видишь, человек уже отдыхает, а мы стаканы`  ищем». Надо осознать, что цель российского пьяницы не «принять», или «взять на грудь». Это – средство. Цель – «отдохнуть». То есть выключиться из этого непостижимого, омерзительного и непереносимого бытия. 

Включенное наблюдение  позволяет описать алгоритм поведения традиционного человека за праздничным столом. Задача состоит в том, чтобы в короткий промежуток времени выпить максимальное количество  спиртного с минимальным количеством закуски. То есть – ввести в кровь количество спирта, необходимое  для того, чтобы  утратить адекватную связь с миром, в идеале «отрубиться».[26] Разумеется, работает синдром похмелья,  нельзя списывать со счетов алкогольную деградацию, силу привычки и  воздействие среды (все пьют, а как же иначе?). Однако исходным и императивным  на наш взгляд является потребность отключиться от этого мира. Утратить прямую и обратную связь с ним и провалиться в небытие.

По оценкам Роспотребнадзора  (по итогам 2016 года) среднестатистический россиянин выпивает 10 литров алкоголя в год. Но эта цифра не учитывает  самогон, «фанфурики» и контрафактную продукцию.   Далее, по оценкам экспертов, 15% населения России выпивает 85% алкоголя. Эти 15% и составляют устойчивую группу маргинализующихся сограждан, ставших на путь ускоренного выхода из бытия.[27]

Выше мы упомянули «особую внутреннюю политику,  которая внешнему наблюдателю представляется как война правительства со своим народом». В.Вересаев приводит куплет  из песни, сложенной  во времена русско-японской войны: «Один полковник умный был./ И тот немилость заслужил:/ Убитых мало!.. Убитых мало!» Суть этой установки состояла в том, что храбрый командир бросал свою часть в бой, а робкий – избегал сражений. Варварство и идиотизм  такой установки возмущали не только военных, но и все общество. Надо сказать, что особо рачительным отношением  к жизни своих подданных российская власть не страдала никогда. Знаменитую сентенцию «бабы новых нарожают»  приписывают и Петру I и маршалу Жукову, и это показательно. Она  прекрасно ложится на образ российской политической элиты  во всех ее изводах.

У такого отношения к жизни подданных огромная история. Оно восходит к монгольской стратегии «победы любой ценой». Дело в следующем: формирование монгольского государства разворачивалось в азиатских  степях, которые бороздило множество кочевых  племен этно-культурно и стадиально близких монголам.  Военное столкновение и покорение    конкурентов являлось условием возвышения монголов.  В очередной схватке надо было победить противника, несмотря на любые потери. Далее срабатывала простая формула – элиту потерпевшего поражения противника вырезали, а рядовые бойцы вливались в монгольскую армию. При таком раскладе любые  людские потери возмещались с лихвою. Так, в частности, монголы поступили с половцами.

Что же касается советской эпохи, то здесь включался особый фактор, заданный качественным скачком.  Минимальная стоимость человеческой жизни, чудовищные потери во время войны,  такие феномены как Голодомор  –  массовый голод 1932-1933 гг. в СССР на территории УССР, БССР, Северного Кавказа, Поволжья, Южного Урала, Западной Сибири и Северного Казахстана (Голод связан с коллективизацией; погибло около 7 млн. человек); тактика «выжженной земли» на территориях оставляемых противнику; концлагеря для советских военных, побывавших в плену (Сталин прекрасно осознавал политический смысл того факта, что за первые месяцы войны 3 млн. военнослужащих оказались в плену) – все это покрывается представлением о войне  с собственным народом. Сталину приписывают  тезис: «Ради построения коммунистического будущего, мы должны  пожертвовать поколениями, помнящими старый мир».[28] Это была осознанная и важная работа – извести «бывших»,  убрать  антропологический тип, обладавший опытом жизни вне советского заповедника.

Относительно тактики «выжженной земли» на территориях, оставляемых противнику, надо отметить, что  это не  изобретение Советской власти.  Такая тактика  была использована в ходе Отечественной войны 1812 года. Разрушенный и сожженный отходящей армией  Смоленск, пожары в Дорогобуже, Вязьме, покинутый населением Гжатск. Наконец знаменитый Московский пожар  2-6 сентября 1812 года, в результате которого выгорело ¾ города. Перед сдачей города, градоначальник  Ф.Ростопчин выпустил из тюрем тысячи колодников, которые устремились на грабежи  оставленных домов. В результате  армия Наполеона была лишена возможности перезимовать в городе, и  19  октября началось отступление, похоронившее французскую армию.

Сохранилось множество свидетельств: город поджигали чины полиции, каторжники и, наконец,  сами жители Москвы. Ежели пришел Антихрист, то пропади все пропадом (в 1812 году Синод провозгласил Наполеон Антихристом. Этот же тезис отрабатывался в «афишах» Ростопчина). Здесь мы сталкиваемся с поразительным на первый взгляд  союзом власти и подвластных, в деле  самоуничтожения мира,  на который свалились исторические перемены. Однако то  же самое происходило между 1917 и 1956 гг. Иными словами, российская власть лишь откликается на  идущий снизу запрос и возглавляет процесс самоуничтожения нетрансформативного целого, извлекая из этого политические дивиденды.

Вернемся к проблеме «бывших». Историки фиксируют слухи и разговоры,  курсировавшие в первые послевоенные годы: мы победили в такой войне, теперь распустят колхозы,  многое в нашей жизни изменится. Зафиксируем, в 46-47 годах от эпохи НЭПа людей отделало менее 20 лет и тридцать с гаком лет от жизни в устойчивой рыночной экономике. Люди помнили, знали как,  и стремились к жизни в нормальном обществе. А в 1992-1995 годах кризис советской экономики, крах колхозной системы и закрытие заводов  стал трагедией для миллионов советских людей.

В этой связи можно вспомнить о том, что в первой половине 1970-х  годов  в нашей стране произошел  важный качественный сдвиг – из жизни ушло последнее  поколение,   сформированное в реальности мира «до того». Эти люди обладали точкой отсчета, базой для соотнесения. В разговоре с ними чувствовалось объемное видение  окружающей нас реальности. Они не по книгам и передачам радиоголосов знали, как это бывает по-другому.  Остались честные советские люди, переживавшие окружающую их реальность как нормальную и естественную.

Иными словами,    ценностные основания российской политической культуры, жизненная философия  правящего сословия и специфика построения социализма стали необходимым и достаточным условием для широчайшей «социальной профилактики». Опираясь на подобный бэкграунд, власть  может реализовывать политику объективно  соответствующую императиву выведения из бытия самых широких масс.

При этом, надо отдавать себе отчет в том, что, по крайней мере, часть русской интеллигенции  спокойно относилась к такой перспективе. Отвечая на вопрос о голоде в России, заданный ему в Берлине, М.Горький ответил: «Я полагаю, что из 35 миллионов голодных большинство умрет». Однако в этой трагедии «буревестник революции»  видел положительное явление, ибо «вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень... и место их займет новое племя — грамотных, разумных, бодрых людей».[29] Нельзя проецировать наши гуманистические установки, как на иные эпохи, так и на все общество. Вообще говоря, эпохи  крутых исторических переломов ведут к тому, что поколения отцов и детей отчуждаются друг от друга настолько, что чувство солидарности если не утрачивается полностью,  то сильно отступает. Культурная или идеологическая дистанция может блокировать естественную солидарность.

Если обращаться не к декларациям, а к реальной практике власти,  следует признать, что новое отношение к ценности  человеческой жизни в СССР можно наблюдать в ходе Афганской войне (1979-1989).  Уровень боевых потерь, в ходе этой войны, был несопоставимо мал. И это объяснимо. В РСФСР полным ходом шел демографический переход.  Рождаемость падала критически. Власти четко осознали, что «бабы новых  не нарожают».  Кроме того, сама эта война была не слишком популярной, и власти это учитывали.

Завершая наше исследование надо упомянуть близкий процесс – системной деградации общества, связанный с исследуемым явлением. Начнем с цитаты «Эпоха великих достижений мирового уровня завершается. Великие ученые оставляют сей мир. Приходят воспитанники позднесталинских лет, когда наука и особенно образование деградировали. Устраняя  ярких, одаренных и потому самостоятельных, Сталин  открыл дорогу посредственности, троечникам. Сплоченная когорта, делавшая карьеру за счет уничтожения талантливых коллег, руководила научными институтами, учила молодежь». [30]    

Здесь четко описан процесс вырождения критериев отбора в  элиту общества и последствия этого. В тоталитарных обществах ликвидируется любая автономия – университетская, академическая, автономия художественного творчества и т.д. Автономия эта, как правило, опирается на  традицию, восходящую к Средневековью и  сформированную в Новое время. Жесткие политические режимы, тяготеющие к деспотической модели, контролируют  все аспекты социокультурной реальности, и  неизбежно ставят «своих людей» на все значимые посты. Последствия такой политики – системная деградация общества, утрата достижений  в самых разных отраслях, смещение на периферийные роли, а иногда и полноценная катастрофа.

Как правило, обозначенные нами последствия проявляются не сразу. Срабатывает инерция качества, наработанного обществом до разворачивания процессов деспотического перерождения. Но они неизбежно  наступают. Уходят из жизни кадры рожденные «до того»,  их место занимают услужливые посредственности, и общество проигрывает в вечной  межстрановой конкуренции.

Изгнание из  Испании евреев (Альгамбрский декрет 1492 г.), которые переезжали среди прочего на север Европы (Германию и Нидерланды), ударило по экономике и хозяйственной   жизни страны, способствовало оцепенению Испании,  проигранным войнам Контрреформации, и стремительному  экономическому возвышению Нидерландов.

Изгнание из Франции гугенотов (эдикт Фонтенбло от 1685 года, отменявший Нантский эдикт) вело к тому, что зажиточная  французская буржуазия была вынуждена  покинуть страну, переезжая в протестантские страны. Уезжали сотни тысяч людей. Естественно, это било по экономике и хозяйственной жизни, снижало потенциал исторической динамики, вело к  окостенению общества. Отдаленным последствием описанного  стала ВФР, которая решала задачу исторического перехода от традиционного общества к современному. Во  всех случаях выгодоприобретателями оказались страны, в которые переселялись изгнанники.

Итак, мы видим, что  когда приоритет  идеологической чистоты государства  ставится выше соображений хозяйственной  и общеисторической целесообразности, это, в стратегическом плане,  приводит к  катастрофам, либо деградации. В нашей стране мы можем вспомнить не только «философские пароходы», но и  «уничтожение кулачества как класса», которое породило  принципиально неразрешимую (в рамках колхозно-совхозной экономики) проблему сельского хозяйства и, в конечном счете,  через полвека свело советскую власть в могилу.

Из фашистской Германии бежали  не только бизнесмены, но писатели и ученые, в 1933 году уехал великий Эйнштейн. Нацистский режим самостоятельно оскоплял себя, лишаясь  стратегической перспективы  победы в научно-технологической гонке.

Формы системной деградации не исчерпываются описанными процессами. Они достаточно многообразны и заслуживают специального исследования. При всех обстоятельствах, деградация задается высоко идеологизированной, превратной картиной мира. Отсюда  ложные ориентиры внешней и внутренней политики и ожидаемые последствия такой политики. Системная деградация корреспондирует с процессами выведения из бытия, провоцирует их, расширяет масштаб самоуничтожения зашедшего в тупик общества.

   Наконец особого внимания заслуживает исследовательский сюжет,  связанный с  деградацией и распадом социальной ткани общества, охваченного процессами выведения из бытия. Известный деятель культуры,  кинорежиссер А.С. Кончаловский  неоднократно  выступал с подборкой статистических данных, рисующих  рождающую оцепенение картину настоящего российского общества. Кончаловский пытается достучаться  до сознания   соотечественников,  призывая их осознать окружающую нас реальность.  В ряду этих данных присутствуют два примечательных  факта: брошенные при живых родителях  дети (от  двух до пяти миллионов человек) и больные и немощные родители, требующие ухода и оставленные  живыми детьми (восемь из десяти оставленных родителей имеет родственников).

Характерно, что все эти данные лежат в открытой печати. Их  упоминание, актуализация и осмысление  табуируется культурой. В обществе существует  мощный запрос на позитивные переживания – самовозвеличение, празднества, победы и одоления, который успешно  реализуют государственные СМИ. Выступления Андрея Сергеевича  лежат в горизонте восприятия достаточно узкой аудитории.

Если долг выхаживания и воспитания детей  восходит к  общебиологическим универсалиям, присущим млекопитающим и птицам, то долг призрения за больными и немощными стариками  исторически моложе. Он восходит к неолитической революции и  становлению моногамной семьи. При всех обстоятельствах,  традиционная культура земледельческих обществ тысячелетия закрепляет и поддерживает как безусловную практику ответственность родственников за немощных  стариков.

Распад традиционной большой семьи,  жизнь «стариков» отдельно от взрослых детей, работающие женщины – все это  усложнило заботу о родителях и создало предпосылки для  массовой практики отправлять одиноких и немощных в богадельни. Однако и сегодня рядом с нами живут семьи самого скромного достатка, в которых беспомощные старики  живут со своими детьми до последнего вздоха. А это свидетельствует о том, что  члены этих семей имеют моральный ресурс, позволяющий им переносить тяготы содержания больных стариков не перекладывая их на государственные структуры социального обеспечения.

Нам могут указать на то, что в ведущих странах евроатлантической цивилизации жизнь стариков в домах престарелых – обычная практика. Будем помнить, что финансирование домов престарелых, зарплата сотрудников, условия содержания, наконец, уровень коррупции – все это несопоставимо с нашими реалиями. И, при всех обстоятельствах, самый  идеальный дом престарелых не может дать своим клиентам того, что составляет ткань родной семьи.

Описанные практики психологически удобны –  поэтому и работают на личностном уровне. А на уровне механизма выведения из бытия дробят социальную ткань, и способствует росту обозначенного   процесса  вширь.  Если вывести за скобки психическую неполноценность родителей (что встречается не так часто), то беспризорные дети – результат  алкогольной деградации родителей. Как  указывают специалисты (А. Повалко,  замглавы Федерального агентства по делам молодежи), большинство из них вовлечено в преступную деятельность. [31] Что же касается стариков, то здесь основной мотив – эгоизм. Эта эволюция  работает на  выведение из бытия  не только стариков, но  всего общества. Моральная деградация – мы говорим о  разрушении моральных связей, крушении солидарностей и окончательной атомизации схлопывающегося общества – неизбежно оборачивается вымиранием.

Такова панорама процессов связанных с выведением из бытия широких масс, как у нас в стране, так и за рубежом.  Наше убеждение состоит в том, что описанные процессы надо   видеть,  стремится понимать и на основании адекватного анализа вырабатывать оптимальную  государственную политику. Мы не можем остановить ни смены поколений, ни ускоренного выхода из жизни маргиналов, ставших на путь самоуничтожения. А, скажем, бороться с варварской хаотизацией всех аспектов социокультурной реальности  в  руках общества и государства. Разумеется, такая политика будет непопулярной (во всяком случае, на первых этапах) но, при  наличии твердой политической воли и в условиях реального участия общественных организаций и заинтересованных граждан,   она может сдвинуть ситуацию с мертвой точки.

Зададимся вопросом: как мы можем оценить качественное развитие РФ – экономика, технологическое развитие промышленности, политическая система, формирование гражданского общества, нравственный климат и т.д. – за прошедшие 25 лет. Если наша оценка будет  располагаться в диапазоне от  недостаточного, до негативного, это означает,  что надо ожидать продолжение исследуемых  процессов.

   Сделаем принципиально важное замечание. Описанное нами, не следует полагать достоянием прошлого и настоящего. Мы исследовали  универсальный механизм всемирно-исторического процесса. К примеру, эксперты утверждают, что в ближайшие десятилетия умрет треть современных профессий. Новое качество информационной  и технологической  среды преобразует как человека, так и социально-культурную реальность.  Такого рода перемены  не могут происходить плавно и континуально. Естественно ожидать великих потрясений. При этом неизбежно, будут разворачиваться процессы выведения из бытия  неадекватных реальности нетрансформативных  слоев современного общества.

   Если  трактовать глобализацию  как процесс глобальной модернизации (а основания для такой трактовки существуют), из этого следует,  что процессы  разрушения традиционных  и архаических структур и выведения из бытия их носителей с разной интенсивностью  охватят все пространство земного шара. В течении одного-двух веков произойдет снятие, выведение  из бытия всего традиционно-архаического абсолюта. Произойдет резкое схлопывание  перспектив воспроизводства устойчивых структур, их маргинализация, перемещение в лакуны  и поры социального пространства носителей уходящей ментальности, формирование узких групп доживающих маргиналов.

Мы должны как минимум отдавать себе отчет в происходящем и понимать те процессы, которые разворачиваются на наших глазах.

 

[1] Слепое пятно - область сетчатки глаза каждого человека, не чувствительная к свету, поскольку  через эту зону проходит зрительный нерв.

[2] А.Г.Кузьмин Чем держалось единство России?/ Мародеры на дорогах истории. М.2005. С.37.

[3] Уничтожение/гибель  больших объемов ведет к скачкообразным изменениям ментальности, то есть к скачкам в культуре. Мы усматриваем в этом телеологию самоуничтожения  

[4]  К примеру, в СССР  все  драмы  эпохи становления государства и крупных исторических переходов  проходили по ведомству ужасов  эксплуататорского общества.

[5] Алексей Тарасов. Дерипаска сбавляет алюминиевые мощности./Новая газета № 98  31.08.2012

[6] А когда такие механизмы появились, институт  рабства себя изжил. Этому способствовало и то обстоятельство, что догосударственная окраина к тому времени разложилась, и радикально уменьшилась в объеме.

[7] И.М.Дьяконов. Общественный и государственный строй Двуречья. Шумер. М., 1959.

[8] Есть и другие объяснения этого явления,  связанные с высокой смертностью индейцев от эпидемий, завезенных на  американский континент европрейцами.

[9]  Что  же касается отечественной культурной реальности, то  здесь все гораздо сложнее и противоречивее.

[10]Что, впрочем, справедливо для большей части из тех, кто читает такие тексты. 

[11] См. например: А.А.Сусоколов. Культура и обмен: Введение в экономическую антропологию. М. 2006.

[12] П.Буассонад. От нашествия варваров до эпохи Возрождения. Жизнь и труд в Средневековой Европе. М.  2010. С.16.

[13] См: статью «Мировые войны и всемирно-исторический процесс»

[14]  Подробнее см: Англия – Голландия. Капиталистическое соревнование. «Знак вопроса» 2017/1. С. 87.

[15] Батыр К. И.  История государства и права зарубежных стран. М. 2003.

 

[16] Шамильоглу Ю. Черная смерть и ее последствия — История татар с древнейших времен в 7 т. — Казань: Институт истории  АНРТ, 2009. — Т. 3. — С. 686—690. 

[17]А.Ахиезер. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск. 1997.

[18]  Проблема террора  исследуется в монографии автора. См: И.Г.Яковенко.  Познание России: цивилизационный анализ. Глава 14. Феномен конвейера. Культурные механизмы массового террора. М, РОСПЭН. 2012.

[19]Подробнее см:  Сталинизм:  трансформация  православного общества к современности. В сб: Международный научный семинар.  Сталинизм: Закономерность, угроза, вызов.  Новосибирск. 1992. Сталинизм. Границы явления. //"Свободная мысль" 1993.No3.

 

 

[20] Подробнее см: И.Г. Яковенко Упомянутое  соч. - Глава 14. Феномен конвейера. Культурные механизмы массового террора.

[21] Подробнее  тема архаизации рассматривается в монографии В.М.Хачатурян  Вторая жизнь архаики: архаизующие тенденции в цивилизационном процессе. M.Academia  2009.

 

[22] Александра Колачева. «Губернатор вызывает шаманов». Новая газета. №57.  31.05.2017

[23] BBC com. ukrainian/news-russian-40396762

 

[24]  Потребление клея БФ, одеколона и политуры принадлежат советскому прошлому. Сегодня пьют фанфурики и, разумеется, самогон.

[25]Экологическая характеристика города Дзержинска.

greenologia.ru›Экология›Города›Дзержинска

 

 

[26] Заметим,  описываемая нами категория воспринимает любые яства, расставленные на праздничном столе,  в качестве закуски. О   самостоятельной  ценности вкусной пищи речи не идет.

[27]Кирилл Титаев. Снижению уличной преступности мы обязаны «танчикам». Новая газета. 17.02.2017.

 

[28] Вальтер Кривицкий. Я был агентом Сталина. Записки советского разведчика. М.1996. с. 141

[29]Горький М. О русском крестьянстве. Берлин, 1922, С. 43-44.

 

[30]  Академия наук — источник славы и могущества... Новая газета.      2017

novayagazeta.ru›Академия наук

 

[31] Число беспризорных в России достигло  пяти миллионов. 14 ноября  INTERFAX.RU .

pora-valit.livejournal.com›4251537.html