Людовик XIII и Люинь вернули старых министров: Брюлара – канцлера, дю Вера – хранителя печати, Вилльруа – государственного секретаря иностранных дел, и Жанена – главного финансового интенданта. Программа реформ была разработана собранием нотаблей, но в это время вспыхнули мятежи высших дворян под предводительством д'Эпернора, поддерживаемого Марию Медичи. 7 августв 1620 года Людовику удалось заставить восставших сложить оружие.

В то время, пока Франция была поглощена внутренними раздорами, в Европе разгорался пожар перовой континентальной войны, названной впоследствии Тридцатилетней.  Гегемонистские претензии Габсбургов на управление всем христианским миром, а также попытки католицизма взять реванш за Реформацию натолкнулись на самое решительное сопротивление входивших в Священную Римскую империю протестантских княжеств и большинства европейских государств. Еще в 1608 года германские протестантские объединились в Евангелическую, или Протестантскую унию, с тем чтобы сообща противостоять католической реакции, возглавляемой императором Рудольфом II. В свою очередь, католические князья во главе с Максимилианом Баварским, создали в 1609 году Католическую лигу. Оба союза начали ожесточенную борьбу, в которой протестанты получили поддержку Генриха IV, а католики – Испании и папского Рима. Генрих IV уже готов был вмешаться в конфликт на стороне Протестантской унии, но кинжал Равальяка предотвратил это вмешательство к нескрываемому облегчению вождей Католической унии. Преемник Рудольфа II на императорском престоле в Вене Матиас лишил привилегий чешских протестантов. В Праге вспыхнуло восстание, которое завершилось освобождением не только Чехии, но также Моравии и Силезии. Когда в 1619 году умер император Матиас и встал вопрос о престолонаследии, началась ожесточенная борьба за трон. Вене также угрожали чешская и венгерская армии. Решалась судьба империи Габсбургов. Лишившись двух корон и едва удерживавший третью, император в отчаянии взывал к папе римскому, Филиппу III Испанскому и Людовику XIII Французскому. Из Рима выслали деньги на комплектование армии, Мадрид обещал военную помощь испанских Нидерландов; Париж многозначительно молчал. Король Франции оказался в весьма затруднительном положении, ведь за помощью к Франции обратился также и молодой король Чехии Фридрих V. От того, на чью сторону встанет Франции в критических момент в немалой степени зависела судьба империи Габсбургов. Правительство долго колебалось, но тем не менее в мае 1620 года посольство во главе с принцем крови Шарлем де Валуа, графом Овернским, выехало из Парижа с миссией уговорить протестантских князей пойти на компромисс. Им это удалось; посредничество французской дипломатии оказалось поистине спасительным для императора. Франция сыграла свою роль и в ней больше не нуждались. Нарушив прежние обещания император разгромил Фридриха V; Чехия и Моравия были возвращены под власть католицизма. В результате с 1621 года сложился устойчивый противовес сил габсбургско‑католического блока.

Ришелье тяжело переживал в это время провалы французской дипломатии, так же как и собственную бездеятельность. Он по‑прежнему делает все возможной, чтобы получить кардинальскую мантию, пытается обезоружить своих врагов, причем весьма интересными методами. Например теперь доподлинно известно, что он лично принимал участие в составлении памфлетов против королевского фаворита Люиня, которого по праву считал своим главным противником на пути к власти.  Мария Медичи также беспрестанно хлопотала за своего любимца.

Весной 1621 года Королевский совет принял решение начать войну с протестантами. Людовик XIII занялся Беарном, родиной Генриха IV. После обновления католического культа и разделения Беарна и Наварры на французские Krondomane гугеноты, посовещавшись в Лодуне и Ла‑Рошели, взялись за оружие под предводительством герцога де Рогана. Во время военного похода Людовик пытался сломить это сопротивление на юго‑западе Франции. Многочисленные города подверглись осаде, но под Монтобаном он потерпел неудачу.

Стоит заметить, что Людовик XIII сразу хватался за оружие, когда ему казалось, что его авторитету наносится ущерб. Решение проблем он видел скорее в абсолютной дисциплине подчиненных, нежели в лавировании между различными интересами. Ему и в голову не приходило ущемлять религиозные права гугенотов; с другой стороны он находился под постоянным влиянием усилившегося католицизма.

Люинь умер 15 декабря 1621 года, в разгар очередной осады небольшой гугенотской крепости Монёр. Современники сообщаю, что за два дня, что он болел, никто даже не навестил умирающего, все так ненавидели его. После похорон своего фаворита Людовик XIII признался одному из приближенных, что смерть Люиня сделала его свободным. О коннетабле (Люинь перед началом похода против гугенота выпросил у короля это звание) очень скоро все забыли; забыла и его собственная жена, которая уже через четыре месяца благополучно вышла замуж за герцога де Шевреза.

Однако Людовик XIII не привык долгое время обходится без поводыря. В его окружении началась борьба за место умершего фаворита. Самым явным претендентом был принц Конде. Людовик сблизился с матерью – Мария Медичи даже присутствовала одно время в военном лагере, однако злые языки не забывали нашептывать королю, что любовь, которую он питает к матери, может привести к тому, что она разделит с ним власть. То, что Людовик и в следующем году предпринял долгий военный поход все же свидетельствует о том, что иногда в нем просыпался сын Генриха IV, однако он не мог долго действовать и самостоятельно, не имея сильного влияния.

Вскоре он вынужден был заключить мир с герцогом де Роганом под Монпелье, который королевские войска не смогли взять. Нантский эдикт был подтвержден. Гугеноты потеряли около 80 укрепленных мест, только Ла‑Рошель и Монтобан сохранили свои защитные сооружения. Навряд ли кто сомневался, что достигнутый компромисс носит временный характер.

В 1622 году Ришелье по содействию королевы‑матери получает возможность выступить в ее защиту на Королевском совете. Здесь влиятельнейшие люди Франции относятся к нему более чем с опаской, ясно оценивая его достоинства и возможности, честолюбие и непреклонность перед поставленной целью.  Выступая в Совете, Ришелье еще больше укрепил министров в их опасениях. Тогда государственный секретарь де Пюизье, после того, как Мария Медичи обратилась к нему с просьбой выдвинуть кандидатуру Ришелье на кардинальский сан, убедил королеву, что ее желание исполниться быстрее, если епископ Люсонский оправиться в Рим. План Пюизье прост: отдалить Ришелье от Марии Медичи, лишить ее опытного советника, без которого она была бы не так опасна, и одновременно убрать из Франции самого реального претендента на пост государственного секретаря. Ришелье решает переиграть Пюизье и заявляет о своем согласии отправиться в Рим; главное для него – официальная просьба короля папе римскому, а там видно будет. В результате совместных усилий епископа Люсонского, Марии Медичи и даже вмешавшегося в это дело Людовика XIII 5 сентября 1622 года епископ Люссонский был возведен в кардинальский сан. Однако Ришелье ощущал себя не столько кардиналом церкви, сколько кардиналом государства. Блестяще выиграв эту партию он вознамерился выиграть вторую – министерство.

С этого дня положение Ришелье коренным образом изменилось. Он уже не полуссыльный изгой. Теперь с ним вынуждены считаться даже члены Королевского совета. В обществе возвышение Ришелье было встречено доброжелательно. На фоне незначительных и даже мелких политиканов, окружавших в то время французский престол, Ришелье, несомненно, выглядел впечатляюще. Известный поэт Малерб писал одному из своих друзей: "Вы знаете, что я не льстец и не лжец, но клянусь Вам, что в этом кардинале есть нечто такое, что выходит за общепринятые рамки, и если наш корабль все же справится с бурей, то это произойдет лишь тогда, когда эта доблестная рука будет держать бразды правления".

Однако кардинал все еще не пользовался расположением короля, но намерен был внушить к себе доверие. Венецианский посол докладывает своему правительству: "Господин кардинал де Ришелье здесь единственный, кто противодействует министрам. Он прилагает все усилия для того, чтобы возвысить себя в глазах короля.., внушая ему идею величия и славы короны". Тактика Ришелье включала замаскированную дискредитацию правительственной политики как внутри страны, так и за ее пределами. Он осуждал политику уступок Мадриду. Судя по всему Ришелье хорошо изучил характер Людовика XIII, сделав упор на его тщеславие, желание походить на своего знаменитого отца. Он упорно внедрял в сознание молодого короля такие понятия, как величие, слава, родина.

С апреля 1624 года Ришелье входит в состав Королевского совета. Вскоре Ришелье удалось убедить короля в полной беспомощности и несостоятельности его министров – Силлери, Пюизье, и первого министра – любимца короля маркиза Ла Вьевиля. Действительно, внутренняя обстановка во Франции была крайне неблагополучной; повсюду тлели очаги недовольства. Серьезно был подорван и международный престиж Франции, отказавшейся от союза с германскими протестантскими княжествами из религиозно‑идеологической солидарности с Габсбургами. На протяжении последних лет как внутренней так и внешней политикой Франции занимался кто угодно, только не король.

Людовик XIII буквально видит в кардинале Ришелье человека, который должен спасти Францию. Он все чаще прибегает к его советам и вскоре не может и вовсе без него обходиться. Вышеупомянутые министры полностью отстранились от очень важного для Франции урегулирования конфликта в Вальтелине (области Северной Ломбардии, где вспыхнула религиозная вражда между католиками и протестантами и куда тут же поспешили вмешаться австрийцы и испанцы) Исход этого конфликта был очень важен для Франции, которая, полагал Ришелье, не должна допустить соединения испанских владений в Северной Италии с имперскими, а такая возможность существовала в случае захвата испанцами альпийских горных перевалов. (Как мы видим, контуры будущей антигабсбургской политики Ришелье уже намечены). Обо всем об этом Ришелье не перестает расталкивать королю. Однажды после очередной беседы Людовик XIII неожиданно предлагает Ришелье возглавить его Совет и самому определить его состав.  Он приказывает арестовать своего бывшего фаворита Ла Вьевиля. На заседании нового Совета Ришелье умело создал впечатление, что отныне всеми делами будет управлять только король. Он умоляет его "не слушать никаких жалоб на того или иного министра в частном порядке, но самому встать во главе Совета". Идея Ришелье проста: отныне все решения Совета должны быть освящены лично королем, поэтому обвинить министров и прежде всего самого Ришелье за допущенные промахи будет просто невозможно. Кардинал прекрасно знал, что Людовик XIII не способен к самостоятельным поступкам и тем более к изнурительному ежедневному труду. Истинным творцом и проводником политической линии будет он – Ришелье. Таким образом кардинал умело взял бразды правления в свои руки, оставив королю иллюзию, что все теперь зависит исключительно от его монаршей воли.

Итак 13 августа 1624 года Ришелье становится первым министром Людовика XIII. на этом посту он бессменно пробудет восемнадцать лет, три месяца и двадцать дней вплоть до самой своей смерти.

 

Оказавшись на новом посту, Ришелье еще раз оглядел безрадостную картину: внутренняя разобщенность страны, слабость королевской власти при наличии мощной оппозиции, истощенная казна, непоследовательная, пагубная для интересов Франции внешняя политика. Как исправить положение? На этот счет у нового главы Королевского совета совершенно определенные намерения.

"Я Вам обещал употребить все мои способности и всю власть, которую Вы изволили мне дать, чтобы ликвидировать гугенотскую партию, уменьшить притязания знати, привести в послушание всех Ваших подданных и возвысить имя Ваше в глазах чужих народов на такую ступень, на какой ему надлежит быть", – писал Ришелье в книге "Государственные максимы, или Политическое завещание" В ней он изложил основы своей политики. Книга эта была опубликована лишь после его смерти, и многими историкам ее подлинность оспаривалась, но, несомненно, она отражает подлинные мысли самого Ришелье. Хотя в своей государственной деятельности он следовал всегда голосу практики и подчас круто менял курс в зависимости от обстоятельств, от внутреннего и международного соотношения сил, Ришелье сумел здесь обобщить некоторые ее линии и придать ей видимость наперед продуманного плана.

Ришелье говорит в этом "Политическом завещании": "Моей первой целью было величие короля. Моей второй целью было могущество королевства". Если можно сомневаться в буквальном смысле первого, то могущество абсолютистской власти он действительно стремился утвердить всеми доступными способами, как внешнюю силу Франции.

Одну из главных своих задач Ришелье видел в обеспечении первенствующего положения дворянства перед поднимающейся буржуазией. Дворянин по происхождению, он явно хотел перевеса дворянства, которому искренне сочувствовал и которое в своем огромном большинстве видело в его политике свою политику. Но королевский двор, выражая интересы дворянства, играл роль как бы воспитателя дворянского класса. Отсюда два положения Ришелье: с одной стороны, пишет от, "богатство и гордость одних [буржуа, чиновников] подавляют бедность других [дворян] – богатых лишь доблестью…", а с другой – "очень распространенный недостаток лиц, родившихся в этом сословии [дворянском], – что они применяют к народу насилие". Право на насилие Ришелье хотел бы резервировать только за государственным аппаратом монархии.

"Право" же дворян и монархии эксплуатировать народные массы Ришелье не только постулирует, но даже обосновывает психологически: "Если бы народ чересчур благоденствовал, было бы невозможно удержать его в границах его обязанностей…". Народ для Ришелье – это "мул, который, привыкнув к нагрузке, портится от долгого отдыха больше, чем от работы". Правда, он тут же добавляет, что работа эта должна быть пропорциональной силам мула‑народа; но это относилось уже к области благих (и невыполнимых) пожеланий. Практика же взимания невероятных податей и поборов прикрыта у Ришелье теорией гармонии интересов короля и народа. "Можно утверждать, что суммы, извлекаемые королем у народа, к нему же и возвращаются; народ их авансирует, чтобы получить их обратно в виде пользования своим покоем и своим имуществом, что не может быть ему обеспечено, если он не будет способствовать сохранению государства".

Ришелье действительно хотел начать свою деятельность с внутренней консолидации государства, но ему пришлось первые полтора‑два года заниматься делами международными и лишь затем вернуться к тому, что он считал основой всего, – созданию сильного централизованного государства.

По прежнему самой неотложной оставалась проблема Вальтелины, где с новой силой вспыхнуло давнее соперничество габсбургской империи и Граубюндена (республики гризонов) – протестантского кантона, расположенного на юго‑востоке Швейцарии. Со времен Франциска I и Генриха IV Франция традиционно поддерживала Граубюнден, который предоставлял ее армии свободу прохода через Альпы. Однако начиная с регентства Марии Медичи и вплоть до падения Ла Вьевиля Франция, по существу, бросила Граубюнден, как, впрочем и других своих союзников в Северной Италии, на произвол судьбы, оставив их без поддержки перед мощными противниками – испанскими и австрийскими габсбургами. Здесь Ришелье сделал все возможное, чтобы прийти на помощь Граубюндену и вновь сделать Францию хозяйкой стратегически важных горных перевалов. (Монсонский договор от 5 мая 1626 года, когда посол Франции и первый министр Испании подписали договор о статусе Вальтелины, то есть о передачи этой области под формальный суверенитет Граубюндена). С этих пор обостряются отношения Франции с папским.

Ришелье также считал важным укрепить отношения с Англией, поскольку его тревожила обозначившаяся в начале 20–х годов перспектива англо‑испанского сближения. С этой целью французская принцесса Генриетта была выдана замуж за наследника английского престола Карла I. Однако этот брак не оправдал возлагавшихся на него надежд. Желанного сближения с Англией не только не произошло, но, напротив, отношения еще более ухудшились. Причина крылась в нежелании Франции в тот момент открыто выступить против Испании.

По мере того, как Ришелье подчинял короля своей воле, как росли его власть и могущество, росло и недовольство знати, не без оснований опасавшейся за свое влияние на государственные дела. В 1626 году была предпринята первая из многочисленных попыток устранения кардинала его политическими противниками. Заговор против Ришелье был важнейшей частью более широкого замысла по низложению Людовика XIII и возведению на трон его младшего брата Гастона, герцога Анжуйского (впоследствии – Орлеанского). Однако заговорщики были разоблачены; тот, кому было поручено непосредственно само убийство (Шале ) казнен, брат короля под давлением Ришелье выдал всех заговорщиков, среди которых была герцогиня де Шеврез и даже Анна Австрийская, которой пришлось впоследствии давать унизительные показания на одном из заседаний Совета. Раскрытие этого заговора только укрепила позиции Ришелье. Отныне делами государства вершил триумвират – Людовик XIII, Мария Медичи (с которой король сблизился, окончательно поссорившись с женой) и Ришелье при направляющей роли последнего.

Наметив ряд реформ по сокращению государственных расходов (реформу армии, упразднение некоторых должностей, сокращение расходов двора), превращению Франции в морскую державу, реорганизацию системы образования, Ришелье убедил Людовика XIII созвать ассамблею нотаблей (представителей от трех сословий – духовенства, дворянства, и от третьего сословия (чиновничества и делегатов от нескольких крупных городов)). Составной частью программы, направленной на укрепление королевской власти, Ришелье считал запрещение поединков между дворянами. Однако программа, предложенная Ришелье на ассамблее нотаблей была одобрена лишь частично: нотабли согласились с планами морского строительства и создания торговых компаний, с необходимостью реорганизации армии, благожелательно отнеслись и к идеям Ришелье в сфере образования, но категорически отказались поддержать его финансовый проект, потому как каждое сословие на ассамблее ревностно отстаивало свои права и привилегии, не желая ничем поступаться. Одним словом, ассамблея нотаблей сама доказала свою ненужность правительству, которое не будет ее больше созывать до 1788 года.

Не получив ожидаемой поддержки в проведении реформ, Ришелье вовсе не собирался отказываться от своих намерений. Но для успеха дела ему необходимы были внутренний мир и спокойствие.  На повестку дня вставал вопрос о ликвидации очага протестантизма – Ларошели.

 

 

ОСАДА ЛАРОШЕЛИ 

 

Одной из неотложных задач, стоявших перед центральной властью после победы католицизма над реформационным движением во Франции, была ликвидация гугенотской республики на юге страны, ставшей чем‑то вроде "государства в государстве". Правительство еще не имело для этого достаточных сил. Хотя, по мнению Ришелье, государь должен заботиться о спасении душ своих подданных, "осторожность не позволяет королям прибегать к рискованным мерам, могущим выполоть доброе зерно при желании выполоть плевлы". Правительство Людовика XIII (а следовало бы сказать: правительство Ришелье) не покушалось на религиозные чувства гугенотов, однако оно обрушилось на их политический сепаратизм, на их военно‑партийную организацию во главе с герцогом Роганом. Пэр и герцог Анри де Роган де Леон выдвинулся на первый план в гугенотской партии после 1621 года, став приемником Сюлли. Он поставил своей целью не только возродить былую мощь гугенотской партии, но и создать в западной части Франции автономную республику гугенотов при поддержке Англии и Испании. Герцог и его единомышленники располагали реальной военной силой, включая флот, сосредоточенный в бухте Ларошели. Число гугенотов во Франции составляло на то время около миллиона человек.  

Незадолго до похода на Ларошель в беседе с папским нунцием Ришелье как‑то шутливо заметил: "В Риме на меня смотрят, как на еретика. Очень скоро меня там канонизируют как святого" .

В записке, поданной Людовику XIII 6 мая 1625 года Ришелье подчеркивал: "До тех пор, пока гугеноты разделяют власть во Франции, король никогда не будет хозяином в своей стране".

Военные действия спровоцировали сами гугеноты. В начале 1625 года герцог де Роган направил Людовику XIII жалобу в связи с якобы нарушениями договора при Монпелье (1622). Людовик отклонил претензии Рогана и приказал коменданту форта, контролирующего Ларошель с моря, быть готовым к военным действиям против гугенотов. В конце 1626 года соратник Рогана герцог де Субиз захватил острова Ре и Олерон, расположенные перед входом в бухту Ларошели. Начались военные действия. Успех поначалу сопутствовал гугенотам, но вскоре ситуация меняется. Адмирал Франции герцог де Монморанси разбил в морском сражении у Ларошели эскадру гугенотов. Прибывшая по просьбе Ришелье голландская эскадра нанесла поражение Субизу. Ришелье убедил Англию и Испанию воздержаться от вмешательства во внутренний конфликт. Оставшись без поддержки, гугеноты были вынуждены признать свое поражение и сложить оружие. 5 февраля 1626 года был заключен очередной мир с гугенотами. Но все понимали, что это ненадолго.

Роган собирал силы в Лангедоке; Субиз который бежал в Англию, настойчиво склонял Карла I и его первого министра Бекингема к войне против Франции. У Испании же были связаны руки после договора в марте 1626 года, – Ришелье все предусмотрел. В апреле 1627 года Ришелье заключил с Испанией союз, предполагавший оказание помощи в случае войны с третьей державой. Об этом не говорилось прямо, но было ясно, что этой "третьей державой" была Англия, отношения с которой уже давно стали очень напряженными

В июне из Англии была отправлена внушительная экспедиция под вымпелом "великого адмирала" Бекингема, у которого были инструкции Карла I: захватить острова у входа в бухту Ларошели и вызвать новый мятеж гугенотов. В более широком плане экспедиция Бекингема была ответом на намерение короля Франции распространить свое господство в Атлантике. В ответ Ришелье приказал сосредоточить небольшую армию в Пуату, нацелив ее на Ларошель.

Бекингем высадил 10 тысяч десанта и начал наступление. Однако он избегал штурма, рассчитывая на помощь из Ларошели, но сторонники мятежа собрали ему лишь небольшой отряд. Верхушка города долго пребывала в нерешительности: сдаться ли королю Франции или сражаться вместе с англичанами?

Тем временем Людовик XIII лично отбыл в Пуату, чтобы возглавить армию. Поскольку казна была пустой, Ришелье выделил 1,5 миллиона ливров собственных средств а также занял у кредиторов 4 миллиона на нужды армии. Попытка договориться с муниципалитетом Ларошели не привела ни к чему, так как гугеноты требовали значительные уступки.

10 сентября 1627 года гугеноты снова начали боевые действия против королевской армии. Король приступил к осаде Ларошели, затянувшейся на два с лишним года. Герцог де Роган между тем времени не терял и поднял мятеж в Лангедоке. Ришелье пришлось срочно формировать вторую армию и отправить ее на юг.

Боевой дух в армии Бекингема постепенно падал, и после двух неудачных попыток захватить порт Сен‑Мартен он эвакуирует свои войска и уходит вместе со своим флотом, заверив ларошельцев, что вернется с более многочисленной армией. Однако Ларошель продолжает обороняться. Понимая, что успех будет достигнуть только при полной блокаде города как с суши, так и с моря, Ришелье вспомнил осаду Тира Александром Македонским и распорядился начать строить плотину в бухте Ларошели. На это строительство ушло около полугода, но в конце концов именно эта плотина сыграла решающую роль в победе королевских войск.

К началу апреля 1628 года Ларошель оказывается в плотном кольце блокады. Ришелье приказывает выгравировать на орудиях многозначный, ставший знаменитым, девиз: "Ultima ratio Regis" (последний довод короля)

В мае этого года из Англии вышел флот под вымпелом лорда Денбига. Его задачей было прорваться к Ларошели, доставить осажденным продовольствие, побудить снять осаду и заключить мир. Однако, столкнувшись с таким препятствием, как плотина, с которой французские канониры обстреливали его корабли, Денбиг как и Бекингем потерпел неудачу и развернулся обратно.

Англичане готовили третью экспедицию, которую опять должен был возглавить герцог Бекингем, но он неожиданно был убит, поэтому флот вышел в море под командованием лорда Линдсей. Он предпринял обстрел плотины, но французы своими пушками нанесли его флоту куда большие потери, чем он им. Линдсей направляет к Ришелье парламентера с просьбой к Людовику XIII от имени Карла I проявить снисходительность к мятежным подданным.

Дальнейшее сопротивление Ларошели было бесполезным. Делегаты от муниципалитета города обратились к Ришелье с просьбой об аудиенции. Кардинал поставил им только одно условие – полная и безоговорочная капитуляция. На следующий день акт о капитуляции был подписан, и король милостиво даровал Ларошели свободу исповедания протестантизма. Ларошель пала; эта победа потребовала от правительства огромного напряжения сил и немалых средств. Военные действия против гугенотов продлились в общей сложности восемь лет (1620–1628)

 

Но оставался еще мятежный Лангедок. В 1629 году были ликвидированы последние очаги сопротивления гугенотов и в его горных районах. Гугенотские крепости были частью разрушены, частью отобраны, им было запрещено держать свои гарнизоны. Но со своей стороны по соглашению в Але (Лангедок) правительство опубликовало так называемый эдикт милости, подтверждавший Нантский эдикт в смысле гарантирования гугенотам религиозной свободы.

Наряду с этим правительство приняло самые решительные меры, чтобы подчинить себе непокорных аристократов, хотя бы и правоверных католиков. Замки феодалов были срыты и снесены, под страхом смертной казни были запрещены дуэли между дворянами, и в назидание всем был даже казнен особо дерзкий и непослушный бреттер, дуэлянт Бутвиль, хотя смелостью его Ришелье восхищался лично. Правительство с чрезвычайной подозрительностью и жестокостью подавляло всякую попытку противостоять ему, объявляя такие попытки "заговором". По мнению Ришелье, "бич, являющейся символом правосудия, никогда не должен оставаться праздным". Карательная политика пренебрегала даже законами судопроизводства, установленными той же государственной властью. "Если во время разбора обыкновенных дел суд требует бесспорных доказательств, – писал Ришелье, – совсем иначе в делах, касающихся государства; в таких случаях то, что вытекает из основательных догадок, должно иногда считаться за ясные доказательства". Поэтому Ришелье рекомендует начинать с применения закона, а потом уже искать доказательства вины.

Одновременно с покорением гугенотов Ришелье удалось также укрепить позиции Франции в Северной Италии.

С конца 1627 года франко‑испанские противоречия обострились, что привело к новому столкновению, так называемому "Мантуанскому дело", которое являло собой конфликт Франции и Испании в лицах Карла де Невера и герцога Савойского за наследование Мантуанского герцогства, правитель которого умер, не оставив наследника. Ришелье долго взвешивал "за" и "против" и наконец, придя к выводу, что если эта территория перейдет под контроль Испании, последствия для Франции могут быть самыми непредсказуемыми, счел нужным поддержать Карла Невера. В результате в Северной развязались напряженные военные действия, которые в конце концов дали привели к ряду договоров, принесших Франции очевидный внешнеполитический успех: за герцогом де Невером признавались права на Мантую, Франция оставляла за собой Пиньероль и долину Перузы. Таким образом задачи, поставленные Ришелье в Северной Италии были решены. Франция восстановила и даже закрепила свое политическое и военное присутствие в этом районе.

Важную роль в ведении переговоров и в мирном исходе этого конфликта сыграл папский легат Джулио Мазарини. С этого времени Ришелье пристально наблюдает за честолюбивым итальянцем, проникаясь к нему все большей симпатией в недалеком будущем кардинал пригласит Мазарини на французскую службу. Но никому тогда и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день Мазарини станет преемником и продолжателем дела "великого Ришелье".

Еще за два дня до намеченного похода против герцога Савойского у короля состоялось совещание, на котором Ришелье изложил свои соображения в отношении внутренней и внешней политики Франции. По существу это была развернутая программа действий на обозримое будущее. Во внутриполитическом плане упор был сделан на укрепление единства и сплоченности государства. Абсолютная власть короля должна распространяться на все, даже самые отдаленные уголки государства. Необходимо было также положить конец практике купли‑продажи должностей. Все должности должны дароваться королем и им же отниматься. Необходимо принять срочные меры по реорганизации финансового управления королевским доменом, что должно развязать правительству руки в проведении последовательной экономической политики. Все это должно было способствовать укреплению королевской власти и ослаблению феодалов. Также Ришелье понимал, что без сильного флота Франция не станет могущественным государством. Строительство флота должно было породить развитие торговли и колонизацию новых земель.

Что касается внешней политики, то здесь Ришелье преследовал конкретную цель – остановить возвышение Испании. Залогом успешной борьбы против габсбургской гегемонии должно было служить внутреннее единство, экономическая и военная мощь Франции. Другое важное условие – укрепление традиционных антигабсбургских союзов. Ришелье также говорит о необходимости расширения восточных границ Франции до Страсбурга. Делом чести короля Франции остается возвращение под его власть Наварры и Франш‑Конте, отторгнутых Испанией. Ришелье также посмел в правда в очень учтивой форме, но высказать пожелания, а точнее сказать, критику, в адрес короля и Марии Медичи, указав им на их недостатки и растолковав им об обязанностях короля и членов его семьи, на плечах которых лежит груз исторической ответственности за судьбу страны. 

В то время все многочисленные политические группировки при дворе Людовика III делились на две партии – "святош" (les devots) и "добрых французов (les bons fransais). Первые выступали за то, чтобы политика Франции, как внешняя так и внутренняя, руководствовалась исключительно интересами католицизма. Вторые желали, чтобы политика короля была прежде всего французской, независимой, и диктовалась только интересами короля. Этой линии со временем стал открыто придерживаться и Ришелье.

Кардинал, естественно, со временем стал вызывать в высших кругах все возрастающее недовольство. Его политическими противниками были les devots, которые поначалу приняли его за своего союзника. Также появились дворяне, питавшие личную ненависть к кардиналу – это были крупные феодалы, воспротивившиеся его политике централизации и укрепления королевской власти. Отношение к Ришелье Марии Медичи, его покровительнице, постепенно все ухудшается пока не меняется на противоположное. Оно связанно с постепенной антигабсбургской ориентацией кардинала, ведь Мария Медичи была одной из главных фигур в партии "святош". Тут необходимо отдать должное Ришелье. Ничто не может быть сравнимо с его хитростью, ловкостью, хладнокровием и выдержкой в тот момент, когда его положение и жизнь висели на волоске, когда Мария Медичи, поддерживаемая многими недовольными политикой кардинала, настраивала против него слабовольного короля. Наконец настал день (современник Ришелье – граф де Ботрю назовет его "днем одураченных"), когда Людовику пришлось сделать выбор между матерью и кардиналом. Все во главе с самим Ришелье уже думали, что это конец. Но вышло совсем наоборот. Все старания Марии Медичи кончились тем, что ее отправили в ссылку, а Людовик XIII проникся совершенно безграничным доверием к кардиналу. В результате король подписал эдикт о возведении Ришелье в ранг главного государственного министра. Эдикт узаконил те функции главы Королевского совета, которые Ришелье уже выполнял в течение пяти с лишним лет.

После ссоры короля с Марией Медичи, Гастон Орлеанский исчез из Парижа. Он тайно уехал в находившейся в то время под властью Испании Бузансон и, заручившись поддержкой Мадрида, начал формировать поход на Париж. 1 сентября 1632 года в сражении при Кастельнодаре королевская армия наголову разбила мятежников. Их предводитель герцог де Монморанси был взят в плен и вскоре казнен по приказу короля. Казнь этого представителя знатнейшего рода, первого дворянина Франции после принцев крови знаменовала триумф абсолютизма над сепаратизмом аристократии, чье сопротивление было сломлено стараниями Ришелье.

Считая себя продолжателем дела Генриха IV, Ришелье насаждал централизацию, энергично боролся с сословным и провинциальным партикуляризмом. Он мечтал дать стране единые законы и единую строго организованную администрацию. В 1629 году Людовик XIII подписал ордонанс, получивший название "кодекс Мишо" (по имени хранителя печати Мишеля де Марильяка, считавшегося составителем документа). Это был первый опыт классификации законов Франции. Кодекс этот вызвал протесты со стороны французских парламентов и аристократов. Кодекс запрещал губернаторам, грандам и провинциальным чиновникам по собственной инициативе повышать налоги, осуществлять набор солдат, накапливать оружие и порох, укреплять крепости и замки, созывать открытые и тем более тайные ассамблеи.

Однако процесс формирования разветвленной бюрократической структуры был еще в начальной стадии. Лишь только в 1641 году королевская декларация официально запретила парламентам всякое вмешательство в дела государственной администрации. Проводниками и исполнителями решений правительства на местах все больше и больше становятся интенданты, назначаемые центральной властью из числа преданных ей и всецело от нее зависящих чиновников. Их исходная задача – обеспечить поступление налогов из провинций в казну. Они окончательно оттесняют на второй план прежние местные органы управления и суда: провинциальные штаты (в некоторых областях Франции), провинциальные парламенты, различные судебно‑финансовые палаты, губернаторств в их военно‑полицейским аппаратом, муниципалитеты, опиравшиеся на поквартальную "буржуазную стражу" в городах. Впрочем, эти местные власти обычно не отстаивали свои устаревшие привилегии, а сотрудничали с интендантами провинций и с правительством.

В самом аппарате центральной власти все больше выдвигаются государственные секретари (министры) и все уменьшается значение принцев крове, герцогов и пэров: они по‑прежнему входили в так называемый "большой Королевский совет", но все по‑настоящему важные дела государства вершились "малым Королевским советом", который и был настоящим рабочем правительством. Именно к нему стекались донесения интендантов, он отправлял на места полновластных инспекторов (maitres de requetes), он, во главе со своим председателем Ришелье, был подлинной сильной властью.

Ришелье боролся против любых попыток противостоять королевский власти. При Ришелье у парламентов было отнято право письменных ремонтрансов, и подчас правительство прибегало к насильственному выкупу должностей тех или иных неугодных ему членов парламента; некоторых из них отправляли в изгнание или в тюрьму.

Однако решительные меры, какие хотело бы принять старинное дворянство в отношении выскочек в судейских и чиновных мантиях, тут были недоступны, поскольку продажа богачам различнейших должностей (и в том числе должностей адвокатов, прокуроров, советников парламента) была одним из источников государственного дохода абсолютистской Франции. Правительство никогда не имело достаточно средств, чтобы разом покончить с парламентами, выкупив все должности. Отсюда – безрезультатность непрерывно до самой революции 1789 году длившейся борьбы абсолютистского правительства с парламентами, полная невозможность сломить их сопротивление. Ришелье видел и социально‑политическую сторону дела: система продажи государственных должностей в собственность видимым обладателям денежных накоплений приковывала часть буржуазии к колеснице государства, то есть к судьбам феодально‑абсолютистского строя. Кто вложил свои деньги в данных государственных порядок, писал Ришелье, не станет способствовать его разрушению.

Другим источником дохода казны была откупная система: получение денег от финансистов авансом, с уступкой им права с избытком компенсировать себя взиманием того или иного налога. Ришелье считал финансистов и откупщиков налогов "особым классом, вредным для государства, но тем не менее необходимым"; по его мнению, "они не могут дальше обогащаться, не разоряя государства". Поэтому он был склонен к конфискации имущества откупщиков и держателей государственной ренты, но, "даже если справедливость этого акта неоспорима, разум не позволяет прибегать к нему, потому что его осуществление лишило бы государя на будущее всех способов добыть деньги в случае государственной необходимости".

Это положение "Политического завещания" является выводом из практики борьбы абсолютизма с откупщиками – борьбы, в которой королевской власти иногда приходилось признавать себя побежденной. Свидетельством этого является королевский рескрипт, который пришлось опубликовать после очередного мероприятия по "выжиманию губок" – нажиму на финансистов. В этом рескрипте, как бы извиняясь, король заявлял: "Будучи вынужден прибегать к чрезвычайным мерам и требуя, чтобы нам авансировали крупные суммы денег, мы во всех представившихся случаях получали содействие от наших откупщиков и контрактеров; и суммы, которые они обязывались нам уплатить, приносили им столь мало дохода и прибыли, что в настоящее время они, совместно с их пайщиками, обременены долгами… Они и поныне не перестают оказывать наши делам величайшее содействие в настоящей срочной необходимости, прилагая для этого весь свой кредит, от чего мы испытываем величайшее удовлетворение".

Финансовые трудности были тесно связаны с военно‑политической обстановкой. Чтобы понять это, необходимо представить себе международное положение Франции. На горизонте снова как в первой половине XVI века, возникла грозовая туча – угроза поглощения всей Европы, всех национальных государств наднациональной католической державой Габсбургов. Кардинал Ришелье долго лавировал между интересами католической церкви и национальной государственности – то склонялся к союзу с габсбургской Испанией и папством (олицетворением этого курса был его советник капуцинский монах Жозеф), то, стремясь ослабить Габсбургов, поддерживал субсидиями протестантских князей Германии.

В 1630 году колебаниям пришел конец: Ришелье принял решение ссужать протестантскую Швецию крупными ежегодными суммами для войны с германским императором. Тем самым Франция косвенно, скрыто вступила в Тридцатилетнюю войну. Впрочем, Ришелье стремился не допустить окончательной победы Швеции или немецких протестантов. Однако в 1635 году крупные неудачи шведов заставили Францию вступить в войну: Франция начала военные действия против испанских и австрийских Габсбургов одновременно в их владениях в Нидерландах, Германии, Италии и Испании. Почти сразу выяснилось, что фактически Франция к этой войне не готова: в 1636 году немцы вторглись в Бургундию, а испанцы – в Пикардию и Гиень. Разъезды испанцев, вторгшихся из Фландрии, угрожали уже и Парижу; только ополчение, срочно созданное по призыву правительства, разбило испанцев при Корби (20 лье к северу от столицы) и прогнало их дальше на север. В дальнейшем война велась с огромным напряжением денежных и людских ресурсов. При этом потребность в деньгах заставляла выжимать налоги из населения, это вызвало восстания, а восстания подчас требовали отвлечения воинских частей  с военных фронтов для борьбы с восставшими.

Укрепление французской монархии, достижение некоторой стабилизации противоречий между дворянством и буржуазией при Ришелье являлись оборотной стороной сеньориальной и налоговой эксплуатации населения и порождаемых ею новых вспышек крестьянско‑плебейских восстаний. Историки отмечают три волны крестьянского движения: в Керси (Гиень‑и‑Гасконь) в 1624 году, в Сентонже, Перигоре и других юго‑западных и южных областях в 1636–1637 годах, и в Нижней Нормандии в 1639 году. Восстания эти подавлялись правительством со страшной жестокостью6 восставших посылали пачками на виселицу, подвергали колесованию без суда, даже без допроса – по одному подозрению в участии в восстании. Канцлер Франции при Ришелье Сегье обосновывал эти репрессии следующими доводами: "Служение королю, его власти и общественному благу требовало примерных наказаний и заставляло пренебрегать обычными формальностями".

 Восстание в Керси в 1624 году было вызвано распространением соляного налога ("габели") на область. Восставшие требовали отмены налога и, так как определение его размера по дворам и само взимание налога было поручено местным богатеям из крестьян (élus), вся ярость обрушилась на сборщиков налога. Их дома поджигались, имущество подвергалось разграблению. Вскоре движение начало перерастать в движение против богатых людей вообще. Армия крестьян выросла до 16 тысяч человек, и городская беднота была готова присоединиться к ней. Восставшие двинулись на город Кагор – центр области, но были разбиты местным дворянским ополчением.

Восстание 1636–1637 годов в Сентонже, Перигоре и других провинциях было связано с установлением налога на вино, который правительство ввело, когда Франция вступила в Тридцатилетнюю войну и нуждалась в средствах для содержания армии. Налог этот сильно ударил по виноделам указанных областей. Кроме того, содержание и бесчинства войск, расквартированных по селам и городам из опасения вторжения Испании, довели население до отчаяния.

Восстание продлилось полтора года и охватило значительную часть территории Франции (ее южные, юго‑западные и частично центральные области). Отряды восставших доходили в Сентонже до 40 тысяч человек, в Перигоре – до 60 тысяч. Восстанию сочувствовали не только плебейские массы, но и городская буржуазия, и весной 1637 года отрядам повстанцев удалось даже занять главный город провинции Перигор Бержерак. Но королевские войска под командованием герцога Лавалетт и при поддержке местного дворянского ополчения разбили и рассеяли восставших – и началась расправа.

Восстание в Нижней Нормандии в 1639 году, прозванное восстанием "босоногих" (в начале они называли себя "кроканами"), также вспыхнуло на почве недовольства крестьян ожидаемым распространением "габели" на их область. Восставшие призывали население не платить налогов, присоединяться к ним, вооружаться и убивать сборщиков налогов. Армия восставши, выросшая до 20 тысяч человек, называвшая себя "армией страдания", состояла не только из крестьян: в нее входила и городская беднота, ей сочувствовали и буржуа, не желавшие распространения "габели", тяжесть которой ложилась на и на все третье сословие. Но осенью 1639 года армия "босоногих" была почти полностью истреблена королевскими частями под командой маршала Гассьона на баррикадах города Авранша; лишь немногие попали в плен, но и они были повешены.

Следует отметить, что, хотя все эти восстания объективно наносили сильные удары абсолютизму, они не ставили себе сознательной цели свергнуть королевскую власть или покончить с господством феодалов; по существу, они никогда и не могли выйти за пределы одной или немногих провинций и найти поддержку всей страны. Происходило это потому, что как правило, эти восстания вызывались узколокальными поводами (распространением какого‑то налога на данную провинцию, бывшую прежде от него свободной; насилиями местных сборщиков налогов; бесчинствами воинских частей, расквартированных в данной местности и т. п.); даже когда к этому, как в Перигоре, присоединялся протест против сеньориальных поборов или церковной десятины, силы повстанцев оставались разрозненными, а не сливались в мощную крестьянскую армию. Сказывалось также и то, что буржуазия (особенно ее более влиятельная часть) городов в провинциях, охваченных крестьянскими восстаниями, гораздо больше боялась восставших, чем правительственных сил. Поэтому правительство всегда, хотя и с большим или меньшим напряжением, доже вынужденное порой вступать в переговоры с восставшими, в конечном счете выходило победителем, после чего старалось жесточайшими карами запугать население; при этом, однако, зачастую с уходом карателей восстание вспыхивало вновь. Так, узколокальное восстание нормандских "кроканов" в 1637 году переросло в мощное движение "босоногих" в 1639 году, получившее отклики и в других провинциях и запечатлевшееся в сознании современников, в том числе и в королевских декларациях, как событие общегосударственного значения; оно прервало надолго поступление в казну каких бы то ни было налогов с экономически высокоразвитой провинции и могло увлечь другие своим примером.

Кроме перечисленных движений сельского и смешанного сельско‑городского характера, имели место и многочисленные возмущения трудящейся бедноты и ремесленников то в том, то в другом городе во всех частях Франции. Не проходило года без нескольких извержений таких вулканов.

Поводами для восстаний городского плебейства опять‑таки чаще всего были какие-либо налоговые нововведения, затрагивавшие отдельные профессии или большинство трудового населения, нередко и более зажиточный слой. Эти фискальные новшества или вымогательства военщины служили последним толчком, переполнявшим чашу терпения. Толпы громили налоговые конторы, расправлялись со сборщиками и откупщиками, с "подозрительными", с защитниками порядка, в том числе с представителями центральной власти. Подчас они кричали "да здравствует король без налогов", а были случаи (в 1630 году), когда топтали и рвали портреты Людовика XIII, в Дижоне портрет короля был сожжен. Как правило, с восставшими после некоторых колебаний расправлялась вооруженная милиция зажиточных горожан, иногда с участием окрестных дворян, а то и лиц духовного звания, а также местные гарнизоны и воинские части. Впрочем, случалось, что дело оканчивалось прощением: по поводу антиналогового восстания "мелкого люда" в Байонне в 1641 году Ришелье давал инструкцию" "Жители весьма виновны и заслуживают наказания, но настоящее время не позволяет и думать об этом".

Важнейшей задачей абсолютизма и господствовавшего дворянского класса было всемерно содействовать восстановления и укреплению католической веры. Это было условием всеобщего послушания и терпения. Проповеди приходских священников были основным каналом общественного воспитания неграмотного населения, даже и его информирования о политических событиях и об издаваемых законах. Однако в первой половине XVII века распространителями новостей и некоторых независимых мыслей стали (сначала в Шампани, вслед и в других провинциях) разносчики по городским домам и кварталам, по бургам (селам) и деревням грошовых брошюрок, примитивно отпечатанных книжонок, которые какой‑нибудь грамотей вечерами читал вслух соседям и домочадцам у камина. Тут бывали сказки и предания, хозяйственные сведения и колдовские рецепты, религиозные и светские песни, исторические и любовные романы, рассказы о жизни королей, знати, знаменитых разбойников и многое другое. Народ имел свою фольклорную и эстетическую традицию, свои праздники, игры, представления.

Высоко над этой духовной жизнью простого народа возвышалась культура двора и знати, образованных кругов дворянства и буржуазии.

Ришелье уделял большое внимание науке и культуре, считая, однако, необходимым держать их под неусыпным надзором государства, следя за тем, чтоб они не пошли по нежелательному направлению и не распространились в народе: по его мнению, "подобно тому, как было бы чудовищным тело, имеющее глаза на всех своих частях, так было бы чудовищным государство, если бы все его подданные были образованными". Он полагал, что "нужные государству солдаты лучше воспитываются в грубости невежества, чем в утонченности науки". При этом, "если бы знания профанировались среди всевозможных умников, в государстве появилось бы больше людей, способных высказывать сомнения, чем людей, способных их разрешать, и многие оказались бы более склонны противостоять истинам, чем защищать их". Поэтому, пишет он, "в хорошо устроенном государстве должно быть больше мастеров механических искусств (maitres ès arts mècaniques – искусных ремесленников), чем мэтров свободных искусств (maitres ès arts liberaux)". Покровительствуя писателям и поэтам, подчиняющим свое творчество задачам его политики, Ришелье беспощадно преследовал тех, кто хотел оставаться независимым. Так, милостями был осыпан поэт Шаплен (одновременно получавший пенсию от Лонгвиля), но свободомыслящий писатель Теофиль де Вио (1596–1626)) по обвинению в атеизме был приговорен к сожжению на костре (приговор был смягчен, и Вио умер в изгнании).

Ришелье организовал Французскую академию, куда вошли нужные ему писатели во главе с Шапленом; и, когда Пьер Корнель (1606–1684) написал трагикомедию "Сид", не отвечавшую требованиям Ришелье, академики осудили пьесу, до настоящего времени признаваемую шедевром французской драматургии. Корнель извлек урок из судьбы "Сида", и следующая его трагедия "Гораций!, заслужила одобрение властей выраженной в ней апологией "государственного интереса", побеждающего личные чувства.

При Ришелье с 1631 года начала выходить первая газета Франции "Gazette de France", являвшейся пропагандистом его внутренней и международной политики, причем сам он писал для нее статьи и отбирал материалы, подлежащие публикации.

Но отнюдь не с помощью Ришелье – напротив, вопреки идейному гнету абсолютизма, – достигла своей вершины французская мысль того времени: после первых четырех лет правления Ришелье, в 1628 году, покинул родину еще молодым и переселился в Голландию великий ученый и философ Рене Декарт (1596–1649). Он не был политическим эмигрантом, но до смерти кардинала ни разу не навестил родину. Однако именно от стал олицетворением гения французского народа и его гордостью. Франция Ришелье и Франция Декарта несовместимы, тот и другой были воплощением противоположных начал.

19 АВГУСТА 1626 ГОДА: ДЕНЬ, КОГДА ПАЛАЧУ ПОНАДОБИЛИСЬ 34 ПОПЫТКИ, ЧТОБЫ ОБЕЗГЛАВИТЬ ГРАФА ДЕ ШАЛЕ

Приговоренный к смертной казни за участие в заговоре против Людовика XIII, молодой граф был казнен сапожником, вытащенным по этому случаю из Нантской тюрьмы.

Вовлеченный в заговор против Людовика XIII, Анри де Талейран-Перигор, граф де Шале, приговорен к обезглавливанию. Казнь должна состояться на площади Буффе в Нанте. Пытаясь его спасти, друзья графа похищают официального городского палача. Нет палача, нет и казни. Они планируют использовать эту передышку, чтобы добиться у Людовика XIII помилования для своего друга. Но не тут-то было! Чтобы заменить городского палача, суд Нанта рекрутирует в тюрьме добровольца из числа приговоренных к смертной казни, обещая ему жизнь, если он отрубит голову графу. Сапожник Шарль Дави использует этот удобный случай. Но вот какая засада: у него нет опыта, он никому не перерезал шею, даже курице.

Несколько рот солдат окружают эшафот. Граф де Шале, молодой 26-летний мужчина, одетый с иголочки, выходит из тюрьмы где-то в шесть вечера. Он идет сквозь плотную толпу, сопровождаемый монахом-францисканцем. Его шаг тверд, на красивом лице никаких эмоций. Священник шепчет ему какие-то утешительные слова. Время от времени граф подносит ко рту четки, которые он держит в связанных руках. Он горячо их целует. Люди, собравшиеся в огромном количестве, смотрят на это с уважением и любопытством. Не каждый день знатному сеньору, близкому к самому королю, укорачивают рост за преступление, связанное с «оскорблением величества». Анри де Талейран-Перигор медленно поднимается по ступенькам эшафота, смотрит на толпу, не говоря ни слова. Кажется, он сам удивлен судьбой, которая его ждет. На краю платформы жмется сапожник. Убить близкого, ладно, согласен, тем более по решению суда, но вот то, что на это уставились тысячи глаз, его смущает. Тем более, что использовать он должен вовсе не привычный ему сапожницкий нож. Ему дали старый церемониальный меч, который к тому же даже не удосужились хорошенько наточить. Еще рядом лежит бочарный топор, что-то вроде обычного топора, но с короткой рукояткой.

Шея все держится
Граф снимает свой дублет и опускает голову, чтобы палач мог подстричь его волосы и шикарные усы. Видя, что к ним прикасается простой сапожник, он делает недовольную гримасу. Ведь он так гордится своими усами. Подавив свои чувства, граф вынимает из кармана свои маленькие часики и свой молитвенник и передает их монаху. Потом он становится на колени перед плахой, чтобы прочесть последнюю молитву. Палач-любитель протягивает ему повязку, которую граф надевает на глаза. Затем он кладет голову на плаху и просит палача отправить его на тот свет как можно быстрее.

Палач-любитель широко расставляет ноги, высоко поднимает тяжелый швейцарский меч и со всей силы опускает его на шею. Шея на месте, а вот граф падает на землю. Четыре раза сапожник опускает меч на скорчившегося на земле графа, но голова так и не отлетает. В гробовой тишине слышно, как несчастный произносит: «Мария, матерь Божья!» Видя беспомощность палача, монах, который знает, как его небесному начальнику не терпится принять новую клиента, подсказывает: «Положи его голову на плаху». Сапожник повинуется, берет уже бочарный топор и продолжает выполнять свою печальную работенку. Ему требуется 29 ударов, чтобы отделить голову от тела. Эшафот, весь, залит кровью, зрителей мутит. Некоторые требуют казнить самого палача. Тело и голову кладут в повозку, ожидающую у эшафота. Кучер бьет лошадей кнутом, и жуткое транспортное средство доставляет части тела графа в аббатство францисканцев, где их и хоронят.

Убить Ришелье
Как графу де Шале, другу детства Людовика XIII, удалось попасть в такой переплет? Ну, это не тайна: он ввязался в заговор с целью убийства кардинала Ришелье и, возможно, возведения на трон вместо Людовика его младшего брата – Гастона, герцога Орлеанского. В этом заговоре Анри де Талейран-Перигор играл последнюю роль, но именно ему было суждено стать козлом отпущения. Он стал единственным, кто заплатил за этот заговор жизнью.

Заговор начинается с того, что королю пришло в голову женить своего младшего брата на мадемуазель де Монпансье, богатой наследнице. Но Гастон и слышать об этом не желает, предпочитая водить дружбу с мальчиками. Его друзья организуют заговор, чтобы устранить Ришелье, который и подсказал идею с женитьбой королю. Группа этих молодых людей известна как «партия отвращения к браку». Ну и, кроме всего прочего, они хотели бы усадить на трон Гастона, более склонного к феодальной вольнице, чем его брат-король, проводящий политику централизации королевской власти, начатую их отцом – Генрихом IV.
Одной из самых ярых заговорщиц является Мари де Роган, герцогиня де Шеврез. Именно она вербует графа де Шале самым простым способом, просто заманив его в свою постель. Молодой человек не просто гордится своими усами, он еще заведует гардеробом короля, что вполне может пригодиться. На всякий случай молодой граф занимается рукопашной борьбой. А недавно вот убил на дуэли некоего Понтижибо. В общем, именно он должен завлечь в ловушку кардинала Ришелье. План заговорщиков прост: во время визита Гастона Орлеанского к Ришелье в его замок Флери-ан-Бьер, около Фонтенбло, свита монсеньора брата короля должна устроить драку с гвардейцами кардинала. Во время этой заварушки де Шале прикончит Ришелье.

Перевертыш
Все просто и эффективно. За исключением того, что у графа длинный язык. Неожиданно осознав значение своей роли в этом заговоре, он начинает усердно размышлять. Оно ему надо? Конечно, герцогиня де Шеврез – аппетитная штучка, безусловно, он горд тем, что именно ему доверена такая важная миссия, но, черт возьми, это ж как рискованно! Молодой человек в сомнениях. Он решает довериться своему дяде – командору де Валансэ. Тот, в ужасе, приказывает ему признаться во всем королю и кардиналу. Как знать, может де Шале только и ждал этого совета? Организуется встреча. Ришелье просит графа переметнуться в другой лагерь и начать для него шпионить.

11 мая 1526 года, в день, назначенный для убийства, Ришелье еще до прибытия Гастона покидает свой замок. Атака сорвана. В последующие дни заговорщики находятся под усиленным наблюдением, организованным кардиналом, Король же в это время вызывает Гастона к себе, чтобы хорошенько его вздуть за участие в заговоре и заставить подписать документ, в котором брат короля подтверждает верность ему и его супруге Анне Австрийской. Гастон делает все, что от него требуют. Всю свою жизнь он будет участвовать в заговорах, а затем выдавать своих сообщников. 6 августа он даже женится на мадемуазель де Монпансье, с которой он переспит лишь раз, и которая в следующем году умрет при родах, произведя на свет Великую Мадемуазель, которая всю свою жизнь также будет плести интриги, но уже против Людовика XIV.

Однако заговор продолжается. Планируется заставить Гастона покинуть двор и, почему бы и нет, поставить его во главе прибывший из зарубежного похода армии, что и поможет захватить престол. Ходят самые дикие слухи. Нерешительный граф де Шале вновь меняет лагерь: он опять с заговорщиками, а кардинал, да черт с ним, с кардиналом. К несчастью, его дядя тоже не спит. Подозревая, что племянник переметнулся на другую сторону, он предупреждает об этом Ришелье, который поручает своим соглядатаям теперь шпионить за своим шпионом и таким образом узнает о плане Гастона Орлеанского сбежать от двора. В общем, лихо закручено, как в романах Джона Ле Карре…

Сплошные противоречия
Король, который в это время находится в Нанте, вызывает своего младшего брата, чтобы тот представил ему свои объяснения. Как и обычно, принц обвиняет во всем своих сообщников, особенно графа де Шале. Заговорщики разбегаются кто куда. Герцогиня де Шеврез скрывается в Лотарингию. Александр де Вандом, незаконный сын Генриха IV, арестован и, не дождавшись суда, умирает в тюрьме, его сводный брат Сезар тоже посажен в тюрьму, а затем отправлен в изгнание. Маршал де Бассомпьер и принцесса де Конти, учитывая их звания и положение, избегают любых санкций. Что касается Гастона, то ему не только все сходит с рук, но он еще получает во владение два герцогства – Орлеан и Шартр. Что касается бедного де Шале, курицы, обреченной на заклание, его арестовывают 8 июля. Идут допросы. 10 июля, уверенный, что ему ничего не грозит, он заявляет судьям о своей невиновности и утверждает, что продолжал шпионить в пользу кардинала. 14 июля на очной ставке с Ришелье, он говорит, что предотвратил побег Гастона, хотя звучит это так неубедительно, что у всех создается обратное впечатление. Постепенно его самоуверенность начинает рассыпаться, он уже сам себе противоречит во время допросов. Положение становится отчаянным. Столкнувшись с недоверием Ришелье к его рассказам, он, наконец, признает, что не стал предупреждать его о плане побега брата короля. Короче, граф сдает позиции.

Де Шале все больше впадает в уныние, даже поговаривает о самоубийстве. Своему охраннику он говорит, что «разбит на части» и что он хотел бы «поступить, как древние римляне – принять яд». Его признания становятся все более противоречивыми и бессвязными. Но всего этого, однако, недостаточно, чтобы приговорить его к смертной казни. Охрана перехватывает его письма к герцогине де Шеврез, надеясь найти в них какие-то ошеломительные признания. Но нет, граф пишет только о своей любви к прекрасной даме. Но когда Ришелье приходит в камеру навестить его, де Шале во всем обвиняет свою любовницу, рассказывает, что именно она во всем играла главную роль, именно она подзуживала брата короля бежать. Ну что тут скажешь: де Шале производит впечатление психологически хрупкого человека, противоречащего самому себе. Он уже заходит так далеко, что начинает обвинять Анну Австрийскую, намекая, что она была готова выйти замуж за Гастона, своего зятя, после смерти короля. Во время длительного официального допроса 18 августа молодой граф признает, что маршал д'Орнано, тоже заговорщик, намеревался связаться с заграницей для получения вооруженной помощи. У суда также есть письменные свидетельства, в которых он обвиняется в том, что планировал убить короля. Все эти письма, как говорят, были инспирированы одним его бывшим близким другом, ставшим его лучшим врагом.

19 августа суд постановляет: граф де Шале признается виновным в совершении самого тяжкого преступления, которое только существует, – преступлении против короля. Поэтому смертный приговор обрекает его на обезглавливание с последующим расчленением и разбрасыванием кусков трупа у городских ворот, лишение дворянства для всех его потомков и конфискацию всего его имущества. Мать графа бросается к ногам Людовика XIII. Он проявляет великодушие: графу лишь отрубят голову, а расчлененки никакой не будет.

Так вот и погиб граф де Шале, ставший козлом отпущения в деле о заговоре, в котором участвовали чуть ли не все самые знатные семьи королевства.

Перевод
Александра ПАРХОМЕНКО

19.08.2020

Фредерик ЛЕВИНО, Гвендолина ДОС САНТОС Le Point