>> << >>
Главная → Выпуск 8 → NewConcepts Chapters
History*

Самый трудный народ для России

Дмитрий Фурман
Май 2015
Опубликовано 2015-05-09 15:00

 

 

Из сборника "Чечня и Россия: общества и государства" М. Права человека. 1999

 


Введение 
 
Сборник статей о Чечне и её отношениях с Россией во многом отличается от двух предшествующих сборников, изданных Музеем и Общественным центром А.Д.Сахарова и посвящённых Украине и Белоруссии. Он отличается так же, как сама Чечня с её народом, который сумел одолеть российскую армию, но не смог (во всяком случае, пока не смог) ни построить упорядочен ное государство, ни получить признание своей фактической независимости; отличается от Украины и Белоруссии, относительно легко, без той крови, которую пролили чеченцы, и тех стаданий, которые им пришлось перенести, ставших независимыми и признанными государствами. 

Если по истории других народов мы имеем более или менее серьёзные и добротные книги, то история Чечни по многим причинам - и из-за крайней скудости письменных источников; и из-за страшных последствий, нанесённых культуре Чечни депортацией, а теперь ещё и войной; и из-за фактического запрета на занятия чеченской историей в советское время (поскольку вся чеченская история нового времени и практически вся история, известная из письменных источников, в которой мы можем различить индивидуальные лица исторических деятелей - это история борьбы с Россией) - изучена крайне слабо. Понять же современное состояние Чечни - едва ли не ещё более сложно. Если при изучении Украины и Белоруссии мы можем пользоваться относительно добротной статистикой, данными множества опросов общественного мнения и т.д. и т.п., то о теперешней Чечне мы даже не можем сказать, сколько (даже приблизительно сколько) людей в ней проживают после прошедшей войны - разные цифры колеблются в пределах сотен тысяч. К этому надо добавить некоторую «закрытость» чеченского общества, его болезненное современное психологическое состояние, его (во многом оправданное) недоверие к «чужим», крайнюю политизированность и склонность к созданию разного рода мифологических конструкций. Чтобы разобраться в Чечне, туда надо ехать, надо учить чеченский язык и относительно долго и спокойно жить среди чеченцев, наблюдая и изучая их культуру, психологию, социальные и политические отношения. Но об этом в наше время даже говорить смешно. 

Таким образом, мы оказались перед трудным выбором. С одной стороны, издавая книги, посвящённые государствам, возникшим на территории СССР и их взаимоотношениям с Россией (формальный статус государства, входит ли оно юридически в состав Российской Федерации или нет, нам в данном контексте не важен), мы считали необходимым подготовить сборник о Чечне, знать которую и понимать её проблемы для России важнее, чем, может быть, знать и понимать проблемы любой другой страны. 

С другой стороны, мы понимали, что сделать добротную и всестороннюю книгу мы не в состоянии. Первое соображение перевесило второе. Мы решили сделать то, что в наших силах. 

1 

Позднесоветское и раннее постсоветское (довоенное) политическое развитие Чечни (в данном сборнике его описание содержится в статье Д.Гакаева) имеет множество параллелей с развитием всех бывших советских республик, включая и Россию. Так же, как и везде, антисоветское и антикоммунистичес кое движение начинается робко и с внешне «невинных» форм - экологичес кого движения, борьбы за восстановление исторической правды (прежде всего - борьбы с «виноградовщиной», по имени русского грозненского профессора, учившего студентов, что Чечня добровольно вошла в состав России и теперь навеки вошедшего в чеченскую историю) и т.д. Затем, опять-таки, как везде, происходит постепенная политизация движения. Возникает под воздействием примера прибалтов «Народный фронт», затем - более радикальная Вайнахская демократическая партия и другие некоммунистические и антикоммунистические организации, актив которых - молодая интеллигенция и «полуинтеллигенция», почувствовавшая, что открылись новые «лифты» быстрой социальной мобильности. Отчасти к ним примыкают, отчасти - дистанцируются от них более умеренные (есть, что терять) представители «статусной» интеллигенции и с ними заигрывает, «подмигивает» им новая партийная власть в лице первого чеченца, вставшего во главе компартии республики, Доку Завгаева, использующего их для борьбы с Москвой за перераспределе ние власти и думающего, что всегда сможет с ними справиться. Одним словом - всё как везде. 

Даже приход к власти генерала Джохара Дудаева, вставшего во главе национально-освободительного чеченского движения, хотя и отличается своим революционным характером (Верховный совет в результате августовско-сен тябрьской революции 1991 года был разогнан «физически», власть перешла к неконституционным органам, организовавшим президентские и парламент ские выборы) в целом укладывается в общую модель перехода от позднесоветской к постсоветской эпохе. Ельцин - тоже лидер антикоммунистического движения, вышедший, как и Дудаев, не из массовой, «низовой» интеллиген ции, поставлявшей его основные кадры, а из советской элиты (здесь - генерал, там - секретарь обкома) и пришедший к власти тоже достаточно «революционным» и не очень-то конституционным путём. 

Аналогии на этом не кончаются. Проблемы, с которыми столкнулся Дудаев в маленьком чеченском масштабе повторяли проблемы, с которыми в большем российском масштабе столкнулся Ельцин (а до него в ещё большем, союзном масштабе - Горбачёв). Это - проблемы руководства обществом, потерявшим свой тоталитарный механизм управления, но не создавшим нового, демократического; не умеющим жить в условиях демократии и поэтому скатывающимся в криминальную анархию. И решают они их во многом схожим путём - через усиление президентской власти, приобретающей авторитарный характер (но не становящейся от этого эффективной), разгоны парламентов и использование для укрепления своей власти приватизации и других государственных экономических рычагов, при помощи которых можно обогащать и подкупать кого нужно. Даже идеологическая эволюция во многом параллельна - от западничества и «демократических идеалов» раннего периода ко всё большему обращению к национальному прошлому. Ельцин в 1993-94 гг. активно пытается использовать царистские символы и вообще входит в «царскую» роль и постоянно говорит о величии и единстве России (его переход к несколько иной стратегии, в которой главным становится противостоя ние коммунистическому реваншу происходит уже позже, в 1996 году). Дудаев в это же время аппелирует к тейповым традициям, к образу Шамиля и исламу (которого он, как нормальный советский генерал, абсолютно не знает). Именно этот параллелизм в какой-то мере и ведёт их к столкновению. Ельцину всё больше хочется на каком-то слабом сопернике показать всю мощь «возрождённой России». Дудаев, наоборот, входя в роль Шамиля или шейха Мансура, проникается сознанием неизбежности войны - естественного продолжения и завершения этой героической роли. 

Однако сама война, навевающая не постсоветские аналогии, а скорее образы борьбы крохотных древнегреческих полисов с колоссальной персидской империей; победа чеченцев над оказавшейся абсолютно деморализован ной и бессильной российской армией; последующее погружение Чечни в анархию и попытки справиться с ней при помощи шариата и, очевидно, перенесения чеченских противоречий вовне («газават» в Дагестане) - показывают нам, что хотя аналогии чеченского и российского развития совершенно бесспорны, они еще и бесспорно поверхностны. 

Аналогии российского и чеченского развития проистекают из общих закономерностей распада советской системы. Но сама эта система была «наложена» на очень разные народы, причём в случае Чечни - наложена очень непрочно, не «пригнана». И её распад - это высвобождение ранее подавленных, подвергшихся принудительной унификации культур, обладающих каждая своей логикой и своими закономерностями. 

2 

Безусловно, русско-чеченскую войну и её исход нельзя считать предопределёнными историей. Много раз на протяжении 1991 -96 годов были возможности направить ход событий иначе. Громадную роль здесь сыграли чисто субъективные и случайные факторы, например, наличие в высшем российском руководстве чеченца Хазбулатова, для которого выход Чечни из состава России означал бы конец политической карьеры, а укрепление в ней какой-либо не его - или завгаевской или дудаевской власти означало бы потерю шансов сделать Чечню своей базой; особенности характеров Ельцина и Дудаева; различные «кремлёвские интриги» и многое другое. Тем не менее, существовало несколько глубоких факторов, которые делали такое развитие событий не неизбежным, но вероятным. Самый глубокий фактор - это особенности традиционной социальной организации и системы ценностей чеченцев. 

В отличие от других северокавказских народов (например, кабардинцев), имевших иногда сложнейшую сословную иерархию, чеченцы были обществом в значительной мере эгалитарным. Когда-то чеченцы свергли власть князей - своих, кабардинских и кумыкских, но обстоятельства и хронология этих, важнейших для истории Чечни событий, известных прежде всего из фольклорных источников и скудных упоминаниях в русских источниках, практически не известны. Во всяком случае, к концу 18 века чеченское общество (см. статью С.А.Исаева) было обществом, где доминировали вольные общинники - крестьяне и воины, объединённые в тейпы и группировки тейпов - тукхумы. (Чеченцы не любят, когда тейпы называют родами, ибо это, вроде бы, говорит об архаичности чеченского общества; тем не менее, каков бы ни был реальный генезис тейпов, они мыслятся объединением людей, происходящих от одного предка). С распространением ислама, на тейповое деление наложилось деление по вирдам - ответвлениям двух суфийских «орденов» - тарикатов, накшбандийа и кадирийа, к которым принадлежат практически все чеченцы. Тейпы в какой-то мере были объединены собиравшимся время от времени Мехк Кхелом, Советом Страны - собранием старейшин и представителей тейпов, но, естественно, постоянно соперничали и враждовали друг с другом. Отношения в этом обществе регулировались неписанным, но относительно разработанным традиционным правом, в котором большую роль играло право (и обязанность, и институт) кровной мести; делавшей убийство чеченцем чеченца, и не только убийство, но и любое преступление против личности, делом предельно опасным и серьёзным. 

Такое общество, как об этом пишут в своих статьях Г.Дерлугьян и А.Ливен, культивирует (и предполагает) с одной стороны - сильнейшие ценности свободы и равенства, нежелание и, можно сказать, неспособность подчиниться какой-либо внешней и принудительной власти, с другой - развитое стремление к соперничеству (в рамках своего мира, своей социальной среды) и чувство чести. Именно потому, что общество практически не знает фиксированных статусов, обостряется борьба за нефиксированные места в той неформальной статусной иерархии, которую создаёт общественное уважение. Каждый старается «не ударить в грязь лицом», превзойти других мужеством и силой («джигитством»), «умением вести себя» (до сих пор «этикет», как показано в статье З.Берсановой, считается у чеченцев одной из важнейших добродетелей), мудростью, гостеприимством и, естественно, способостью отомстить за обиды, нанесённые ему или его роду. Каждый тейп соперничает с другим и даёт другим разные нелестные и насмешливые характеристики. Такое общество в значительной мере «интровертировано» и «закрыто». Мнение своих значит очень много. Мнение же чужих, например, русских - мало. Не отомстить, например, по законам кровной мести и показать себя «не мужчиной» - хуже и, может быть, даже страшнее, чем оказаться в глазах официальной русской власти убийцей и попасть на русскую каторгу. Такое общество также кажется (и даже не кажется, а в значительной мере и является) предельно разобщённым, раздираемым внутренней борьбой. Но когда возникает внешняя угроза, это внутренняя борьба легко может перейти в другую свою ипостась - в соперничество в доблести, проявляемой в борьбе с завоевателями, и только что казавшееся рыхлым и разобщённым общество демонстрирует невиданную сплочённость и силу. (ФСБ и всякие «аналитические центры», очевидно, правильно докладывали Ельцину, что в чеченском обществе не прекращаются раздоры, что Дудаева не очень-то слушают, и он ничего поделать с оппозицией не может и даже не способен никого арестовать. Но именно эти правильные доклады и заманили Ельцина в ловушку чеченской войны.) 

Такое общество, очевидно, в значительной мере «самодостаточно». В спокойной обстановке чеченцы, очевидно, ещё долго жили бы своими тейпами. Государствообразование в нём происходит в связи с необходимостью борьбы со страшной внешней угрозой - русским завоеванием, одновременно с укоренением идеологии воинствующего ислама, проповедующего газават против неверных - суфийского ордена накшбандийа, и в виде подчинения власти имамов (о процессе исламизации Чечни см. статью А.Зелькиной). При этом и Шамилю приходится трудно с чеченцами, свободолюбие которых протестует против религиозно-государственной дисциплины, которую он пытается внести. 

Эта система ценностей, в значительной мере сохранившаяся до сих пор, чеченское свободолюбие и своеобразная динамика «анархической» разобщённости и сплочённости - важнейший источник того, что политическое развитие Чечни пошло по совершенно иному пути, чем у других народов и общая позднесоветская-постсоветская модель была здесь модифицирована «до неузнаваемости». Но это - не единственная причина, обусловившая своеобразие чеченского постсоветского развития. 

3 

Факторы, толкавшие Чечню на тот путь, по которому она пошла, взаимосвязаны друг с другом и действуют «кумулятивно» в одном направлении.Традиционные система ценностей и социальная структура - самый глубокий фактор, породил следующий по значению - специфику исторических взаимоотношений с Россией. 

Именно в силу такой социальной природы и таких ценностей традиционного чеченского общества завоевание и подчинение его для России оказалось задачей предельно трудной, потребовавшей колоссального напряжения сил всей великой Российской империи. В отличие от других кавказских обществ, здесь практически не было той социальной верхушки, которую можно было перетянуть на свою сторону приманкой закрепления и упрочения её власти, предоставления ей каких-то мест в общероссийской иерархии и более высокой и развитой культуры, и с которой хотя бы можно было просто о чём-то договориться. (Один из парадоксов чеченской истории заключается в том, что именно становление при Шамиле, т.е. в ходе борьбы с русскими, новой социальной верхушки создало тот, впрочем, очень слабый слой, на который потом пытались опереться русские колонизаторы). 

Поэтому русских колонизаторов, пытающихся «замирить» чеченцев, охватывает чувство бессилия и злобы, и поэтому же их борьба с чеченцами отличается особенной жестокостью. Завоевание крохотной Чечни заняло, если за точки отсчёта взять начало движения шейха Мансура в 1785 году и сдачу Шамиля в 1859 году, 75 лет и стоило чеченцам и русским сотни тысяч убитых. Но и после поражения шамилевского имамата продолжаются восстания и, соответственно, усмирения. Бюрократические порядки российского самодержавия отторгаются чеченцами. 

Во время гражданской войны в России чеченцы пытаются вместе с другими народами Северного Кавказа создать независимое северокавказское государство и успешно воюют с Деникиным, способствуя победе большевиков. Большевики в то время готовы обещать всем всё что угодно, а чеченцам - так даже управление по законам шариата (как позже Ельцин призывал автономии брать столько суверенитета, сколько они хотят). И как и большинство народов Российской империи, чеченцы попадают в ловушку. Советская власть принимает от царской эстафету борьбы за подчинение Чечни порядкам российской бюрократии. 

Снова серия восстаний и карательных акций, кульминацией которых является депортация чеченцев в Казахстан (идея депортации - не сталинская, это - очень старая российская колониальная идея, но реализовать её смогла лишь тоталитарная сталинская власть). Жителей горного селения Хайбах, перевозить которых в Казахстан было слишком хлопотно, сгоняют всех в один амбар и сжигают заживо. В ходе депортации и в Казахстане погибло около трети чеченцев. Только Н.Хрущёв в 1957 году позволяет чеченцам и ингушам вернуться на родину и восстанавливает Чечено-Ингушскую республику. 

Однако до конца советской эпохи чеченцы оставались для советской власти народом «неблагонадёжным» и «подозрительным (это естественно - после того, как ты причинил кому-то много зла, доверять ему ты уже не можешь). И не только в глазах власти. Память о бесконечном сопротивлении российскому колониализму, на которую наложились выдвинутые сталинской пропагандой для оправдания депортации обвинения в том, что «чеченцы помогали Гитлеру», делали образ чеченца и в глазах рядового русского несколько страшноватым и зловещим. В конце концов, строку Лермонтова о «злом чечене, ползущем на берег» знал практически каждый русский школьник. (Недавняя война и последующий разгул чеченского криминалитета, естествен но, лишь оживили и усилили эти старые русские представления о чеченцах, которые сейчас по данным разных опросов регулярно занимают последнее место в иерархии симпатий, которые выражают русские по отношению к разным народам). А как чеченцы могут относиться к русским? 

 

=================================================================================================

Об авторе: Дмитрий Ефимович Фурман (28 февраля 1943, Москва —22 июля 2011, Москва) — российский философ, историк,социолог религии и политолог. Доктор исторических наук,профессор, главный научный сотрудник Института Европы РАН.

 

================================================================================================

Дмитрий Фурман на архиве.орг

Добавить комментарий

Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
Войдите в систему используя свою учетную запись на сайте:
Email: Пароль:

напомнить пароль

Регистрация