Чукчи и эскимосы на Российской Стороне Берингова Пролива живут в незнамо каком столетии

В конце марта на ведущем международном кинофестивале Cinéma du Réel в Париже состоялась премьера документального фильма "Пиблокто" (Piblokto). Это независимый проект режиссеров-документалистов из Петербурга Анастасии Шубиной и Тимофея Глинина. Фильм был снят на Чукотке и исследует жизнь чукчей и эскимосов, живущих на побережье Северного Ледовитого океана.

Быт людей здесь – это симбиоз охоты на моржей и китов и защиты от приходящих из тундры медведей. Авторы отходят от привычной ритмической структуры кино, строя повествование по принципу шаманского ритуала – смыслообразующего события в жизни северных народов.

Анастасия Шубина и Тимофей Глинин работают с документальной и концептуальной фотографией, кино и видео-артом. По образованию Тимофей биолог, а Анастасия – философ и культуролог. В своих работах они исследуют темы мифологии, антропологии и шаманизма; многие их проекты посвящены малым коренным народам. Их фильмы демонстрируются на ведущих мировых кинофестивалях: Cinéma du Réel, Sheffield DocFest, DMZ Docs; Шубина и Глинин – финалисты и победители международных фотоконкурсов, их работы представлены на ряде персональных и групповых выставок в России, Европе, Америке и Австралии. В своем новом фильме Анастасия Шубина и Тимофей Глинин раскрывают мир шаманских верований, где человеческое и нечеловеческое существование неразделимы.

О фильме и съемках Сибирь.Реалии рассказывает Анастасия Шубина и Тимофей Глинин.

– Фильм "Пиблокто" возник в результате нашего многолетнего интереса к традициям народов Севера, шаманизму и коллективной памяти. Наш предыдущий документальный фильм "Искусство распадаться на части" был посвящен племени кочевников-оленеводов и их шаманам, живущим на севере Монголии. В фильме "Пиблокто" мы решили рассказать о жизни народов Крайнего Севера через призму их верований и традиций и использовали в качестве саундтрека шаманский ритуал, записанный в одной из экспедиций.

Фильм снимался на севере Чукотки, на побережье Северного Ледовитого океана, в поселках Инчоун и Уэлен летом 2020 года. Уэлен – самый восточный населенный пункт в России. Он находится недалеко от Берингова пролива, прямо напротив Аляски. Кроме того, несколько сцен мы сняли в селе Лорино, которое расположено южнее, на побережье Берингова моря.

Побережье Чукотки – одно из самых отдаленных и труднодоступных мест России. Чтобы туда добраться, нужно совершить три перелета: сначала долететь до столицы Чукотки, Анадыря, что занимает 9 часов, затем до села Лаврентия, а потом на вертолете – до Инчоуна или Уэлена. Проблема в том, что местные рейсы летают "по погоде", и их могут задержать на неделю, а то и на месяц.

Мы прождали в аэропорте Анадыря три дня, потому что всё это время стояли туманы и дул сильный ветер. Когда мы прилетели в Лаврентия, наш вертолет уже улетел, а следующий должен был быть через две недели. Нам повезло, что помимо нас много людей с рейса ехали в Уэлен, поэтому мы все вместе арендовали лодку и добрались туда через Берингов пролив.

Дорог на Чукотке почти нет, поэтому люди могут попасть в соседнее поселение только на лодке или по тундре на квадроцикле. Зимой, когда болотистая тундра замерзает, можно также передвигаться на снегоходе. Кроме того, традиционным транспортом являются собачьи упряжки. Обычно у семьи может быть одна-две упряжки, однако это требует много сил и времени – собак надо содержать, кормить и регулярно тренировать.

В селах Инчоун и Уэлен живут в чукчи и эскимосы – малые коренные народы Крайнего Севера. Их основной промысел на протяжении сотен лет – это морская охота на китов, моржей и тюленей. Раньше в море выходили на деревянном весельном вельботе (лодка для охоты на кита), сейчас у охотников современные моторные лодки, а от вельботов остались одни каркасы.

Мы ездили снимать без предварительных договоренностей и искали героев уже на месте. Это было довольно просто: люди на Севере открытые и гостеприимные, они с радостью участвовали в фильме и помогали нам. Однако близость к границе с Америкой накладывает на эти места свой отпечаток. Так, когда мы оказались в Инчоуне и в первый раз прогулялись по главной улице села, местному полицейскому успели позвонить и сказать об этом четыре раза.

Берингов пролив периодически привлекает желающих нелегально попасть в США. Такие случаи происходят раз в несколько лет, и любому приезжающему человеку в этих местах сразу уделяется повышенное внимание.

Снабжение поселков очень скудное: продукты в магазины завозят всего раз в год на корабле, как правило, в августе. К весне большая часть продуктов заканчивается. Когда мы были в Инчоуне, магазин был практически пуст: остались только консервы, сушеные и замороженные овощи и крупы. Мяса не было вообще, не было сладкого. Лук был только в сухом или замороженном виде, и при разморозке превращался в жижу.

Из-за суровой погоды и долгой зимы выращивать фрукты и овощи невозможно. Скот в таких условиях не выживает, и морская охота становится основным источником пищи и способом выживания.

Разделка добытого животного – своего рода коллективный ритуал, в котором принимают участие все жители деревни: мужчины, женщины, дети. Тушу животного вытаскивают из моря за трос, когда сил не хватает, используют трактор.

Отношение к морским животным глубже, чем просто к еде. Их воспринимают через призму мифов и верований в духов. В деревнях сильны шаманские традиции: старейшины проводят ритуалы во время первой весенней охоты и "очищают" моржовые лежбища, чтобы туда каждый год снова приплывали моржи.

Ритуал – способ решать любые практические проблемы. Когда у нас вдруг перестала работать камера, местные жители первым делом предложили “почистить” её перышком от злых духов.

Мясо, добытое на охоте, раздают жителям бесплатно, и каждое такое событие – это праздник для всей деревни. Мясо кита запрещено продавать, и его можно использовать только на нужды местного населения. Чукчи и эскимосы всю свою историю жили общинами и делили добычу всей деревней, так что в этом отношении это привычный для них формат.

Мясо варят, жарят, маринуют; кожу можно есть даже сырой. То, что не идет в пищу людям, достается собакам. Через несколько часов от кита остается один скелет.

Дети участвуют в разделке вместе со взрослыми. В Инчоуне они тоже ходят на охоту, помогают вытаскивать тушу на берег, участвуют в разрезании мяса, кормят и тренируют ездовых собак. Правда, это происходит только в летнее время. Осенью дети уезжают в школу-интернат в соседний Уэлен до весны.

Хотя между Уэленом и Инчоуном примерно 20 километров, чтобы доехать туда, нужно несколько часов трястись на квадроцикле по тундре, преодолеть несколько перевалов и переправиться на маленькой резиновой лодочке через пролив. Такая дорога не только изнурительна, но и довольно опасна. По косе вдоль берега ходят медведи: выброшенные морем туши моржей и китов – их привычная еда.

По дороге из Уэлена в Инчоун на узкой косе мы столкнулись с тремя медведями-трупоедами – нас разделяли буквально несколько метров. Чукотские медведи не боятся не только людей, но и квадроциклов, и только после 10 минут гудения и газования они лениво уступили нам дорогу и убежали в туман.

То, что внешнему наблюдателю может показаться жестокостью – для местных жителей обыденность и быт. К виду крови и мяса давно привыкли, к этому приучают детей с ранних лет: они играют с остатками кита на берегу, теребят туши моржей.

Когда местные охотники застрелили медведя, подошедшего близко к деревне, родители взяли детей и повезли в тундру. То, как медведя разделывают на части – оказывается зрелищем для всей семьи, подготовкой детей к реальности и суровому быту.

Сейчас у охотников есть современное оборудование для морской охоты: мощные моторные лодки, оружие, гарпуны. Тем не менее, это по-прежнему крайне тяжелое и опасное занятие.

Погода в океане очень переменчива и за несколько минут может начаться шторм; кит во время охоты может перевернуть лодку (а люди в этих местах, как правило, не умеют плавать, да и температура воды очень низкая – долго в ней не выдержать). Во время того, как кита гарпунят, охотник может лишиться пальцев или даже руки – их может вырвать неудачно запутавшаяся веревка.

Охота на серых китов в России запрещена, однако исключение составляют коренные народы, для которых китовых промысел является традиционным и необходимым для выживания. Количество китов, которых можно добыть, составляет около 140 в год на всю Чукотку и регулируется Международной китовой комиссией. На Инчоун и Уэлен приходится по 12 китов в год.

Помимо работы морскими охотниками, люди идут работать в ЖКХ, в школы, детские сады и медицинские пункты. Многие, однако, живут на пособия по безработице или детские пособия, которые по местным меркам довольно высоки, и в сочетании с бесплатным мясом оказываются достаточными для жизни.

Раньше во всех поселках на побережье были песцовые зверофермы, где работало много людей, но в последние годы большая часть из них закрылась. Где-то это произошло из-за эпидемий, где-то из-за недостатка финансирования. Всех оставшихся зверей перевезли на звероферму в Лорино. Сейчас там живет несколько тысяч песцов, однако год от года поддерживать звероферму оказывается всё сложнее.

Песцов разводят в деревянных постройках, стоящих высоко на сваях, что защищает зверей от медведей и высокого снега зимой. Песцы включены в ту же пищевую цепочку, что и остальные жители этих мест, и питаются остатками китов и моржей, добываемых на морской охоте. Мясо перемалывают в фарш в огромной мясорубке и кладут на решетку клетки.

Отдельной проблемой этих мест являются медведи. Они почти не боятся людей и свободно заходят в деревни. Кроме того, они нападают на кладбища – раскапывают захоронения и начинают есть трупы. Из-за вечной мерзлоты могилы на Чукотке неглубокие, и медведям не составляет труда их раскопать. В Инчоуне есть даже специальный сотрудник – Владимир Сивсив, который раз в 2–3 дня ходит "закрывать" могилы, раскопанные медведями:

“Полторы недели назад мы туда [на кладбище] на лодке ездили… Бабка всё нормально лежала, укрытая. Позавчера пошли, всё, одни косточки. Череп, короче, обглоданный, где-то там, рёбра где-то там… Ног вообще не нашли. Ну, что было... с сыном… захоронили и вещи… Так дёрном укрыли”.

Считается, что медведь, который начал разорять кладбища, представляет опасность и для живых людей, так как начинает видеть в них еду. Поэтому их стараются отстреливать. Мы были свидетелями, когда недалеко от поселка застрелили медведя-трупоеда и несколько семей поехали его разделывать. Считается, что если разрезать тело на части и разбросать их, это успокоит духа медведя.

Мы снимали фильм летом 2020 года, в июле и августе – на Чукотке это самые теплые месяцы в году. Температура, однако, редко поднималась выше 5°C. Дули сильные ветра, которые не прекращались, а только меняли направление. Мы ходили одетыми в свитера и пуховики, но это не помогало согреться.

Находиться на побережье Чукотки было физически тяжело. В тундре возникает ощущение недостатка кислорода и становится тяжело дышать. Воду в поселках привозят и хранят в старых ржавых бочках, и она мутная с сильным привкусом. После каждой поездки в лодке можно продрогнуть до костей.

К осени погода становится ещё хуже – начинаются шторма и маленькие поселки, стоящие на косе, в нескольких десятках метров от океана, заливает прибоем. Местные жители рассказывают, как просыпаются от того, как бревно с грохотом ударяется в стену их дома.

Отношения с внешним миром здесь двоякие. С одной стороны, Чукотка со времен Абрамовича – это хорошо дотируемый регион, с высокими зарплатами, большими пособиями и субсидиями. Правительство закупает для охотников лодки, бензин, снаряжение и платит зарплаты, чтобы они могли снабжать бесплатным мясом поселки. В деревнях есть мобильная связь, плохой (но всё же работающий) интернет и телевизоры.

С другой стороны, все новости здесь воспринимаются как события происходящие в параллельном мире. Остальную Россию здесь называют "материком", где своя жизнь и свои правила, и встречаются люди, которые даже не знают, что она соединена с Чукоткой.

Жизнь на побережье Чукотки тесно связана со смертью: охота на китов и моржей, отстрел медведей. За неимением игрушек в магазинах, дети в этих местах играют с мертвыми птицами. Трупы на кладбищах становятся добычей диких зверей. Однако в этих местах отношения со смертью рассматриваются через призму мифологии и шаманизма, где это оказывается своего рода ритуалом, связывающим мир живых и духов.

Нам было интересно сделать фильм, который расскажет о жизни людей через призму их собственных культурных практик и традиций. Важнейшим культурным событием для чукчей и эскимосов традиционно был шаманский ритуал – акт символической смерти, во время которого духи животных и людей разрывают тело шамана на части и съедают его. Считается, что такая инициация дает шаману контроль над духами, а для людей его общины служит введением в круговорот жизни и смерти, где умершие и духи являются частью реальности.

В фильме мы использовали звук шаманского ритуала, который записали во время экспедиции. Он стал не просто саундтреком, мы построили весь фильм в соответствии с его ритмом. Драматургия ритуала основана на повторах и циклах и отражает ритм жизни и мифологические сюжеты северных народов. Жизнь чукчей и эскимосов тесно связана с природными циклами, которые повторяются изо дня в день и вращаются вокруг охоты на морских животных.

Название фильма Пиблокто ("арктическая истерия", или "меря́чение") отсылает к болезни, поражающей людей на Крайнем Севере, которая по своим проявлениям схожа с шаманизмом. Больные поют на несуществующих языках, повторяют одни и те же действия, совершают жестокие и, казалось бы, бессмысленные поступки. Для внешнего наблюдателя это может напоминать поведение шамана во время ритуального транса.

Тем не менее феномен пиблокто неоднозначен. Несмотря на кажущееся аутентичным звучание, такого термина не существует ни в эскимосском, ни в чукотском языках, и, по-видимому, он был придуман исследователями. Кроме того, сами коренные жители не всегда считают это состояние болезнью. В фильме мы стремились передать ощущение этой двусмысленности.