Русский человек как антигрек. Этюды сравнительного описания.

 

                                                                                           

 

Русский человек как антигрек.

Этюды сравнительного описания.

 

          При всей условности обобщающих суждений такого порядка, можно утверждать, что народы различаются мерой  политизации. Одни  в большей мере  проникнуты духом политики,  другие индифферентны к сфере политического.  К примеру, французы традиционно воспринимаются как нация политическая. Национальная мифология Франции включает Великую французскую революцию, которая трактуется как акт политического пробуждения общества и созидания нации. А, например, айсоры - рассеянные по всему миру  потомки древних ассирийцев, устойчиво  аполитичны; об этом  свидетельствуют данные этнологических исследований. Живущие в разных странах  айсоры демонстрируют лояльность  ценностям страны пребывания, но собственно жизнь разворачивается для них в пространстве, ограниченном  горизонтом общины. По-видимому, для  народа, пребывающего в рассеянии, такая стратегия оптимальна Нам ничего не известно о политической составляющей  культуры Саудовской Аравии, ряда других стран этого региона.

        В свете этих соображений  было бы небезынтересно   сопоставить русских с классическим политическим народом Европы -  античными греками. Почему, в силу каких обстоятельств  сложилась  мозаика факторов, обеспечивших качественный прорыв из парадигмы Древнего Востока в новую парадигму Европейской цивилизации, и из чего состоит набор этих факторов – специальная, чрезвычайно увлекательная и во многом неисчерпаемая проблема. Зафиксируем только, что  ядро нового социокультурного космоса  неотделимо от античного полиса, публичной политики и демократии.

          Жизнь  на торговых путях, плюрализм политеистического множества богов и духовных сущностей, отсутствие жесткой власти большого государства, подавляющего частного человека, слабость структур родового строя, этно-племенная чересполосица, идеальный для публичной жизни климат… Все это и много другое способствовало вызреванию новой, невиданной модели универсума, в которой возникает публичная политика,  а человек  из частицы родовой целостности или  поданного высокого владыки превращается в гражданина.

             Античный грек исходит из примата политического, из идеи неустранимости политики как фундаментального аспекта бытия. Он принимает политику как воздух.  Жизнь грека  (как, впрочем, и жизнь римлянина) разворачивалась в публичном пространстве. Эта особенность античной культуры плохо схватывается российским сознанием, ибо не имеет опоры в  социальном  опыте. Настоящий мужчина, полноценный гражданин (не раб, не метек)  стремился проводить свое время в сообществе сограждан – на площади, в бане, за совместной трапезой. К этому побуждала его культура, в этом он усматривал свое право и свое достоинство. Взятие на себя  общественной должности и исполнение государственных обязанностей рассматривались как свидетельство человеческой и гражданской полноценности. Человек, уклонявшийся от этого - ίδιώτης ("идиот", "простец")   оценивался как недалекий и не вполне полноценный, вызывал подозрение[1]. Интенциональная устремленность культуры античного полиса в сферу гражданского, в пространство публичного относится к системообразующим характеристикам.

      Политика, как системообразующий элемент античной культуры, оказывается модулем, в соответствии с которым, и в соотношении с которым, выстраиваются иные сферы культурного универсума. А.И.Клибанов  высказывает точное и тонкое суждение - "Для Аристотеля, как и почти для всех античных мыслителей, этика осознавалась в ее гражданском, общественном значении, как и политика была для них этической. Этика - политична. Политика - этична"[2]. Представление о политике как о деятельности, наделенной этической санкцией  и пронизанной этическим - существенный элемент античного миропонимания.

           Культуру античной Греции отличает особый интерес к слову, рассуждению, полемике. Рождение философии маркирует собой фундаментальной важности рубеж. Оно знаменует распад мифоритуального  универсума. По словам А.Ф. Лосева, миф есть "абсолютная достоверность".  Если человек начинает объяснять мир,  создавать космогонические,  этические, натуралистические системы, значит - миф  перестал работать как универсальная моделирующая система. Сознание носителя культуры не может более опираться на мифологический комплекс. Оно нуждается в подпорках, рациональных опорах. Движение по пути отвлеченного размышления обладает внутренней логикой. Рано или поздно размышляющее сознание обращается на самое себя.  Так рождается психология и логика.

        В Греции рождается логическая культура мышления и культура высказывания. И это существенно в контексте наших размышлений. Политика  по понятию - сфера рационального. Актуально политика может быть сколь угодно иррациональной и даже самоубийственной. Но история в буквальном смысле отбраковывает носителей иррационального импульса и наказывает за  иррационализм политики. Зрелое политическое мышление логически выверено и калькулятивно. Как и всякое творчество, настоящая  политика не отделима от интуиции, прозрения, полета фантазии. Но высшие формы творческой  потенции  должны опираться  на высокую  культуру мышления, на твердую  штудию, на безупречную  логику. Участвующий в политике грек должен был принимать решения на основании верно отобранной и адекватно проинтерпретированной информации, по зрелому размышлению.  Греческое общество  было школой,  воспитывавшей соответствующий этим требованиям   тип сознания.

        Социокультурный универсум  фрактален и изоморфен. Поэтому там, где рушится синкретическая целостность мифа, распадается и социальный синкрезис[3].  Рождение философии фиксирует распад  традиционных семейно-родовых структур. Они еще существуют, традиционные связи значимы и актуальны для человека, но он уже выпал из этой системы. Из элемента целого человек античности превратился в самостоятельную сущность. Сократ самодостаточен. Его  происхождение, семья, родовые связи,  ничего не меняют и ничего не добавляют к великому философу. Однако нельзя быть самостоятельным субъектом в духе, в самоощущении, в мышлении и частной жизни, но по собственной воле оставаться объектом чьей-то политики. Вычленение отдельной человеческой личности  готовило почву для участия граждан в политике.

       Не менее важна культура высказывания. Человек не тождественен логическому автомату. Он  эмоционален и обладает  чувством прекрасного. Греки открыли для себя красоту  человеческого  высказывания. Techne rhetorike - искусство красноречия, рождается в Греции.  Политик выступал  на народных собраниях, полководец - перед войском, частное лицо - перед судом, на праздниках, дружеских встречах, поминках. Человек, ничего не знающий об античной Греции,  встречая в тексте слово "филиппика", поминает  великого ритора античности Демосфена, поскольку исходно филиппикой назывались речи оратора, направленные против отца Александра Македонского  - Филиппа.

       Культура Греции воспитывала людей, ценивших красоту речи и способных  не только к логически выверенному,  но и  эстетически  оформленному высказыванию. Какое все это имеет отношение к генезису политического пространства и формированию не вечевых, но рациональных форм демократии? Самое прямое. Заметим, во всех демократических обществах существует  устойчивая риторическая традиция. Это - естественно. Политическая конкуренция вынуждает бороться за сердца и умы людей. Не только политики  героических эпох - великих революций, мировых войн (Кромвель, Мирабо, Черчилль) - но и политики самого заурядного, рутинного времени  любят и умеют говорить. На Западе культура речи - критерий  профессиональной пригодности политика. Это не имеет отношения к  политическим позициям. Гитлер,  Муссолини  или доктор Геббельс были  яркими ораторами. И, хотя мы назовем их демагогами, апеллирующими к темным и иррациональным моментам в сознании аудитории, они выросли в контексте демократической традиции  и постоянно  боролись за умы и души людей.

       В то же самое время,  общества, в  которых политика является достоянием сакральной Власти, а массы отчуждены от политики, демонстрируют  отсутствие риторических изысков  не только в политическом пространстве, но и в культуре. И это не случайно. Там, где власть - единственный субъект политического пространства, риторика как сущность, апеллирующая к человеческой личности, к ее интеллектуальному, нравственному, эмоциональному измерению, не только излишня, но и разрушительна.  Она созидает автономную личность, задает  позицию равенства оратора и человека из аудитории. Если ко мне обращаются так, с таким чувством, значит я -  существенен и значим.  Значит, от моего разумения и выбора что-то зависит. Риторика онтологически противостоит трансцендентному образу власти, которой надлежит внимать с трепетом и исполнять ее предначертания не умствуя.

          Заметим, в то время, когда  власть в России располагает ресурсом априорного доверия и переживается как сакральная сущность, она, как и полагается Небесам, безгласна. Власть  предельно  немногословна, изрекает коаны. В случае необходимости произнесения развернутого текста, она  говорит на специальном суконном языке, из которого сознательно элиминировано человеческое содержание. Вспомним речи советских вождей. Это был  концентрированный образ антириторического высказывания, из которого изъято эмоциональное наполнение. Такая речь выражает идею трансцендентности источника, подчеркивает бездонную,  неустранимую дистанцию между богоравной властью  и  ничтожным подданным. В этом отношении дореволюционная политическая традиция ничем не отличалась от советской.  Носитель высшей власти общался с народом через манифесты, которые  зачитывались в храмах, были написаны на соответствующем языке и происходило это исключительно редко.

       Но стоит власти на Руси потерять априорное доверие, стоит ей оказаться бессильной,  тут же для одних – как черт из табакерки, для других –  как феникс из пепла, появляется общественная и политическая риторика. Мемуары современников событий свидетельствуют – в феврале 1917-го Петербург превратился в нескончаемый митинг. Не только Гучков или Керенский, но и генерал Корнилов произносят речи перед  войсками.

         Далее события развиваются закономерным образом. В эпоху Гражданской войны большевистские лидеры ораторствуют в меру отпущенного им таланта.   А вслед за этим  разворачивается необратимая эволюция – после  победы в Гражданской войне, по мере  утверждения и упрочнения большевистского режима, ораторская культура становится ненужной,  митинги и речи превращаются в пустой  ритуал. Подданные  загнаны в стойло и никуда не денутся. Устойчивая российская традиция начинает выдавливать противостоящую ей феноменологию. Количество речей снижается, формируется устойчивая номенклатура ситуаций, в которых полагается обращение к аудитории, формируется описанный выше казенный язык, складывается стиль непобедимо тоскливого чтения по бумаге лишенных человеческого содержания мертвых оборотов. Последние отголоски чего-то человеческого прорывались иногда в речах экспансивного Хрущева. С его уходом победила честная мертвечина. Общая логика событий укладывается в следующую цепочку. Такие блестящие ораторы либеральной ориентации, как  Милюков, вначале проигрывают  демагогам социалистического толка - Чхеидзе и Керенскому. Затем последних оттесняют большевистские демагоги - Бухарин, Радек. Но и эти бойкие  говоруны, в конце концов, проигрывают сверхмолчаливому, говорящему коанами Сталину, который точнее попадает в массовые ожидания. Настоящая, подлинная Власть в России не разглагольствует.  "Цари, должны как Божество в эпических поэмах, говорить с публикой редко, мало и так осторожно,  чтобы к словам их не мог привязаться с ложным толкованием и сам блаженный Эскобар"[4]. Эти слова, написанные высшим государственным чиновников эпохи Николая I, свидетельствуют о понимании природы власти в России. За спиной Сталина стояла мощная традиция [5].

        Следующая характеристика культуры греческой античности перекликается с описанными выше,  и нуждается в преамбуле:

        Сельский сход в России был единственной традиционной формой  прямой демократии, существовавшей устойчиво, и  восходившей к седой древности.   Внимательные и вполне благожелательные  наблюдатели XIX века фиксировали организационную бесструктурность схода и слабую рациональную постижимость происходящего. Четкой процедуры не просматривалось. Описать как происходит движение массы ко всеобщему согласию в рациональных терминах было невозможно. Как указывал Энгельгарт, решение принимается   не большинством, не  голосованием,  а "сообща". Описывая конкретный  сход, наблюдатель замечает, что обсуждение составляли  вроде бы бессмысленные выкрики и реплики. Однако посмотришь на результат - земли разделили  с учетом всех значимых обстоятельств. Расстояние, качество участка, доступность и т.д. - все было учтено. Перед нами -  точное и важное наблюдение.

         Существуют две генеральные стратегии человеческого бытия. Одна из них – исторически первичная,  предполагает  нерасчлененность субъекта и объекта, растворение человека в  ситуации, магическое отождествление со средой. Здесь    минимизируются какие-либо инструменты, необходимые для требуемого  преобразования исходной  ситуации – языковые, логические, технологические. Человек растворен в универсуме. Он магически,  до, или вне слов,  понятий, идеальных моделей включается в познаваемую/преобразуемую ситуацию и инсайтно, безо всяких рассуждений приходит к решению. Здесь имеет место прямое постижение. Когда мы говорим об архаике, архаическом человеке и архаическом сознании, речь идет о реальности, вырастающей из этой, исторически первичной  стратегии  человеческого бытия, и не утратившей с ней внутренней связи.

       Другая стратегия рождена в лоне цивилизации. Она возникает с распадом исходного палеосинкрезиса и возникновением  субъект-объектных отношений. Эта стратегия  предполагает постоянное наращивание как познавательного инструментария - понятийного, логического и методологического, так и бесконечно разнообразного инструментария технологического. Здесь между человеком и проблемой встает размышление. Создаются  идеальные модели  объекта и ситуации преобразования, происходит их обсуждение, критика и уточнение. Избирается оптимальная технология решения проблемы, оцениваются последствия применения этой технологии. Затем начинается практическая деятельность, результаты которой отслеживаются, осмысливаются, корректируются на всех этапах. По завершении окончательный результат также оценивается, а выводы  пополняют копилку опыта и теоретического знания.

Эта  стратегия может быть обозначена как рационально-аналитическая. Она вызревала  тысячелетиями, но окончательно оформляется в ходе процессов модернизации. Ее становление маркировано Реформацией, Просвещением, идеологией Прогресса. Решающее  преобразование,  которое переживает всякое традиционное    общество  в ходе  модернизации,  связано с вычленением из традиционной целостности автономной личности и утверждением рационально-аналитического сознания.

Легко заметить что архаическое и рационально-аналитическое   сознание/культура/стратегия  человеческого бытия логически полярны.  Существует   еще одна стратегия,  которую можно рассматривать как промежуточную между этими полюсами. Ее называют традиционной. Традиционное сознание и, соответственно, традиционная культура складывается в рамках  традиционного государства.

Архаика соответствует минимальному уровню распада исходного палеосинкрезиса, жизни до/вне  зрелого государства и цивилизации. Социально-культурный  горизонт архаики гомогенен. Архаическому человеку в опыте даны только "наши". Религиозные представления архаики лежат в диапазоне   анимизма, тотемизма, политеизма. Присущие архаическому сознанию духовные сущности амбивалентны. В отдельных аспектах и отношениях они благие, в других – опасные. Архаический человек  переживает время циклично: все уже произошло и повторяется, снова и снова,  за рождением следует смерть, а весна сменяется осенью. Иными словами он живет вне истории.  Истины врожденной культуры абсолютно непреложны, и не проблематизуются архаическим человеком. Архаическое  сознание не  схватывает противоречий в рамках мыслительных операций. 

Традиционное сознание предполагает более высокий уровень распада синкрезиса, жизнь в рамках государства и цивилизации. Социальный горизонт традиционного мира фиксирует гетерогенную социокультурную реальность.  Разные сословья,  социальные группы и этнические единицы присутствуют либо в непосредственном опыте, либо в сознании традиционного человека. Религиозное сознание традиционного общества (в рамках авраамического региона)  находится на стадии  монотеизма. Духовные сущности маркированы этически и разведены. Абсолютному Добру противостоит Зло с большой буквы. Традиционный человек  осознал несовершенство мира и трагедию бытия, вписав их в триаду сакрального прошлого, профанного настоящего и эсхатологического будущего. Элементы рационализации проникают в традиционное сознание. Тем не менее, традиционный человек сохраняет  магическое переживание  мира. Мир переживается и постигается  по преимуществу инсайтно, вне  рационализаций и логических процедур.  Циклическое восприятие времени  отступает на периферию сознания, в котором утверждается историческая  перспектива. Традиционный человек фиксирует прецеденты, то есть уникальные события на шкале времени. Он уже осознал, что мир меняется и меняется к худшему.    

Подчеркнем важное обстоятельство:  вдали от зон исторической динамики традиционное и архаическое взаимопроникают. На периферии традиционного общества моменты  традиционной культуры  густо пронизаны архаическими представлениями и практиками. Ближайший пример -  бытовое православие,  многократно описанное  этнологами, которое представляет собой    христиано-языческий синкрезис. Традиционная культура  русского крестьянства несла в себе широчайшие пласты архаики.

Возникновение модернизированного сознания и культуры связано с расколдовыванием мира. На месте магической связи всего со всем обнаруживается рациональная  по своей природе Вселенная, которая постигается рационально и предполагает рациональные стратегии человеческого бытия. Из такой трансформации с необходимостью вытекает генеральная установка на  оптимизацию   социокультурного универсума в соответствии с критериями оптимального и достойного, которые принимает  модернизированный человек. К этому остается добавить следующее: категории архаическое,  традиционное и модернизированное значимы для нашего исследования, поскольку типология доминирующего в обществе сознания задает характер взаимоотношений массового человека и политики.

          В культурах, где доминирует рационально-аналитическое, либо синкретически-целостное миропереживание, устанавливаются разительно отличающиеся традиции массового взаимодействия, дискуссии, передачи опыта и знаний. Так,  в мире синкретически целостного человека обучение проще всего и чаще всего идет   "из-за плеча". Ученик  копирует, вживаясь в учителя и в ситуацию. Ни учитель, ни ученик не умеют рационализировать и не испытывают потребности в рационализации предмета. Они осваивают его без слов (с минимумом слов), в  прямом душевном контакте. В мире рационально-аналитического человека предмет труда и технология воздействия препарируются, описываются и преподаются. Опыт практического воздействия происходит на основании экскурса в теорию и комментируется в теоретическом аспекте. Действие оказывается осмысленным, технологизированным, вписанным в рациональный космос.

          Описанный выше  пример сельского схода являл  вариант демократии, органичной для доисторического, то есть архаического  человека. Так коммуницируют между собой носители синкретически целостного сознания. В рамках данной модели демократического взаимодействия можно решать узкий круг проблем, лежащих в поле кругозора традиционного коллектива, объединяющего людей, связанных узами личных отношений. За рамками  этой ситуации и этого круга задач механизм крестьянской  демократии  не работает. Обоснование данного тезиса подробно прописано Александром Ахиезером.

          Между доисторической, интуитивно-магической стратегией, и  стратегией исторического бытия лежит порог качественного скачка. Исторически государство вырастает из первой, доисторической  стратегии, но по своей природе, требует и порождает вторую. Догосударственные и раннегосударственные формы военной, вечевой демократии могли базироваться на доисторическом человеке, постигавшим мир эмоционально-магически,  инсайтно. Сам этот человек и вече как целое подчинялись некоторой логике коллективного архаического сознания, но эта логика была не подотчетна субъекту действия.  Размышления, строгой аргументации  не было. Решения рождались во всплесках коллективных   эмоций. Однако развитие государства настоятельно требовало и порождало рационально-дискурсивную стратегию  и соответствующего ей исторического субъекта. Зрелые формы демократии качественно отличаются от крестьянского схода. Они структурированы регламентом и процедурой. Они порождают соответствующую систему ценностей и особый парламентский стиль, который блокирует выбросы страстей,   и диктует  обсуждение без утраты самоконтроля. Но, прежде всего, зрелая демократия рождает  культуру рационально-дискурсивного мышления и коммуникации. Эти сущности –  культура   мышления и дискуссии,  культура  парламентского процесса  возникают и  начинают процесс своего развития в античном  полисе.

        Завершая список фундаментальных характеристик греческой античности,  зафиксируем социально-экономическое основание полиса. Вот как звучит  словарное определение данного явления:  "Полис - город-государство, особая форма социально-экономической и политической организации общества, типичная для Древней Греции. Полис представлял собой объединение частных землевладельцев, а также граждан, занимающихся промыслами и ремеслами, которые, будучи полноправными его членами, имели право на собственность"[6].

        Полис создали осознавшие себя солью земли и основой государства   собственники. Собственность - социальный базис личностной автономии. Личность, вычленявшаяся из  системы традиционных связей, оседала в формах частного собственника и опиралась на эту собственность как на предпосылку полноценного гражданства. Здесь права гражданина, гражданское достоинство и обязанности гражданина неразрывно связаны со статусом собственника, с  правами и обязанностями, вытекающими из этого состояния. Государство  существует постольку,  поскольку его создают, поддерживают и воспроизводят граждане-собственники. Как утверждал Джон Локк  "Великой и главной целью объединения людей в                                                                                                                                                                                                 государства   и передача ими себя под власть правительства является сохранение собственности".[7] Собственность объявляется  сущностью, творящей гражданина и  созидающей государство. Эти идеи вошли в сознание гражданина полиса, стали неотъемлемой частью его идентичности.

       Кровная заинтересованность в делах государства, гражданский темперамент, пафос участия в делах  общины, вытекал из  статуса  собственника. Это пролетарию нечего терять, кроме своих цепей. Собственнику  необходимо государство. Государство, защищающее его - собственника  интересы. Собственность созидает политическое сознание с необходимостью. Собственник должен осознать свои интересы. Если этого не произошло, человек потеряет свою собственность. А осознание интересов запускает цепочку преобразований, выталкивающих человека в политическое пространство.

       Обобщая описанные выше характеристики, можно сказать, что гражданин полиса, античный грек был человеком политическим. Он не мыслил себя вне государства, вне политики как неотъемлемой характеристики государственного бытия, и непрестанно воспроизводил  эти сущности в социальных отношениях.

       Феномен античности неисчерпаем. Мы выделили наиболее значимое, возможно, лежащее на поверхности, из того, что видно культурологу  и имеет отношение к проблеме политической субъектности. Сопоставим полученные  нами результаты с российским материалом.

      Что можно сказать о России и русском человеке в аспекте принятия политики, политической активности, готовности исполнять гражданские обязанности,  брать на себя  общественные должности? Как русская культура    соотносится с интенциональной устремленностью античности в публичное пространство? Что можно сказать о русском понимании соотношения этики и  политики?

         Начнем с публичного пространства. Обращаясь к этой теме, мы обнаруживаем Новгородскую республику.   Реальность Новгорода формировала гражданина. Правоспособный горожанин (самостоятельный хозяин) был устремлен   к публичному пространству.  Решение на вече принималось общим криком (предполагалось, единодушно). Как отмечает академик С.Платонов,  для этого была необходима предварительная проработка вопроса. Новгород состоял из нескольких общин - "концов", которые делились на "сотни" и "улицы". Предварительное обсуждение проблематики веча происходило на уровне  улицы. Выборные  "уличанские" старосты несли консолидированное мнение своих жителей к старостам "конецким". Так формировалось консолидированное мнение  "концов". Иными словами, вечу предшествовало  широкое и подробное обсуждение проблемы на низовом уровне. Политическое пространство разворачивалось буквально за воротами усадьбы, на улице. Сохранились свидетельства  жестких столкновений и прямых  баталий на вече, когда новгородскому владыке приходилось разнимать сограждан. За этими сообщениями кроются  и социальные противоречия и проблемы новгородской демократии. Но, прежде всего, они свидетельствуют о гражданском темпераменте новгородцев. Гражданин Новгорода воспринимал политику как свое кровное дело. То же можно сказать и об исполнении общественных должностей. Как правило, этим занимались люди состоятельные.  Общественные обязанности были делом чести и давали право на всеобщее  уважение.  Все это прекрасно; однако, русская история пошла другим путем. 

        За рамками истории  Новгорода и Пскова мы не обнаруживаем устойчивого публичного пространства. Временами - в эпохи системных кризисов  государства, революций, смут  - оно  возникает и в тех или иных формах существует  некоторое время. И тогда социально активная часть общества устремляется в публичное пространство.  Вместе с публичным пространством, возникает и политика. Мы можем зафиксировать три периода: в эпоху  Смуты (1598-1613), между Первой русской революцией и концом Гражданской войны (1904-1921), в эпоху, начинавшуюся в разворачивание Перестройки (1990 - начало 2000-х гг.), относительно которых можно говорить в терминах публичной политики. Но далее, по мере стабилизации жизни и усиления новой власти, эта форма  общественного бытия  рассасывается и исчезает.  Нам видится единственное объяснение этого феномена:  публичная политическая активность оказывается  неким  дополнительным механизмом, который активизируется в эпохи кризисов, позволяет переживать деструкцию и  переводит российский  универсум  в новое устойчивое состояние. Причем в   устойчивом состоянии универсум этот публичного политического  пространства не имеет.

          Было бы упрощением утверждать,  что всякий раз снятие политики или ее затухание заданы только и исключительно властью. Историческая традиция утверждает следующее - принимая власть,  Василий Шуйский  целовал крест на том, что будет править согласно некоторым правилам (на казнит безвинно "не осудя  истинным судом с бояры"). Это была клятва, ограничивающая его власть.   Избрание на престол королевича Владислава сопровождалось написанием составленной боярами  грамоты, в которой  были изложены условия, достаточно жестко ограничивающие Владислава. К моменту избрания Михаила Романова существовали не только страшный опыт тиранической  власти, но  и  прецедент   предварительного условия, ограничивающего власть претендента на престол.  Существует устойчивая историческая  традиция об ограничительной записи,  данной Михаилом Федоровичем при вступлении на престол. Об этом сообщают  русские и зарубежные источники XVII и XVIII веков. Десять лет царь Михаил правил вместе с Земским собором. Иными словами, пару десятков лет  в Московском царстве складывалась традиция ограничения верховной Власти.

      Почему эта традиция не закрепилась? Почему у "верховников", стремившихся в 1730 году ограничить власть  Анны Иоановны, ничего не получилось? Фактическая сторона дела хорошо известна,  но в чем причина,  почему идея ограничения верховной власти  была  отвергнута  дворянством?  Почему  Александр I забыл уроки своего наставника Фридриха-Цесаря Лагарпа  и пошел по пути традиции? Что в окружающей реальности побудило его к этому? Подобные вопросы можно множить и множить. Дело не в частных обстоятельствах каждой из конкретных ситуаций, а в действии системных характеристик отечественной культуры. Обращаясь к подобным ситуациям, мы сталкиваемся с  процессом самоорганизации социокультурного целого, в рамках которого устремления власти совпадают в интенцией значительной,  решающей части населения, добровольно снимающего с себя бремя политической субъектности.

         Разворачивание и сворачивание публичного пространства каждый раз происходит по-своему. Специфика этих процессов задается конкретикой исторической  ситуации. Общим же является следующее: разворачивание  всегда задано кризисом социокультурного универсума, который находит свое выражение в кризисе власти. Импульсы к сворачиванию публичного пространства возникают по мере упрочнения власти, укрепления государства,   налаживания хозяйственной жизни. Причем закрытие публичного пространства  происходит  с двух сторон. Инициатор сворачивания - власть - находит поддержку широких  масс, добровольно снимающих с себя бремя политической субъектности и принимающих такое положение вещей как возвращение к норме. В результате политизированные группы общества остаются в меньшинстве.

         В сатирическом романе И.Ильфа и Е.Петрова "Золотой теленок"  авторы описывают некоторую категорию жителей города Черноморска - "пикейных жилетов". Пикейные жилеты примечательны тем, что проводят свое время в политических прениях, обсуждая  за чашкой кофе  на бульварах  родного города внешнеполитические новости. Причем в результате собеседники единодушно приходят  к  выводу -  Черноморск будет объявлен вольным городом. Под именем Черноморска авторы романа описывают  хорошо знакомую им Одессу. Пикейные жилеты -  объект авторской иронии, смешной  осколок "старого мира". Иронию можно оставить на совести авторов, но объект художественного отображения выбран точно, и описан верно. Одесса -  крупнейший  торговый порт  Империи на Черном море. Пожилые предприниматели самого разного сорта и масштаба  - посредники,  маклеры,  владельцы магазинов, "хлебные агенты, выжившие из ума бухгалтеры и другая шушера" - доживали свою  невеселую старость.  Советская власть отняла  бизнес, разрушила мир, в котором они жили, но она не могла лишить их потребности мыслить и понимать мир. Следить за  политическими и экономическими новостями  и обсуждать их  естественно для делового человека. Старческая болтовня  не представляла  опасности и никому не мешала. "Пикейные жилеты" маркируют  процессы умирания политики как  акта  публичного обсуждения. 

         Прения "пикейных жилетов" ненадолго пережили описанные в романе  события. Сворачивание НЭПа закрыло столовую на месте прославленного кафе "Флорида" и делало свободное обсуждение политических новостей категорически неуместным. Далее наступает эпоха всеобщей безгласности. Люди масштаба академика Вернадского, в прошлом члена ЦК партии кадетов, в тяжкие годы всеобщего молчания все понимали. Свидетельство этого доносят до нас  дневниковые записи ученого. Но мышление отдельного человека не созидает политики, ибо политика принадлежит публичному пространству. В равной степени  политики не было и на пространствах, окормляемых советским Агитпропом.  Симулякр публичности не создает политического пространства. Честный советский  человек воспринимал агитатора примерно так, как его дед или отец воспринимал приходского священника.  Проповеди не обсуждают, а принимают.

         Политика, как род интеллектуальной деятельности, разворачивающейся в публичном пространстве, возрождается в 1960-е годы на кухнях диссидентствующих интеллигентов. В ту пору политика, как акт политически значимого  действия - достояние немногих героев. Политика же, как акт публичного мышления  становится достоянием десятков и сотен тысяч людей. Именно из этого пространства рождается Самиздат и Тамиздат,  возникают первые организации граждан, декларирующих свою политическую субъектность. Разрешенный сверху на следующем витке нашей истории "социалистический плюрализм мнений" мог состояться потому, что ему предшествовали  два десятилетия существования не признаваемого властью, нелегального публичного пространства.

       Разворачивание полуподпольного публичного пространства в последние десятилетия советской истории - выражение общего кризиса системы. Обратимся к процессам сворачивания политического пространства. В эпоху внутрипартийной  борьбы,  особенно остро развернувшейся во второй половине 20-х годов, разнообразная, подвижная в своем составе и  идейных платформах оппозиция, всеми силами стремится сформировать в стране политическую ситуацию и создать публичное пространство. К этому ее подвигала логика политической борьбы.   На аппарат опирался Сталин. Ничего, кроме опоры на массы противопоставить ему партийная оппозиция не могла. Оппозиция навязывала общепартийную дискуссию, "Дискуссионные листки", в которых излагались взгляды оппозиционеров, распространялись по модели  "Самиздата". В активе оппозиции были забастовки, и даже демонстрации (ноябрь 1927 г.). Подчеркнем,  молодое советское общество, не забывшее о нормах политической жизни при капитализме, о независимых профсоюзах, о свободной прессе, раскачивали профессиональные политики и опытные демагоги, люди со стажем подпольной работы, члены партии, имевшие в кругах сочувствующих новой власти высокий авторитет. Лидеры оппозиции не действовали в одиночестве.  Они опирались на  достаточно широкий  низовой актив. Однако  у них ничего не вышло. В России укреплялась новая Власть, а массы выходили из фазы  политической активности.

         Кстати, зададимся вопросом: почему "пикейные жилеты" не вызывали сочувствия, но были смешны массовому  советскому читателю? Что за этим стоит - сатирический талант авторов,  хамская потребность смеяться над слабым и проигравшим, глубинное убеждение в том, что политика - дело зряшное, не стоящее? Ей можно отдаваться  из карьерных соображений, и тогда это можно  понять. Праздный же интерес к политике свидетельствует о неадекватности и потому смешон.

        Следующая характеристика - готовность брать на себя общественные обязанности и участвовать в общественном служении. Данной проблемой специально задавался А.Ахиезер[8]. Выводы, к которым пришел исследователь,  неутешительны. Российская власть не один раз пыталась делегировать вниз  отдельные функции, переложив их на местное самоуправление. Эти процессы прослеживаются, по крайней мере, с эпохи Ивана Грозного (замена "кормлений"  "излюбленными старостами", по существу, вводила земские учреждения). Всякий раз подобные начинания власти рассыпались за отсутствием поддержки снизу. На местах не  находилось людей,  готовых  брать на себя ответственность и исполнять общественные обязанности.

          История  дореформенной  России подтверждает выводы Ахиезера. Что же касается  эпохи Великих реформ и  пореформенной истории, то здесь мы сталкиваемся с иной ситуацией. Уже на уровне обсуждения реформ существенным было участие общества. Реализация реформ происходила силами правительства, но при участии общественности. Частные лица по собственному выбору шли в "мировые посредники", то есть брали на себя нелегкую ношу   разрешения споров и устройства земельных отношений. Формирование  земств задало новый этап активизации общества. По всей стране люди, наделенные гражданским темпераментом,  пошли в земские учреждения. История местного самоуправления  насчитывала более сорока  лет.

            Здесь мы наблюдаем ситуацию,  во многом противоположную тому, на что указывает Ахиезер. Эпоха Александра III (1881-1894) знаменовала собой реакцию и последовательные контрреформы. Земские учреждения негласно рассматривались как сила, посягающая на самодержавную власть. Земское самоуправление было сохранено, хотя функции его ограничивались, а сами земства через назначаемых "земских начальников" ставились под контроль государства.

         В этой ситуации земское самоуправление выжило благодаря нравственной и гражданской позиции той части общества, которая разделяла либеральные ценности, и  поставила своей целью сохранить демократические институты. По принципиальным соображениям земские деятели действовали строго в рамках закона. Они изыскивали любые возможные способы легального противостояния правительственной  политике, словом и делом  утверждали  свои идеалы. Ярким примером этого служит вошедшая в политическую историю России, так называемая "банкетная компания"[9]. Земское движение развивалось, и в самых неблагоприятных условиях брало на себя новые функции (комитеты помощи голодающим в годы массовых неурожаев). Позднее из земства вырастает  русский политический либерализм. С разворачиванием легальной политической жизни известные  земские деятели  становились лидерами партии кадетов. Не следует забывать о том, что в объемном отношении часть российского общества,  затронутого земским движением, была  мала. Но, в абсолютных числах, это была  значительная часть общества. Часть наиболее образованная, социально активная, наделенная гражданским темпераментом и чуждая революционно радикализма. В годы революции и гражданской войны народные массы  смели эту тенденцию исторического развития, но она имела место.

       Земское движение -   не единственный пример общественного движения, порождавшего гражданское общество,  создававшего публичное пространство и несущего в себе потенцию к порождению  пространства политического. Можно было бы вспомнить судебную реформу и перипетии борьбы общества за развитие европейского, состязательного суда, или общественную поддержку  свободной гражданственной прессы, существовавшей в сложных условиях, или борьбу общества за  утверждение и сохранение университетской автономии. Объем модернизированного сектора российского общества во второй половине XIX - начале  XX вв. был крайне мал, что задавалось стадией  модернизации и конкретикой исторической ситуации, но процессы, происходившие в этом секторе, подчинялись общей логике. Утверждение частной собственности и развитие капиталистических отношений  созидало гражданина.

          Разительная, по существу непроходимая  дистанция между античным греком и традиционным россиянином открывается при обращении к проблеме соотношения политического и этического. Русская культура стоит на убеждении о несовместимости политики и этики.  Того, кто обратится с этим вопросом  к  случайной выборке  наших сограждан, ожидают бесчисленные вариации суждения:   "политика - грязное дело".  Идеологические истоки такой установки -  православное прочтение христианской этики. Античный грек выстраивал этику, осмысляя мир окружавшей его реальности. Каковы бы ни были его философские убеждения, он оставался человеком полиса. Христианский богослов, обращавшийся к проблеме формирования этических доктрин,  переживая  мир эсхатологически, отторгал "мир сей" как  погрязшую в грехе и обреченную сущность. Для него источник этического пребывал в  трансцендентном измерении. Естественно, что в этой системе координат политика, трактуемая как сущность, принадлежащая "миру сему", не может не быть аморальной по фундаментальным обстоятельствам. Здесь мы  имеем дело с априорной установкой и любые апелляции к практике - всего лишь рационализации исходной позиции. Традиция профанирования политики,  лишающая ее этического измерения, задана как стадиальными, так и качественными  характеристиками отечественной культуры.

            Перейдем к следующему сюжету. Что можно сказать о таких характеристиках отечественной  культуры  как  интерес к  слову, рассуждению,  полемике? Как на Руси обстоят дела с логикой, риторикой,  философией?

             Рождавший феномен политического грек имел вкус к говорению,  любил и ценил форму и содержание высказывания. Полторы тысячи лет западно-христианский мир осваивает это наследие, прекрасно осознавая ключевой характер культуры мышления и высказывания. С эпохи раннего Средневековья высшая школа в Европе стала школой схоластики. Культура рационально-аналитического мышления и рождающейся из этого мышления дискуссии –  ядро западноевропейской цивилизации.

       По крайней мере, до эпохи Петра I, Московское царство счастливо избегало  всех этих прелестей зрелой цивилизации.   Инок Филофей (XV век)  гордился тем, что риторическим  тонкостям не обучен. В школьных прописях XVII века  читаем: "Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: эллинских борзостей не  текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах"[10].  

          Об отечественной культуре дискуссии в ту пору лучше всего свидетельствует два обстоятельства. В посвященном одному из самых почитаемых в народе святых Николаю Мирликийскому "Николином житии" описывается происходившая на церковном соборе полемика между св. Николаем и Арием. Арий характеризуется в житии как "смрадный козлище", используемые им аргументы  -  как "блядословие арианское", а в ключевой момент дискуссии св. Николай влепил Арию пощечину. Такова была  учительная литература, на которой воспитывалось общество. Практика, выраставшая из этих уроков, соответствовала образцам. По завершении прений о вере  между  староверами и никонианами, происходивших  летом 1682 года в Грановитой плате московского Кремля,  самые яркие расколоучители и, прежде всего, Никита Пустосвят были пойманы и казнены. При этом, так сказать, в назидание, Никита Пустосвят  "главосечен и в блато ввержен псом на снедь".

        Только с появлением классического образования и высшей школы можно говорить о том, что на Москве кто-нибудь, кроме "выезжих" греков или выпускников Киево-Могилянской академии, имеет представление об обсуждаемых нами сущностях[11].  И   лишь во второй половине XIX в.  в России появляется прослойка людей, владеющая навыками строгого мышления и дискуссии. Причем,  в процентном отношении она была ничтожна. В середине 80-х гг. комплект студентов составлял 12600 человек. Остальные 70 миллионов черпали свою премудрость у Филофея и Николая Мирликийского.

      В классической дореволюционной гимназии преподавался курс логики. Заметим, что в советское и постсоветское время логика не удерживается в программе средней школы. Попытка введения курса  в старших классах  после Отечественной войны успехом не увенчалась. В обязательном порядке логика преподается  в высшей школе идеологам  и государственным чиновникам  (госслужба, юристы, священники, замполиты). Восходящая к традиционному универсуму  культура, отторгает этот курс как сущность инородную и разрушительную.

       Массовый российский человек фатально косноязык.  Он не испытывает потребности в совершенствовании  искусства изложения собственных мыслей и чувств.  Его отношение к дискуссии выражает пословица - "Кто спорит, тот говна не стоит". Лет сорок назад словосочетание "дискуссионный клуб" звучало угрожающе (Что это у вас за дискуссионный клуб?). Оно содержало коннотации идеологической, а, возможно даже,  политической неблагонадежности.

        Отечественное отношение к слову выражает клеймо "говорун", звучащее как негативная характеристика. Делом надо заниматься, а не разговоры разговаривать. Косноязыкость средневзвешенного советского  начальника общеизвестна. Постсоветский часто элементарно грамотнее, лучше воспитан, обладает более широкой культурой. Однако потребность и способность к  риторическому высказыванию здесь также  не просматривается.  

         Победа апофатически непостижимого, говорившего притчами и афоризмами,  тривиального и одновременно неисчерпаемого в интерпретациях    Сталина над яркими демагогами из оппозиции, примечательна. Сталин  понимал и   чувствовал   природу   народных масс. А массы чувствовали – он  свой, довербальный, народный. Корявый, с трудом рождающий простейшую фразу, Ельцин, выигрывал у Горбачева по тем же основаниям. Над Черномырдиным смеялись, но смеялись по-доброму. Черномырдинская косноязыкость свидетельствовала близость, а потому  подлинность, рождала теплое чувство.  

          Простонародная косноязыкость далеко не факультативна. Она выражает существенные черты нашей традиционной  культуры. Ее  магический   характер.         Уточним:  косноязыкость совсем  не означает глупости. Косноязыкость маркирует  особый тип личности, выросшей из традиционной культуры и не утратившей связи с дорациональным  континуумом. Личности, склонной к инсайтному постижению, но не способной  выразить свои мысли и чувства по поводу некоторой проблемы в пространстве рационального дискурса. Мы сталкиваемся здесь с органикой, выражающей стадию исторического развития.

          Человек из традиционной среды включается в рациональную культуру лишь в чреде нескольких поколений. Сегодня происхождение человека, выступающего в СМИ  (чаще всего это "начальник"), надежно атрибутируется по одному признаку. Люди из народа в коротком высказывании обязательно повторяют два-три раза одно и то же слово, ключевое в смысловом отношении. Такое повторение грамматически излишне, но необходимо традиционализованному сознанию, которое, выстраивая развернутое высказывание, испытывает потребность опираться на ритмизованные повторения одного и того же слова.

             Отметим, что до сегодняшнего дня уровень рационального мышления в стране критически низок. Логическая культура среднего выпускника столичного вуза располагается в диапазоне от посредственной,  до удручающе низкой. Не менее печальна и картина с культурой дискуссии. На достойном уровне она присутствует  в слое научной, прежде всего академической, элиты, в слое элиты политической, и, пожалуй, элиты бизнеса. Уже творческая элита сплошь и рядом не  умеет  строго мыслить. Что же касается  массового человека и среднего интеллигента, то здесь открывается совершенно удручающая картина. Речь  идет не о позициях.  Речь о логической культуре,  культуре высказывания, этических и логических основаниях полемики. Желающих убедиться в этом, отсылаем к   "чатам" в Интернете.  

           Проблема риторики, место риторической культуры в пространстве  демократии, статус риторики в отечественной реальности рассматривались нами  выше.

           Характеризуя греческую античность, мы выделили отдельно характеристики   культуры, которые  на современном языке можно описать как    культуру  парламентского процесса, внимание к процедуре и способность эффективно действовать в ситуации формализованного взаимодействия, способность использовать процедуру. Все это – сущности важные и необходимые для формирования зрелого политического пространства.

        Обращаясь к названному проблемному полю, сразу вспоминаешь незабываемые  слова спикера Государственной Думы четвертого созыва Бориса  Грызлова: "Парламент – не место для дискуссий". Однако, проблема существенно глубже и не покрывается историческими анекдотами. История  русского парламентаризма до крайности коротка. В этой истории двенадцать лет досоветского  и четырнадцать лет постсоветского периода  разделены восемью десятками лет. Культура парламентского процесса, как и политический профессионализм, нарабатываются поколениями. Разумеется, происходит это при условии, что в  парламенте течет  нормальный политический процесс, и он не превратился в декоративную структуру. Иными словами, обретение политической  культуры – дело времени. Но что можно сказать о  предпосылках такого процесса?

         Обращаясь к проблемам русского характера,  публицисты  черносотенной ориентации фиксируют сходные недостатки, которые с их точки зрения мешают русскому народу противостоять инородцам и, в частности, евреям. В переводе на объективированный язык, речь идет об отсутствии предприимчивости, способности к консолидации, умения использовать благоприятную ситуацию, слабости тактической хватки, неумении успешно работать в конкурентной ситуации, и т.д. К примеру, в изложении А. Байгушева это звучит так - "свойственна нам русская расхлябанность, неумение по-еврейски быть сплоченными и хотя бы не выносить сор из избы"[12]. Автор характеризует многих героев своего мемуарного повествования - "русский тюфяк". Здесь вспоминается история взаимоотношения русских купцов с купцами голландскими, разворачивавшаяся на отечественных просторах в XVII в. В 1614 году царь Михаил Федорович разрешил голландцам торговать не только в Архангельске, но и в прочих городах Московского царства. Вот как описывает последствия этого дореволюционный историк: "Торговля от этого действительно оживилась; в государстве появилось много иностранной серебренной монеты…Но иностранцы забрали в свои руки внутреннюю московскую торговлю и так затеснили русских купцов, что те не переставали горько жаловаться и просить о том, чтобы иностранцев удалили из государства"[13]. Те же сетования на разоряющую русского торговца конкуренцию, но уже в ХХ веке; на этот раз конкуренцию со стороны евреев,  мы находим в письмах М. Меньшикова[14].

       Тот же Меньшиков сетует и негодует в связи с тем, что государство систематически ставит на  важные должности немцев, евреев, поляков и других "инородцев". На наш взгляд здесь мы сталкиваемся со стадиальными характеристиками российского общества. Понятно, что русский купец XVII в. вчистую проигрывал голландцу. За спиной у этого голландца стоял опыт раннебуржуазного предпринимателя. В этом отношении Россия ничем не отличалась от Османской империи, в которой вчерашние кочевники - тюрки отдавали  предприимчивым  представителям народов, прошедших через государство и цивилизацию – грекам, армянам, генуэзцам, евреям – административные, финансовые, коммерческие, инженерно-технические функции (архитектура, строительство, флот), осуществляя общий надзор и оставляя за собой командные высоты. Та же картина складывалась и в сфере предпринимательской деятельности, где  человек второго сорта – грек-фанариот  теснил природного турка.

         Иногда в  литературе встречается словосочетание "политический рынок". Это – более, чем метафора. Политическое и парламентское пространство  структурно близки модели рыночной экономики. Можно говорить об общности базовых навыков,  моделей поведения, характеристик сознания, общности  типа менеджмента. На данном пространстве средний россиянин проигрывает представителям народов, которые существенно раньше вписались в историю  классового общества, товарно-денежные отношения,   зрелое государство.

         Упомянутый нами Байгушев пишет: "Вообще партийные собрания были самой удобной формой для еврейского самоутверждения, словно … созданного для манипулирования общественным  мнением. Убежден, что оно родилось и оформилось … по апробированной веками схеме Кагала"[15] (автор имеет в виду кагальное самоуправление).  Иными словами, автор утверждает, что в общем случае русские проигрывают евреям в искусстве инструментального использования демократической процедуры. Мы обращаемся к господину Байгушеву не от хорошей жизни. Однако, публицисты и политические мыслители из другого лагеря, либо в силу заблокированности видения, либо в силу ценностных барьеров, обходят проблему,  которую видели славянофилы во второй половине XIX в., идеологи "Черной сотни" в начале ХХ века и их идейные наследники в начале века XXI. Лишенные интеллигентски-западнических установок, они не считают нужным замалчивать эти обстоятельства. По существу проблемы заметим:  если наблюдения г. Байгушева справедливы и выражают некоторую статистически удостовериваемую закономерность, то,  по нашему разумению, дело здесь не в традиции Кагала, а в  том, что евреи на пару тысяч лет старше, а потому неизмеримо более вписаны в исторический процесс, нежели русские, характеризуются  более рационализированным сознанием и  легче осваивают арсенал методов  преследования своих интересов, заложенный в механизмах партийной демократии.  К этому надо прибавить этническую консолидацию,  отсутствующую в русской среде.

          Завершая данный исследовательский сюжет, повторим: освоение  искусства эффективного использования политических механизмов и технологий, при условии  рационализации сознания  и желания  освоить эту премудрость – дело времени. За последние десять лет в России сформировалось профессиональное сообщество политтехнологов. В терминологии привлекаемых нами авторов в этом сообществе представлены инородцы, полукровки и собственно русские. Так вот, чисто русские политтехнологи никак  не уступают своим коллегам ни широтой арсенала используемых средств и методов, ни  изощренностью, ни бессовестностью.

          Обратимся к философии. Некоторые историки отечественной культуры склонны отодвигать момент возникновения философии в России  вглубь веков. На наш взгляд, если понимать под философией не отдельные  идеи и суждения, встречающиеся в апологетической,  нравоучительной и другой литературе, а  систематизированный, понятийно разработанный дискурс, лежащий в проблемном пространстве философии и соответствующий  характеристикам этого рода интеллектуальной деятельности, то о попытках самостоятельного философствования можно говорить не ранее второй  половины XVIII века, а о философии в собственном смысле  слова со второй половины века XIX. Что, собственно, закономерно: в то же время в России рождается литература и искусство мирового уровня. И литература, и искусство, и философия  свидетельствуют о вычленении автономной личности как статистически значимого, заметного персонажа. Отсюда с необходимостью вытекала политическая активизация  общества.

         Заметим,  после того, как автономная личность потерпела поражение в политических битвах,  свободное философствование на российских просторах умирает.  На смену ему надолго приходит  марксистко-ленинское богословие. И лишь с 60-х годов мучительно и постепенно из марксистского кокона возрождается философская мысль, рождаются собственно философы, хотя бы и марксисты (такие, как  Ильенко). Автономная личность  возникала заново и формировала среду своего естественного существования. 

       Следующая проблема - статус частной собственности и собственника в отечественной культуре. Об этом можно говорить долго и развернуто. Ограничимся тезисом - частной собственности как всеобщего права, как краеугольного социального установления, зафиксированного в законе, освященного  традицией и наделенного нравственной санкцией, в России не было никогда. И в глазах власти, и в глазах народа, собственность и   собственник были попущением. Реалиями погрязшего в грехе, поправшего должное "мира сего". Сущностью, которой нет места в эсхатологической перспективе. Перечисленные установки  задавали самосознание и самочувствие собственника, и это обстоятельство имеет   самое прямое отношение к предмету нашего исследования.

            Когда мы говорили об античном собственнике, речь шла о собственнике гордом, исполненном достоинства.  Патриархальный русский купец  40-х годов XIX века  кланялся каждому дворянскому околышу,  нес подаяния чиновнику, а по праздничным дням особо одаривал градоначальника. Такая социально-психологическая диспозиция политической субъектности не порождает. В данном отношении, помещик  или вышедший  в состоятельные люди  чиновник   также не в счет. Здесь собственность очевидным образом вырастала из прикосновенности к Власти. И после указа "О вольности дворянства"  русский помещик гордился тем, что поместье было дано его предкам за службу Царю и Отечеству.

         Осознающий себя солью земли протобуржуазный собственник конституировал собой Псковскую и Новгородскую республики, но проиграл  и исчезает как исторический персонаж на рубеже XV-XVI веков. Исполненный чувства собственного достоинства буржуазный собственник появляется в пореформенной России. По своей природе, он не мог довольствоваться  отпущенной ему ролью объекта политики властей и порождал импульсы к коренному  изменению ситуации.  Однако  история распорядилась иначе.

       В Греции частная собственность созидает государство. В России, обустраивая государство, власть учреждает институт держания и создает слой распорядителей имущества, переданного в частные руки. Формально данная категория подданных может называться собственниками. Как мы знаем, это ничего не меняет. Живущие в России зрелые собственники должны отчетливо осознавать: либо частная собственность трансформирует традиционную культуру России, либо эта культура в очередной раз уничтожит не только чуждый, но смертельный для нее институт частной собственности.

         Поведем итоги: обращаясь к греческой античности, мы выделили характеристики культуры, социальных отношений, ментальности   необходимые  для формирования широкого политического пространства. Впервые в истории человечества эти факторы сошлись в античную эпоху и породили полисную демократию. В русской реальности описанные сущности либо отсутствуют, либо привнесены сравнительно недавно в ходе модернизации, либо присутствовали исходно, но были подавлены, а победившая их тенденция задала  системообразующие характеристики  России.  

        С другой стороны, последние два века отечественной истории демонстрируют нарастание тенденции к закреплению и утверждению характеристик социокультурной реальности, заданных модернизацией и восходящих исторически к моделям  греческой античности, и отступление тенденций, побеждавших   в XIII - XVI вв., а затем уверенно доминировавших вплоть до середины XVIII века.

         Наше сопоставление нуждается в оговорках. Разумеется, античная реальность была многолика и внутренне противоречива. Как и всякие стихи,  демократия вырастала из сора. Граждане полиса конституировались как господствующий класс. Одной из основ полиса было  рабовладение. Помимо рабов в полисе жили лично свободные люди, облагавшиеся налогами, но не являвшиеся гражданами. Рядом с Афинами, Коринфом или Милетом, где доминировала демократия, опиравшаяся на средние слои городских собственников,  существовала  милитаристская  Спарта, в которой власть немногочисленных граждан над бесправными илотами держалась на жестком насилии.  Устойчивость демократических институтов разъедалась социальными противоречиями. Демократия далеко не всегда успешно конкурировала с аристократией, олигархией или тиранией и т. д. Тем не менее, античная демократия стала прорывом в новое историческое качество, которое развивается и совершенствуется последние тысячелетия. А потому анализ оснований  демократического жизнеустройства важен и существенен.

 

         Завершая, скажем несколько слов об истории. Расцвет античной  демократии  был кратким. Вслед за "золотым веком" Перикла наступает кризис полиса. Инверсия, которую пережили греки, поучительна. Она разворачивается в эпоху эллинизма, когда объективные обстоятельства социокультурной и  политической эволюции  начинают  отваживать греков от участия в политике.  В теле императорского Рима греки (grecule - то есть "гречишки", граждане второго сорта) все более становятся индифферентны к политике, которую реализовывали их завоеватели[16].  Но, далее наступает византийская эпоха. В Византии греки и греческая культура доминируют. Император освящается церковью,  однако, династий не счесть. Восстания колебали трон и сбрасывали императоров. Императоры  поставлялись армией, а армия - самый массовый институт византийского государства. Периодически восставали города.  Ситуация, когда два претендента на престол, поддерживаемые частью армии и отдельными территориями, борются между собой,  была  распространена.  Это - поставление своего кесаря. Здесь мы сталкиваемся с осознанной   субъектностью участников  гражданского противоборства.

        Далее на протяжении всей истории Византию сотрясают волны идеологических баталий. Борьба вокруг Символа веры окрашивает собой первые века византийской истории.   Зрелый период дал целый век Иконоборчества. Иконоборчество - эпоха полноценной  гражданской войны, в которой часть общества восстает против центральной власти, признавая ее еретической. Закат Византии происходит на фоне идеологических битв вокруг Флорентийской унии.

        В России со всеми этими перипетиями можно сопоставить религиозный  Раскол и полемику нестяжателей с иосифлянами. Мы не упоминаем такие  сравнительно частные явления как еретиков-павликан, которые  смогли создать  в Малой Азии (то есть, в самом центре Византии) собственное государство,    грабившее византийские территории[17]. Массовый византиец на всем протяжении истории своего общества во весь голос высказывался по вопросам веры  и отстаивал свои убеждения вплоть до вооруженной борьбы.

         Наконец не забудем и о том, что византийские императоры веками поставлялись на царство на Ипподроме. Лишь к концу VII века разрабатывается  церковный ритуал, и императора венчают на царство в Святой Софии. Символика  проставления на царство на Ипподроме очевидна. Императора ставит  (принимает в этом качестве, утверждает) народ Ромейской державы.

           Обобщая, можно сказать, что из универсума греческой культуры политическая субъектность изживалась медленно и угасала постепенно. Десубъективация перемежалась периодическими всплесками политической активности. В Средневековьи примат  субъектности перетекал из политического пространства в пространство религиозно-доктринальное, и там раскрывался мощно и эффективно. Сформировавший однажды как человек политический, грек сохранял эту  сущностную характеристику  на всем протяжении истории от Античности,  вплоть до эпохи османского владычества.       

 

 

 

[1] С.А.Иванов Блаженные похабы. Культурная история юродства. М., 2005. С.33.

[2] А.И.Клибанов. Духовная культура  Средневековой Руси. М., 1994. С.209.

[3] Подробнее см: А.А.Пелипенко, И.Г.Яковенко. Культура как система. М., 1998.

[4] Блудов Д.Н. Письма к Корфу 1839.//Е.В.Долгих К проблеме менталитета российской административной элиты первой половины XIX века. М., 2006. С.55.

[5] Нам представляется, что Троцкий с Бухариным понимали это не хуже Сталина. Они ошибались в оценке этапа. Деятели оппозиции  видели себя внутри  Революции, а Сталин осознавал, что наступает  эпоха Термидора.  Он его и возглавил.

[6]  Полис. Словарная статья.// Словарь античности. Пер. с немецкого. М., 1989. С.445.

[7] Локк Дж. Послание о веротерпимости.//Локк. Дж. Соч.; В 3 т. М. Мысль 1985-1988. Т.3. С.94.

[8]  См: А.Ахиезер.  Упом. соч.

[9] "Банкетная компания" - серия торжественных собраний земских деятелей по всей России, посвященная 40 летнему юбилею Великих реформ.  Формальных оснований запретить эти мероприятия правительство не имело. Запрет был бы событием скандальным, чреватым серьезными политическим издержками. Чествуя Царя-реформатора, земцы пропагандировали либеральные и демократические ценности, лежащие в основании земского движения.

[10]  В.О.Ключевский. Сочинения. Т.3, С. 296.

[11] Первые "риторики" (учебные пособия, охватывавшие проблемы культуры письма и культуры речи) появляются во второй половине XVII века. Они адресованы крайне узкому кругу и подчинены задачам государственного управления. Впервые курс логики был читан Стефаном Яворским в Киеве в 1701 году. Далее логика утверждается как обязательная дисциплина в курсах духовных академий.

[12] А. Байгушев. Русский орден внутри КПСС.  М., 2005.  С.345.

[13] Акад. С. Ф.Платонов. Учебник русской истории. СПб., 2001. С.173.

[14] См: М.О.Меньшиков. Письма к русской нации. М., 2000.

[15] Байгушев. Упом. соч. С.227.

[16] Так были индифферентны к советской политике прибалты.

[17] Было разгромлено императором Василием I Македонянином.