ПЕГИЙ ОКОРОК ГиперСуперРеалистичная быль

 

 

 

Только после того как пройдя через проходную Коля Братанов, коренастый бугай лет двадцати шести, широко расставляя крепкие ноги но тем не менее покачиваясь как ему казалось от отсутствия качки, оказался по ту сторону надёжно закрытых на электрический замок ворот морского порта, он почувствовал себя на родной земле.

Поймать такси для размахивающего красненькой десяткой моряка было делом одной минуты.

- Куда ехать? - спросил деликатный водитель в очках, больше похожий на литературоведа (каким он действительно был каких-нибудь два года назад), чем на шофера лихача, ритмичная зашибающего деньгу.

- Улица… - улица Николай запнулся и вдруг с ужасом понял, что название улицы, на которой он жил до того как ушел в загранку, позабыто всерьёз и надолго, если не навсегда.

- Гони прямо старик - приказал он. И широко по-купечески раскинувшись на сиденье, отечески обнял шофера за робкие интеллигентные плечи. Потому что если человек интеллигентен, то это проходит не скоро.

- А в самом деле, интересно где я живу - подумал Николай, умиленно разглядывая промелькнувшие мимо родные серые дома. Где?

- То ,что Николай жил в этом городе, он помнил точно. Но на какой улице? Кажется на третьей Красносельской. Или на второй Ямской. Но скорее всего на приятельской. Точно приятельская 7. А может 21? Во всяком случае квартира у Николая была отдельная со всеми удобствами кроме цветного телевизора и туалета. Но сколько в ней было комнат? Одна или все две? Кажется всё-таки две. И окна во двор В вишневый сад. Или даже на трамвайную линию. А этаж? Какой у меня этаж? Третий? Или четырнадцатый? Хорошо, пусть даже и девятый конце концов. Это не важно. Главное что его ждала жена Зойка. Или Варварка? Точно: Варька-блондинка. Или бери выше: брюнетка Простите а кто же такая Лидочка? Все эти женщины - и Николай помнил точно - в разное время были его женами. Но в  какой последовательности? От одной из них (это Николай помнил точно) у него родился пацан. Васюк. Первенец. Но от какой матери? от Лидухи? Или может от Оленьки? А может и не сын вовсе может дочка у него родилась. От кого-то однй из трех. Прозерпина. Сколько ей сейчас? Посчитаем. Сколько лет не был дома? Восемь? Или один? надо прибавить в уме. Стало быть сейчас ей должно быть 6 лет 8 месяцев. А может быть двадцать три, Поди я уже Дедушка. В таком случае надо по этому поводу не забыть выпить.

 

Неожиданно Николай увидел свою парадную. Такси уже проехало было ее, но Николай повернулся и вновь увидел родную, знакомую, но стремительно удалившуюся от него дверь. Которую он отличил бы среди тысяч и миллионов дверей.так чтоб оставь его среди леса дверей, он походил среди них час-другой-третий, а потом бы остановился возле этой и сказал бы ласково: Здравствуй, голубушка ты моя!

 

-Тпру, начальник - приказал Николай и не прощаясь вышел из машины на свежий воздух. Дверь и в самом деле была та самая, но улица улица явно другая. Чужая до омерзения. Оставалось предположить одно из двух: либо какой-то мошенник умыкнул дверь, либо вокруг его двери построили новую улицу. Но раздумывать было некогда. Николай уверенно поднялся на четвёртый этаж и позвонил в квартиру номер 37. Причём из 14 звонков он без колебаний выбрал именно этот: круглый и с кнопочкой.

 

Дверь открыли до такой степени сразу, как будто все эти годы его ждали, и не где-нибудь, а стоя за дверью. Худая женщина в халате, заброшенном на плечи, с мокрой простыней в руках и модными синяками под глазами, даже не взглянула на Николая точно была уверена, что кроме него одного и быть никого не может. Поцеловала его солеными губами, на мгновение крепко обняв за шею так, что мокрая ещё не до конца выжатая простыня пришлась как раз по загривку. От чего по всему телу Николая пробежал приятный холодок предчувствия.

- Ты проходи. Я скоро.

Женщина ушла в темноту квартиры и растворилась в ней, оставив Николая одного на пороге перед распахнутой настежь дверью.Николай снял плащ, перебросил его через левую руку, в правую взял дорожный чемоданчик с новенькими подарочными иностранными шмотками и грязным бельём отечественного производства, которое успело запачкаться за долгие годы странствий, вытер ноги об стену, причесался пятерней и без волнения вошел в пенаты: родные, но незнакомые.

В полутьме Николай сориентировался стремительно. Справа от него очевидно находилось кухня и места общего пользования жильцами. Потому что оттуда доносился многоголосый женский говор и увесистая мужская брань. Грузная женщина мыла сортир, периодично склоняясь на прямых ногах к унитазу, Так что со стороны могло показаться что она бьет ему поясные поклоны. При каждом наклоне короткое платье бесстыдно задиралась, давая Николаю полную возможность изучить цвет её трико.Влево же нескончаемый коридор тянулся (если только это не было оптическим обманом) насколько хватало глаз. Причём то тут то сям вырисовывались двери очевидно ведущие в комнаты жильцов. И были эти двери совсем не такими, как та что вела в парадную: чужими и незнакомыми.

Внимательно приглядываясь и прислушиваясь, Николай брел по коридору, перешагивая через сундуки и раздвигая в стороны, как занавес в городском театре, пеленки, от которых несмотря на то, что они были только что выстираны, веяло ароматной детской мочой. Кое-где из-за дверей доносился детский плач, в двух комнатах, находившихся как раз напротив друг друга, истошно вопили женщины, так что если бы это происходило в одной комнате или по крайней мере в смежных, то Николай мог бы поклясться. Что их насилуют. Но поскольку крики раздавались из комнат, непосредственно между собою не связанных, то Николай мудро рассудил, что, стало быть, это что-то иное. Но что? Вероятнее всего роды.

В самом темном месте коридора ему навстречу попалась юная особа, похожая на лунатичку, с горящей свечкой на голове, которой она ловко балансировала, причем свечка эта стояла пламенем вниз. Николай обернулся и долго смотрел ей вслед, продолжая, однако, двигаться в прежнем направлении, и чуть не наступил на белокурого карапуза, похожего на ангелочка, который с озабоченным видом сидел посреди коридора на горшке, но завидев Николая, обратился к нему с краткой, но выразительной речью:

- Дядя – сказал младенец на чистом голландском языке – вытри мне попку.

Николай охотно выполнил просьбу еще не отрока и отправился в путь не раньше, чем надел на него штанишки. А также и на себя.

Коридор был грязен, и это производило на привыкшего к флотской чистоте Николая завораживающее впечатление. Усиливавшееся тем, что жильцы то и дело выбрасывали мусор из комнат в коридор общего пользования, прямо на пол. Обнаружив прислоненную к стене метлу, Николай взялся было за неё, но юркая старуха, из любопытства выглянувшая из-за ближайшей двери, тотчас отобрала метелку и снова раскидала мусор там, где Николай успел его замести. Причем он, к своему изумлению обнаружил, что и не мусор это вовсе, а деньги, пятерками и десятками, среди которых лишь кое-где попадались рубли. Николай пожал плечами, но денег собирать не стал, подумав, однако, что надо будет не забыть сообщить об этом факте в вышестоящий орган.

Метров сто спустя путь Николаю преградила драка. Десяток парней самозабвенно лупили друг друга, причем пройти сквозь стену дерущихся казалось было так же невозможно, как сквозь китайскую стену. Стена эта тем не менее внезапно расступилась перед Николаем, чтобы вновь сомкнуться за его спиной в неистовом мордобое. Николай с любопытством обернулся на дерущихся, сообразив,что если на обратом пути они не расступятся перед ним, путь ему будет отрезан.

В конце концов Николай до того устал, что сел на чемодан, словно перед дальней дорогой. Он потерял счет времени и ни за что не мог бы ответит, как долго он уже идет по этому чертову коридору – может быть пять минут, а может быть пять месяцев. Тупо уставился он на дверь, находившуюся как раз против него, словно пытаясь внушить ей что-то, и сидел так до тех пор, пока не понял, что это и есть она, его дверь, правда немного обшарпанная дверь, но все-таки самая родная в мире дверь.

Когда Николай вошел в комнату, он сразу понял, что чутье не обмануло его. Это была его комната, в центре которой стоял его обеденный стол, над столом висел его абажур, в углу стоял его цветотелевиор, а у телевизора, с ногами забравшись в старое венское кресло-кровать, сидел его сын Васька, а старый котяра, тоже Васька. Терся у его ног, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию, кажется марш энтузиастов. И оба они во все глаза смотрели передачу Клуб Кинопутешественников по всей Нашей планете.

- Вася – тихо позвал Николай, стараясь не нарушить идиллию.

- Потише, папаня – не оглядываясь промурлыкали  Васи, во все глаза глядя в волшебный экран.

Коля повесил плащ на вешалку, спел между двумя Васями и хотел было загадать желание, но вместо этого стал думать о том, как ему повезло, потому что друга его, Валерку Пашина, дочка, когда видит в промежутках между рейсами, зовет дядей Валерой, а папой называет двоюродного брата Валеры, Гену, который часто заходит к ним помочь маме по хозяйству.

Затем мысли Николая перекинулись на жену, которая несомненно была той же самой женщиной, которая отперла ему дверь. Но припомнить хотя бы имя которой Николай как ни старался не мог. Правда, в какой-то момент его осенила идея посмотреть в паспорт, поскольку, если она ему жена, то должна быть вписана в него вместе с фамилией, именем, отчеством и матьчеством. Но потом вспомнил, что паспорт у него спёрли в Гонконге, несмотря на то, что вместе с другими моряками они шли плотной группой, чувствуя правое плечо друга слева и левое плечо друга справа.

Прикасаясь языком к зубам и деснам,простой причине, что единственные часики-ходики, имевшиеся в комнате, стояли. В комнату вошла та самая женщина, которая открыла Николаю дверь, и Николай с удовлетворением подумал, что комнатой он не ошибся. Женщина эта, без сомнения Колина жена, имя которой так и осталось невыясненным, вынула из холодильника бутылку Особой, плавленный сырок и банку с огурчиками. Затем открыла Колин чемодан, извлекла из него все грязное белье и, ловко сунув его под мышку, так же молча удалилась из виду. Растворившись в тумане, который в коридоре сгустился.

Вернулась она, когда уже абсолютно стемнело. Так же не говоря ни слова, она выключила телевизор, раздвинула кресло-кровать, застелила его чистым крахмальным бельём, и в то время, как Васька безропотно укладывался в постель, протянула по диагонали комнаты веревку и ловко развесил на ней не только простыни и наволочки, но и колино исподнее. Так что ложе сына стало похоже на альков, увидеть из которого, что делается снаружи, было чертовски трудно. Затем так же умело и ладно она расстелила железную кровать-полуторку, разделась, погасила свет и легла с краю, оставив Николаю место у стенки.

Николай думал, что уж тут-то, в постели он ее вспомнит, но просчитался: целовалась она как-то странно, попеременно прикасаясь языком к зубам и деснам. Он мог бы поклясться, что никто в жизни не целовал его так. Во всяком случае Николая не оставляло чувство новизны, которое на этот раз почему-то его угнетало. Разговор не клеился. И не увидев, а скорее услышав, что жена совсем собирается уже задремать, Николай тихо спросил ее:

Ну? Как дела?

Нормально дела – отвечала жена сквозь дрему, и вновь наступила пауза. Которую впрочем, как таковую ощущал только Коля, а для жены она, судя по всему, была просто наступлением тишины.

- Сыну то сколько?

- Девять. Да и не сын он вовсе.

- Как так? Забеспокоился Николай, но женщина уже спала, так что ответа он не дождался.

Утром Николай Николаевич Николаев как обычно проснулся чуть свет. Привычно потянулся он было за Кентом, но увидев на столе пачку Беломор, отложил американские сигареты и, подойдя к окну и открыв его, выпустил порцию крепкого отечественного дыма на улицу, чтоб не портить на редкость чистейший воздух, который поступал в комнату из каких-то ненаших пространств.

На улице лил тропический ливень. Город еще спал, и только поливальные машины добросовестно выпускали потоки воды на тротуары и мостовые. Николай докурил папиросу и хотел было разогреть себе чай, но вовремя вспомнив о том, что путь по коридору до кухни не близок, налил в стакан остатки водки и выпил ее, но не сразу, а предварительно прополоскав ею рот Затем от оделся, аккуратно разложил на столе гостинцы, дубленку и восемь пар колготок жене, платье дочке и четыре пачки жевательной резинки для сына, после чего неглаженным комом запихнул его в чемодан. Затем он поцеловал жену в лоб и левую грудь, а сына в вихры. Снял с веревки белье и и на цыпочках вышел, осторожненько притворив за собой дверь.

До входной двери он добрался значительно быстрее, чем ожидал и сначала подивился этой реалии, но потом вспомнил, что обратная дорога всегда кажется короче и успокоился. Драчуны спали вповалку и вперемешку. Друг на друге в самых неожиданных позах, заполняя все пространство до потолка, но к счастью с пустотами, отдаленно напоминающими сталактиты. Николай без труда протиснулся между ними, чувствуя от прикосновения к их телам мертвецкий холод и восковую сальность при нем. Впрочем. Мертвечиной не пахло, а скорее попахивало гарью. Денег, густо рассыпанных на полу уже не было, лишь кое-где проглядывались полуистлевшие рублики, а в остальном на протяжении всего коридора под ногами шелестел пепел, пепел, пепел…

Выйдя на улицу, Николай обнаружил, что начинается наводнение. Вода, доходившая уже приблизительно до колен, все прибывала. Город быстро приобретал сходство с Венецией. Осетровые косяки шли против течения по мелководью на нерест, а поперек улицы медленно плыл в воздухе над водой аквалангист с ружьем, судя по ловкости, с которой он умудрялся не попадать в рыбу, браконьер.

Дворник в белоснежном сюртуке и столь же белоснежном цилиндре забросив удочку на середину улицы, стоял на тумбе возле ворот, опираясь на метлу. Николай встал на другую тумбу, раздумывая, как бы побыстрее добраться до порта. Так они и стояли, как два атланта, охраняющие подворотню

- Ну как? Клюет? – спросил Николай дворника часа через полтора, снимая туфли и закатывая штаны до колен.

- Клюнет! Куда ей деться! – изрек дворник колоратурным сопрано, насаживая на крючок свежего червячка. Голос дворника, могучим бульдозером заставивший содрогнуться дома, в отличие от лица и тела жены чертовски знакомым.

- Простите, вы случайно в оперном театре Ласкала не пели? – спросил он двруг.

- В оперном театре? – дворник уставился на Николая, и только тут Николай обратил внимание на то, что щеки и лоб дворника густо покрыты гримом.

-Композитор Дорогомыжский, опера Русалка, партия Мельника – напомнил ему Николай.

Дворник ошалело блеснул глазами и схватился за бороду, которая тут же и отвалилась поскольку была бутафорской. О чем сам дворник вроде не знал.

Некоторое время труженик метлы ошалело глядел на отделенную от его лица его бороду, а затем, отшвырнув удочку в одну сторону, а бороденку в другую, опрометью помчался вверх по улице против течения, громыхая по осетрам сапогами.

Бордовое солнце всходило на Западе. Темнело. День обещал быть знатным.

 

 

 Лёнинград 1975 г