История в общекультурном контексте: историческое сознание и повседневная жизнь

 

 

                                                                                                                                   

 

                                                                                       И.Г.Яковенко

 

                        История в общекультурном контексте:

                         Проблемы бытования

                         форм исторического сознания.

 

 

Автор рассматривает  историческое сознание общества,  выделяя  формы бытования этого сознания, акцентируя внимание на природе каждой из выделенных форм, специфике, а также  социальных интересах значимых групп общества, влияющих на процессы формирования исторического сознания.

Особый интерес для  автора представляют слабо изученные  процессы  диалектического взаимодействия  исторической науки, нормативного образа истории и исторической мифологии. Автор рассматривает критические  для общества ситуации мифологизации исторического сознания.

 

Ключевые слова: профессиональное историческое сознание, нормативизованный образ истории, историческая мифология, мифологическое сознание.

 

     Понятие «история» многослойно. Произнося   «история», мы не слишком отдаем себе отчет в том,   за этим словом скрывается несколько качественно  разнородных сущностей:

        а) История как объективный процесс разворачивания во времени и пространстве субъекта исторического развития – человечества,  отдельного народа, населения региона – который начинается с момента создания государства и цивилизации и продолжается вплоть до настоящего времени.

        б) История как результат научного познания процессов исторического развития. История в этом смысле формируется в рамках научных дисциплин исторического цикла, а также всей совокупностью усилий гуманитарных и естественных наук. Она отливается в научных статьях и монографиях, частично представлена  в справочных изданиях энциклопедического характера. Тип сознания, порождаемый профессиональным  изучением истории, и система научных представлений о природе исторического процесса  воспроизводится в достаточно узком слое профессионалов.

         в) История как нормативная конструкция или нормативный образ. Эта сущность возникает в результате консенсуса  элиты  по поводу идеологически и политически приемлемого представления об истории собственного народа,  созданного им государства, места и роли этого народа в мировом целом, его перспектив. В этот корпус может входить, так называемая,  «священная история» то есть  история идеологических институтов  освящающих актуальную власть – церкви или партии. Нормативный образ истории – то зеркало, в котором самосозерцает государственная культура.

      Нормативный образ  отливается в учебниках, воспроизводится в   идеологических текстах, многократно тиражируется. В результате систематических усилий государственных институтов  нормативный образ истории собственного народа предстает  в сознании массового человека  в качестве безусловной и самоочевидной данности.

       г) История, как она бытует на уровне массовых представлений, или массовая историческая мифология.   Этот феномен принадлежит пространству массового сознания. А значит, возникает, бытует и переживает трансформации в соответствии с природой такого  сознания.

     Историческая мифология  синкретически нерасторжима с универсальном мифом, объясняющим вся и все. Она  связана с представлениями о Творце и творении, месте и смысле существования «нашего»  народа, его перспективах.  Выражает представления о природе и характере «наших» и всех иных народов. В  этом отношении  массовая историческая мифология  соотносима с нормативной историей являющейся элементом  государственной идеологии как  мирообъясняющего целого.

        Историческая мифология  впитывает в себя данные, а вернее крохи, школьных знаний,  образы, почерпнутые из литературы,  кинематографа, драматургии,  популярной  мемуаристики. Охотно  впитывает тексты занимательных популяризаторов истории (как имеющие хоть какое то отношение  к науке, так и  чисто паранаучные построения). Восходит к  народной исторической традиции, мифам, быличкам, байкам, предубеждениям.

      Мифологический синтез происходит на уровне массой психологии. Отдельные идеи интегрируются в сознании людей и передаются изустно.   Здесь  включаются законы  конкурирующего отбора и трансформации текста, известные  фольклористам. Закрепляются представления отвечающие  характеристикам массового мифологического сознания. Аудитория работает как фильтр, отсекающий чуждое, и трансформирующий  (приводящий в соответствие с  не рефлексируемыми, но значимыми представлениями о важном, праведном естественном,  актуальном и т.д.) сообщение, порождая, в чреде итераций изустной передачи,  чистые образцы массовой мифологии.

       Три уровня познания и представления истории от науки до массовой мифологии существуют в рамках единого социокультурного универсума. Они не изолированы друг от друга. Нет между ними и  эманационистской субординации. Данные исторической науки не перетекают плавно в нормативный образ истории  и не оплодотворяют собой, посредством научно-популярных изданий, массового исторического сознания. Эти уровни взаимосвязаны и взаимозависимы, причем связаны достаточно драматическим образом.

       Самым мощным в объемном отношении, а также исходным генетически является уровень  исторической  мифологии. Каждый человек изначально погружен в эту стихию. Затем, или, если угодно, параллельно в том или ином объеме,  он приобщается к  нормативному образу, а далее, двигаясь по пути профессионализации, может стать  гуманитарием, собственно историком, идеологом или политическим деятелем. Однако, при всех обстоятельствах, уровень социальной психологии, массмедиа, массовая культура будут доносить до него токи массовой мифологии.

         Элита,  формирующая заказ на нормативный образец,  прошла школу массовой мифологии, в том или ином объеме  получила  общее или специальное образование, как правило, способна к  рациональному мышлению, а значит к  восприятию и  пониманию  научных трактовок природы исторического процесса.

          Однако она особенно чувствительна к  уровню массовой психологии. Прежде всего, правящая элита не может не учитывать массовых настроений. Далее, сама в значительной мере пронизана этими идеями и настроениями, открыта для мифов и устойчивых предубеждений. Данная характеристика элитного сознания связана с природой политического и  базовыми характеристиками действующего политика  Политик, не чувствительный к массовой аудитории и не способный резонировать вместе с нею,  никогда не поднимется до уровня правящей элиты.

         Ученые живут в реальном  идеологическом и культурном контексте. Во-первых, они в полной мере  испытывают на себе воздействие  уровня массовых представлений. И, во-вторых,  сам ученый, научный коллектив, несущий солидарную ответственность за результаты  работы ученого, издательства и редакции научных журналов, механизм научного обсуждения и рецензирования   – все эти элементы в цепочке воспроизводства научных знаний в той или иной мере заданы нормативным образом истории. Далеко не всегда эту детерминацию можно воспринимать как внешнюю для исследователя санкцию, стесняющую его творческую свободу. Как гражданин, ученый может вполне или  частично  разделять нормативную модель или, по крайней мере, исходит из того, что интересы общества и государства требуют сейчас придерживаться данной модели.

          Для настоящего ученого выход за рамки  устоявшихся, а значит нормативизованных, представлений стратегически неизбежен. Этот конфликт имманентен научному творчеству. Описанная нами ситуация фиксирует одну из граней такой коллизии. (см. прим. 1) В общем случае серьезный ученый  разрываем  между стремлением к истине и интенцией к минимизации  конфликтного потенциала заложенного в своих выводах.

        Существует общефилософская проблема соотношения бытия и мышления. Суть ее в разрешении вопроса о том, как соотносятся между собой познаваемая нами реальность и мышление человека. Иными словами соответствует ли природа познающего сознания природе  объекта познания, и, соответственно, познаваемо ли бытие.  Подчеркнем – это именно философская проблема; она не имеет единого ответа. В зависимости от принадлежности к той или иной философской традиции, мыслители по-разному отвечают на поставленный вопрос. К примеру, Гегель исходил из презумпции тождества бытия и мышления. А византийская философски-богословская традиция исходила из того, что бытие явлено человеку в антиномиях.

          Применительно к истории проблема соотношения бытия и мышления может быть сформулирована следующим образом: способно ли человеческое сознание познавать природу исторического процесса? В данном случае ответы надо давать отдельно для каждой из выделенных нами областей.

           Историческая наука – в своем развитии меняет исследовательские и методологические позиции, переосмысливает объект исследования, но, в общем случае, исходит из познаваемости своего объекта.  Некогда, в пору становления исторического знания, история представала как результат преобразующей активности великих людей - Александра Македонского, Будды, Карла Великого, Чингизхана, Лютера и т.д. На определенном этапе своего развития история понималась как социально-политический процесс. Марксистская традиция исходила из диалектики производительных сил и производственных отношений  и постулировала универсальный процесс смены общеисторических формаций. Школа Анналов характеризуется интересом к формам повседневности и фиксирует longe dureé (большие конъюнктуры). Постмодернисты, последовательно уничтожавшие как акторов, так и  универсальные сущности –  Бога, Автора, Роман, и поставившие под сомнение любой властный дискурс, закономерно пришли к отрицанию истории. История как единая познаваемая реальность отрицается. Возможны отдельные модели, которые носят частный объяснительный характер  и равноправны в ряду других моделей. (см. прим. 2)

          Таким образом, сам объект исторического познания изменяется, мерцает и постоянно проблематизируется. Впрочем, похожие процессы можно наблюдать  в развитии других дисциплин естественного и гуманитарного циклов. Тем не менее, классическая наука, по крайней мере, ставит своей целью познание исторического процесса.

           Создатели нормативизованного образа истории в принципе не задаются проблемой познаваемости  истории и соответствия реальности,  а исходят из других задач. Здесь предлагаемая модель истории является идеологическим продуктом. Она должна соответствовать образу Должного, вписываться в идеологию,  оправдывать существующий порядок вещей, освящать власть предержащую и идеологические институты, выступать инструментом патриотического воспитания, способствовать формированию исторического оптимизма и т.д. Тут в лучшем случае речь идет об использовании произвольно отобранных данных исторической науки. Нормативизованный образ истории может находится в  самых разных соотношениях с исторической реальностью.

            Что же касается исторической мифологии, то она по своей природе сложным образом соотносится с задачей  адекватного осознания исторического процесса. Мифологическое (эпическое) сознание возникло до истории. Оно внеисторично, по своей глубинной сути. История – ни что иное, как процесс количественного разворачивания и качественного развития человечества. Между тем, мифология принципиально метафизична. Она стоит на  идее вечного  циклического возвращения и по своей природе вневременна. Историческая мифология перетолковывает отдельные  данные, как правило,  относящиеся к событийному пласту исторического процесса, адаптируя их для сознания, не способного к восприятию природы этого процесса.

           Мы не располагаем  данными, которые  позволили бы развернуто охарактеризовать как личность Хорста  Весселя, так и обстоятельства его смерти. Биография создателя одного из лучших отрядов штурмовиков СА в Берлине дает основания для разных оценок. Хорст Вессель сидел в тюрьме по уголовному обвинению. Впрочем, в тюрьме  сидели  и сидят самые  разные, в том числе и очень достойные, люди. Обстоятельства смерти  нашего героя также трактуются по-разному. Скорее всего, он укладывается в   достаточно распространенную в ХХ веке типологию - активиста  радикального движения погибшего до прихода его партии  к власти. В России в этом ряду  мы можем назвать Баумана.

           В посмертной судьбе Хорста Весселя значимыми оказалось несколько обстоятельств.  Прежде всего, Хорст Вессель был фашистом, во-вторых,  был поэтом, наконец,   в 1930 году, то есть,  в рамках  героического периода истории нацизма – до прихода Гитлера к власти – он был  убит коммунистом.        В случае с Хорстом Весселем  совпали условия, необходимые и достаточные для  беатификации с одной стороны и актуальная на тот момент  потребность в беатификации героя-страстотерпца со стороны,  рвущейся к власти фашистской контрэлиты.

            Мифологизация Хорста Весселя, так же как, например,  мифологизация  Павлика Морозова задавались христианизованной массовой ментальностью, а также  претензией нацистской и большевистской партий на статус носителя тотальной идеологии, или, иными словами,  на статус церкви. Для людей, тысячелетия проживших в христианском мире, религиозная истина требует праведников, погибших во имя утверждения  этой истины.

        Доктор Геббельс  точно оценил пропагандистски-мифологический потенциал,  заложенный в этой истории,  и Хорст Вессель был  превращен в национального героя. Песня «Хорст Вессель» стала партийным гимном.   О Хорсте Весселе снимали кинофильмы.  Мать героя была обязательным участником официальных  мероприятий. Школьники воспитывались на примере Хорста Весселя.

      На полную мощность включается механизм мифологической  трансформации,  житийной переработки исходных  эмпирических данных. Фотографии Хорста  являют нам образ достаточно субтильного молодого человека в форме штурмовика. На плакате, посвященном фильму о павшем герое,  изображен героического вида мужчина выраженно маскулинного типа лет 35-40 с повязкой СА на рукаве. В тексте  партийного гимна  «Хорст Вессель» есть строки: 

           Мы шагаем в колоннах

           И  души наши товарищи

           убитых "Рот Фронтом" и реакцией

           Шагают вместе с нами.          (см. прим. 3)

Так делается  священная история.

    Соотношение исторической науки и нормативной модели хорошо иллюстрирует ситуация связанная с  обстоятельствами гибели князей Бориса и Глеба. Обстоятельства жизни (а значит и гибели) того или иного исторического персонажа – предмет исторического исследования. Для решения этих задач, историческая наука  располагает  соответствующей методологией. В этом ряду –  критика и сопоставление  источников.

            Борис и Глеб – первые русские святые, канонизированные  задолго до становления исторической науки. Летописная традиция исходила из жития князей-страстотерпцев. В православной империи житие святого рассматривалось как истина, сомнению не подлежащая, поскольку церковь   в своих соборных постановлениях онтологически истинна. Позже  признак  онтологической истинности перешел к решениям съездов, пленумов, а также  постановлениям  ЦК КПСС.

             В свете этого   дореволюционная историческая наука должна была исходить их жития святых Бориса и Глеба. То была священная истина, за которой стояла традиция и  не подлежащий обсуждению авторитет церкви.  Между тем во второй половине XIX века усилиями Сеньковского в научный оборот вводится так называемая «Эдмундова сага». Сага – документ варяжского происхождения, сохранившийся в скандинавской письменной традиции. Сага описывает историю службы у конунга Ярислейва (Ярослава) варяжского военачальника Эдмунда, который долго боролся  за власть с конунгом Бурислейвом (Борисом). В рамках «Эдмундовой саги» обстоятельства гибели Бориса и Глеба предстают совершенно по-другому. Попросту говоря, не убивал Святополк Окаянный отрока Бориса, который на момент смерти не был и отроком. Учет этого исторического источника  создавал  иную, гораздо менее назидательную,  картину перипетий борьбы за киевский стол.

          Подобная ситуация сложилась с исследованием  обстоятельств смерти царевича Дмитрия. Как известно, отрок был канонизирован. Каноническая версия событий называла убийцей Дмитрия  Бориса Годунова. Если вспомнить о том, что  к канонизации царевича были причастны люди, ответственные за свержение династии Годуновых, все встает на свои места. Между тем,  политическая логика событий  и поведение Годунова после внезапной смерти отрока не дают оснований для таких обвинений. Максимум что могла себе позволить дореволюционная историография – высказывать сомнения в канонической версии событий.

         Рассматривая эти сюжеты, будем  помнить о том, что историческая наука,    существует с санкции и  на деньги государства. Иными словами, мера   свободы  научного поиска задается  правящей элитой и зависит от качественных характеристик политического режима. Так, нам  представляется, что историки   Корейской народной республики существуют в более жестких рамках, нежели их коллеги в Швейцарской конфедерации. 

       Иными словами,   и массовая историческая мифология,   и идеологические институты   влияют на историческую науку. Это воздействие  многослойно. Однако, существует и обратная ветвь  диалектики. Самая догмативизированная и циничная элита,  влекомая  здоровым инстинктом самосохранения, во-первых, стремится узнать как оно «было на самом деле» и, во-вторых, осознает, что слишком большая дистанция между  данными объективного,  верифицируемого научного познания с одной стороны и нормативизованным образом истории, а также исторической мифологией – с другой,   нежелательна и в стратегическом плане опасна.  Защита  баснословных сюжетов подрывает авторитет власти, отталкивает от нее  наиболее модернизированные слои общества,    дает аргументы идеологическому противнику.  Отстаивание глубоко мифологизированного образа собственной  истории требует  ужесточения цензуры, создания  «железного занавеса» и других малосимпатичных для  самой  элиты изменений общества и культуры.

      Надо помнить и о том, что в общем случае  правящая элита несколько возвышается над средним уровнем общества. Кругозор, мера рациональности сознания, способность к анализу и прогнозу последствий  социальных и политических действий пастырей  выше, чем у пасомых. Эта дистанция создает некоторый «запас прочности», гарантирующий общество от полной утраты адекватности. Здесь надо подчеркнуть, что речь идет лишь о некотором запасе прочности, который не гарантирует элиту, а вслед за нею и  заходящее в тупик общество,  от неадекватности.

        История Нового времени свидетельствует: существует класс ситуаций кризисного исторического перехода, переживая которые отдельные общества сваливаются в безудержную мифологию. Причем,  всякий раз это кончается либо плохо, либо очень плохо. Общества, в которых объем мифов превышал  пороговый уровень, а  мера адекватности идеологического сознания объективной реальности оказывалась критически низкой, переживали катастрофу. Краху Германии в 1945 году предшествовал  триумф нацистской идеологии, которая задавала  фантастическую картину реальности, в том числе и реальности исторической. 

        Историческая наука является частью рациональной культуры –   воплощаемой в институтах науки, системе европейского образования, рационализованном художественном, общественном,  политическом сознании – которая  развивается и утверждается в  сложнейшей  диалектике с исторически первичным,  дорациональным и  внерациональным,  мифологическим по своей природе пластом культуры. Этот пласт   имеет тысячи форм и обличий. Здесь   массовые низовые формы соседствуют с элитными. Идеологические институты, конфессии, общественные и политические движения,  литература и искусство, низовая традиционная культура    постоянно  рождают новые формы и версии устойчивых, если не сказать вечных, мифологем. Они могут  принимать формы рационального знания,  учитывать отдельные  положения  научной картины мира,  адресоваться к самым разным слоям и группам общества.

        По своим фундаментальным характеристикам  данный  пласт  сознания альтернативен рациональному. Снова и снова  объясняя и переживая  бытие, он  интегрирует (насколько это возможно для мифологического континуума)  доступное знания, факты, настроения и предлагает качественно иное видение мира, соответствующее органике   традиционного/архаического сознания. Все общество  живет  в поле  нескончаемого диалога названных сущностей. В зависимости от  качественных характеристик сознания,  собственной  культуры, личностных особенностей каждый человек в той или иной мере открыт для   сторон описанного диалога, учитывает и принимает одно, отторгает другое. В результате  формируется  личностная картина  мира и индивидуальная система мышления.   

         И модернизированный  слой общества как целое, и  его элита, и  политический класс оказываются субъектами, а также одновременно объектами этой драмы.  Собственно историческая и историко-философская  мифология продуцируется и активно циркулирует  в среде «образованного общества». Политическая элита находится под влиянием данных представлений, участвует в диалоге,  присушивается, принимает, продвигает или отвергает те или иные идеологически и мифологические конструкции.

             Существует специальная   научная проблема:  какие характеристики общества и исторической  ситуации задают    сваливание социокультурного целого в остро  неадекватную мифологию? На сегодняшний день  мы можем дать ответ в самом общем виде. Это происходит в том случае, когда  базовые характеристики доминирующей в обществе  культуры (система ценностей, устойчивые мифы и предубеждения, степень рационализации сознания и др.) не позволяют ассимилировать в устойчивую картину мира актуальную объективную   реальность. Данная процедура потребовала бы такого уровня переструктурирования исходного сознания, на которую  общество как целое не способно. Мы говорим о крушении устойчивой картины мира, об отказе от  сакрализаванных ценностей, мифов и предубеждений, об образе жизни и образе действий от которых, в противном случае придется отказаться и т.д. Подчеркнем,  речь идет об   обществе как целом.  Всегда находятся    люди,  способные на подобную трансформацию, но они оказываются в  меньшинстве. Закономерное проявляет себя в  статистически значимом выборе отдельных носителей культуры.   

        Разумеется,  кризисная   мифологизация общества   не исчерпываются  психологическим  и   культурологическим измерением. Всякий раз,  когда «сон разума рождает чудовищ». (см. прим. 4) за этим стоят самые разнообразные интересы (политические, финансовые, статусные)  тех или иных социальных сил, идеологических институтов, групп влияния. В конечном счете, все  эти группы проигрывают, и, более того, утягивают за собой в катастрофу все общество. Но это происходит в четвертом акте драмы, а   до того  можно покрасоваться, набивать карманы и тешиться сладкими грезами.

       Если же вспомнить о России, то надо сказать, что российская  интеллигенция  устойчиво претендует на роль советника и наставника при  Правителе. Исходно эта роль принадлежала церкви,  однако Новое время и неизбежная секуляризация  задали новую  реальность. В идеологическом арсенале большевиков существовала такая формулировка: «царистские иллюзии».   Российский интеллигент неизлечимо наделен  данным комплексом представлений.  Во все времена амбициозный российский интеллигент, «властитель дум» видит себя     советником Вождя.  (см. прим. 5)

             В этой связи вспоминается один  сюжет.  Идеология  панславизма  возникает  в Чехии в   30-е годы XIX века. Эти идеи подхватил  М.Погодин, а затем  –   славянофилы (К.Аксаков, А.Хомяков. И.Киреевский). В результате сложился устойчивый идейный комплекс   противопоставления  славянского православного мира во главе с Россией    «больной»,  утратившей веру   Европе. Наибольшего веса движение достигло в 70-е годы, особенно, в период русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Панславистские идеи находят себе сторонников в политической элите России. Так,  высоко статусные и популярные в «обществе» генералы Черняев и Скобелев были адептами  панславизма.

            С самого начала панславизм осознавался как идеология имперского могущества.  Здесь идеальные цели – объединение братьев-славян и триумф православия  – счастливым образом сочетались  с грезами о небывалом  имперском величии, об обретении статуса  величайшей империи Европы, а значит и всего цивилизованного мира. С самого начала панславизм был  химерой. Православными были болгары, сербы и черногорцы. Все остальные славяне  – хорваты, чехи, словаки, поляки – доминировавшие численно и территориально и  наиболее модернизированные,   принадлежали западноевропейской цивилизации. Мы уже не говорим о существенном  в объемном отношении секторе исламизированных  славян – босняков, «потуреченных» болгар, совершенно тупиковом  в смысле цивилизационной ассимиляции.

        Опыт владения  Царством польским  не оставлял  надежд на конфессиональную, а значит и  цивилизационную интеграцию народов, принадлежащих  католическому миру.  Впрочем, некоторые  идеологи панславизма вычеркивали Польшу из списка славянских народов как закоренелого и зловредного врага православия. Но чем остальные католические славяне лучше не объясняли.    Бесперспективность панславизма понимали даже трезво мыслящие правые мыслители. Константин Леонтьев  указывал на то, что  зараженные европейским духом западные славяне   бесполезны в деле противостояния Европе.             Однако,  мифологическому сознанию  свойственно  видеть не то, что есть, а то, что хочется. Идеи панславизма охватывали широкие слои образованного общества. Создавались «Славянские комитеты»,  проводились  съезды

              К концу XIX века панславистская идеология потускнела, чему  во многом способствовало  поведение братьев-славян. Болгарское королевство, возникшее как результат  русско-турецкой войны,  не обнаружило стремления существовать в фарватере России, но выбрало естественный, диктуемый экономической и геополитической логикой западноевропейский вектор  развития. Черная неблагодарность «братушек» сильно ударила по панславистским настроениям. Что же касается западных славян, существовавших в лоне Австро-Венгрии, то они очевидным образом шли по пути европейской эволюции и, в своей борьбе с Веной,  все менее нуждались  в российском противовесе.  Некоторое оживление панславистских  настроений наблюдалось перед Первой мировой войной.

             История  мировой войны   не прояснена во многих аспектах. Какие силы  стояли за   убийцами эрцгерцога Фердинанда? Очевидно, и непреложно следующее  –  руководствуясь некоторыми политическим резонами,  правительство царской России вступило в войну с Германией и Австро-Венгрией, которая  превратилась в  общеевропейскую, а затем  мировую. В результате этой войны Россия понесла невиданные  потери,  потеряла значительные территории, пережила революцию, потерпела поражение и, заключив сепаратный мир с противником,  вышла из войны. Большевистская революция и последовавшая за нею  Гражданская война привели к неисчислимым жертвам и радикально изменили ход истории нашей страны. Последствия этих событий сказываются  до сих пор.

            Мы приближаемся к столетнему юбилею начала Первой мировой. Круглые даты рождают  дополнительный  импульс к осознанию больших событий. Широко мыслящие исследователи все чаще приходят к убеждению, что вступление в мировую войну стало отправной точкой    гигантских  и глубоко драматических процессов, которые разворачиваются  не отечественных просторах  последние сто лет. Такое понимание  остро ставит проблему причин и источников коллективного самоубийства  дореволюционного российского общества. Это – широкое и слабо разработанное проблемное пространство. Укажем на один, далеко не второстепенный, аспект проблемы, обозначающий природу силы, задавшей движение общества к бездне.

          В комплексе идей и настроений,   толкавших  как российскую политическую элиту, так и «образованное общество» к вступлению губительную для  страны   войну, существенное  место занимали панславистские иллюзии.   Целая галерея  публицистов, идеологов, ученых  разрабатывала и продвигала идеи панславизма. Здесь геополитические  изыскания  Н.Я.Дусинского, соседствовали с фантастическими  романами С.Ф.Шарапова и А.Е Концевича, а историософские построения и разработки  цивилизационных моделей Н.Я.Данилевского,  с  публицистикой Н.П.Аксакова, А.В.Васильева и других авторов.

           Иными словами, славянофильская мифология оранжировалась в разных  дисциплинарных и смысловых регистрах, охватывала собою все слои образованного общества и представала в образе   устойчивой конвенции и  безусловной очевидности. Со второй половины XIX века поколения русских людей, получали образование и приобщались к культуре большого общества на фоне славянофильской идеологии. Сложился устойчивый   славянофильский дискурс. Здесь были свои  символы и   любимые идеи:  Проливы, крест на Святую Софию,  Константинополь как третья столица Империи.  Разворачивалась своя, славянофильская  полемика. Споры шли о деталях – создавать ли единое государство или  федерацию  под эгидой России.

          Панславизм с необходимостью толкал Россию к  военному противостоянию Османской, Австро-Венгерской и Германской империям. Других способов собрать  славян, распределенных на пространствах принадлежащих или контролируемых этими государствами,   не существовало. Очевидным было, и то, что  России придется иметь дело с коалицией названных государств.  Если Османская империя, что называется, дышала на ладан, то Австро-Венгрия    не уступала  России, а Германия –  превосходила. Учитывая внутренние проблемы России, степень готовности страны к большой войне, борьба  с такой коалицией ничего кроме катастрофы не предвещала.

          Подчеркнем еще раз – основания, послужившие поводом к началу войны,  полностью укладывается в логику славянофильского мышления.       В консервативной государственнической  среде  были свои критики славянофильского соблазна, предупреждавшие власть  и общество об опасностях российско-германского противостояния.  Здесь можно упомянуть П.Н.Дурново, А.И. Дубровина, князя Н.Д.Жевахова, Н.Е.Маркова, П.Ф.Булацеля.  (см. прим. 6)  Основания, из которых исходили  эти деятели, различались в деталях,  но совпадали в одном:  то были аргументы  рационального сознания.  Однако голос  достаточно здравых людей и честных государственников  тонул в море радостного эсхатологического  возбуждения. Россия вступила в войну. Последствия данного события мы   обсуждали выше.  

        Эта история дает основания для некоторых выводов. Прежде всего, надо сказать о том, что предшествующая историческим катастрофам кризисная  мифологизация  общества не возникает на голом месте. Ее основания  покоятся в комфортной имперской/великодержавной   мифологии, которая  взращивается десятилетиями,  расцветает  на фоне иррационализма массового сознания, ничтожной культуры мышления, мощного общественного запроса на сладкие  грезы и отторжения непривлекательной реальности. 

          Мифологизация исторического  сознания происходит постоянно. Процесс этот  разворачивается  на  разных уровнях.           Недавно отмечался юбилей со дня гибели Павлика Морозова. Как сообщали газеты, в селе, где родился и жил  Павлик Морозов установлен памятник герою. Перед выпускными экзаменами школьники местной школы приходят к памятнику, вешают на него бумажки со своими фамилиями, просят Павлика посодействовать и это помогает им в сдаче выпускных экзаменов. Как мы видим, пионер Павлик Морозов превратился в типичного местночтимого святого, покровителя детей. На этом примере   можно видеть, как реальное событие превратилось в элемент нормативизованного образа истории, и  далее  прошло  переработку в чистую низовую мифологию.

            Как сообщала пресса, на Кубе существует поверье, что бездетная женщина, прикоснувшаяся к одежде Фиделя Кастро, обязательно забеременеет в течении года. Согласно сообщениям северокорейской печати,  рождение Председателя Ким Чен Ира сопровождалось чудесными природными знамениями. А сам Ким Чен Ир способен «видеть суть вещей» на расстоянии до 200 километров. Надо отдавать себе отчет в том, что женщина, которая лечится от бесплодия прикосновением к мундиру Команданте, вряд ли готова к восприятию взвешенных оценок Кубинской революции, а так же роли и места Кастро в истории Кубы.

           Из всего сказанного выше следует простой вывод: идеологические извращения и мифологизация истории неизбежны и принципиально не устранимы. Источник этих  процессов не связан с проблемами методологии исторического познания, неполнотой наших представлений, несовершенством методов, нехваткой источников, и т.д. Эти обстоятельства вносят свой вклад в формирование заблуждений, которые последовательно  изживаются и замещаются новыми заблуждениями по мере развития исторического знания. Мы говорим о заблуждениях, которые связаны с природой идеологии, социальными интересами элит, потребностью человека в формировании психологически комфортной картины мира, и, наконец, мифологической природой массового сознания.

       Стоит пустить все  эти процессы   на самостек, и общество, влекомое  описанными выше импульсами и устремлениями, сваливается в  чистую, безудержную  мифологию,   утрачивая   историческую  адекватность.   Зрелость  политических и интеллектуальных элит поверяется тем, в какой мере  элиты являются  носителями          объективированной позиции и  рационального сознания, оплотом критики исторического опыта, препятствием для   тенденций  несущих очевидные извращения  здравой, согласованной с научным знанием  и безусловными  нравственными ценностями, картины мира. Поддержание рационального сознания общества –  одна из основных функций национальной  элиты и одно из оправданий  ее существования. 

             Шесть тысяч лет истории человечества свидетельствуют   – творческий,  успешный ответ на вызовы, перманентно возникающие перед каждым обществом,   возможен  только на  путях  адекватного понимания природы вещей. Это не единственное условие. Необходимы: творческий потенциал, воля к победе, способность к согласованному историческому усилию и многое другое. Однако способность и потребность  адекватного понимания  исторической реальности  необходимы.

        Об этом  надо особенно остро  помнить в эпохи  больших кризисов. Ибо истина часто  дискомфортна, а в случае кризисов она обязательно дискомфортна, болезненна,  сложно воспринимается. Резко возрастает опасность движения по пути  психологически комфортной/привычной мифологизации.  А в такой ситуации мифологизация – путь в историческое небытие.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1.   Помимо описанных нами, существуют  внутридисциплинарные рамки, устойчивая парадигматика, научные школы. 
2. Мы уже не говорим о философии истории, которая по своей природе предполагает множественность трактовок сущности исторического процесса.
3. Kam`raden die Rotfront Und  Reaktion erschossen

                  Marschier`n im Geist In unser`n  Reihen mit.    

                  «Horst-Wessel-Lied»

4. Название известного офорта Ф. Гойи.
5. Русская интеллигенция рождает и альтернативный персонаж – революционера, террориста, бомбиста, который отринул «царистские иллюзии» и жаждет уничтожить эту власть, в убеждении, что, выйдя из под гнета деспотизма, ведомый этим интеллигентом народ создаст  новый, справедливый и прекрасный  мир.
6. Подробнее см: Александр Репников. Консервативные концепции переустройства России. М.2007.

 

 

 

 Статья опубликована в сборнике статей - Игорь Яковенко «Мир через призму культуры» М. 2013. Желающие могут обратиться к этому  сборнику.