ОБ АДАМЕ МИЦКЕВИЧЕ ямбическое действо

 

 

 

ОБ АДАМЕ МИЦКЕВИЧЕ

ямбическое действо

 

…глаза их полны заката,

сердца их полны рассвета.

Иосиф Бродский, «Пилигримы».

 

Одна из центральных категорий поэзии, публицистики и самого мышления Мицкевича – pielgrzym, pielgrzymka, pielgrzymstwo–странник, скиталец, скитание, скитальчество. Но одновременно – паломник, паломничество (лат. peregrinus– чужеземец). Странничество, скитальчество, паломничество Мицкевича – не только по кривизне Земли, но и ввысь. Не только – как это отмечал Вл. Соловьев – по царствам земным, но и к Царству Небесному.

С точки зрения исторической, странничество-паломничество Мицкевича обеспечило на протяжении XIX-XXстолетий выживание миллионам поляков – в сражениях, в диаспорах, в тюрьмах, в ссылках, в лагерях уничтожения[1]. Тексты Мицкевича – со всей их глубиной и поэтичностью, со странными смешениями острейшего жизненного реализма и необузданной фантастики – были для этих людей вестью, казалось бы, не существующей, но непреложной для сердца страны. Еще раз повторю: поэтические тексты Мицкевича были вестью и матрицей, и чаянием воскресения, казалось бы, безнадежно утраченной Ojczyzny. Многие сотни страниц польского культурного наследия повествуют об этом.

Но что еще очень важно и для нас, россиян: Мицкевич – прежде всего через Пушкина – есть часть духовного и культурного самоопределения нашей собственной страны. Дело не только и даже не столько в пушкинских переводах из Мицкевича и не только в том, что поэтические импровизации Мицкевича послужили основою к пушкинским размышлениям о самóм феномене поэзии на страницах «Египетских ночей»[2]. Дело прежде всего в том, что посвященные России и Петербургу фрагменты «Дзядов» составили исторический и философский контекст – отчасти даже и подтекст – «Медного всадника»», этого великого поэтического акта самопознания России.

Долгие-долгие годы я мечтал написать научное исследование по всему этому комплексу проблем. Но, боюсь, поэтический дискурс опередил мои «научные» изыскания, и в тяжеловесной «научной» прозе уже не выразить того, что выразило себя в стихах.

Осенью 1998 г., во время Соловьевского конгресса в Неймигене, мне посчастливилось показать фрагменты этой поэмы Анджею Валицкому, польскому историку мысли, который, сам того не ведая, был на протяжении  60-х – начала 70-х годов моим заочным учителем философской историографии. Ученый несколько раз прочитал фрагменты вслух и одарил меня самыми добрыми словами…

А уж научный и притом современный российский труд о пронизывающем века и страны духовном и поэтическом пилигримстве-странничестве Мицкевича напишет кто-то другой. Мой поезд почти что ушел[3]…

 

*

Эта как бы мини-поэма, составленная из пяти стихотворений разных времен, нуждается в кратком предуведомлении.

Не описание духовного пути Мицкевича, как это сделал когда-то Владимир Соловьев, – но, скорее, субъективные заметки в стихах… Однако все пять стихотворений странным образом соотносятся с вехами жизни поэта. 

Первое стихотворение связано со временами пребывания поэта в России (1820-е годы). Речь, в частности, и о Пушкине. Само название стихотворения отсылает нас к «Оде к юности»: “razem, młodziprzyjaciele…” В текст этого стихотворения вошли и намеки на любовные авантюры Каролины Собаньской – роковой дамы, что прошла через судьбы и Пушкина, и Мицкевича. Не случайно же на страницах «Пана Тадеуша» Мицкевич в какой-то мере опознаёт Собаньскую в Телимене, а через Телимену еще глубже опознаёт и познаёт самого себя.

Второе и четвертое стихотворения соотносятся с эмигрантским периодом его жизни (30-е – 40-е годы), с работой над «Паном Тадеушем», с воспоминаниями о Пушкине, с лихорадочными пророчествами, со сложностью отношений поэта с мистиком Анджеем Товяньским (1799-1878).

Стихотворение же третье –мой перевод одной из самых трагических элегий Мицкевича.

А стихотворение пятое соотносится с последними днями жизни поэта (Стамбул, ноябрь 1855). Вообще, судьба Мицкевича была такова, что нарастание трагизма его музы и нарастание внутренней высоты еголичности шли рука об руку. Что и было отмечено в свое время Соловьевым.

Возможны недоумения по части подзаголовка поэмы. Однако, на мой взгляд, ямбовая стопа – при всем богатстве ритмических возможностей – как бы неисчерпаемая золотая валюта поэзии российской…

 

1

«Друзья младые…»

Nieznajdziciena żadnejzmap

Tajemniczej ojczyzny poetów…

Julian Tuwim[4].

Гусары и флиртующие дамы,

и небосвод над морем голубой…

Мне снятся Александры и Адамы –

поэты, разлученные судьбой.

 

Барочный храм глядится в воды Вислы,

но тяжкой влагой плещется Нева…

Откуда – небывалые слова?

Откуда – примиряющие смыслы?

 

С поэтами обходятся сурово,

поэтов можно стравливать хитро, –

зачем же планы города Петрова

хранятся в тайных ящичках бюро?

 

Бывает – как над рифмами не царствуй –

но отчего расклад судеб таков,

что тайное шляхетское бунтарство

порой заводит в стан большевиков?..

 

Поэты, разобщенные судьбой, –

мне снятся Александры и Адамы…

Ну, а пока – флиртующие дамы,

и небосвод над мiром – голубой…

 

 

2

Поэтика

Волшебный вымысел поэта,

как мне не думать о тебе?

Судьба судьбу задела где-то,

судьба через судьбу продета

и растворяется – в судьбе.

 

Ах, эти рифмы, эти строки!

От слез или от рифмы пьян, –

кто был в компаниях высоких

Тадеушей или Татьян,

 

где притязанья беспардонны

до самого конца времен?

Мы все глядим в Наполеоны…

В кого ж глядит Наполеон,

самим собою упоенный?

 

Сегодня строчки, завтра стрýи, –

кто ж не изведал силы их?

Над бедной перстью торжествуя,

живыми спектрами ликуя,

играет водопадный стих!

 

 

3

Gdytumójtrup…

Когда теряю сам себя в собранье глупом,

Когда вокруг меня снуют и мельтешат,

Я посреди людей живу ходячим трупом,

Но далеко от вас скорбящая душа:

 

Душа моя живет в покинутой отчизне –

Я силой памяти к себе ее зову –

Реальнее моей реальной полужизни,

Роднее всех моих родных по естеству.

 

Забросив все долги, заботы и забавы,

Забросив все труды безумные свои, –

Спешу к себе в Литву. Благоухают травы,

Шумят аллеи пихт, играют воробьи…

 

И видится вдали: со светом, спозаранку,

Оставя позади свой неприметный кров,

Спешит, или – верней – плывет ко мне белянка

Среди зеленых волн мерцающих хлебов.

Paris, 1839 – 1840

 

4

Полонез Рашковского

Своей судьбы

просматривая тезы

и ощутив

подавленный порыв, –

расплачешься

при звуках полонеза,

несбывшегося рыцаря открыв.

 

Пускай земли меняется обличье

и кто-то к новой гибели спешит, –

нокаббала

AdamaMickiewicza

всегда была

частицею души.

 

 

Покуда

не пришла пора проснуться,

покуда жизнь –

еще полужива, –

из глубины

горячечные

рвутся –

горящие! –

товяньские слова.

 

И вновь судьбы

пролистываешь тезы,

и душу рвет

подавленный порыв, –

и каешься

при звуках полонеза,

несбывшегося рыцаря открыв…

 

5

Мицкевич умирает и размышляет про себя:

Бывает так, что в сердце пусто.

Но сохраним в беде любой

одно неловкое искусство:

искусство быть самим собой.

 

В цепи запретов феодальных,

в тисках сместившихся времен –

какой враждой, какою тайной

окован я – и окрылен?

 

Пошлют на виселицу судьи,

потомки скажут: разглядел…

Меж тем, что было и что будет,

лежит неведомый предел.

 

Москва – Догобоко (Венгрия)

1962 - 2013

 

 

 

[1] Свидетельствами тому – поэзия Владислава Броневского, мемуаристика Юзефа Чапского, кинематограф Анджея Вайды и многое другое…

[2] Да и сам Мицкевич гениально описал импровизацию Янкеля на цимбалах в XIIкниге «Пана Тадеуша».В преднадписании к XII книге Мицкевич определяет импровизацию Янкеля как «Всем концертам концерт» (“Koncert nad koncertami”).

[3] Именно – почти. В 2014 г. была опубликована моя работа «Цимбалы Янкеля: вновь о Мицкевиче и истории польского мессианизма» (Соловьевские исследования. Иваново. 2014. Вып. 4 (44) С. 45-58).

[4] «Таинственной прародины поэтов // Не обнаружите ни на какой из карт». Юлиан Тувим.