Реквием умершей стране

 

 

 

 

Ахматова Анна Андреевна

РЕКВИЕМ

 

 

                Нет, и не под чуждым небосводом,
                И не под защитой чуждых крыл,-
                Я была тогда с моим народом,
                Там, где мой народ, к несчастью, был.
                                        1961

Вместо предисловия

     В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
     - А это вы можете описать?
     И я сказала:
     - Могу.
     Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

1 апреля 1957, Ленинград

 

Посвящение

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.

     Март 1940

       Вступление

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

           1

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе... Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

     [Ноябрь] 1935, Москва


           2

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,
Эта женщина одна.

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.

     1938

           3

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари...
                        Ночь.

     1939

           4

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука - а сколько там
Неповинных жизней кончается...

     1938

           5

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пыльные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.

     1939

           6

Легкие летят недели,
Что случилось, не пойму.
Как тебе, сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.

     Весна 1939

           7

       Приговор

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.

А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

     [22 июня] 1939, Фонтанный Дом

           8

       К смерти

Ты все равно придешь - зачем же не теперь?
Я жду тебя - мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом.
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой,-
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.

     19 августа 1939, Фонтанный Дом

           9

Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином
И манит в черную долину.

И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.

И не позволит ничего
Оно мне унести с собою
(Как ни упрашивай его
И как ни докучай мольбою):

Ни сына страшные глаза -
Окаменелое страданье,
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час тюремного свиданья,

Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук -
Слова последних утешений.

     4 мая 1940, Фонтанный Дом


           10

        Распятие

                Не рыдай Мене, Мати,
                во гробе зрящия.
            ___

Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: "Почто Меня оставил!"
А матери: "О, не рыдай Мене..."

                        1938
            ___

Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.

                        1940, Фонтанный Дом

          Эпилог

            I

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.

            II

Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: "Сюда прихожу, как домой".

Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.

О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем - не ставить его

Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,


А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.

ПОСЛЕСЛОВИЕ. Для того, чтобы написать комментарий к Великому Произведению, требуется либо невероятная наглость, либо из ряда вон выходящее основание. В данном случае имеет место  второе. Потому что тот факт, что Анна Андреевна написала реквием - то есть похоронную мессу - не отдельному человеку, а стране и её народу - в России не обсуждается. И в такой форме сформулирован не был нигде. 

Ре́квием (от латинского requies «покой», «упокоение») — заупокойная месса, которая сочинялась на смерть конкретного человека, принадлежавшего к католической церкви. Название реквием в качестве траурной оратории возникло от слов «Requiem aeternam dona eis, Domine» («Покой вечный даруй им, Господи») которыми начинаются реквиемы в католичестве. 

Реквием Ахматовой совершенно иной. Её реквием посвящен не смерти определенного человека, а смерти народа, на языке которого она писала и говорила. Реквием Ахматовой написан на смерть Великой Страны, которая была превращена в земной ад. Реквием Ахматовой является заупокойной мессой Великому Городу, который Ахматова покинуть вместе с миллионами беженцев от большивизма не хотела и не могла, потому что считала себя его жрицей (и была ею, и стала ею). Реквием Ахматовой был создан как месса по порядочности и чести, которые в государстве победившего пролетариата уничтожались и убивались, а слово милосердие (я это отчетливо помню) вслух было страшно произносить. Реквием интеллигентности и достоинству человека. Реквием чести и совести. Реквием человеческим душам в мире, в котором добро и зло поменяли местами. Месса Ахматовой проникнута ужасом ада, в который было превращено Советское Бытиё, похожее на смерть большее, чем на живую жизнь. 

Реквием Анны Ахматовой - это реквием по живым, живущим в царствии мёртвых. Реквием загробному миру, который был выстроен на Земле.

Написанный в годы Большого Террора «Реквием» поэтесса хранила в памяти семерых человек, которые друг о друге не знали. Так, словно она проживала в эпоху до изобретения письменности. Каковой, безусловно, являлась не только Сталинская, но и Брежневская, и Андроповская Страна. В которой за положение на бумагу самых гуманных слов, за выражение сочувствия, сострадания или малейшего несогласия с громогласно победоносным происходящим полагались концлагерь и смерть. Или в так называемые вегетарианские времена - психушка, в которую помещали нормальных, чтобы превратить в психов, а лечение проводили умалишённые.

Реквием по усопшему слушают - само собой разумеется - живые люди. Реквием Ахматовой является реквиемом по живым. Которые ходят по улицам, разоблачают врагов или оказываются разоблаченными. Реквием Ахматовой о тех, кто сидит в зале и слушает её реквием. Являясь жертвой, в которой человеческое уничтожено, или же палачом, которые ни в СССР, ни в послесоветской России наказаны не были. А процветать и повелевать продолжают. 

С такой же откровенностью, как Ахматова, о творящемся адском кошмаре написал только Осип Эмильевич Мандельштам. Который за шестнадцать строк, первая из которых "мы живем, под собою не чуя страны",  был замучен и уничтожен. Ахматову Сталин не арестовал по той же садисткой логике, по которой жена Молотова томилась в Гулаге, а сам он оставался вторым в СССР человеком. Советские люди, у которых арестованы близкие, по мысли Вождя, должны были жить на привязи, как собаки. И лаять вместо того, чтобы по-человечески говорить.

Реквием Анны Ахматовой о нечеловеческом мире, в котором загробная жизнь существует до гроба. Потому что загробной жизнью в бесчеловечной стране живут не те, кто умер, а те, кто хоронят умерших. Как бы живя.

Вышла ли Держава, о которой написан Ахматовский Реквием, и люди, её населявшие, из потустороннего мира, по которым, как по умершим, исполняется месса в православной, или якобы православной, стране, которая от Сталинщины и Ленинщины, Ежовщины и Андроповщины, как декларируется, освободилась? Отрицательный ответ на этот краеугольный вопрос не очевиден.

 

Юрий Магаршак

человек, который родился и вырос в Державе, которой Великая Поэтесса написала Заупокойную Мессу