Свидетельства преступлений государства которые малоизвестны по той причине, что жертвы этих преступлений мертвы

Пурим на 3-ей Миусской

Яков Исаакович Айзенштат был известным московским адвокатом. Я познакомилась с ним в 70-х годах. Жил он на улице Чкалова в доме с эркерами, которые меня совершенно сразили. Яков Исаакович принял меня в кабинете. Он сел за стол, положил перед собой руки так, словно сидел за партой, и спросил: «Что вас беспокоит?» Услышав его интонацию, я мгновенно успокоилась, так как сразу поняла, что большая голова Якова Исааковича найдет выход из любой сложной ситуации. Он объяснил: «Кооперативное собрание это не вся советская власть! Живите спокойно». Мы посмеялись, выпили чай и стали друзьями.

В 1982 году Яков Исаакович с женой уезжали в Израиль, где уже жил их сын. Они пригласили меня попрощаться. Я сказала: «Кто-то уже наверняка получил ордер на вашу квартиру…». Яков Исаакович усмехнулся и рассказал, как вначале 1953 года, в самый пик «дела врачей», к ним домой пришли какие-то люди с ордерами на квартиру. Они по-хозяйски ходили по квартире и  планировали, куда поставят мебель. Страна раздавала ордера на квартиры евреев.

Борьба с «безродными космополитами» шла открыто. Власти инкриминировали «безродным космополитам» преклонение перед Западом, буржуазными националистами, сионистами. В народе пели частушку: «Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом».

Подготовкой депортации евреев занималась особая комиссия, подчинявшаяся Сталину. Входил в нее и завотделом агитации и пропаганды ЦК  М.Суслов.

Когда в 1948 г. Тихон Николаевич Хренников был назначен на пост Генерального Секретаря Союза композиторов СССР, на него тут же посыпались анонимки и доносы. Хренникова обвиняли в том, что он окружил себя евреями, а жена, Клара Вакс руководит им. Спасло Хренникова то, что на пост его назначил сам вождь. Суслов, жена которого тоже была еврейкой, показывал доносы Хренникову и рекомендовал не разглашать полученную информацию. Тихон Николаевич молчал, а Суслов время от времени вводил Хренникова в замыслы Кремля. От него Тихон Николаевич узнал, что в Биробиджане строят бараки, очень напоминающие концлагеря. Суслов рассказал, что по всей стране составляют списки евреев. Чтобы не пропустить ни одного, это делают по месту работы и в домоуправлениях по месту жительства.

В конце 1952 года в Кремле шло заседание, на котором обсуждались кандидатуры, выдвинутые на получение сталинских премий. Присутствовали Фадеев, Симонов и Хренников. Вел совещание Маленков. Вдруг Сталин вскричал: «У нас здесь в ЦК антисемиты завелись?! Это позор для партии! Это позор для всей страны! Немедленно прекратить!» Тихон Николаевич рассказывал, что испуганный антисемит Маленков вскочил со словами: «Мы все члены Политбюро, должны сделать из слов товарища Сталина далеко идущие выводы». Тихон Николаевич несказанно обрадовался, и примчавшись домой, рассказал жене. Но Клара Арнольдовна сказала: «Это спектакль».

Однако на следующий день об этом говорила вся Москва. Мне на радостях устроили день рождения, хотя он уже прошел.

Но Клара Арнольдовна оказалась права: Сталин готовил добровольно-принудительную депортацию еврейского народа. Знаменитых евреев активно «уговаривали» подписать письмо-обращение к Сталину, где они просили, чтобы «отец всех народов» наказал еврейский народ за «еврейских врачей-убийц». На начало марта Сталин готовил спектакль: показательная казнь врачей на Красной площади, на «лобном месте».  После чего по стране должна была прокатиться волна погромов, а затем должна была начаться высылка евреев в Сибирь. Там к уже построенным баракам не были подведены электричество, вода, канализация. Подготовлены были и товарные вагоны, в них перевозили пленных немцев. Вагоны  продезинфицировали так, что 5 – 10 минут осмотра было достаточно, чтобы началось слезотечение, жуткий кашель, рвота. Сталин требовал, чтобы половина евреев была убита по пути в «справедливом возмездии» погромщиками, а другие погибли от ужасающего холода.

Напряжение возрастало с каждым днем. Зима уступала в свирепости только вождю-извергу. Столбик термометра опустился до минус 34 градусов. Детей не пускали в школу. В магазин бабушка не выходила. Холодильник под окном на кухне и сетки за окнами были заполнены продуктами заблаговременно, ибо 7-го февраля у дедушки был день рождения. Правда 6-го февраля был день рождения папы, но ко дню рождения дедушки бабушка относилась свято и праздновали оба рождения 7 февраля. В этот день у нас всегда было много гостей и много вкусного. Несмотря на жуткий мороз, 6-го утром моя бабушка-модница, скрепя сердце всунула ноги в валенки, надела дедушкину меховую ушанку, а поверх пуховый платок так, чтобы остались видны одни глаза. Она надела шубу и меховые варежки, такие огромные, как у дворников, и побежала в Елисеевский магазин. Наш кот Васька сидел на подоконнике в позе сфинкса и сверлил глазами заснеженное стекло, пытаясь разглядеть сетку.

– Васичка, сделать дырочку? – кот отодвигался, я дула на стекло и терла до прозрачности. Из сетки выглядывала рыба.

– Видишь, вороны не унесли. – Васька успокаивался и начинал мурлыкать. Я тоже смотрела на улицу, и боялась, что из-за мороза меня не возьмут на концерт вечером.

В программе концерта было первое исполнение скрипичного Концерта Моисея Вайнберга. Но опасения мои оказались напрасными. Шофер Тихона Николаевича долго прогревал машину, а потом нас с Наташей усадили на заднее сидение. Концерт состоялся в Зале Чайковского на Маяковской, близко от дома, и прошел с потрясающим успехом. Давид Ойстрах исполнял партию скрипки, оркестром дирижировал Натан Рахлин.

Моисей (Мечислав) Вайнберг был удивительный человек: казалось, его любили все, и потому на концерт пришли практически все композиторы. Родился он в декабре 1919 года в Варшаве в семье музыкантов. Его мать была пианисткой, а отец был скрипачом и дирижером в Еврейском театре. Метек, как его звали дома, учился у Феруччи Бузони и Анны Есиповой. Когда началась война, семья Вайнбергов была направлена в лагерь. Его родители и сестра погибли в концлагере Травники. Метеку удалось бежать, он добрался до  Минска и поступил в Консерваторию. В эвакуации Вайнберг находился в Ташкенте и работал в Оперном театре. Главным режиссером театра был назначен Соломон Михоэлс. Метек  познакомился с его дочерью Натальей и в 1942 они поженились.

В том же году в Ташкент с концертами приехал выдающийся пианист Эмиль Гилельс. Он был потрясен силой воздействия музыки 22-летнего Моисея Вайнберга, который на тот момент никому не был известен, и немедленно включил в свой репертуар его 2-ую сонату Несмотря на молодость Эмиль Григорьевич, которому было всего 25 лет, пользовался среди музыкантов непререкаемым авторитетом. Давид Ойстрах, Даниил Шафран, Леонид Коган, Елизавета Гилельс, Мария Гринберг, все они включили произведения Вайнберга в свои концертные программы. Позднее Вайнберг посвятил Эмилю Гилельсу 4-ую сонату.

Эмиль Григорьевич рекомендовал Вайнбергу показать партитуру 1-ой симфонии Шостаковичу. В 1943 году партитура симфонии была доставлена Дмитрию Дмитриевичу, и он дал о симфонии восторженный отзыв. Так состоялось заочное знакомство Шостаковича с Вайнбергом и началась их дружба.

Мой дедушка подружился с Метеком еще в эвакуации. Когда война подошла к концу  Моисей Вайнберг переехал в Москву  вместе с  семьей Михоэлсов-Вовси. Виктошу,  дочь Метека я видела не часто, в основном на утренниках. Жили они тогда около ТАСС, у Никитских ворот. В 1948 г. был убит Михоэлс и его семья оказалась под постоянным наблюдением сотрудников органов. В официальных сообщениях утверждалось, что Михоэлс стал жертвой несчастного случая. 

 Я обожала смешливого, Метека с копной веселых вьющихся волос, цвета куницы на моем воротнике. У него были озорные глаза. Они казались то зелеными, то синими. Даже пасмурный день с его появлением становился светлей, и не из-за цвета волос. У Метека была потрясающая улыбка. Я не признавала в нем взрослого человека. Он был для меня «подружкой». Увидев вдалеке Метека, я мчалась к нему со всех ног, чтобы поиграть в какую-нибудь игру, или пошептаться. А какой у него был симпатичный акцент! Он был необыкновенным, не похожим ни на кого. Удивительно легкий в общении, Метек был истинным интеллигентом, без потуг и демонстрации.

Вечером 6 февраля, после концерта в Зале Чайковского Метек с женой и друзьями-композиторами  Борисом Чайковским и Николаем Пейко пришли домой. Обсуждали концерт, Метек импровизировал за инструментом. Все были в прекрасном настроении. В два часа ночи раздался стук в дверь и в квартиру ворвались сотрудники органов.  «Руки вверх! Ваше оружие!» Метека увели.

7-го февраля утром к нам поднялась очень расстроенная Клара Арнольдовна и сообщила, что ночью арестовали композитора Моисея Вайнберга. Раньше при мне об арестах никогда не говорили. И тут я воскликнула: «Дядя Метек не виноват! Он хороший!» В тот вечер  Вайнберг должен был прийти к нам с женой Талой на день рождения дедушки.

Обычно, когда над композитором сгущались тучи, то к Тихону Николаевичу Хренникову приходил запрос на его характеристику. Тогда он и Клара Арнольдовна писали характеристику, из которой было ясно, что страна не проживет без этого «гениального композитора». С Метеком все было по-другому. Запроса не было. Тихон Николаевич и Клара Арнольдовна немедленно написали на него характеристику, но Суслов объяснил Хренникову, что Вайнберг находится под следствием по делу Еврейского Антифашистского Комитета.   

Весть об аресте Метека  мгновенно распространилась по дому.  Д.Д.Шостакович выглядел совершенно убитым. Он пришел в Союз композиторов и ходил взад и вперед повторяя: «Надо что-то делать, надо что-то делать…». Матвей Блантер рассказывал, что Шостакович пришел к нему домой. Был он буквально серого цвета. Дмитрий Дмитриевич сел на диван и произнес: «У них там бьют… Слабый он… не выдержет… наговорит». Забегая вперед, скажу, что Моисей Вайнберг никого не оговорил, ни о ком не сказал дурного слова. Дмитрий Дмитриевич с 1941г. по 1946 г. работал в Ансамбле песни и пляски НКВД и решил написать письмо своему бывшему шефу, Лаврентию Берия. В своем письме Шостакович писал: «Я могу поручиться, что он (Вайнберг) честный художник и гражданин, и не изменник и не американский шпион!» Шостакович писал, что в случае ареста жены Натальи Михоэлс-Вовси, он готов взять под опеку их дочь Викторию. Наталья Соломоновна отнесла письмо в канцелярию Берии. Еще одно письмо в защиту Вайнберга написал композитор Николай Пейко, ученик Шостаковича. Это письмо попало к Суслову, который показал его Хренникову.

Между тем 10 февраля 1953 года на имя Берии пришло письмо от зам.директора по научной и учебной части Государственного музыкально-педагогического института имени Гнесиных Аксенова А.Н., секретаря партбюро Краснощекова и его заместителя К.К. Розеншильда. Они  просили «уважаемого Лаврентия Павловича Берия» разобраться с Михаилом Гнесиным, который хотя и не работает уже в институте, но влияет на сестру Е. Гнесину.  «… Просим Вас, Лаврентий Павлович, поручить кому следует изучить данный вопрос, и деятельность профессора Гнесина в особенности».

Напряжение все более нарастало. Родители не хотели отпускать меня в школу. Анна Марковна, врач в Союзе композиторов, выписала мне освобождение с диагнозом коклюш. С коклюшем можно было очень долго не ходить в школу, и сколько угодно гулять. 

С 28 февраля на 1-ое марта 1953 года начался Пурим –  единственный еврейский праздник, который признавала моя романтическая бабушка. Она была большой почитательницей театра, любила маскарады и танцы. Обычно нам с подружкой разрешали устраивать веселый, шумный, театрализованный праздник. В этот день мне никто не говорил: «Тише, тише, Тиша работает…». Тихон Николаевич Хренников, Клара Арнольдовна и их дочь Наташа жили под нами и тоже праздновали Пурим. Наша квартира была коммунальной. Кроме семьи подружки Лены  в ней жил композитор Григорий Григорьевич Лобачев с парализованной женой Галиной Валериановной.  «Квартирный вопрос» в доме стоял архи остро, а еврейские праздники не поощрялись, и наш Пурим проходил под кодовым прикрытием «Котовасия». Кот Васька каким-то  образом улавливал день праздника и с раннего утра находился в приподнятом настроении даже без «валерьянки». Васька разрешал привязать себе на хвост погремушки, получал капли на спирту и носился по коридору, как ошалелый истошно мяукая. Мы бегали за ним следом и кричали «У –РА! У – РА!», что переводилось, как «ОН – ПЛОХОЙ!» Этому выражению научил меня Михаил Фабианович Гнесин, и просил никому не раскрывать наш секрет. Я бросала  Ваське страшную голову Омана, сотворенную мною в дождливые дни на даче. В качестве ушей, я прикрепляла Оману две наваги. Васька ел рыбу, жутко рыча и завывая!

В то утро веселиться нам не разрешили. Наши бабушки испекли печенье-хворост, в форме ушей Омана и этим все и ограничилось.

2-го марта был понедельник. Пришла наша домработница Нюша и заявила, что сегодня займется «генеральной уборкой», потому что потом ей де будет не до нас. Нюша трепетно относилась к женскому дню 8 марта, хотя день был тогда рабочим. Она всегда загодя готовилась к празднику. Вначале она шла в Сандуновские бани, а затем в парикмахерскую, где наводила «марафет», то есть красоту.  После праздника Нюша появлялась с шестимесячной завивкой, выщипанными до ниточки бровями и красными остатками маникюра.

Нюша попросила, чтобы мы ей не мешали и куда-нибудь удалились. Вняв просьбе Нюши, дедушка пошел к Анатолию Новикову работать над песнями, ибо писали они их вместе. Новиков собирал фольклор в деревне, которой родился, дедушка мелодию обрабатывал и инструментовал. Бабушка, уже несколько недель страдавшая от мигрени, сняла шарф с головы, наполнила вазочку печеньем, и мы спустились к Хренниковым. Тихона Николаевича дома не было. Стол был накрыт для чая: конфеты, варенье, треугольные печенья с вареньем и маком. Тетя Поля, домработница Хренниковых, потрясающе пекла кулебяки. Зная, что я не люблю печенье, тетя Поля угостила меня кулебякой. Уплетая, я наблюдала, как шепчутся Клара Арнольдовна и бабушка, но почти ничего не слышала. Вдруг прозвучало слово «Пурим». Бабушка засмеялась, хотя последнее время была совсем не улыбчивой. Я тут же воскликнула: «Снип снап снуре Пурим базилюре! Тетя Клара, значит сегодня настоящий праздник?! Можно веселиться?!». «Можно!» – разрешила она. Кларе Арнольдовне не принято было перечить. – «Устами ребенка глаголет истина!» – смеялись вместе бабушка и Клара Арнольдовна. Смеялась и тетя Поля, но вряд ли она догадывалась о причине радости.

Когда мы пришли домой, то увидели рыдающую Нюшу. По собственной инициативе она стала мыть люстру и разбила плафон. Как ни странно бабушка не расстроилась:

– Ах, пусть это будет последним нашим горем! Не переживай, Матвей Иосифович раздобудет такой плафон в консерватории или в Елисеевском, – успокоила бабушка Нюшу и сказала, что у нее абсолютно не болит голова. Васька, который уже не надеялся получить навагу, превзошел сам себя! Он скакал по коридору, взлетал под потолок на шкаф и лупил погремушками по медной тубе, которая лежала там. Он боролся с тубой, пытался залезть в ее раструб и рычал.

– Как «Иерихонская труба»! – рассмеялась бабушка. Туба издавал немыслимые, устрашающие звуки. На тубе мой отец играл на парадах на Красной площади. Вечером мы отправились в Елисеевский магазин. По дороге дедушка насвистывал  веселую мелодию, а я пританцовывала. Директор предложил: «Матвей Иосифович, возьмите на всякий случай второй плафон».

3-го марта, после ночного дежурства пришла мама. Она была хирургом в челюстно-лицевом госпитале. Главный врач Ковнер, сказал ей по секрету, что Сталин при смерти, у него дыхание Чейна-Стокса. В Союзе Композиторов распространился слух, что Сталин при смерти. 4 марта официально объявили о тяжелой болезни Сталина. 5 марта народу сообщили, что Сталин скончался.

– Что теперь будет, папа? – спросила я.

– Я больше не буду играть на скрипке на банкетах Сталина, – ответил он. Я вздохнула с облегчением. Отец в такие дни страшно нервничал, и я боялась подвернуться ему под руку.

Боялся не только мой отец. Давид Ойстрах, с которым он дружил,  каждый раз думал, что не вернется домой после банкета.

И все же отцу пришлось снять тубу со шкафа. Духовой оркестр на похоронах Сталина состоял из многократно проверенных музыкантов. Отец был в их числе.

5 марта ушел из жизни  и Сергей Сергеевич Прокофьев. Он жил последние годы в проезде Художественного театра (Камергерский переулок), в нескольких минутах ходьбы от Колонного Зала, где был выставлен гроб с телом Сталина. Только через два дня удалось перевести гроб с телом Прокофьева в Союз композиторов. Хренников сумел вырваться из истерического плена в Колонном зале. Он произнес речь, в которой впервые назвал Сергея Прокофьева  великим композитором.

17 марта сняли наблюдение с квартиры Михоэлсов-Вовси, но мартовский номер журнала «Советская музыка» был сверстан еще при жизни Сталина, а потому идея-фикс вождя об «искоренении вредоносного западного влияния» была отражена и в нем. Сам вождь и учитель реализовывал идею в своей излюбленной манере: сразу в нескольких направлениях с неожиданными ударами с разных сторон. Но со временем удары стали регулярными. Момент внезапности исчез, ходила даже шутка: «Раньше это была лотерея, а теперь очередь». Пришла очередь и моего дедушки. Так главный редактор Хубов Г.Н. проявил бдительность, прослышав, что брат дедушки находится в ГУЛАГе, как «американский шпион». В мартовском номере была статья, где были раскритикованы его произведения. Статью Хубов писал не сам. Он скинул ее молодому критику Эдуарду Колмановскому. Для дедушки это был удар. Давление зашкаливало. Мама делала ему уколы. Он сидел в кресле, обвешенный пиявками. Они висели на висках, за ушами, на шее и ногах. Пиявки отпадали, а темная кровь лилась ручьями в тазик. Дедушка хотел опровержения статьи. Никакие уговоры Тихона Николаевича и Клары Арнольдовны не помогали. Дедушка, как когда-то молодой Хренников, не мог спать. 6 апреля, днем, он прилег отдохнуть на диване. Я делала уроки за дедушкиным письменным столом. Через некоторое время он сел и стал говорить что-то непонятное. Мы догадались, что он ищет тапочки. Немедленно прибежали врачи из медпункта. Они диагностировали инсульт. Приехала скорая помощь. Врач сказал, что дедушку лучше не тормошить. Я не отходила от дедушки и гладила его руку. Васька без конца лизал ему ногу. Я уверена была, что дедушка выздоровеет, но он, повидимому, испугался участи нашей парализованной после инсульта соседки Лобачевой. Я была в школе, когда дедушку перекладывали с диванчика на кровать, и он, изловчившись, изо всей силы ударился головой об ее стальное изголовье. Дедушка ушел из жизни 8 апреля 1953 года. Я спряталась в темном чулане, накрывшись с головой старым дедушкиным пальто. Я плакала, повторяя: «За что ты меня бросил?» Васька был дедушкиным котом. Прижавшись ко мне, он стонал. Родители не могли уговорить меня выйти. Они призвали Клару Арнольдовну, которую я «слушалась». Кот из чулана не вышел. Наш здоровенный Васька мяукал, как котенок. Он перестал есть, вылизывать себя, и покрылся колтунами. Мама принесла из госпиталя пузырьки «валерьянки» на спирту. Она заливала ее ему за щеку. Васька пьянел, вытворял невероятные прыжки, а потом начал вылизывать себя и есть…

25 апреля на свободу вышел Моисей Вайнберг. Через несколько дней я увидела Метека в Союзе композиторов. Его темно-рыжие волосы были острижены наголо. Он похудел, но улыбка была та же. Метек раскрыл объятия, я побежала, но остановилась как вкопанная: «Как я посмела засмеяться, ведь дедушки больше нет!» Метек подошел и спросил: «Что случилось?» «Моего дедушки больше никогда не будет…» 

В последующие годы Моисей Вайнберг очень сблизился с Д.Д.Шостаковичем. В мемуарах Дмитрий Дмитриевич рассказывает, что не раз обращался за советом и помощью к Вайнбергу. Метек досконально знал еврейский мелос. Друг Вайнберга композитор Григорий Фрид пишет: «Я был уверен, что на Шостаковича оказали влияние не только интонационная ткань музыки Вайнберга, но и сама его личность: рождение Мечислава-Мойшеле, гетто, гибель его семьи… когда мы вновь открывали цикл «Из еврейской народной поэзии и «Плач об умершем младенце», я понимал, что прав».

Циклу Шостаковича «Из еврейской народной поэзии» предшествовали два цикла Вайнберга с которыми Дмитрий Дмитриевич был, безусловно, знаком: «Детские песни» на стихи И. Переца (на идише), и «Еврейские песни» на слова С.Галкина». 

В 1965 году в Союзе композиторов открылся Московский Молодежный Музыкальный Клуб – МММК. Возглавил его Григорий Самойлович Фрид. Я принимала участие в его организации. Моисей Вайнберг приходил к нам в МММК, и показывал свои новые произведения.

Широкому слушателю музыка Моисея Вайнберга знакома по фильмам: «Летят журавли», «Последний дюйм», «Афоня», «Укротительница тигров», «Геперболойд инженера Гарина», «Тегеран 43». Знаком он даже детям. Вайнберг написал музыку к множеству мультфильмов. Среди них всеми любимый «Вини Пух».

В 1965 году, вскоре после открытия МММК Моисей Вайнберг познакомил нас с кантатой «Дневник любви». Она была посвящена детям, погибшим в Освенциме. Мы слушали его цикл «Детские песни»  и другие его сочинения. Он написал 26 симфоний, семь опер, реквием, кантаты и концерты .

Музыкальный язык Вайнберга необычен. Он вставляет пониженные ступени в мажорный лад и танцевальный ритм, и музыка становится пронзительно-трагичной. Григорий Фрид считал, что обнаружить фольклорные источники, с которыми он работал, практически невозможно. Вайнберг сам сочинял мелодии и стилизовал их под еврейский фольклор.

В середине шестидесятых на русский язык была переведена повесть Зофьи Посмыш-Пясецкой «Пассажирка», посвященная теме Холокоста. Автор была узницей Освенцима в течение трех лет и выжила благодаря тому, что  стала певицей лагерного оркестра. По весть была переведена на множество языков, а польский фильм, снятый по повести, шел на наших экранах.

Большой театр заказал Моисею Вайнбергу оперу на основе этого произведения. В 1968 г. работа над оперой о Холокосте была завершена.

«Не устаю восхищаться оперой «Пассажирка» Вайнберга. Трижды слушал ее, изучал партитуру и с каждым разом все глубже и глубже постигал красоту и величие  этой музыки. Мастерское, совершенное по стилю и форме произведение. … Музыка написана кровью сердца. Она ярка и образна, в ней нет ни одной «пустой», безразличной ноты. Все пережито и осмыслено композитором, все выражено правдиво, страстно. Я воспринимаю ее как гимн человеку, гимн интернациональной солидарности людей против самого страшного зла – фашизма», - писал Шостакович. Но в Советском Союзе опера поставлена не была.

Метек был очень скромным человеком, и абсолютно не занимался саморекламой. Он хотел только писать. По настоянию Григория Фрида, в МММК были исполнены части из изумительной оперы Вайнберга «Пассажирка». Приходил на наши четверги и Дмитрий Дмитриевич. Часто он поручал Метеку исполнение своих произведений. Вайнберг и Шостакович дружили до самой смерти Дмитрия Дмитриевича. Шостакович был закрытым человеком. Близких друзей у него было не много. Метек был один из самых близких.

Премьера оперы «Пассажирка» состоялась в Москве 25 декабря 2006 года. Опера была исполнена в концертном варианте певцами и оркестром музыкального театра имени К.Станиславского и В.Немировича-Данченко, через десять лет после смерти композитора. В июне 2010 году опера «Пассажирка» прозвучала в концертном исполнении Новосибирского театра оперы и балета, а в октябре 2010 года  состоялся премьерный показ оперы «Пассажирка» в Большом театре Варшавы. В том же 2010 году прошел фестиваль на Боденском озере в городе Брегенце (Австрия) посвященный творчеству  Моисея Вайнберга. Назывался он «На чужбине». На берегу озера построен амфитеатр для семи тысяч зрителей. Сцена находится на озере, а вода и закат участвуют в постановке. Оркестр играет в театре, который находится рядом и виден на огромном экране.  Постановка осуществлялась Большим театром Варшавы совместно с Английской Национальной оперой и Королевским театром Мадрида. Дэвид Паутни, известный английский оперный режиссер,рассказывал, что боялся подступиться к ежинственной в мире опере о Холокосте, но в процессе постановки стал «фанатом» Вайнберга.

На фестивале была исполнена и опера Вайнбера «Портрет»  по повести Гоголя, и еще десять его произведений.

Вслед за этим «Пассажирка» была поставлена в Лондоне,  Мадриде и Хьюстоне, а в Мангейме была поставлена опера Вайнберга «Идиот».

Гидон Кремер, исполнивший  «Концертино для скрипки и струнного оркестра» М. Вайнберга  с камерным оркестром Кремерата Балтика, написал недавно: «Я сейчас на волне абсолютного восхищения этим композитором, который прожил такую тяжелую жизнь в нашей стране и умер в нищете и почти в безвестности. К своему стыду я только сейчас открываю его для себя, только сейчас узнаю для себя по-настоящему большого композитора, у которого так много замечательной музыки. К счастью его открывает для себя и мир».