Великие жены Судейкина Ольга и Вера
Опубликовано 2022-12-10 15:00 , обновлено 2022-12-10 23:25
1. Заставлять работать художника хотя бы палкой.
2. Любить его работы не меньше самого художника.
3. Каждому порыву работы идти навстречу, зажигаться его новыми замыслами.
4. Держать в порядке работы, рисунки, наброски, карикатуры. Знать каждую работу, ее замысел, значение.
5. Относиться к новым работам как к неожиданным подаркам.
6. Уметь смотреть картину часами.
7. Быть физически идеалом, а потому быть его вечной моделью».
Вера Судейкина-Стравинская
Olga Glebova-Sudeikina
ДВЕ ЖИЗНИ, ДВЕ ЭПОХИ, ДВА ПОРТРЕТА. (2)
Актриса театра Веры Комиссаржевской, поэтесса – переводчик, декламатор, балерина, художник по фарфору…И вот, из маскарадно – бальной пляски
Мы выведем на свет черты Псише.
Иль Коломбины, дамы с длинным шарфом..
Из неоконченного автором стихотворения.
С. М.
Когда первая красавица Петербурга, Ольга Судейкина, муза Георгия Иванова, Анны Ахматовы, Федора Сологуба вышла замуж, то казалось, что счастью не будет конца. Ради любви она даже бросила блестящую карьеру. Не знала еще тогда, чем отплатит муж.
"Ольга Глебова-Судейкина была петербурженкой, но современникам она казалась созданием нездешним, неземным, сотканным из перламутровых облаков Боттичелли и явившимся в Россию «ниоткуда»:
Ты в Россию пришла ниоткуда,
О мое, петербургское чудо,
Коломбина десятых годов, – писала ей Ахматова.Красавица, как полотно Брюллова.
Такие женщины живут в романах,
Встречаются они и на экране...
За них свершают кражи, преступленья,
Подкарауливают их кареты
И отравляются на чердаках.Это другой воспеватель Ольгиной красоты, поэт Михаил Кузмин. Кузмин в отличие от Ахматовой от Ольги много натерпелся и оттого, вероятно, подобрал к ее красоте иные рифмы: кража, преступление, суицид. Нет, не из облаков, не «из ниоткуда»: цейлонская бабочка Ольга выпорхнула из особенного, только Петербургу свойственного тумана, из его электричества, пьяного говора, из его респектабельности и желтого пара петербургской зимы. Откуда же еще ей было взяться, музе декадентов, петербургской Афродите, Коломбине лунных годов?
Счастливое замужество
В 1907 году актриса театра Комиссаржевской Ольга Глебова и скандальный художник Сергей Судейкин повенчались. Это был брак по страстной любви: какой там театр! Влюбившись, Ольга уехала с Сергеем в Москву, пропустила спектакль, и Комиссаржевская тут же уволила ее из труппы – измена театру не прощалась. Два года Ольга не выходила на сцену, но ей уже было все равно, любовь к Сергею открыла ей новые двери, как будто кто-то взмахнул волшебной палочкой, крикнул «Судейкин!», и весь мир расцветился новыми огнями. «Мне кажется, я могла бы просидеть десять лет в одном кресле с Сергеем», – говорила Ольга. Если измерять силу чувств их влиянием на судьбу, то Ольга любила Сергея всю жизнь, в ней так никогда не зарастет ни нанесенная им рана, ни те артистические и художнические способности, которые Сергей в ней возбудил.
Знаменитый танец Ольги в "Бродячей собаке"В петербургском кругу никто не сомневался: это Судейкин придумал Ольгу – «петербургскую куклу, актерку, коломбину десятых годов». Он придумывал для «куклы Оли» наряды, созданный им гардероб ничем не походил на платья для кофе, театра и прогулки, а Ольгины переодевания и близко не напоминали частую смену туалетов, столь свойственную новобрачным. Это было не банальное мужское желание приодеть свою вторую половину, а феерическое сотворчество художника и модели. Даже Врубелю, придумывавшему костюмы для своей жены актрисы Забелы-Врубель, с ним было не тягаться.
Ольга появлялась на публике то в воздушных платьях в стиле 1830-х годов, экстравагантных, театральных, то поражала голубым манто, отороченным лебяжьим пухом–особый шик на грани безвкусицы, то надевала платье из белого и розового тюля, усеянное большими гранатового цвета бабочками с жемчужными усиками – событие новогодней петербургской ночи 1910 года. Ее платья были неповторимы, как и сама модель. Ольге подражали, но на других тюль смотрелся бедно, аппликации – вульгарно, манто – вызывающе. Петербургские модные ателье приглашали Ольгу рекламировать их платья, и она снялась для нескольких открыток, став одной из первых профессиональных манекенщиц в России.
На панно "Моя жизнь " Судейкин изобразил стоящую Ольгу вместе с новой любовницей Верой, лежащей к зрителю спиной
Судейкины жили неподалеку от театрального домика, у Летнего сада. Через год после свадьбы Сергей объявил Ольге о своем охлаждении, союз взаимных вдохновений еще сохранялся, но брак мужчины и женщины рушился. Актриса Ольга Арбенина, знавшая Судейкиных, часто бывала в их квартире: симпатично, весело, и тут же оговорка – у четы Судейкиных дикие скандалы, ревность. Сергей, как-то обмотав вокруг руки Ольгину косу, вышвырнул жену за порог. А Ольга, увидев Сергея с другой, догнала извозчика, вскочила на подножку и избила Судейкина зонтиком. Душа у Сергея тонкая, чувствительная, но непривязчивая, ленивая, не любящая сосредоточиваться, углубляться, и оттого нуждавшаяся в постоянной смене ощущений. Очень скоро их союз стал многоугольным: Судейкин – Ольга – Михаил Кузмин – Всеволод Князев. Семейный домик рухнул и выстроился в новой причудливой геометрии.
Петербургская чертовня
Они просто не могли не притянуться друг к другу, Кузмин и Судейкин, Михаил и Сергей, поэт и художник, два «петербургских Уайльда». Их интересовал один мир: XVIII век, маркизы, мушки, изысканные темы, прекрасная ясность. Для обоих искусство – сладкая музыка, но в ней есть яд. Ольгой Кузмин всегда восхищался, предлагал ей роли в своих пьесах, она исполняла его стихи со сцены. Ольга часто играла мальчиковые и детские роли, в «Вечной сказке» Пшибышевского она играла мальчика-пажа, непосредственног
о, прелестного, и это не могло не взволновать «русского маркиза». О близких отношениях Кузмина и Судейкина Ольга узнала из дневника Сергея. Как это непристойно – читать чужие дневники и письма! Но Сергей не чужой, он свой. Свой – иное дело, у своего какие тайны? Ольга думала, что Кузмин делит с ними квартиру, а оказалось – супружеское ложе. Настояла, чтобы Михаил немедленно съехал. Не так она будет принимать последующие любовные треугольники – спокойней, отчужденней, но тут первая боль и первая рана, и она привела к драме.
Новый треугольник
Следующей любовью Кузмина станет Всеволод Князев – его протеже, они сожительствовали
, готовили совместный сборник стихов «Пример влюбленным. Стихи для немногих», вместе совершали долгое «плавание – путешествие» (так нежные мужские отношения именовались на языке петербургских эстетов). Но, как и в истории с Судейкиным, Кузмину помешала Ольга. Помня свое оскорбление, она решила отомстить бывшему любовнику мужа: увела у него двадцатилетнего и не слишком искушенного мальчика. Вполне возможно, что она мстила Кузмину за вторжение в ее брак. Или же Ольга просто снисходила к Всеволоду, отдаваясь ему на кузминских диванах? А он «целовал врата Дамаска, врата с щитом, увитым в мех» (еще один эвфемизм из эротического лексикона тех лет) и забрасывал ее стихами. Какие чувства двигали Ольгой, мы не знаем, своей версии событий она не оставила, но очевидно, что из-за ее вмешательства распался союз Кузмин–Князев. В итоге Князев остался один: с Кузминым – все, но и Ольга отстранилась, начала им откровенно пренебрегать, добавилась какая-то запутанная история с женщиной легкого поведения, и все закончилось выстрелом.
Молоденький драгунский офицер Всеволод застрелился из-за Ольги у себя на лестнице. Эта жертва косвенным образом подтвердила неоспоримость Ольгиной красоты: прелесть, унесшая чью-то жизнь, снимает все сомнения в ее совершенстве. Рассказывали, что мать Всеволода на похоронах подняла лицо на Ольгу, сказав: «Бог покарает тех, кто заставил его страдать». В «Поэме без героя», написанной по мотивам этой трагедии, главные темы – вина, совесть, память, но это уже 30 лет спустя, после того, как по опустевшим петербургским улицам пронеслась адская арлекинада 1913 года. Ахматова выгораживала подругу, всю ответственность за самоубийство Князева возлагая на Кузмина. Эту версию Анна Андреевна, испытывавшая сильную женскую неприязнь к Кузмину, хотела закрепить в сознании потомков. Но на деле все обстояло иначе, да и не будь Кузмина с его книгой «Форель разбивает лед» «Поэма без героя» вряд ли была бы написана.
Князев выстрелил в себя в 1913-м – звездном для Ольги и людей ее круга году, – смерть его восприняли как продолжение взвинченной арлекиниады, которая шла вокруг Ольги Афанасьевны. В гибели мальчика с простреленным виском чудилось что-то карнавальное: смерть – это только кукла в белом саване, проделка лицедеев. Придет трезвый день, разгонит химеры, и ужасы уйдут кольцом под потолок. Всеволод был первым среди погибших мальчиков: через год началась война, а заодно и «настоящий некалендарный ХХ век», и уже не одного, а тысячи глупо убитых мальчиков окунут в вечный покой. В смерть тогда поверится по-настоящему, кровью запахнет только кровь, и не случайно после похорон Блока в 1921 году Ахматова и Судейкина будут искать могилу Всеволода на Смоленском кладбище: «Кажется, где-то здесь у стены». И не найдут. О чем они будут говорить тогда? О невозвратности? О том, что эти семь лет – целая вечность потерь, революций, утрат? А может, о том, что с Всеволода все началось, все эти драмы пошли лавиной..."
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: « ДАМА С ПТИЦАМИ».
По приезде во Францию все складывалось не так уж гладко: некоторое время Ольга металась в поисках квартиры, меняя один адрес за другим. Пять лет она прожила в маленькой гостинице «Претти», где и основала свой первый «Русский Парижский клуб» - домашние вечера и встречи со знакомыми. Справляться с тяготами быта, обживаться в новом гнезде ей помогали Тамара Персиц и Артур Лурье, старый друг и бывший возлюбленный. Ольга сохранила все свое природное обаяние, и удивительную изысканность манер во всем, до мелочей, вплоть до того, как она разливала чай.
Она умела делать многое, украсить любой, самый скромный быт простым удивительным, солнечным чудом:: сплести коврик из простых ниток, сварить шоколадный мусс из остатков сладкой плитки, блеклую старую чайную чашку раскрасить яркими цветами. Ее любили и к ней тянулись – безотчетно, очарованно, трепетно…
Через пять лет, в 1929 году Ольга переселилась с подругой – француженкой из отеля на улице Амели, на улицу Сиври, в районе Отей, а в начале войны перебралась на площадь у Ворот Сен- Клу, где и обитала в маленькой комнате на восьмом этаже до самой бомбардировки Парижа в 1943 году, когда квартира была разрушена… Как жила бывшая «кукольная фея», «Коломбина Петербурга», чаровница – актриса? До нас дошли лишь самые скупые сведения о ее бытии в Париже в первое время после приезда. Она зарабатывала тем, что неустанно изготовляла фарфоровые статуэтки, посуду, кукол и бисерные вышивки на заказ. В артистичном Париже до войны очень ценили изящные вещи.
Довольно часто такие заказы бывали крупными, что обеспечивало весьма сносную жизнь и возможность встречаться с друзьями и даже.. «погружаться» в недолгие романы и легкий флирт.
Но, справедливости ради, надо сказать, что там, в Париже Ольга пережила еще раз очень глубоко очередной акт своей семейной драмы. В сущности, Сергей Судейкин был единственным человеком, которого она никак не могла забыть до конца, потому что любила. Глубоко, искренне. Но еще в Берлине до нее дошли слухи, что муж ее «женился» вторично, не получив от нее развода. Элиан Мок – Бикер пишет: «Она пригрозила, что разоблачит его как двоеженца, и даже представила в префектуру полиции свидетельство об их браке. Благодаря вмешательству Сорина, скандал удалось предотвратить.»
Началась тягостная процедура развода, но Ольга будто умышленно задерживала дело. Корысти ли ради, - чтобы попытаться получить денежное возмещение? Или глубокая обида заставляла ее тянуть с окончанием процесса?» Никто теперь не может сказать что либо определенное, ибо в отношениях двоих всегда существует что то непонятное, неясное для посторонних, как бы «правда каждого».. Правда Сергея Судейкина была в том, что он хотел забыть бывшую жену. Когда художник Николай Милиоти, бывший шафером на его свадьбе с Ольгой написал Сергею, что Олечка больна и почти при смерти, то Сергей ответил печальными и одновременно сухими строчками: «Не говорите мне больше об Ольге, я этого не вынесу».. Но крест на могиле бывшей жены был поставлен его усилиями, с помощью друзей. На мраморе белого креста уцелела надпись, могила сохранилась….Сохранилась хоть какая – то частичка бытия Ольги.. Неисповедидимы пути любви… Однако вернемся к образу «Дамы с птицами» ..Как он возник, этот странный, очаровательный, непонятный образ - с сумасшедшинкой, изюминкой? Обратимся к истокам мифа.
В светлой комнате Ольги на площади у ворот Сен - Клу был маленький балкон. Мебели было в комнате совсем мало: днем диван заменял стулья. Зато комнатку наполняло множество открытых клеток (одна из них огромная), и всюду порхало, чирикало множество птиц всевозможной расцветки. Комната и сама походила на гигантскую клетку, во всяком случае гораздо больше, чем на "могилку", как назвал ее Игорь Северянин в стихотворении 1931 года, посвященном Ольге Судейкиной: в нем были такие строки:..В миллионном городе совсем одна:
Душа хоть чья-нибудь так нужна.
Ну вот, завела много певчих птиц, -
Былых ослепительней небылиц, -
Серых, желтых и синих - всех
Из далеких стран из чудесных тех,
Где людей не бросает судьба в дома,
В которых сойти нипочем с ума…
Париж, 12 февраля 1931 г.
В квартале у площади Ворот Сен -Клу Ольгу Судейкину знали именно под прозвищем "La Dame aux оiseauх" - "Дама с птицами". Слишком много «ослепительных, пернатых небылиц» было вокруг нее….
Чтобы найти истоки ее привязанности к птицам, надо вернуться к 1924 году, когда Ольга только приехала в Париж и поселилась в отеле "Претти".
Как-то раз Тамара Персиц, уезжая отдыхать, доверила ей клетку с птицами и попросила присмотреть за ними. Ольга открывала клетку и выпускала птиц полетать по комнате, не в силах видеть их сидящими взаперти целый день. Иногда они вылетали в окно. Тогда Ольга поспешно сбегала с лестницы и пыталась их поймать. Мало-помалу постояльцы гостиницы и полицейские из комиссариата полиции, расположенного по соседству, перестали удивляться при виде очаровательной молодой женщины, в любое время дня и ночи, порою в одном пеньюаре, выбегавшей на улицу в поисках своих маленьких подопечных. Ольга так к ним привязалась, что Тамара, по возвращении, не посмела забрать у подруги клетку. Позже Ольге подарили еще несколько птиц. Но все они были только "дозорными" крылатого войска, которое постепенно завладело всей жизнью артистки.
Для Ольги Судейкиной, разлученной с родиной и с близкими ей людьми, первые месяцы жизни у площади Ворот Сен - Клу были очень тяжелы2. Она чувствовала себя всеми покинутой, жила лишь продажей своих статуэток, кукол и картин (да и это случалось не часто). 4.
Как-то раз Ольга пешком возвращалась домой от одного коллекционера, устроившего ей крупный заказ. Проходя по набережной Межиссери, она остановилась перед витриной магазина, торговавшего птицами. Это было восхитительное зрелище! Все вырученные деньги истратила она в тот день на клетку, полную разноцветных птиц, и, вернувшись домой с этой пестрой, верещавшей добычей, торжественно заявила своей подруге и соседке госпоже Арлес-Дюфур, что теперь ее жизнь изменится и отныне обретет смысл. "Люди больше во мне не нуждаются, - сказала она. - Я займусь птицами".
Ее потребность в любви и самоотверженности перешла на эти маленькие существа, которые летали, танцевали и пели, как она сама. Ведь разве не играла она когда-то Соловья в "Шантеклере" Э. Ростана?
Любовь к птицам, заботы о них спасли, быть может, Ольгу Судейкину от депрессии. Птицы, единственные свидетели ее последних лет, стали неотъемлемой частью всего, что окружало ее, и от них временами зависело ее душевное состояние и уклад жизни. Она наделяла их душой и чувствами. Как рассказывают, у птиц были свои симпатии и антипатии. Горлица, например, принималась клевать художника Н. Милиоти, который, не одобряя подобной фамильярности, в конце концов попросил Ольгу сделать выбор между ним и птицей. Дрозд, по прозвищу Мерлишон, прятался, как только в комнату входил кто-нибудь из гостей.
Что же до Артура Лурье, то однажды, с изумлением обнаружив в клетке изображение святого Франциска Ассизского, он стал укорять Ольгу в недостатке уважения к великому святому, портрет которого она поместила "среди этой живности". Ольга рассердилась и с негодованием выставила Лурье за дверь. Этот случай, по рассказам, чуть было их не поссорил.
Сколько всего птиц было у Ольги Судейкиной, сказать трудно. Ее друзья называют разные цифры: от сорока шести до ста, но единодушно признают, что их было множество, всех цветов и размеров: от парижского воробья до самых экзотических видов.
Большую часть дня Ольга проводила в хлопотах о них: чистила клетки, лечила больных, как-то спасла птицу со сломанной лапкой, смастерив для нее шину из спички. У Ольги установился с ними некий общий язык, взаимопонимание. Она звала их по именам, подолгу с ними разговаривала, утверждая, что они все понимают. Ни один из гостей Ольги не мог забыть шума - писка, щебета, воркованья, хлопанья крыльев, - оглушавшего при входе в комнату - вольер, в центре которой на низком диване восседала, как королева, сама хозяйка с огромными светлыми глазами.
В теплые дни, случалось, в окно залетали птицы с улицы, чтобы поприветствовать ручных сородичей, порхавших по комнате.
Каждый вечер Ольга "охотилась" за своими пернатыми постояльцами, преследуя беглецов и забираясь под мебель, где те прятались, совсем по-детски оттягивая минуту, когда наступает пора отправляться спать. Она запирала их на ночь в клетки, и как только наступал "комендантский час", зажигала лишь маленький ночник, чтобы не мешать птицам.
По рассказам, именно птицы подтолкнули Ольгу к решению оставить "живопись кистью" и приняться за "живопись иглой".
Как-то Ольга писала маслом картину, вдруг какой-то птенец, как говорится, «проявил непочтительность» к палитре. Художница усмотрела в этом некий знак и решила оставить кисти и тюбики с краской. И изобрела - или воскресила - особую технику вышивки с аппликацией, в которой создавала картины, похожие на мозаики из крохотных кусочков материи: тафты, парчи, прозрачного муслина - расшитых шелковой, золотой или серебряной нитью. Новое увлечение Судейкиной имело свое преимущество для птиц: они часто утаскивали обрывки тканей и утепляли ими гнезда.
Кроме эпизода с птенцом перемены в творчестве Судейкиной связывают вот с каким случаем.
Вскоре после приезда в Париж, оставшись почти без средств, даже без денег на еду, Ольга решилась пересечь весь город, чтобы предложить коллекционеру свою скульптурную работу, статуэтку Богородицы. Она загадала: если попытка увенчается успехом, она посвятит свое искусство Пресвятой Деве и впредь будет работать в основном с религиозными сюжетами.
Коллекционер купил статуэтку по довольно высокой цене, художница же осталась верна своему обещанию. С этого дня у нее преобладают темы Благовещения, Успения, образы Богоматери, Святых... К светским сюжетам обращалась реже. Савелий Сорин, закончив портрет герцогини Йоркской, будущей английской королевы Елизаветы, заказал художнице вышить его на диванной подушке. Ольга выполнила заказ. После успешного эксперимента Сорин просил ее делать подобные "подушки-портреты" для богатых американцев. Но она отказалась.
Из-за птиц Ольга неохотно покидала дом, не решаясь оставлять их одних. В один год она даже не поехала отдыхать, так как у ее подопечных вылупилось сразу много птенцов. Несколько раз она отправлялась на лето к знакомым, которые жили неподалеку от Парижа и предоставляли целую ригу для ее маленьких друзей. Она приезжала туда на такси, нагруженном клетками. Природа, деревья, цветы пьянили ее. "Это Эдем", - говорила она про сад, и, любуясь абрикосовым деревцем, называла его «райским».
С птицами она не рассталась и в годы войны. В ту пору артистка очень нуждалась: ее подруга и соседка Людмила Замятина, вдова Евгения Замятина, рассказывала, что как-то встретила ее подбирающей окурки с тротуара. Чтобы прокормить свою крылатую ватагу, Ольга терпела лишения. Она тратила маленький заработок или пособие, которое получала, на зерно, ценившееся на вес золота, на гонорар ветеринарам. К счастью, ей помогали друзья. Среди них - Тамара Персиц. Не будь Тамары, говорила Ольга, я умерла бы с голоду.
Зная за собой слабость к птицам и боясь, как бы ее не стали за это презирать, она оправдывалась: "Я должна была бы делать добро людям, но я бедна, больна, и потому я забочусь о птицах".
В самом деле, здоровье Ольги оставляло желать лучшего - и все более ухудшалось... Еще в 1924 году в Ленинграде, как раз незадолго да отъезда, у нее обнаружилось воспаление почек. Уже в Париже, в 1941-м произошел серьезный рецидив. Она очень страдала, пока лечащий врач не направил ее к одному "гениальному хирургу", который продлил ей жизнь на три года, как она говорила сама в ноябре 1944 года за несколько месяцев до смерти.
Пока Ольга лежала в больнице Кошен, за птицами присматривали две ее соседки. Вернувшись из больницы, едва придя в себя, она снова стала ухаживать за ними, отдавая им все силы.
В начале войны, во время воздушных тревог, Ольга отказывалась спускаться в подвал, потому что не могла взять с собой своих птиц. Как-то раз вечером в сентябре 1943 года, когда завыли сирены, она впервые - случай? предвидение? - пошла в убежище с двумя птицами и свертком неоконченной вышивки. На дом упала бомба, и Ольга в одном халате осталась на улице. Ей удалось взобраться на восьмой этаж полуразрушенного здания. Трудно описать, что предстало перед ней: вместо ее комнаты зияла черная дыра, а повсюду на остатках пола и на обломках кровельных балок лежали обугленные и разорванные тельца птиц. Еще нескольких птиц она обнаружила поблизости: они порхали или сидели на ветках деревьев. Ольга их позвала, те никак не реагировали. После она рассказывала: ей тогда показалось, будто птицы винили ее в том, что она покинула их. Видимо, Ольга так и не оправилась от удара, которым была для нее гибель всех ее маленьких друзей. Это сказалось на ее психике.
После бомбардировки она ютилась с тремя птицами (третьим стал раненый голубь, которого она подобрала на улице) у одной из своих русских подруг, Евгении Плавской - Жени, жившей возле площади Терн в квартире, где хозяйничал большой злой кот. В этом доме Ольга провела всего несколько недель. Когда она отказалась держать птиц в запертой клетке на кухне, как того требовала хозяйка, последняя поставила ультиматум: или птицы, или комната! Ольга выбрала птиц...
Ее приютили друзья - французы, владельцы особняка на улице Варенн, которые во время войны жили всей семьей, с шестью детьми, за городом. Ольге была предоставлена красивая комната с большой печкой; в мэрии она, как пострадавшая от бомбежки, получила мебель из необработанного дерева и сама ее расписала яркими цветочными орнаментами. Кроме того, Ольга купила маленькую школьную парту со скамеечкой, за которой рисовала и писала картины. "Я сделала все усилия, чтобы побороть весь ужас душевный и упрямо начать снова строить жизнь-гнездо", - напишет она своей подруге Вере Квилль. В углу комнаты стояла неизменная клетка с несколькими птицами, и среди них - две голубки и спасенный Ольгой голубь, которого часто навещали его сородичи из итальянского посольства, находившегося неподалеку; в конце концов, в один прекрасный день он улетел с ними, к отчаянию хозяйки.
Ольга Судейкина никогда не тревожилась о будущем, доверяясь Провидению. "Я все мои удары перенесла без слез", - писала она Вере Квилль.
В углу комнаты стояла неизменная клетка с несколькими птицами, и среди них - две голубки и спасенный Ольгой голубь, которого часто навещали его сородичи из итальянского посольства, находившегося неподалеку; в конце концов, в один прекрасный день он улетел с ними, к отчаянию хозяйки…..
Внимательная к другим, она мало рассказывала о своих невзгодах, но оставалась нервной, беспокойной, с трудом приходила в себя после бомбежек, потери птиц... Беспрестанные лишения: целые недели без масла и вовсе без еды, непомерная нагрузка - к примеру, долгий путь пешком с улицы Варенн до площади Терн, чтобы принести подруге Жене Плавской пять-шесть картошек - больше она не могла унести - вконец подорвали ее силы.
Она простудилась, заболела бронхитом, который, по ее собственным словам, "оказался роковым". Болезнь захватила легкие, Ольга ослабла, ей потребовался уход. Друзья, приютившие ее, вернулись всем семейством в Париж - они больше не могли оставлять ее дома в таком состоянии - и решили отправить в больницу.
В конце августа 1944 года Ольгу положили в больницу имени Пастера, а потом в больницу Лаэннек; первую ночь там она запомнила надолго: ее "кинули" в нетопленную палату с настежь распахнутыми окнами прямо у нее за спиной. Одеяло плохое, не было даже грелки, а кругом "бабы", которые разражались хохотом, видя, как она "щелкает зубами от холода". "Господь только знает, как я провела ночь", - признавалась Ольга подруге.
На следующее утро ей удалось сбежать, возвратиться пешком на улицу Варенн и к великому недоумению хозяев водвориться вновь в своей комнате. Спустя три дня они добились для Ольги места в больнице Бусико, в тихой светлой комнате, окна которой выходили в сад. Ольге понравилось там. После "ада льда" больницы Лаэннек госпиталь Бусико ей кажется раем. "Здесь в чудных условиях и умереть уже счастливо", - говорила она.
Преданные ей друзья, русские и французы, регулярно навещают больную, приносят книги, цветы и фрукты.
Она почти не жалуется, переносит все с каким-то спокойным мужеством. Однако болезнь прогрессирует. Ольга страдает и от астмы, и от эмфиземы, у нее распухают ноги, пульс становится неровным. Она уже не может все время лежать: ее усаживают в постели, подложив за спину подушки. Никто в точности не может определить, что с ней. Людмила Замятина
1 февраля 1945 года сообщает Тамаре Персиц, что, к сожалению, не может найти врача, который объяснил бы состояние ее подруги. В самой больнице нельзя получить никаких сведений о больных.
Ольга всегда была экзальтированной натурой. Ей как будто слышались внутренние голоса живых существ и вещей. Некое "второе зрение" позволяло ей проникать за черту реальности и по-своему истолковывать все, что с ней происходило. Подтверждение тому - не только ее птицы, но и случай с "грустной собакой": однажды Ольга подобрала потерявшуюся собаку, которая, казалось, испытывала невероятную боль. Когда Ольга отлучилась из дома, собака выскочила в окно. По словам Ольги, она покончила с собой. Долгое время Ольга не могла подавить в себе чувство вины за то, что оставила собаку одну. Есть и другой пример, похожий чуть ли не на галлюцинацию: во время войны, когда немецкие самолеты пролетали над домом у площади Ворот Сен - Клу, ей казалось, что она различает лица летчиков.
И многие считали «милую Олечку» ясновидящей и немного .. сумасшедшей..
Вообще, трудно определить границы между безумием и здравым смыслом. То, что принято считать внешней неуравновешенностью художника, может оказаться проявлением его сверхчувствительности и стремления к бегству от реальности. Именно такое стремление вместе с особым к тому предрасположением может поколебать разум. Вспомним Рембо, Жерара де Нерваля, Уильяма Блэйка, Гёльдерлина, если говорить только о некоторых поэтах. Под влиянием грез стираются границы между мечтой и действительностью. Интуиция, иногда пророческая, входит в соприкосновение со сверхъестественным, опрокидывая логику. Обычное зрение подменяется внутренним взглядом, который позволяет художнику обнаружить под оболочкой осязаемого мира свой универсум. Художник принимается слушать неразличимую другими музыку и в повседневной жизни действует порой непостижимым образом, подчиняясь тайному повелению. Кажется, именно так можно объяснить поведение Судейкиной. Но нужно ли – объяснять?..
10.
Экзальтированности Ольги, впрочем, всегда сопутствовала ее врожденная одухотворенность.
Ольга, поклонница Рудольфа Штейнера, (*Немецкий религиозный писатель – антропософ, автор значительных трудов в этой области. – С. М.) знавшая наизусть целые страницы из его книг, в конце жизни возвращается от изучения теософии и антропософии к православию, религии ее детства. В больнице она часами молится нараспев. Ее вера становится все глубже, Ольга приводит к полному самоотречению. Одновременно усугубляется ее мистицизм. Она много говорит о Боге, о Богородице, святых, ангелах, помня все их имена, а также и о Дьяволе - "хозяине мира сего, князе тьмы", который "катит с неба бомбы, бросает преступные идеи истребить иудейский народ и залил вселенную кровью и злой волей людей"... "Отовсюду топоры, молотки, битые стекла и камни в награду <за то>, что любишь добро, красоту и истину", - пишет она Вере Квилль, склоняясь к апокалипсическому толкованию событий. Из ее груди вырывается крик возмущения, ей надоело страдать: "Довольно эта страшная жестокая бабища-жизнь била меня молотками день и ночь". Потом она опять берет себя в руки и продолжает: "Я буду бороться упованием на Господа и всей моей волей - с болезнью". И снова возвращается к вере в Богородицу: "Пресвятая Дева всю жизнь меня защищала и не оставила ни один день без помощи. Вот только на нее надежда - Иудейскую Деву, мученицу земную и Царицу Небесную!"
"Страшная година" - 1944 год - миновала. Январь 1945 года. Ольге все хуже. У нее скоротечная чахотка. Больная обречена, ей даже перестали делать пневмотораксы. Из-за опасности заражения знакомые посещают ее все реже. Лишь несколько верных друзей продолжают бывать у нее. В конце концов, она и сама осознает свое состояние: "Боюсь, что не выживу", - говорит она и добавляет: "Все в воле Христовой".
На второй неделе января ее навещает художник Н. Милиоти, давний и преданный друг. Он потрясен произошедшей в ней переменой, ясно, что конец близок. "Сидела она тогда на постели согнувшись, вся закутанная платками, сгорбленная, с поднятыми страдальчески бровями и с ужасом в милых светлых глазах", - сообщает художник в письме к Вере Квилль.
За день до смерти, в четверг ,18 января, Ольга Судейкина очень возбуждена. Она говорит без умолку по-русски, по-французски. Отец Серафим, священник русской церкви, что на улице Лурмель, с которым она часто и подолгу беседовала, приходит навестить ее. Ольга рассказывает ему странный сон, только что виденный ею: в больничной палате вдруг появились все птицы, которых она держала у себя за всю жизнь. Они побыли там какое-то время, потом улетели. Лишь одна белая голубка задержалась подле нее, а после, внезапно взлетев, разбилась об оконное стекло. "Не мою ли собственную смерть я видела во сне?" - спросила Ольга у батюшки.
На следующий день, 19 января 1945 года, ближе к полуночи, больная, лежавшая в одной палате с Ольгой, увидела, как та вдруг наклонилась к ночному столику и стала медленно падать с постели. Вызванная дежурная медсестра прибежала слишком поздно.
Видимо, причиной ее смерти было кровоизлияние в мозг.
Преподобный отец Серафим, соборовавший Ольгу, после говорил ее друзьям, что надо не жалеть ее, надо завидовать ей, что она ушла "столь полная веры, столь чистая, словно святая".
О смерти Ольги Судейкиной сообщал Вере Квилль Николай Милиоти, в письме от 20 января. Вот отрывки из него:
"Такая судьба у меня - писать вам великой печали вещи - вчера ночью в 12 часов 15 минут в свирепую снежную бурю, одна на своей больничной койке умерла милая наша Оленька Судейкина. Страдала она, умирая, ужасно". На следующий день, продолжает художник, он пошел в морг больницы Бусико, чтобы опознать тело: "Не могу отделаться от ужаса воспоминаний того крохотного, точно из темного воска личика с какими-то растрепанными, мертвыми, как у плохой куклы, волосами, со страшным, сжатым в ниточку, с опущенными углами ртом, с искаженно приподнятыми над глазами (один светлый тусклый глаз глядел из-под опущенного века так горестно страшно) бровями! Ничего не оставалось от ее светлого, всегда даже в испытаниях полного жизни и света облика. Прах, прах, страшный изношенный футляр, оставленный перемучившейся отлетевшей душой".
12.
Скромные похороны по так называемому седьмому разряду состоялись в пятницу 25 января 1945 года. В 14 часов 15 минут было отпевание в маленькой церкви на улице Лурмель, 77, 15-й округ Парижа (эта церковь была снесена в 1969 году). Потом процессия направилась к русскому кладбищу Сент - Женевьев – де - Буа. Большой венок, обвитый лентой со словами "Нашей подруге..." покрывал гроб.
Здесь были все, кто в Париже знал и любил Ольгу, - немногим более четырнадцати человек (предугаданное ею число!). Несколько близких друзей, в большинстве своем петербургских, заняли места в автомобиле, где был гроб. День был солнечный, настоящий весенний день, - хотя и накануне, и днем позже шел снег и подмораживало.
"Кладбище в Сент -Женевьев с белой церковкой и синим куполом. Оленьке понравилось бы. Весной там, наверное, без конца (*то есть – много – С. М.) птиц", - писала Людмила Замятина Тамаре Персиц.
Знакомые Ольги взяли на себя расходы па похороны. Памятник - большой строгий белый крест - был поставлен над ее могилой значительно позже: на то, чтобы заказать его сразу же не хватало денег. Позднее его установку оплатили Сергей Судейкин и Артур Лурье, как уже упоминалось выше.
Вся небогатая обстановка Ольги Судейкиной была распродана с аукциона для уплаты долгов. Картины, скульптуры, куклы и другие ее работы разделили между собой ее русские друзья.
Часть архива попала в руки Людмилы Замятиной и Тамары Персиц, которые бережно хранили его много лет и передали Элиан Мок – Бикер, французской исследовательнице биографии О. А. Судейкиной, написавшей прекрасную книгу – диссертацию о «Коломбине десятых годов»
С помощью этого чудесного и кропотливого труда мне и удалось познакомить читателя с прочно забытой в сегодняшней России фигурой из «давних петербургских вьюг, актеркой куклой, феей – чаровницей».. Парижской «Дамой с птицами »…
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ :
Несколько строк о «Поэме без героя» А. А. Ахматовой.( Опыт литературоведческого анализа).
Мне осталось сказать в заключение всего лишь несколько слов. Странных, быть может, но я считаю их необходимыми в данном очерке. После своего отъезда за границу Ольга Афанасьевна не встречалась с Анной Андреевной Ахматовой. Это было просто физически невозможно. Но какие то отголоски о жизни Ольги Афанасьевны, о ее тоске по родине, все равно до Анны Андреевны доходили. Она тревожилась о подруге, вспоминала ее.
Так, в одном из дневников Павла Лукницкого, преданного друга и секретаря Анны Андреевны, есть следующая запись .: "26.4.1925 <...> А. А. <Ахматова> вспомнили, что Рыбаков (*Иосиф Израилевич Рыбаков, юрист, с семьей которого дружила Ахматова. - С. М.) получил письмо О. Судейкиной из Парижа, в котором она пишет, что ждет только приезда Рыбаковых, чтобы вместе с ними вернуться в Россию, что в Париже отвратительно, и что она очень соскучилась по "Анке"... А. А. пугает мысль о том, что будет делать О. Судейкина, если приедет сюда. О. Судейкина совершенно и безнадежно ни к чему (что могло бы дать теперь заработок") не способна, раньше у нее хоть была квартира, обстановка, а теперь нет ничего, так как для того, чтобы уехать за границу, она все продала!" (Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой)
Тревожные воспоминания Ахматовой со временем стали еще и поэтическими, ушли в рифмованные строки знаменитой, зашифрованной загадочной «Поэмы без героя».. Многочисленные исследователи уже много лет разгадывают ее тайный смысл, ее «двадцать семь загадочных зеркал» (Алла Демидова). Но может быть он одновременно и прост, этот «зеркальный» смысл? Анна Андреевна, после пережитых трагических лет, утрат, слез, потерь, потрясений и прозрений «оплакивала и воскрешала» всех, кто жил в ее мудрой, замкнутой, «волшебно молчаливой» памяти.. Стихотворными строками. У «Поэмы» много героев. Среди них есть и страстно любимый Анной Андреевной город: Петербург – Петроград – Ленинград. Не зря она говорила, что писали «Поэму» будто бы «все хором» – голоса внутри души, ожившие через десятки лет - голоса людей, вещей, мелодий, событий, эпохи... И первым, главным «ожившим голосом», несомненно была Ольга Судейкина. Ее сквозной образ проходит через всю поэму. Анна Ахматова воспринимает ее как своего «двойника». Она называет себя «наследницей Ольги»… Почему? Обратимся текстам и их расшифровке..
Второе Посвящение к «Поэме без героя» относится непосредственно к Ольге Афанасьевне и написано оно как обращение к другу уже перешедшему Лету, хотя точную весть о смерти О. Судейкиной Анна Ахматова получила только в 1946 году. Это было бы удивительно, но не в случае с Анной Андреевной. В Ее Судьбе было много вещих, поэтических( да и прозаических тоже!) прозрений, предвидений, угадываний.. пред – знаний…
Обратимся к строкам «Посвящения». Оно было написано через четыре месяца после смерти Ольги Афанасьевны, на что указывает дата под стихами:
Второе посвящение
О. С.
Ты ли, Путаница-Психея.
Черно-белым веером вея.
Наклоняешься надо мной,
Хочешь мне сказать по секрету,
Что уже миновала Лету
И иною дышишь весной.
Не диктуй мне, сама я слышу:
Теплый ливень уперся в крышу,
Шепоточек слышу в плюще.
Кто-то маленький жить собрался,
Зеленел, пушился, старался
Завтра в новом блеснуть плаще.
Сплю -
она одна надо мною. -
Ту, что люди зовут весною,
Одиночеством я зову.
Сплю -
мне снится молодость наша.
Та, ЕГО миновавшая чаша;
Я ее тебе наяву,
Если хочешь, отдам на память.
Словно в глине чистое пламя
Иль подснежник в могильном рву.
25 мая 1945 г.
«Тема Ольги», тема, суть и единство которой иногда трудно осознать, после разовьется в оригинальную и устойчивую мелодию в самой сердцевине симфонии строф "Поэмы без героя".
"Белокурое чудо", "Коломбина десятых годов", "Петербургская кукла", "актерка", "подруга поэтов" и так далее,- Ольга в "Поэме..." - главное действующее лицо, вокруг которого собираются все остальные. Автор обращается к ней, выводит ее на сцену, берет в свидетели, говорит ее устами.
"Поэты только делают вид, что умирают", - сказал Жан Кокто. Тем более бессмертны их герои. Так, Ольга Глебова-Судейкина осталась жить в "Поэме без героя".
Кроме нее, в Поэме есть еще и поэты, точнее, их призраки, и мы легко запутываемся в их чреде, разгадывая имена: то ли это погибшие безвременно Николай Гумилев и Осип Мандельштам, то ли Михаил Кузьмин, с его волшебно певучими, кокетливыми « Бисерными кошельками», посвященными Ольге. То ли – «трагический тенор эпохи» Александр Блок. Но есть среди «маскарадных призраков» Поэтов один, почти реальный, хорошо узнаваемый. Это - Всеволод Князев – трагический возлюбленный Ольги, верный Пьеро « нежной Коломбины» .
Если на поэтах-призраках - Гумилеве, Блоке, Кузмине - карнавальные костюмы и маски, то на Князеве - только его драгунская форма, и лицо его открыто. Когда речь идет о нем, автор не стремится запутать читателя. Князев - реальный человек, которого автор вводит в свое произведение. Две строки из его стихотворения поставлены эпиграфом к последней главе первой части поэмы, где развивается его история, собственно - завязка действия "Поэмы без героя":
И драгунский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди
Позвонит, если смелости хватит,
Он мгновенье последнее тратит...
Чтобы славить тебя. <...>
Он - на твой порог!
Поперек.
Да простит тебя бог!
(Сколько гибелей шло к поэту,
Глупый мальчик: он выбрал эту...)
Итак, Князев и Ольга - единственные два героя, которым непосредственно посвящено произведение. Нам дозволено узнать Пьеро (Князева) и Коломбину (Ольгу), тогда как о других персонажах мы вправе только догадываться.
Ольга Судейкина, близкая Анне Ахматовой и своими чувствами, и всей своей жизнью - истинная героиня "Поэмы без героя". Личная судьба женщины и артистки растворяется в поэтической судьбе героини.
Открывающая бал Ольга ведет всю пляску смерти "петербургской повести", увлекая за собою остальных призраков. Автор говорит об этом совершенно открыто. Мы узнаем об Ольге прежде всего из "Второго посвящения", далее - из двух строк стихотворения "Голос памяти" (посвященного ей в 1913 г.), предваряющих вторую главу; наконец, из перечня ролей, которые действительно сыграла на сцене Ольга Судейкина.
Прочтем вновь ремарку ко второй главе:
"Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа - она Козлоногая, посередине - Путаница, слева - портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина, другим - Донна Анна (из "Шагов Командора"). За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает..."
Анна Ахматова твердо называет Ольгу героиней. В том варианте отрывка Поэмы, который она записала по памяти в июне 1955 года Э. Мок - Бикер, она употребила это слово дважды - вместо канонического: "три портрета хозяйки дома", случайно или нет, обмолвилась: "три портрета героини".
Здесь следует сказать, что по утверждениям некоторых исследователей(А. Демидова, А. Нейман, Э. Мок - Бикер) на поэзии Анны Ахматовой вообще лежит отпечаток какой-то «неотвязной вины», из-за которой она вынуждена жить порою в безрассудном ужасе внутреннего суда, вершимого ее совестью. Согрешила она действием, словом, намерением или умолчанием? Тут позволены все предположения.
Но в "Поэме..." более всех чувствуется боязнь неминуемого возмездия.
Тень преступления, сообщником (если не виновником!) которого считает себя автор, витает повсюду. Идет ли речь снова о самоубийстве Всеволода Князева, которое легло бременем на Ольгу, и ответственность за которое Анна Ахматова разделяет и берет на себя?
….Чтобы как – то успокоиться, поэтесса продолжает вести диалог с любимым или нелюбимым человеком, наперсником, со своей Музой или совестью. Собеседники - умершие или живые. Для Анны Ахматовой нет четкого разграничения между смертью и жизнью. Она и сама, в конце концов, начинает сомневаться в собственном существовании:
Только как же могло случиться,
Что одна я из них жива?
В "Поэме без героя" диалог с мертвыми достигает своей высшей точки. Она разговаривает с ними так, словно они еще живут на свете, а может быть - и доверительнее, потому что они стали ближе ей, их присутствие сделалось еще более явственным. Она слышит их, и их "тайный хор" навсегда становится для нее "оправданием этой вещи", как пишет она в предисловии.
Из толпы отражений, пойманных внутренним зеркалом поэта, выделяется и выходит вперед образ Ольги. В хоре многих голос героини откликается эхом на голос автора.
Строка "Ты в Россию пришла ниоткуда" начинает самый большой из отрывков "Поэмы...", явно посвященных Ольге Судейкиной. Не остается никаких сомнений: Ольга стоит у истоков замысла поэмы.
"Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом", - пишет Ахматова в своем предисловии. Речь здесь идет о "Поэме...", "посетившей" Анну Ахматову в ночь с 26 на 27 декабря 1940 года. Тень Ольги ("Ты в Россию пришла ниоткуда...") возникла одновременно с "Поэмой..." и стала от нее неотделима.
Ольга вошла в "Поэму без героя" и в пей остается. Остается подле Анны Ахматовой. Двойники сближаются. В конце концов, они сольются, и озадаченный читатель уже почти не может различить, кто автор, и кто герой.
Тема двойников - не новая тема в мировой литературе. Многие русские писатели - Гоголь, Погорельский, Достоевский, Блок - обращались к ней. В произведениях Анны Ахматовой эта тема - главная. У нее множество двойников, с которыми она постоянно ведет разговор. Пленница самой себя, она убегает из своей тюрьмы, проецируя себя на них. Это, прежде всего, истинные двойники, как та женщина, которая занимает "единственное место" - ее место - и носит ее "законнейшее имя"11. Или та, которая в "Эпилоге" "Поэмы без героя" идет на допрос, принимая на себя страдания всех своих подруг12.
Среди двойников находится и ее тень, выходящая навстречу ей из прошлого. А также ее Муза. Она часто беседует с ней, подобно Пушкину. Муза, вдохновительница и наперсница, то заботится о Поэтессе, словно ангел-хранитель, то побуждает к творчеству и даже ведет сама его руку, чтобы закончить стихотворение.
Еще одна собеседница автора - совесть, уязвленная и безжалостная совесть, что терзает ночью и днем и требует возмездия.
Анна Ахматова воплощается и в своих персонажей. "Ты - один из моих двойников", - говорит она Ольге.
Какой? Может быть - самый возлюбленный, самый лелеемый, самый тревожный…
Она охотно приписывает подруге те качества, которыми, как ей кажется, обладает и сама: свой Дар пророчества или колдовства. .
Ольга, созданный Ахматовой двойник, послушна ей, однако иногда осмеливается повелевать ей или, как Муза, пытается ее вдохновить: "Не диктуй мне, сама я слышу", - отвечает поэт, отвергая опеку и утверждая собственную независимость.
Автор "Поэмы без героя" мог бы и сам надеть костюмы и маски, предоставленные героине. Так, имя «Путаницы» подошло бы и Анне Ахматовой, чье искусство "запутывать" и мастерство сбивать со следа очевидны. Психея - двойник души поэта. Донна Анна - одновременно и Ольга, которой Анна Ахматова дает эту роль, и сама она, Анна, встретившая себя в образе своей тезки Донны Анны из стихотворения Блока "Шаги командора" (впрочем, вся поэма живет под знаком Дон Жуана, вспомним эпиграф к ее первой части: "Di rider finirai Pria dell'aurora"). И даже слегка насмешливое определение "петербургская кукла" могло бы быть применено и к самой Анне Ахматовой.
В "Поэме без героя" Ахматова и сама выходит на сцену, играет себя, говорит от собственного имени, порой себя цитирует:
Я - тишайшая, я - простая,
"Подорожник", "Белая стая"...
Повествовательница превращается в истинную лирическую героиню своего произведения, но в то же время раздваивается и воплощается в другой героине, становясь через Ольгу действующим лицом "Поэмы..."
Переход от лирического "я" к "ты", от лирической героини к героине реальной происходит незаметно. Читатель уже не понимает, чей голос он слышит. Иногда замешательство постигает самого автора. В том варианте текста "Поэмы без героя", который Анна Андреевна дала мне, героиня говорит сама ("Путаница оживает, сходит с портрета и произносит следующие слова..."), тогда как в опубликованных позже вариантах Путанице лишь "чудится голос, который читает...". Голос этот, если он - не ее собственный, принадлежит автору.
Близость между "ego" и "alter ego" возрастает, когда двойник становится сообщником поэта и разделяет с ним ответственность за ту таинственную вину, печать которой навеки легла на поэзию Анны Ахматовой. Разделенная тяжесть меньше удручает, доверенная кому-то тайна меньше тяготит.
Прости же навек! Но знай, что двух виновных,
Не одного, найдутся имена
В стихах моих, в преданиях любовных.
Эти строки Баратынского Анна Ахматова сделала эпиграфом к сборнику "Четки", опубликованному в 1913 году Она, таким образом, разрешает нам, почти что побуждает нас искать другого "виновного". Но начав поиски, мы обнаруживаем... Ольгу.
Соучастие, обозначившееся между автором и героиней, его двойником, мало-помалу захватывает самого читателя, который в свою очередь, включается в игру зеркал и отражений. И тогда диалог "поэт - герой" продолжается в диалоге "поэт - читатель", затем - "герой - читатель", наконец - "читатель - читатель", ибо всякое глубинное чтение обязывает задавать вопросы самому себе.
Aннa Ахматова говорила, что пока она писала "Поэму без героя", читатель стал для нее "неким соавтором", волнение которого помогало ей и было ей дорого.
Именно это "сотрудничество" поэта и читателя открывает в произведении еще одно его измерение.
По строю чувств Ольга Судейкина всегда была чрезвычайно близка Анне Ахматовой. . Она стала ее героиней, ее двойником, ее сообщницей и включилась сама в поэтический "миф", играя заглавную роль в зарождении и построении "Поэмы без героя".
Именно в качестве героини "Поэмы..." Ольга предстает во всем своем блеске и входит в сознание читателей. Первоначально - отражение, она потом сама становится зеркалом.
Путаница в пьесе – маскараде сходит с картины. Так и Ольга, выходя за рамки произведения, от него отделяется и, по примеру, а может быть, - и без ведома автора - начинает жить собственной жизнью, почти как мифологический персонаж.
В Ольге Глебовой-Судейкиной таинственно сплавлены черты реальной личности и литературной героини; она могла бы сравниться с Лаурой, Беатриче… "Ольга Афанасьевна, - пишет Артур Лурье, - выражала собой рафинированную эпоху Петербурга начала XX века так же, как мадам Рекамье - la divine Juliette* (*божественной Жюльетт – франц. С. М.) - выражала эпоху раннего Ампира. Вкус Ольги Афанасьевны был вкусом эпохи; стиль ее был также стилем эпохи, утонченный и вычурный".
Таких вот живых и ярких, утонченно - точных образов и в мировой -то литературе найдется не слишком много, не говоря уж о русской! Грех было не попытаться его воскресить, этот образ! Что я и сделала. Как это удалось – судить читателям. А строфика, структура, таинственная «зеркальность» знаменитой «Поэмы… - тема иного, серьезного и глубокого исследования, к которому я еще попытаюсь вернуться - с помощью прочитанных книг и собственных размышлений, и в надежде завоевать некую благосклонность читателя….
Полный текст книги Э. Мок - Бикер "Коломбина десятых годов" можно, при желании, увидеть и в сети
Макаренко Светлана. 25 марта 2005 года. Семипалатинск. Казахстан.
* В ходе работы над данным очерком - новеллой использованы материалы книг Э. Мок – Бикер «Коломбина десятых годов» и А. С. Демидовой «Ахматовские зеркала» - из личного книжного фонда автора.
* Фото О. А. Судейкиной предоставлено автором статьи.
О Вере Судейкиной и ее дневнике
Имя Веры де Боссе мало что говорит читателю. В историю русского немого кино и русской литературы она вошла под фамилией своего второго мужа — как Вера Шиллинг, а известность к ней пришла благодаря последнему браку — с композитором Игорем Стравинским, но до этого, в течение семи лет, она была спутницей художника Сергея Судейкина[1].
Вера Артуровна де Боссе (1888-1982), единственный ребенок в семье француза Артура Артуровича де Боссе (1867-1937, Сантьяго) и его первой жены, шведки Генриетты Федоровны (урожд. Мальмгрен, 1870-1944?, Москва), родилась в Петербурге, на Аптекарском острове, 25 декабря (по ст. ст.), в день рождения своей юной матери[2]. Отец-либерал дал ей имя Вера в честь героини романа И.А. Гончарова «Обрыв». Семья де Боссе жила первые годы под Петербургом, в 1898 г. переехала в Нижегородскую губернию, а в 1902-м — в поселок Кудиново Богородского уезда, где находилась фабрика отца. В тринадцать лет Вера поступила в московскую частную гимназию Пуссель, которую окончила в 1908 г. с золотой медалью и правом преподавать математику и французский язык. В то же время она получила хорошее музыкальное образование, беря у роки у пианиста Давида Шора (1867-1942), участника знаменитого трио «Шор, Крейн и Эрлих». Вере хотелось продолжить образование в Париже, но отец, видя на примере знакомых молодых дам, чему может научить этот город, рассудил, что образование, полученное в Германии, и серьезнее, и основательнее. И его дочь поступила в Берлинский университет[3]. На первом курсе Вера изучала философию и естественные науки: физику, химию, анатомию, на втором перешла на факультет искусства, где слушала лекции Генриха Вёльфлина по истории искусства, изучала архитектуру, но закончить образование ей не удалось. Вероятно, в 1910 г. она вышла первый раз замуж за некоего Lury[4], но вскоре их брак был разрушен ее родителями; второй раз, в 1912-м, — за студента, прибалтийского немца Роберта Шиллинга, с которым познакомилась в Берлине. Поженились они в Москве, а об их совместной жизни известно только то, что он любил играть, из-за чего молодые были все время в долгах.
С детства Веру больше всего интересовал театр. На нее произвели сильное впечатление чеховские спектакли Художественного театра и представления с участием знаменитых гастролерш: Сары Бернар, Элеоноры Дузе, Айседоры Дункан. В Москве Вера решила учиться танцу и в 1913 г. поступила в балетную школу Лидии Нелидовой. Не собираясь стать профессиональной танцовщицей (она понимала, что начинает поздно и у нее слишком высокий рост), Вера хотела обрести способность красиво двигаться, владеть своим телом, считая это хорошей основой для актрисы, которой решила стать. В школе она впервые увидела С. Дягилева и М. Фокина в один из их приездов в Москву в поиске новых танцовщиков. Вскоре Вера начала сниматься в кино[5] и за два года сыграла пять ролей в фильмах, поставленных режиссерами Я. Протазановым («Русская золотая серия») и А. Андреевым[6]. О своем поступлении в труппу Камерного театра она рассказывала, как А. Таиров, узнав о том, что она хочет играть и что ее отец богат, пришел к ней — его молодому театру нужны были средства: «У нас не было ни гроша, да вдруг “Шиллинг”».
Но на сцену Вера выходит с помощью Судейкина. В то время художник был на вершине славы, много работал для театра и выставлялся, его работы раскупались. В жизни Судейкина получилось так, что всех своих жен он встретил благодаря театру: в петербургском Театре Комиссаржевской — Ольгу, в московском Камерном — Веру, в нью-йоркском Метрополитен-опера — Джин... Приглашенный для оформления постановки «Женитьба Фигаро», в сентябре 1915 г. Судейкин знакомится с Верой[7], влюбляется и придумывает для нее специальный номер, испанский танец, и костюм, украшенный маленькими звездочками. Их роману Михаил Кузмин посвятил свою «Чужую поэму», автограф которой сохранился в альбоме Веры[8]. В начале 1916 г. она уходит от Шиллинга[9] и 16 марта приезжает в Петроград. Ради Судейкина Вера оставляет свою мечту быть актрисой, перестает сниматься в кино и становится «женой художника».
Среди сохранившихся бумаг короткого периода их петроградской жизни есть тетрадные листы с аккуратно выписанными «Обязанностями жены художника»[10], которым Вера старалась следовать и в Крыму, когда условия жизни усложнились, и ей чаще приходилось быть не музой, а кухаркой, посудомойкой, добытчицей:
1. Заставлять работать художника хотя бы палкой.
2. Любить его работы не меньше самого художника.
3. Каждому порыву работы идти навстречу, зажигаться его новыми замыслами.
4. Держать в порядке работы, рисунки, наброски, карикатуры. Знать каждую работу, ее замысел, значение.
5. Относиться к новым работам как к неожиданным подаркам.
6. Уметь смотреть картину часами.
7. Быть физически идеалом, а потому быть его вечной моделью».
В мемуарах современников, посвященных жизни в дореволюционном Петрограде, имя второй жены Сергея Судейкина почти не встречается. Возможно, «отсутствие» Веры связано отчасти с особенностями ее характера («я всегда сторонилась людей», хотя обилие встреч в ее жизни как бы противоречит этому утверждению), но больше — со временем ее появления в Петрограде. Художник был призван в армию, и хотя и находился на особом положении, но все же не мог по-прежнему активно участвовать в жизни столичной богемы, а вскоре — через год — у всех началась «другая жизнь». Кроме этого, по-видимому, есть и другая причина — современники негативно отнеслись к Вере, оттеснившей на второй план в жизни Судейкина «всеобщую любимицу» Ольгу[11], и окрестили ее «Бякой».
Ученица Судейкина Ольга Морозова вспоминала о приходе в мастерскую художника двух красавиц, его жен — бывшей и настоящей, но трудно догадаться, кто из них «статная сероглазая красавица» — Ольга или Вера[12]. Вместе они на многих рисунках Судейкина, в его картинах на тему «Моя жизнь»[13]; на вечере моды в мае 1916 г. они, среди других известных петербурженок, демонстрируют платья, созданные по его рисункам[14].
Как и Ольга, которую современники называли созданием ее мужа, Вера впитывает в себя все, что может дать ей художник. Она становится не только его музой, но и помощницей. Свой союз с Судейкиным Вера понимает как служение и, отводя упреки окружающих в том, что она забывает себя и не имеет самостоятельности, пророчит: «Я <...> приобретаю большее тем, что позирую ему, тем, что вместе с ним создаю произведения искусства, и, кроме того, что бы ни случилось <...> я так знаю и понимаю теперь искусство, что этого богатства ничто и никто у меня не отнимет»[15]. Благодаря Судейкину она не только оставила сцену, но и сама стала художницей[16].
Сначала, по-видимому, они поселились в доме Адамини, в квартире над «Привалом комедиантов»[17]. Вероятного настоянию Веры в конце 1916-го они переехали на Екатерининский канал и стали соседями художника Савелия Сорина, друга Судейкина и его первой жены. Возможно, единственное сохранившееся описание их жилья, увиденного посторонними и внимательными глазами, —
в дневнике Александра Бенуа[18]. В этой же записи художник описывает и «новую жену» Судейкина: «Очень красивая, полногрудая, статная, лупоглазая. Ein ausgesprochen russischer Typus <ярко выраженный русский тип>. Мне говорили, что она еврейка, по отчеству как будто немка — Вера Артуровна. Судейкин, видимо, по уши влюблен — и, не стесняясь ее присутствием, воздает ей неистовые хвалы. Уверяет, что она его спасает, отучила от пьянства, от “дурной жизни”»[19].
Первая часть Вериного дневника-триптиха, петроградская, рассказывает о жизни в этой квартире в первые два месяца нового, 1917 года: о встречах с друзьями, поездке в Москву на выставку «Мира искусства», ее разводе с Шиллингом, об их планах — и почти ничего о том, что происходит за пределами их дома, но благодаря этим «невидимым» событиям жизнь по «своей» биографии оказалась недолгой.
Неспешное течение петербургского дневника прерывается в 8 феврале. Вероятно, в марте 1917г. Судейкин был послан на фронт,
а Вера, заболев, в апреле уезжает от революционных событий и одиночества к матери в Москву[20]. Покинув Петроград весной 1917-го «подругой жизни» художника Сергея Судейкина, она вернется через сорок пять лет, осенью 1962-го, в Ленинград — женой композитора Игоря Стравинского...
Вера почти ничего не знает о Судейкине до тех пор, пока он внезапно не появляется на пороге ее московского жилья. По словам Николая Евреинова, от гибели на фронте художника «спасла болезнь»[21], но его душевное состояние было тяжелым. В июне они уехали в Крым, который многим тогда «казался раем, стоявшим вне бешеного урагана, несущегося по остальной части России»[22]. Проведя лето 1917-го в окрестностях Алушты, к осени они перебрались сначала в Ялту, а потом в Мисхор, где и прожили до апреля 1919-го.
О жизни «в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла» рассказывает ббльшая часть ее дневника.
Покинув Крым в апреле 1919 г., Вера уже не вела дневник ежедневно, сохранилось лишь несколько недатированных записей, сделанных в Новороссийске; неполна и тифлисская часть дневника, а бакинская если и была, то, вероятно, не сохранилась. В декабре 1919 г. Судейкины по неизвестной причине (возможно, вслед за Сергеем Городецким) покинули Тифлис и перебрались в Баку[23]; 12 марта 1920-го они вернулись в Тифлис; затем был Батум, где, продав Верины драгоценности, с помощью Зиновия Пешкова 8 мая того же года вместе с их верным спутником Сориным они сели
на пароход «Souirah», 18 мая достигли Марселя, а 20 мая наконец прибыли в Париж.
Но вскоре произошло то, что они, кажется, оба предчувствовали: 19 февраля 1921 г. Дягилев знакомит Веру с Игорем Стравинским, в ноябре она нарушает обещание и вновь выходит на сцену — в небольшой роли Королевы в балете «Спящая красавица»[24], а в конце мая 1922 г. уходит от Судейкина[25]. Меньше чем через два года после их приезда в Париж, в августе 1922-го, Судейкин уезжает в Америку — один. Вскоре он возвращается, но ненадолго и затем уже окончательно перебирается в Нью-Йорк. В последний раз, вероятно, они увиделись по его просьбе в конце декабря 1945 г., а меньше чем через год, в августе 1946-го, Судейкин умирает. В ежедневнике Веры упоминания о его смерти нет...
Вера становится спутницей Стравинского. Он был женат и не собирался покидать свою семью. Мать Стравинского так никогда и не узнала о его отношениях с Верой, но жена Стравинского Екатерина Гавриловна по его просьбе встретилась с нею в Ницце 1 марта 1925 г., о чем они послали ему совместную телеграмму[26]; но, несомненно, двойная жизнь композитора была тяжела для обеих женщин[27]. В марте 1939 г. первая жена Стравинского умирает, в июне умирает его мать, осенью Стравинский уезжает в Америку и старается вызвать Веру к себе, что было непросто; все же в конце этого года, преодолев бюрократические препятствия, она смогла отправиться к нему. Лишь почти через двадцать лет после первой их встречи, 9 марта 1940 г., они смогли пожениться. Вместе они прожили пятьдесят лет, разлучаясь лишь ненадолго[28].
О ее жизни «жены композитора» известно намного больше: имя ее мелькало в хронике газет всего мира рядом с именем ее знаменитого мужа, сохранилось множество фотографий этой пары, при участии Веры издано несколько книг о Стравинском и об их жизни, в том числе их переписка и ее ежедневники (в переводе на английский).
Вера де Боссе прожила долгую жизнь (девяносто четыре года), несколько жизней. Где она только не побывала, с кем только не была знакома... Родилась в Петербурге, считала себя москвичкой, большую часть жизни — две трети — прожила во Франции, затем в Америке, похоронена в Венеции. Пробовала себя в разных областях искусства: в музыке, танце, кино, занималась прикладными искусствами; в июне 1922 г. в Париже вместе со своей подругой, художницей А. А. Даниловой (Тулой), открыла магазинчик модных и театральных аксессуаров «Tulavera»[29], по заказу Дягилева изготовляла костюмы для балетов его труппы; изучала косметологию; переехав в США, вместе с другой подругой Елизаветой Соколовой (?_ 1948) в августе 1945 г. открыла в Беверли Хиллс художественную галерею «La Boutique», в которой прошли выставки Павла Челищева, Марка Шагала, Пабло Пикассо, Сальвадора Дали; много рисовала, с 1955-го она вновь начала выставляться — в Риме, Венеции, Милане, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Цинциннати, Хьюстоне, Токио, Лондоне, Берлине, Париже...
С 1962 г. в ее ежедневнике стали появляться имена приезжающих из Советского Союза. Осенью 1962-го вместе со Стравинским она побывала в Москве и Ленинграде, узнала о смерти матери, виделась со старыми знакомыми, но отказалась посетить дом, в котором жила, когда была Верой Шиллинг. Встречу со Стравинскими показали по московскому телевидению. По-видимому, эта поездка стала толчком к ее возврату в прошлое; по слову поэта:
В моем краю вы все-таки чужая,
И все ж нельзя России быть родней,
Я думаю, что, даже уезжая
На родину, вы вспомните о ней[30].
Летом 1967 г. Вера Стравинская начала переводить на английский свои дневники времен «русской революции», вероятно предполагая опубликовать их. Она пробовала писать воспоминания по-английски, а для начала, вероятно, по-русски, но все эти варианты остались незавершенными.
Публикуемый впервые полностью на языке оригинала дневник Веры Судейкиной 1917-1919 гг.[31] состоит из трех частей, которые условно, по географическому признаку, можно назвать: петроградский дневник (январь-февраль 1917 г.), крымский (с ноября 1917 по март 1919 г., к нему примыкают две записи, сделанные в Новороссийске в апреле 1919-го) и тифлисский (с мая по начало сентября 1919 г.). За пределами сохранившихся записей остались периоды с марта по октябрь 1917 г. (это время описано в неоконченных воспоминаниях В.С., начало которых приводится в Приложении 1, и с сентября 1919по май 1920 г. (эта часть, по-видимому, не сохранилась).
Судейкины прожили на Южном берегу Крыма немногим меньше двух лет. О Крыме времен Гражданской войны оставлено много свидетельств, но по понятным причинам в основном это воспоминания. Покинувшие Россию стремились запечатлеть ушедшее и пережитое, благодаря им мы можем увидеть ее их глазами. В разные годы были опубликованы записки о жизни на Южном берегу кн. М. Барятинской, кн. Л. Васильчиковой, М. Винавера, бар. Л. Врангель, бар. П. Врангеля, А. Давыдова, Г. Дерюжинского, С. Маковского, О. Морозовой, кн. В. Оболенского, Д. Пасманика, кн. Г. Трубецкого, кн. П. Урусова, кн. Ф. Юсупова-ст. и кн. Ф. Юсупова-мл. (почти все они упоминаются на страницах публикуемого дневника). Известно, что свои воспоминания об этом периоде оставила и другая знакомая Судейкиных — кн. Л. Оболенская. Из крымских дневников той поры на данный момент опубликовано несколько: некоего А.В., вдовствующей имп. Марии Федоровны, отрывки из записей кн. Е. Кантакузиной, кн. императорской крови Никиты Александровича, Л. Савелова-Савелкова, кн. 3. Юсуповой, но ни в одном из них не упоминается о таких событиях, как ялтинские выставки 1917 и 1918 гг. О крымской жизни художников в этот период до сих пор известно лишь несколько свидетельств: письма И. Билибина к Л. Чириковой, ее небольшие воспоминания о нем и воспоминания С. Маковского о В. Поле. Кратко упоминает о «группе художников», живших в Новом Мисхоре, кн. Л. Васильчикова; может быть, гораздо больше сведений содержится в ее пока не опубликованном дневнике. В воспоминаниях Г. Дерюжинского не упоминаются другие художники, но, возможно, он написал о них в романе о своей первой жене Палладе. Вели записи в этот период также И. Чехов, Н. Кондаков, Д. Пасманик (по его словам, утрачены). Дневники того времени — редкость, но они существуют и спустя почти сто лет все чаще стали появляться в печати. Бесценные свидетельства хранятся в архиве бар. М. Врангель[32], поставившей перед собой цель собрать сведения о том, как, при каких обстоятельствах покинули родину ее соотечественники и как сложилась их беженская жизнь. Среди многочисленных писем есть и письма спутников Судейкиных — С. Сорина и Л. Браиловского с краткими, к сожалению, упоминаниями об их последних днях в Крыму.
Период «выжидания» менее известен; как ни странно, сохранилось больше свидетельств, оставленных теми, кто действовал, сражался. Как и чем жили изо дня в день невольные беженцы? Благодаря дневнику Судейкиной мы имеем непосредственный рассказ о том, как проходили дни «застрявших в Крыму» политиков, актеров, писателей, художников, и в первую очередь Судейкина, ибо он в центре всех записей — ведь это дневник любящей женщины.
Записи Веры Судейкиной густо населены. В. Каменский, укоряя ее, говорил, что ожидал от нее «творчества, а не простого, документального описания жизни» («Почему Вы описываете таких неинтересных людей?» — «Потому что они были в нашей жизни,
мы ими интересовались, уделяли им внимание»[33]). М. Волошин же, наоборот, считал непосредственность отображения достоинством дневника. Начинается и обрывается рассказ — это закон жанра со всеми его преимуществами и недостатками. Люди известные и безвестные, они появляются и исчезают, и их дальнейшая судьба зачастую неизвестна. Имена одних и сохранились, вероятно, только на страницах публикуемого дневника; о других, оставивших свое имя в истории русской культуры, эти записи сберегли неизвестные ранее подробности. С некоторыми своими героями Вера встретится вновь, будет дружить — в другой жизни, в эмиграции...
Дневник возвращает нам полузабытые ныне, а когда-то известные имена; восполняет пробелы и добавляет новые факты к биографиям С. Судейкина, С. Сорина, И. Билибина, М. Волошина, К. Коровина, О. Мандельштама, С. Маковского, Набоковых, Ф. Блуменфельда, С. Булгакова, А. Вертинского, Е. Метнер, В. Каринской, В. Каменского, Н. Евреинова, Л. Кореневой, Л. Рынди
ной, Чеховых и многих других. Дневник уточняет даты: время приездов в Крым С. Щербатова и И. Чехова, отъезда Г. Дерюжинского, день смерти актера Малого театра Ф. Ухова; благодаря ему становятся известны подробности культурной жизни (две ялтинские выставки, концерты В. Дроздова, А. Ян-Рубан, Л. Балановской и М. Якобсона, лекции о. С. Булгакова и Д. Пасманика) и жизни мисхорской колонии художников — с ее бытовыми заботами, творчеством, планами, настроениями, надеждами, слухами, ссорами. По записям видно, чем была для Судейкина встреча с Кузминым: художник часто вспоминает и рассказывает о поэте, Вера постоянно читает знакомым его стихи, Судейкины читают его любимые книги, да и свой дневник В.С. вела, по-видимому, не без влияния дневников Кузмина. О многом она записать не успевала, из-за многочисленных забот и обязанностей у нее почти не оставалось времени на дневник: так, лишь кратко, мельком упомянуто о приезде в Ялту и Мисхор Волошина, не так подробно, как хотелось бы, рассказано о ялтинских выставках и национализации Воронцовского дворца.
Сохранившиеся подробные записи третьего, кавказского периода посвящены, к сожалению, только первому месяцу жизни Судейкиных в Тифлисе — маю 1919 г. На Кавказе художнику повезло больше — он оказался в центре активной литературной и художественной жизни, участвовал в выставках и собраниях, расписывал кафе, его картины пользовались успехом и раскупались. Этот период его жизни, в отличие от крымского,
наиболее освещен исследователями. И все же записи Судейкиных (уцелели две недатированные записи из дневника самого художника[34]) переоценить невозможно, они не дали исчезнуть подробностям колоритной жизни поэтов и художников в Тифлисе 1919 г.[35]
Текст печатается по оригиналу, хранящемуся в архиве Института современной русской культуры (The Institut of Modern Russian Culture (IMRC), Лос-Анджелес, США). Сохранены авторские особенности написания отдельных слов («шеколад», «завтремя» и др.), употребление строчной и прописной букв, а также в основном пунктуация — в частности, использование тире. Исправлены без оговорок описки, для облегчения чтения раскрыты, по возможности, сокращения имен и фамилий, и в случаях, не вызывающих сомнения, унифицировано и исправлено их написание (записывая на слух, В.С. часто первоначально писала их неверно, отдельные фамилии встречаются иногда в нескольких вариантах; авторские варианты даются в комментариях). Перевод с французского сделан Д.Г. Замахиной.
Не всегда точно можно определить, кого именно имеет в виду В.С., поэтому комментарии пестрят предположениями. По возможности полно приведены сведения о лицах малоизвестных и выборочно — о тех, чьи данные можно найти в доступных справочниках.
Вторжения в текст заключены в угловые скобки (слова, опущенные автором, но необходимые по смыслу); слова, прочитанные предположительно, также заключены в угловые скобки с добавлением вопросительного знака. В квадратные скобки заключены вычеркнутые слова, несущие дополнительную информацию.
Справочный аппарат включает указатель имен (полный перечень всех лиц, упомянутых в тексте и комментариях, за исключением литературных, библейских и мифологических персонажей), а также указатель картин Судейкина, упоминаемых в тексте дневника.
Особая благодарность Джону Боулту, без которого не было бы этого издания. Составитель также глубоко признателен за помощь, совет и информацию Фрэнку Гудвину, Дарье Замахиной, Марине Бокариус, Валентине Максимовой (Гросс), Елене Валуйской, Лорену Джонсону, Ирине Ивановой, Галине Рылковой, Евгению Симонову, Алене Спицыной, Татьяне Черниковской и Марине Яковлевой.
Составитель признателен всем исследователям, работы которых оказали большую помощь при составлении комментариев.
Составитель будет благодарен всем за замечания и дополнительные сведения об упомянутых в дневнике лицах и событиях.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] О ней см.: Публикации. Stravinsky in Pictures -, Fantastic Cities and Other Paintings by Vera Stravinsky. Boston, 1979; Igor and Vera; Dearest Bubushkin; Salon Album; Sudejkina V. Petrograd Diaries / Ed. by J. Bowlt // Europa Orientalis. 1997. XVI (2). P. 249-274; Кофейня. Литература: Арбенина О. О.А. Глебова-Судейкина И Толмачев М.В. Бутылка в море: Страницы литературы и искусства. М., 2002. С. 151; Бенуа. Дневник. С. 37; Мандельштам Н.Я. Письма к М.В. Юдиной и В.А. Стравинской / Вступ, ст., публ. и коммент. А.М. Кузнецова // Невельский сборник. Вып. 2. Невель, 1997. С. 42-55; Прокофьев. Т. 2; Стравинская К.Ю. О И.Ф. Стравинском и его близких. Л., 1978; Толстой Д.А. Для чего это было: Воспоминания. СПб., 1995. С. 446-447; Парные А.Е. Штрихи к футуристическому портрету Мандельштама: Автографы в альбоме В.А. Судейкиной-Стравинской II Слово и судьба: Осип Мандельштам. М., 1991. С. 197-198; Богомолов, Малмcmad. С. 196-197; Бродский И. «С миром державным я был лишь ребячески связан» // Столетие Мандельштама: Материалы симпозиума / Ред.-сост. Р. Айзелвуд и Д. Майерс. Tenafly, 1994. С. 14-16; Васильев. С. 175; Боулт. Судейкин.С. 161-165;Справочная литература. Вишневский В.Е. Художественные фильмы дореволюционной России: (Фильмографические описания). М., 1940; Художники русского зарубежья. 1917-1939: Биогр. словарь / О.Л. Лейкинд, К.В. Махров, Д.Я. Северюхин. СПб., 1999. С. 547-548; Великий Кинемо. С.228-234.
[2] В американском паспорте Веры Судейкиной (далее — В.С.) проставлен другой год рождения — 1892. Не скрывая подлинной даты, она объясняла этот факт тем, что Судейкин сбавил ей четыре года при оформлении их документов в Тифлисе.
[3] Неясно, в каком году В.С. поступила в Берлинский университет, по одним источникам — в 1908-м, по другим — в 1910 г.
[4] Об этом человеке ничего не известно, поэтому некоторые считают, что его и не было; позднее, вспоминая свои браки, В.С. и сама сбивалась со счета (см.: Dearest Bubushkin. P. 5).
[5] См. ее воспоминания в комм, к с. 22, а также комм, к с. 105.
[6] См. комм, к с. 105.
[7] По утверждению Р. Крафта, их знакомство произошло в Бельгии в мае 1913 г. на званом обеде (см.: Salon Album. P. XXVII ); эта дата впервые появилась в его комментариях в год смерти Веры (см.: Igor and Vera. P. 40). По ее словам, роман начался осенью 1915 г. (см.: Богомолов, Малмстад. С. 196; см. также издания, вышедшие при жизни В.С.; ср. описание их романа в «Чужой поэме» М. Кузмина).
[8] См.: Salon Album. 17а.
[9] См. воспоминания В.С. в комм, к с. 22.
[10] Архив 1MRC. В дальнейшем при цитировании материалов из фонда В.С. в IMRC их местонахождение не указывается.
[11] Лурье. С. 141 (ср. со строкой из «Реквиема» Ахматовой: «и любимицей всех друзей»).
[12] См. комм, к с. 20.
[13] В картине, написанной, вероятно, в начале 1940-х, художник поместил свою первую жену справа от себя, В.С. же определил мес-
то зрительницы, выглядывающей из-за плеча улыбающейся Ольги Судейкиной (см.: Коган. С. 169).
[14] Демонстрация моделей по эскизам известных художников состоялась на вечере моды 14 мая 1916 г. в Петрограде, в ней также участвовали балерины Т. Карсавина, Л. Бараш и др. См.: Русский парижанин. По поводу вечера моды // Солнце России. 1916. № 23 (329). 28 мая. С. 14-15 (фотография В.С. на с. 14 — «артистка В.А. Бурника»); в Salon Album (lOOa-lOOc) вклеены вырезки трех снимков с Ольгой Судейкиной, перепечатанных в 1920-е в парижском журнале «Иллюстрированная Россия»; фотографию В.С. см. также: Dearest Bubushkin. P. 8.
[15] Запись от 26 января 1919 г.
[16] См.: Fantastic Cities and Other Paintings by Vera Stravinsky. Boston, 1979.
[17] См. адрес Судейкина в справочнике «Весь Петроград» за 1916 г.
[18] См.: Бенуа. Дневник. С. 37-38.
[19] Там же. С. 38; ср. с записками Судейкина к В.С. в комм, к с. 20. Спустя годы Вера станет образцом русской красоты для немецкого писателя Томаса Манна.
[20] См. воспоминания В.С.: Приложение 1.
[21] См.: Евреинов 1. С. 184.
[22] Васильчикова. С. 418.
[23] См. стихотворения «День приезда» и «Ночь отъезда» и два рисунка к ним С. Городецкого от 12 марта 1920 г. в: Salon Album. 117а—117d.
[24] См.: Igor and Vera. P. 54; фотографию В.С. в роли Королевы см.: Salon Album. P. XXVI.
[25] См.: Igor and Vera. P. 62-63; Прокофьев. T. 2. C. 748.
[26] CM.: Dearest Bubushkin. P. 26.
[27] См. недатированную запись B.C.: «Игорь пишет все время о ревности Екатерины Гавриловны и всячески оберегает ее <...>. А обо мне нет такой заботы».
[28] См. письмо В.С., написанное Стравинскому после его смерти: «Всем пишу, а всего больше хотелось бы написать тебе. <...> Как легко мне пишется тебе! Я очень страдаю, что не могу говорить с тобой — мне не с кем говорить, особенно по-русски, — я боюсь, что я скоро разучусь русскому языку <...>. Неужели я забуду русский язык? Последнее время, когда ты уже не мог много говорить, а я тебе рассказывала что-нибудь, чтобы развлечь тебя, ты смотрел на меня, и легкая улыбка расползалась по лицу! Что бы я дала теперь, чтобы увидеть эту улыбку! Я готова плакать, и совершенно напрасно я верю, что увижу тебя, — может быть, это будет неудовлетворительно, мы всегда желаем ту самую среду, в которой мы жили и были счастливы, — то маленькое café около NDame, где мы встречались тайком. Café было паршивое, но ты говорил: «От добра добра не ищут». Под добром ты, конечно, подразумевал счастливые моменты. Я уверена, что ты слышишь все, что я говорю и думаю. Ведь это делается духом, а не телом, которое сгнило, или костями, которые поддерживали тело, а дух ведь продолжает существовать» (без даты).
[29] Анна Алексеевна Данилова (в замуж. Кремер) (?—1963). О «Tulavera» см. рекламную заметку: Иллюстрированная Россия. (Париж). 1924. 1* 2. С. 17. Обл. 4; а также: Dearest Bubushkin. P. 6.
[30] Чужая поэма // Кузмин М. Стихотворения / Вступ, ст., сост., примем. Н. Богомолова. 2-е изд., испр. СПб., 2000. С. 398. Эта строфа отсутствует в автографе Кузмина в Salon Album (17а), но к лету 1918 г. Судейкины уже знали ее (см. упоминание «двенадцати песен» в записи от 22 июля 1918 г.).
[31] См. комм, к с. 17.
[32] См.: HI. Частично опубл.: Шевеленко И. Материалы о русской эмиграции 1920-1930-х гг. в собрании бар. М.Д. Врангель (Архив Гуверовского института в Стэнфорде). Stanford, 1995. Бар. Мария Дмитриевна Врангель (урожд. Дементьева-Майкова) (1857-1944), мать двух сыновей, Николая и Петра, каждый из которых оставил значительный след в русской культуре и истории; мемуаристка.
[33] Запись от 17 мая 1919 г.
[34] См.: Приложение 4.
[35] Из тех, с кем свела судьба Судейкиных на Кавказе, оставили краткие воспоминания о них С. Городецкий, Л. Гудиашвили, Р. Ивнев и Т. Табидзе, их «скупость», по-видимому, связана со временем написания.
Читайте также:
Интервью с победительницей и финалистками конкурса мисс Россия, которые потрясают!!!
|
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. Войдите в систему используя свою учетную запись на сайте: |
||