DanceМайя Плисецкая - Умирающий Лебедь России
Опубликовано 2015-05-16 14:00
Легендарные выступления Майи Плисецкой - потрясающий фильм, который советуем посмотреть всем!
https://www.youtube.com/watch?v=pYSVo79NVaM&feature=youtu.be
Майя Плисецкая о себе
Что тебе еще интересно узнать обо мне, читатель?
Что я левша и все делаю левой рукой?..
Что я всю жизнь страдала бессонницей?..
Что я всегда была конфликтна?
Лезла на рожон часто попусту?
Могла обидеть человека просто так, бездумно, несправедливо. Потом раскаивалась…
Что во мне совмещались полюса — я могла быть расточительной и жадной, смелой и трусихой, королевой и скромницей?..
Что я почитала питательные кремы для лица и любила, густо ими намазавшись, раскладывать на кухне пасьянсы?.. Что была ярой футбольной болельщицей (за клуб ЦСКА)?..
Что любила селедку, нежно величая ее «селедой»?..
Что никогда не курила и не жаловала курящих, что от бокала вина у меня разболевалась голова?..
Что была до глупости легковерна и столь же — нетерпелива. Ждать не умела никогда…
Была резка, порывиста…
Что всю, всю свою жизнь обожала, боготворила Щедрина?..
Или рассказать тебе, читатель, про свои балетные, профессиональные привычки?
Что перед каждым классом, каждым представлением я заливала в пятки балетных туфель теплую воду (чтобы крепче сидела ступня)…
Что закручивала советские гривенники в свое трико на бедра, туго притягивая концы тесьмы на талии: трико тогда ладнее сидело…
Что более всего страшилась не забыть оглядеть себя перед выходом на
сцену в зеркале — сочно ли намазан рот, хорошо ли подведены глаза, не то быть мне сегодня на людях бесцветной молью… Как все это — белиберда, пустяки?
Или пустяки дописывают мой облик?
Что вынесла я за прожитую жизнь, какую философию? Самую простую. Простую — как кружка воды, как глоток воздуха. Люди не делятся на
классы, расы, государственные системы. Люди делятся на плохих и хороших. На очень хороших и очень плохих. Только так. Кровожадные революционеры, исступленно клявшиеся, что на смену плохим людям наконец-то придут одни хорошие, — брехали, врали. Плохих во все века было больше, много больше. Хорошие всегда исключение, подарок Неба. Столько умного, очевидного было произнесено в веках — с Христа,
Будды, Конфуция, Аввакума… Разве услышали, вняли? Вот и льется кровь, губятся жизни, коверкаются судьбы, надежды. Так будет и впредь, нет в том, увы, сомнений. Человеческая биология такова. Зависть, алчность, вероломство, ложь, предательство, жестокость, неблагодарность… Разве устоит против — отзывчивость, сердоболие, участливость, доброта, самопожертвование?.. Дудки. Неравный бой. Но
в каждом поколении, в каждом уголке земли, в забытых Богом пространствах рождаются и несут свой крест Хорошие Люди. На них еще и покоится наша земля.
По-русски сказано очень точно: не стоит село без праведника. Сводить свои тяготы и борения к одной лишь проклятой советской системе — легкомыслие. Было все это, было. Гадко, тошно было. Но как мешала мне и обыденная пошлая зависть, амбиции, надутые самомнения, клевета, нелепые слухи. .. Труднее всего давалась мне независимость. Вот что уж роскошь. Суетные люди без конца стремились затиснуть
меня в свои группировочки, группировки, загнать под ничтожные знамена, упечь в свои ряды. Чем и грешна была, но не этим. Произнесу: я была независима. Усердно старалась быть таковой. Никаких привилегий от власть имущих, ни пайков, государственных квартир, дач мы НИКОГДА не имели. Все заработали своим потом, своим трудом. Свои «кремлевские пайки» мы покупали на московских рынках… Свое живи!.. Я и жила. Себе говорю — честно. Ни детей, ни старцев, ни меньших братьев наших — зверье — не обижала. Друзей не предавала. Долги возвращала. Добро помнила и помню. Никому никогда не завидовала.
Своим делом жила. Балетом жила.Другого ничего в жизни я делать толком и не умела. Мало только сделала. Куда больше могла. Но и на том спасибо. Спасибо природе своей, что выдюжила, не сломалась, не сдалась
Майя Плисецкая
фильм ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ МАЙИ ПЛИСЕЦКОЙ
ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬЮ 54 МИНУТЫ
можете посмотреть ЗДЕСЬ
Партнер Плисецкой, исполнявший в Кармен роль Торейро Родченко: "Остановить ее было невозможно. Она могла на спор пройти от своего дома до Большого Театра на пуантах"
"Вам нравится успех? Аплодисменты? - спросили ее. - Конечно - ответила Майя - чем дольше аплодисменты, тем дольше я могу отдохнуть между выходами".
"Слишком красиво одеваетесь. Очень богаты? - спросил Хрущев. Для нее это был протест. Невыездной балерине одеться ярче всех уже вызов."
Фурцева предупредила почти по дружески: "Будет западная пресса, возможны провокации. Сделайте так, чтобы оглушительного успеха не было.
- Нет, екатерина Алексеевна. Чтобы оглушительного успеха не было, мне надо не танцевать."
===========================================================================================================
ГОВОРИТ МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ.
ДВАДЦАТЬ ОДНА ЦИТАТА.
"Российская газета" - Федеральный выпуск №6665 (94)
ПЕРВЫЕ САНДАЛИКИ
"Я была ребенком своевольным, неслухом, как все меня обзывали. Спустила по течению ручейка свои первые сандалики. Вместо корабликов, которые усмотрела на старинной почтовой открытке.
Мама долго убивалась. Достать детские туфельки было задачей неразрешимой. Иди, побегай по всей Москве. "Трудное время, трудное время", - причитала мама. Так я и слышу с тех пор по сей день - трудное время, трудное время. Бедная моя Родина!.."
ЛЮБОВЬЮ НЕ ШУТЯТ
"Первый визит в театр я нанесла в пятилетнем возрасте. Пьеса называлась "Любовью не шутят". Автора я не помню, да и не требуйте этого от маленькой девочки. Театр был драматический, музыки не было. Танца не было. Но я ушла, пораженная в самое сердце. Долго потом снилась мне стройная красивая женщина в длинном черном, облегающем ее платье. Она стояла на рампе в луче света, за ней ширма, и слушала разговор, который не должна была слушать. Добрую неделю я была в ажиотаже, шумела, изображала всех действующих лиц. В первую очередь - женщину в черном платье. К концу недели терпению семьи пришел конец. Папа, не выдержав, шлепнул меня по попе. Я обиделась.
Следующим утром, за завтраком, я насупленно молчала. Отец затревожился. "Майечка, ты сердишься? Прости меня, я пошутил. Я тебя люблю". "Любовью не шутят", - в позе "черной женщины" театрально ответила я".
МАМИН СРОК
"Характер у мамы был мягкий и твердый, добрый и упрямый. Когда в тридцать восьмом году ее арестовали и требовали подписать, что муж шпион, изменник, диверсант, преступник, участник заговора против Сталина и прочее, и прочее, - она наотрез отказалась. Случай по тем временам героический.
Ей дали восемь лет тюрьмы".
ПАПИН РАССТРЕЛ
"Отец был уроженцем тихого яблоневого, пропыленного города Гомеля. Плисецкие берут истоки из тех щемящих душу негромкой красотой краев белорусских криниц. Родился он в самом начале века - 1901 году. А в восемнадцатом, семнадцатилетним подростком, "записался в коммунисты", вступил в партию. Как и все донкихоты той лихой годины, он исступленно верил в книжную затею - осчастливить все человечество, сделать его бессребреным и дружелюбным.
(…) Если честные коммунисты тогда и были, то они были скудоумными, наивными донкихотами. За свое легковерие и прожектерство отец заплатил сполна. В 1938 году чекисты расстреляли его, тридцатисемилетнего, а в хрущевскую "оттепель" посмертно реабилитировали "за отсутствием состава преступления".
ПРИРОДУ НЕ ОБМАНЕШЬ
"По ребячьему телу опытным глазом можно прочесть и потенции танцевальной формы, и будущие перемены детского тела лукавой натурой, и просто углядеть ответ на гамлетовский вопрос: быть или не быть танцором.
Ныне до школьного экзамена родители проводят с телом ребенка гуинпленовские истязания, заставляя дите продемонстрировать сраженной в самое сердце комиссии сверхвыворотность, сверхгибкость, сверхраздир. Для этого нанимаются частные наставники, тренеры, посещаются гимнастические залы, водные бассейны.
Ребенок является на экзамен подготовленным, но изможденным, очумелым. Все насилия над организмом, да еще в детстве, потом выходят боком. К сорока годам "вымученные танцовщики" становятся хромыми инвалидами, ходят с палками.
Может быть, я старомодна. Но я предпочитаю отбор природы усердию и старательности.
УЛАНОВА
"Нас с Галиной Сергеевной часто сталкивали лбами. Противопоставляли, наушничали, сплетничали. Я хочу со всей правдивостью припомнить свое первое впечатление от нее.
Меня поразили ее линии. Тут ей равных не было. Ее арабески словно прочерчены тонко очиненным карандашом. У нее была замечательно воспитанная ступня. Это бросилось мне в глаза. Она ею словно негромко говорила. Руки хорошо вписывались в идеально выверенные, отточенные позы. Меня не покидало ощущение, что она беспрерывно видит себя со стороны. Во всем была законченность и тщательная продуманность. Резко бросилось в глаза различие ленинградской и московской школы. За весь спектакль она ни разу ничего не "наваляла", что постоянно разрешали себе делать москвички, - это было, по правде говоря, в порядке вещей".
"Я СТАЛА ЗНАМЕНИТА"
"Музыка. Выход Раймонды…
Моя премьера проходит шумно, с редким для непремьерного спектакля успехом. Решаюсь так написать, ибо в журнале "Огонек" на одной странице с репортажем о победах футболистов московского "Динамо" в Англии, после портретов великого Боброва, Бескова, Хомича, Семичастного, - мои шесть балетных поз из "Раймонды". И седьмая - такая нелепая, со смущенной полуулыбкой - фотография в жизни. "Фото Г.Капустянского". И маленькая заметка о появлении новой балерины в труппе Большого театра. Я по-детски счастлива.
Через неделю на Щепкинский почтальон приносит ворох разномастных конвертов с письмами на мое имя. Предлагают руку и сердце, признаются в любви, просят взаймы денег, объясняют, что родственники. Похоже, я стала знаменита".
ПЛИСЕЦКИЙ СТИЛЬ
"Я считала и считаю поныне, что "Лебединое" - пробный камень для всякой балерины. В этом балете ни за что не спрячешься, ничего не утаишь. (…) Каждый раз после этого балета я чувствовала себя опустошенной, вывернутой наизнанку. Силы возвращались лишь на второй, третий день.
…Наверное, я танцевала "Лебединое озеро" (800 раз! - Ред.) несовершенно. Были спектакли удавшиеся, были с огрехами. Но моя манера, принципы, кое-какие танцевальные новшества привились, утвердились.
"Плисецкий стиль", могу сказать, пошел по миру. Со сцены, с экрана телевизора нет-нет да и увижу свое преломленное отражение - поникшие кисти, лебединые локти, вскинутая голова, брошенный назад корпус, оптимальность фиксированных поз.
Я радуюсь этому.
Я грущу…"
ХРУЩЕВУ СНИЛОСЬ ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО
"С высокими гостями в ложе всегда Хрущев. Насмотрелся Никита Сергеевич "Лебединого" до тошноты. К концу своего царствия пожаловался он мне как-то на одном из приемов:
- Как подумаю, что вечером опять "Лебединое" смотреть, аж тошнота к горлу подкатит. Балет замечательный, но сколько же можно. Ночью потом белые пачки вперемешку с танками снятся…
Такие у наших вождей шутки в ходу были".
ЗАКУЛИСНЫЕ ТЯЖБЫ
"В мае 1951 года отмечался 175-летний юбилей Большого театра.
В России юбилеи всегда в чести. Направо-налево раздают звания, премии, орденишки, грамоты. Как замаячит какая круглая дата, люди приходят в смятение и беспамятство - не упустить бы шанс свой, урвать, что достанется. Выгрызть. Следующий юбилей подойдет не скоро. Состаришься. Начинаются отчаянные интриги, подсидки, многие руки не ленятся подметные письма писать. Кто прыток - прорвется на прием к важному партийному лицу, грязью зальет всех и всякого. И нашему театральному юбилею предшествовала доносная чехарда.
Балет выдвинул меня на звание "заслуженной артистки". Но комсомольская организация бурно возражала. Политически незрела, мол. Своенравна. Но профсоюзная организация вякнула "за" - ездила по госпиталям, в шефских концертах плясала.
Начались тяжбы".
ТРИ ЛУЧШИЕ БАЛЕРИНЫ
"Всю жизнь я называла три имени. Семенова, Уланова, Шелест. Их назову и сегодня. Лучше балерин за свою жизнь увидеть мне не довелось. Павлову и Спесивцеву живьем я не застала. По сохранившимся наивным кинокадрам и фотографиям могу утверждать, что это были великие танцовщицы. Но меня спрашивали о моих зрительских впечатлениях из зала. И я отвечала. Семенова, Уланова, Шелест.
Уланова и Семенова оставили о себе легенды. Их имена не нужно было комментировать. А имя Аллы Шелест в мире не знают. Меня всегда переспрашивали. Кто третья? Шелест? Из Кировского театра? Какой спелинг ее имени? Ш? е? л? е? с? т?? Правильно?..
Жизнь бывает несправедлива к таланту. Но поэт, композитор, художник пробьются через века. Если у них термоядерный заряд, конечно".
ШПИОНСКИЕ СТРАСТИ
"… Тем же октябрем 1956 года, те же правящие нами люди, вершители судеб и жизней наших, кто после спектакля стоя мне в ложах аплодировал, собираются на свое злодейское Политбюро, чтобы скудоумный доклад генерала Серова выслушать. О балерине Плисецкой, работающей на английскую контрразведку.
Никто вопроса не задает, что концы с концами никак не сходятся. Что домыслы Серова - несусветная чушь! Что балерина ни на одном иностранном языке не говорит. Глухонемая. Знать ничего об обороне Страны Советов не знает, в курсе лишь интриг театральных… Но постановляют: утвердить доклад, продолжать наблюдения, поста не снимать, за границу не выпускать. (…)
Мне стало известно об этом жутковатом заседании от девчат из ансамбля Моисеева, на которых дружно переженились все дети партийных бонз (…) Женщины в России никогда секретов хранить не умели. В переполнившем их через край возбуждении, одна за одной, все подробности мне и выложили. Большой-пребольшой Театр Советского Абсурда!.."
КОНТРАБАНДНЫЙ ГАРДЕРОБ
"Как многое значит для человека одежда! (…)
Как же я одевалась? Во что? Где и у кого покупала свой гардероб? В ГУМе ведь пригожего платья не сыщешь. Отродясь его туда "не завозили".
Жила-была в Москве волшебница Клара. Не совсем волшебница, но… предпринимательница. Скажем так. Клара ходила по домам актеров - главным образом невыездных. При ней всегда была внушительных размеров сумка, в которую вмещался целый платяной шкаф.
Платья вечерние и каждодневные, пальто, пелерины, туфли, кофты, нижнее белье, сумочки…
Все Кларины сокровища были импортные. Хорошего качества. Жены советских дипломатов регулярно продавали ей свой ходкий товар. Контрабандная тропа была хорошо протоптана.
(…) Все, что я носила, я купила у Клары. Втридорога. Она не была альтруисткой".
КАРДЕН И АННА КАРЕНИНА
"В самый разгар работы над "Анной Карениной" я волею судеб вновь оказалась в Париже. За завтраком в "Эспас" я рассказала Кардену о своих муках с костюмами "Карениной".
(…) И уже через неделю я была в карденовском бутике на Avenue Matignon на примерке. Карден сам придирчиво контролировал каждую складку, шов, каждую прострочку. И все время просил:
- Подымите ногу в арабеск, в аттитюд. Перегнитесь. Вам удобно? Костюм не сковывает движений? Вы чувствуете его? Он должен быть Ваш более, чем собственная кожа.
Пьер создал для "Анны" десять костюмов. Один лучше другого. Настоящие шедевры. Их бы в музеях выставлять…"
СТАРИКАШКА ФРЕЙД ПОБЕДИЛ
"И вот март пятьдесят восьмого года. Премьера "Спартака" удалась. Все участники сорвали громы оваций. Я в их числе.
Утром следующего дня Щедрин позвонил мне по телефону и наговорил комплиментов. (…)
Следующим днем мы свиделись в классе. Щедрин пришел с Радунским.(…)
Занималась я в черном, обтянувшем меня трико - была одной из первых, кто репетировал в купальнике-эластик.
Купальник к моей фигуре здорово подошел, выгодно выделив ее достоинства: удовлетворенно перехватывала свое отражение в зальном зеркале. То соблазнительные па Эгины, теперь часовая разминка в облегшем торс одеянии! На Щедрина обрушился ураган фрейдистских мотивов… А я еще и добавила:
- У меня после класса - плюс две репетиции. В первом зале. Хотите посмотреть?
Щедрин запнулся.
- Спасибо. Для одного дня впечатлений у меня предостаточно…
Но вечером он позвонил мне и предложил покататься по Москве. Старикашка Фрейд победил.
Я без раздумий согласилась. Кончилось все тем, что, когда я пишу эти строки, - мы не расстаемся уже тридцать четыре года. Точнее, тридцать пятый пошел".
THANK YOU, БОБ
"Беру трубку в тесной кабинке возле бара. Это опять Роберт Кеннеди. Долго и горячо что-то мне объясняет. Ничего не понимаю. Здравомыслящему западному человеку невозможно уразуметь, что я совершенно ничего не понимаю по-английски. Ни единого слова. Включаю свою пластинку: Thank you… Also… Best wishes… Подумает Министр наверняка, что я совсем дурочка. С таким репертуаром слов и не пококетничаешь…
(…) Я слышала салонные разговоры о близости Боба Кеннеди с Мэрилин Монро, что был он изрядный донжуан. Что правда? Что навет? Что просто зависть к неординарным, талантливым, броским людям? Что желание задеть, выпачкать?.. Не знаю… Но со мною - знаю. Со мною Роберт Кеннеди был романтичен, возвышен, благороден и совершенно чист. Никаких притязаний, никакой фривольности…
И я ему оснований на то ни разу не дала".
КАРМЕН НА КУХНЕ
"Родион говорил мне, что пишет свою партитуру ("Кармен-сюиты" - Ред) на струнные и ударные (работа над сочинением заняла всего двадцать дней - вот чудеса). Я танцевала в нашей тесной кухне - прямо посереди обеда, с куском курицы во рту - каждый новый эпизод, поставленный Альберто, - за себя, за партнеров. Щедрин внимательно всматривался в мои пунктирные движения и выискивал в них некие таинственные акценты".
ИСТОРИЧЕСКАЯ ФРАЗА ФУРЦЕВОЙ
"Тут произносит наш культурный Министр свою историческую фразу:
- Вы сделали из героини испанского народа женщину легкого поведения…
Это уж слишком. Это уже в мою пользу. Гол Фурцевой в свои ворота. Присутствующие потупляют взоры. Читал, вижу, кое-кто Мериме, читал… Но помалкивают.
- "Кармен" в Канаду не поедет. Скажите об этом антрепренеру Кудрявцеву, - командует Фурцева.
Попов приподнимается…
- Скажите, Владимир Иванович, Кудрявцеву, что в Канаду не еду и
я, - перечу в ответ.
- Это ультиматум?..
- Да".
ЛЫСИНА МАЯКОВСКОГО
"Мы попробовали несколько поддержек. Руки француза были сильные, умные. Я люблю это выражение о руках своих партнеров: умные руки. С глупыми руками не потанцуешь. Обязательно завалят, передержат, поторопятся. Ну что ж, попробуем.
Назавтра в 12 репетиция. Ролан для историчности момента разоделся в белое с головы до ног. Заблагоухал духами. В Москву он явился - стояла прохладная осень, - вырядившись в меховую длиннополую шубу из енота. Такого французского месье москвичи отродясь не видали. С войны 1812 года!..
К тому же, готовясь к своему "Маяковскому", Ролан обрился наголо - Эльза Триоле с Арагоном, попутавшие его в эту затею, снабдили хореографа знаменитыми фотографиями Родченко бритоголового русского поэта. Ролан погрузился в образ…"
АЙСЕДОРА И МОРИС БЕЖАР
"Мы сделали "Айседору" за три репетиции. Четвертая ушла на малые детали и глянец. Один номер - "Марсельеза" - намеренно выпадал из камерного звучания фортепиано. "Марсельеза" шла под оркестровую запись. Это тоже была словно цитата, документальная врезка, аппликация. Айседора любила начинать свои концерты с эпатажа - "Интернационалом" или "Марсельезой". Этот отрывок Бежар показал мне за пять минут. Он был сочинен - без сомнения - загодя.
Как можно обойтись без Есенина? И Бежар просит меня:
- Майя, прочтите что-нибудь из Есенина. Что помните.
Я читаю первое, что приходит на память:
Несказанное,
Синее,
Нежное…
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя - поле безбрежное -
Дышит запахом меда и роз.
Бежар не понимает ни слова, но кивает своей мефистофельской головой: "Подходит. Оставляем".
СЛОМ ЭПОХ И КОНЪЮНКТУРА
"Что-то вроде соревнования пошло, кто больше ругательств недавно еще всесильным организациям и высшим правителям отвесит. Новая конъюнктура началась. Конъюнктура на разрешенную смелость.
Нет, не угнаться мне за новоиспеченными смельчаками-ниспровергателями. "Отречемся от старого мира"! Поскорее вновь отречемся!..
Бог с вами, отрекайтесь, честные люди…
Но все, что понарошку смело, - устаревает быстрее быстрого".
Дмитрий Быков: Смерть Майи Плисецкой и ее великая истина
Источник: Собеседник
В этом году Майе Михайловне Плисецкой исполнилось бы 90. Одна
из величайших балерин ХХ века ушла из жизни в Мюнхене, где вместе
с супругом Родионом Щедриным они жили последние годы. Свой прах
Плисецкая завещала развеять над родной землей, каковой для нее без всяких
вариантов была Россия…
Андрей Вознесенский называл Плисецкую звездой, адской искрой:
«Такая гибнет – полпланеты спалит». Но вот умерла Плисецкая – и хотя весь
мир скорбит, Россия провожает ее удивительно тихо, и сама эмоциональная
ровность этого прощания резко контрастирует с ее собственной
взрывной природой.
Да, великая; да, символ русского искусства во всем мире, показавшая «им
там», что такое русский балет (на это теперь особенно упирают). Что такое
собственно дар Плисецкой, почему по ней сходили с ума, почему она не только
«им там», но и нам здесь объясняла, что такое подлинный артистизм и
гениальная одаренность – об этом почти все молчат. Смерти Прокофьева,
умершего в один день со Сталиным, страна не заметила; смерть Плисецкой
растворяется в громе парада, в спорах о юбилее Победы, тонет в угрозах и
опасениях, да и по совести говоря – много ли осталось людей, помнящих ее?
Давно не выступала, жила за границей, превратилась в символ. Говорят, имела
капризный и трудный характер. Иногда кажется: вспомнили, чтобы забыть
окончательно.
Между тем Плисецкая принадлежала к удивительному отряду людей, многое себе
позволявших. Напоминала она об одной великой истине, актуальной, кстати, и
для нынешней России: хочешь быть защищен – стань незаменимым, единственным. Все остальные, включая первых лиц государства, заменяются, когда нужно. Но если ты умеешь что-то, чего не умеет никто больше, – у тебя есть шанс прожить свою жизнь не на четвереньках. Ты можешь позволять себе капризы, резкости, отважные и отчаянные поступки, защищать
Солженицына, как Ростропович, и даже селить его на своей даче, негодовать
по случаю реабилитации Сталина, как Плисецкая, и защищать Параджанова, как она же, и свободно жить и танцевать на Западе вопреки неизменной во все времена
советской ксенофобии (до такой риторики, как сейчас, в семидесятые не
доходило, но практика отличалась мало).
Она была настоящей советской звездой, прекрасной представительницей богемы, из тех, кто собирался у Лили Брик на Кутузовском – там она и познакомилась с Родионом Щедриным, тогда начинающим, но уже триумфальным композитором, – у Аксенова, у Вознесенского, в
тогдашнем Доме актера, где сходились мастера, а не спонсоры. Тогда, в
советской теплице, в искусственной замкнутости, – я ничуть не ностальгирую
по ней, просто понимаю, что сегодня хуже, – поэты дружили с
художниками, звезды балета – с режиссерами, идеология никого не ссорила
(разве что отметались самые уродливые крайности), и жива была память о
добрых нравах искусства. Протестовать было принято не тогда, когда
кого-то награждали, а когда кого-то, напротив, обходили. Коллективными были
не доносы, а письма в защиту и поддержку. То есть доносы тоже были, в
том числе на Плисецкую, но их авторам не подавали руки. Советский
мир отличался от нынешнего главным образом тем, что при сходных
действиях говорились другие слова и людям случалось еще испытывать
чувство неправоты; одним это кажется лицемерием, другим – правилами
приличия.
Плисецкая этот кодекс блюла неукоснительно. Да, этим людям
многое позволялось. Да, у них водились деньги, по советским меркам
огромные, по западным – скромные. Но какая независимость без денег? Да,
их баловали власти. Но какая в России свобода без возможности влиять на эти
власти, входить к ним без очереди? Вспомним, только богема да физики из
шарашек обладали тут подлинной независимостью – из унижений
собственное достоинство не делается, оно в этой среде не развивается.
Она расширяла границы русской балетной классики, уходила от нее,
от дисциплинарно-канонического, парадно-имперского балета,
которым восхищался мир, втайне ужасаясь самодисциплине, муштре и абсолютной
верности традициям. Уже ее «Кармен-сюита» была революцией, почему ее
и цензурировали нещадно, ругая за «эротизм» (за это же в свое время,
за тридцать лет до того, разносили «Катерину Измайлову» Шостаковича). Да
и что это такое – «Бизе – Щедрин»?! Плисецкая танцевала лет на двадцать
дольше, чем позволяет все тот же возрастной канон. Я успел ее увидеть на
сцене – в «Лебедином озере», где она танцевала Одетту – Одиллию. Одиллия
мне понравилась больше, она была ярче, притягательнее, страшнее. Было мне
лет восемь, а десять лет спустя я протиснулся в зал студенческого театра
МГУ, тогда еще на углу Моховой и Герцена, где была творческая встреча с
Плисецкой, шестидесятилетней, выглядящей едва на сорок. Поражали ее
дружелюбие и резкость – абсолютная открытость в сочетании с безупречным
достоинством. Этот тип женщины – скорее «шестидесятницы», чем
шестидесятницы, – сейчас абсолютно исчез. В нем было сочетание ума,
сексуальности, самодисциплины, одиночества, некоторого надрыва. На таких женщинах стояла
советская система в последние годы – мужчины, если честно, деградировали
быстрей, а женщины приспособились. В это время Плисецкая
станцевала свои знаменитые авангардные балеты – «Анну Каренину» и «Чайку».
Ей можно было уже ничего не делать, почивать на лаврах, танцевать иногда на
гастролях «Лебедя» или писать мемуары (она и мемуары умудрилась написать
так, что книга «Я, Майя Плисецкая» обсуждалась с восторгом и негодованием,
раскалывала и провоцировала аудиторию). Но она продолжала работать,
подставляясь, вызывая восхищение и негодование, раздражая и удивляя.
В Советском Союзе были люди – прежде всего люди искусства, хотя и в науке
их было немало, – которые считали, что общественная жизнь их касается; что
в башне из слоновой кости отсиживаться неприлично, а
карьера – ну что карьера? Советская власть не слишком охотно
высылала своих звезд за границу: чтобы лишили гражданства, надо
было упорствовать, как Солженицын, или нарываться, как Любимов. Теперь тоже
ничего особенного сделать не могут: ну, лишат финансирования – можно ведь
найти, под громкое имя дадут… Но сегодня всех сковал оцепеняющий страх, а
при советской власти его не было. Был азарт игры со стареющим
зверем. Плисецкая, дочь расстрелянного отца и сосланной матери,
была человеком с убеждениями, и не модными, а выстраданными, простите
за штамп. У нее, как у многих советских звезд, было обостренное и,
думаю, гипертрофированное чувство собственного достоинства, то
особое самоуважение, которое присуще прежде всего профессионалам.
Профессионалов у нас традиционно мало, достоинства еще меньше. Мы
все «боимся себе позволить». А она не боялась, потому что с ней
ничего нельзя было сделать. Власть боялась реноме, а избивать женщин на
улице еще не было принято. Понятно теперь, почему артистов, подобных Плисецкой,
и личностей ее масштаба здесь долго еще не будет? Вполне может получиться,
что и никогда.
В шестьдесят шестом году во время выступлений в Лос-Анджелесе ко мне за кулисы зашла полная высокая женщина, чье лицо что-то остро мне напомнило. Милица Корьюс!.. Мы подружились. Она родилась в Киеве и там провела свое детство. Кровей в ней, видимо, намешано было много, но истоки культуры были славянские. Странный мир. Пол-Голливуда говорит по-русски... В следующие мои приезды, вплоть до ее внезапной смерти, она старалась не пропустить ни одного моего спектакля. Реагировала бурно, кричала «браво» - ее серебряный голос я всегда различала в гомоне возгласов толпы балетоманов. Последней уходила из зала.
Так она мне до конца и не поверила, что была непостижимой богиней для целой нации, прекрасной инопланетянкой, лучиком счастья в самые тяжелейшие годы нашей истории.
Появились все признаки, что забеременела. Родить? И расстаться с балетом? Танцевать или детей нянчить - выбрала первое. Щедрин без восторга, но согласился.
Невезение
Много раз мне задавали один и тот же вопрос: кто из балерин, на ваш вкус, на вершине балетного Олимпа? И всю жизнь я называла три имени. Семенова, Уланова, Шелест. Уланова и Семенова оставили о себе легенды. Их имена не нужно было комментировать. А имя Аллы Шелест в мире не знают. Меня всегда переспрашивали. Кто это?.. Жизнь часто несправедлива. Но поэт, композитор, художник пробьются через века. Если у них термоядерный заряд, конечно. Пролежала «Неоконченная симфония» Шуберта на чердаке венского дома пятьдесят два года. И ничего, не испортилась. Не взял шедевр тлен. А балеринам - горше. Прошел их век, кончился, ничего не осталось. Всю жизнь что-то приключалось с Шелест в последний момент. Рушилось. Она сама трунила над своим злым роком. В девятилетнем возрасте собралась с одногодкой-мальчиком в кино. Нарядилась в лучшее выходное розовое платье. В кулачке зажала деньги, которые родители дали на сласти и билет. Внезапно мальчик столкнул Аллу в грязную лужу, вырвал деньги и с гиком убежал. А она осталась в розовом платьице сидеть в луже. Так и сложилась вся ее последующая жизнь... Годы расцвета Шелест пришлись на время, когда никто из России на гастроли никуда не ездил. Премьер было мало. Худруком Кировского балета был Сергеев, и все, что делалось, делалось на его жену Наталью Дудинскую. Для Шелест на светофоре всегда был зажжен красный свет. В сорок с небольшим ее незаметно вывели на пенсию. У Шелест был дар перевоплощения. На сцене она была немыслимо красива. Божественно! А после представления затухала, снимала грим, вставала под душ. И когда проходила через толпу наэлектризованных ею поклонников, запрудивших тесный артистический подъезд, то ее не узнавали. Она шла домой одна. Так была неприметна.
И вдруг по всему городу зазвучали колокола. Я посмотрела на часы. Был 21 час 20 минут. Будний день. Никакого праздника. Звон был медленный и печальный. Мы остановились. Улицы - безлюдны. Задать вопрос некому. Ни единого прохожего. Слуховое впечатление звонящего в сумерках города ворожило... Лишь позже композитор Вильфред Хиллер, чей отец был убит в 1941 году под Лугой, рассказал нам, что каждый год, каждый год 16 марта все двадцать церквей города Вюрцбурга, какой бы день недели ни был - будни или праздник, - поминают ровно в девять часов двадцать минут вечера день и час бомбардировки 1945 года, когда американская авиация разрушила баварский город дотла. Такая память впечатляет...
Страх
Каждый приход Сталина в Большой театр сопровождался резчайшим усилением охранных процедур. У всякой двери, в кулисах, у лифта, в репетиционных залах появлялись соглядатаи с тупыми лицами, но внимательными глазами. Да и полпартера наводняли почитатели музыкальных представлений в штатском. Участникам вечернего спектакля вручались одноразовые спецпропуска с датой. На спектакли Большого театра Сталин хаживал не раз. И всем в театре о том тотчас же становилось известно. Особую склонность он питал к опере. Я участвовала в двух оперных постановках, которые лицезрел Сталин. Персидка в «Хованщине» и Рыба-игла в «Садко». Партию Рыбы-иглы придумал Лавровский. И лейт-движением моего танца (помимо, естественно, широких прыжков) был многократный резкий жест указательным пальцем правой руки, олицетворявший острую иглу морского чудища. Таких жестов в моем танце было множество. Первый же резкий, словно выстрел, «выпад» Лавровский срежиссировал в правом горизонтальном направлении. И когда я на премьере после первого широкого жете встаю на арабеск и следующим движением должна выстрелить всем телом в поставленном Лавровским направлении, то вдруг в моем мозгу молнией проносится леденящая спину мысль. Ведь «мой выстрел» приходится точно в правительственную ложу, в глубине которой застыли рыжие усы Сталина. И я пасую. Трусливо пасую. И устремляю свой «выстрел» вверх, на колосники. Все это происходит в доли секунды. Абсолютно подсознательно. Мы были все тогда рабами страха...
На пятнадцатый день чародей разрешил мне начать заниматься. Колено было обессиленное, но совершенно здоровое. Надо расплачиваться. О цене уговору не было. Дяди и тетки в складчину собрали некую сумму, которую я через несколько дней после конца лечения принесла Никите Григорьевичу в сверточке, смастеренном из театральной афиши. Без всякой позы, не распечатав моего свертка, совершенно просто он отказался взять деньги: «Тебе они сгодятся самой. А мне подбрасывают футболисты. На жизнь и курево хватает...» Артисты боготворили Шума. Когда его могучая фигура высилась в кулисах, мы танцевали смелее, без оглядки. Никита в театре, чуть что -вызволит.
Элегантность
Несравненная Майя: редкие фото великой балерины
Майя Плисецкая признавалась, что балет «не был страстью ее жизни». Она хотела стать актрисой, как мать — актриса немого кино Рахиль Мессерер. После того, как отец Плисецкой был расстрелян, а мать отправлена в лагерь для жен изменников родины, 13-летнюю Майю удочерила тетя по материнской линии, солистка Большого театра, балерина Суламифь Мессерер, от которой она и унаследовала профессию.
«Люди не делятся на классы, расы, государственные системы. Люди делятся на плохих и хороших. Только так. Хорошие всегда исключение, подарок Неба».
«А что и впрямь человеку надо? Про других не знаю. А про себя скажу. Не хочу быть рабыней. Не хочу, чтобы неведомые мне люди судьбу мою решали. Ошейника не хочу на шее. Клетки, пусть даже платиновой, не хочу».
«Мужчинам всегда нравились красивые фигуры. Я не думаю, что балерины покоряли их своим умом».
«Не люблю суеты. Ни на сцене, ни в жизни... Лишние слова тоже не нужны».
Майя Плисецкая признавалась, что «своего „Умирающего лебедя“ подсматривала в Московском зоопарке»: «Несколько раз ездила туда с единственной целью — подглядеть лебединую пластику, форму движения крыльев, посадку головы на изгибе шеи. Один раз мне повезло. Внезапно черный лебедь в нескольких метрах от меня расправил крылья во всю ширь, поднял свою перепончатую ногу-лапу и встал на другой в классический арабеск. Стоял он неправдоподобно долго. Помню, восхитилась — вот это устойчивость...»
«В искусстве не важно что. Самое важное — как. Нужно, чтобы дошло до каждого, чтобы душу трогало, — тогда это настоящее, иначе никак».
Более полувека Майя Плисецкая прожила в браке с композитором Родионом Щедриным. Их познакомила Лилия Брик, муза и возлюбленная поэта Владимира Маяковского, которая, по словам Плисецкой, любила сводить людей: «Как-то раз она попросила меня напеть на магнитофон партию из „Золотого петушка“ — а потом дала прослушать запись Родиону. У него пробудился интерес ко мне...». Позже Щедрин собрался писать музыку для балета с участием Плисецкой и пришел к ней на репетицию. Балерина вспоминала, что встретила его в обтягивающем черном эластичном трико, которое подчеркнуло все ее достоинства, чем окончательно покорила композитора.
«Старикашка Фрейд победил», — метко заметила балерина. Композитор в тот же вечер пригласил ее кататься по Москве.
У Майи Плисецкой и Родиона Щедрина не было детей. Балерина не скрывала, что предпочла карьеру радостям материнства: «Появились все признаки, что забеременела. Родить? И расстаться с балетом? Танцевать или детей нянчить — выбрала первое. Щедрин без восторга, но согласился». Плисецкая не жалела о своем решении, потому что «детей с семьями много, а Майя Плисецкая одна».
Родион Щедрин всегда сопровождал Майю Плисецкую во время гастролей. Балерина хранила свою помаду в кармане пиджака супруга, так как сама все теряла, а муж постоянно находился рядом. Щедрин посвятил жене много балетов, в числе которых «Анна Каренина», «Чайка» и «Дама с собачкой». Сама Плисецкая, покинувшая сцену в 65 (!) лет, говорила, что муж продлил ее сценическую карьеру на 25 лет.
Долгие годы ее связывала дружба со знаменитым французским кутюрье Пьером Карденом, у которого она и ее муж — композитор Родион Щедрин — одевались. А началось все с ее Кармен. Впервые Карден увидел Плисецкую именно в этом образе. Она настолько поразила его воображение, что он вдохновился до конца своих дней ею как божеством. Карден сделал специально для Плисецкой костюмы к балетам на музыку Щедрина «Анна Каренина», «Чайка», «Дама с собачкой». Когда великий кутюрье приезжал в Москву, в вечере в его честь принимала участие и Майя. Она выходила на подиум в Париже, когда он представлял свою коллекцию.
«У нее был безупречный вкус, — отметил мэтр. — Она прекрасно разбиралась в моде, была необычайно элегантна». Директор высокой моды Дома Пьера Кардена Мариз Гаспар отметила, что она и ее коллеги навсегда запомнят легкость и простоту, с которой держалась одна из самых известных в мире звезд балета. «У Майи всегда было ласковое слово для каждой из наших сотрудниц, — отметила она. — Все мы бережно храним подаренные ею русские сувениры».
Ив сен Лоран восторгался Майей Плисецкой и его вдохновляло, то что она бросала вызов всему консервативному обществу того времени. Кутюрье создал нежно-розовый шифоновый хитон — неимоверно женственный и одновременно откровенный, как и сама Майя. Его всегда привлекала русская культура и он искал её отражение в людях.
«Не жрать! Более действенного способа быть в форме еще не придумали».
«... Я работать с исступлением не привыкла. Ролан Пети сердится:
— Вы со мной такая ленивая — или всегда?
— Мне главное — запомнить текст, потом прибавлю.
— Странная русская школа, — резюмирует Ролан.
— Что ж тут странного? Я хочу танцевать до ста лет.
— А если не лениться?
— Больше сорока не протянешь...»
«Почему я понравилась французам? Пришлась им по душе? Впрямую задавала я этот вопрос десятке самых сверхфранцузов — Луи Арагону, Ролану Пети, Жану Вилару, Иветт Шовире, Жану Бабиле... Все сходились на одном: мне удалось переключить внимание аудитории с абстрактной техники — на душу и пластику. Когда я танцевала финал второго акта, взгляды приковывались к рисунку лебединых рук, излому шеи; никто не замечал, что мои па-де-бурре не так уж совершенны. Немало балерин „Гранд-опера“ могли исполнить па-де-бурре отточеннее, с лучшим вытяжением подъемов, выворотнее. А спеть руками и абрисом шеи тему Чайковского?...»
«Дам вам совет, будущие поколения. Меня послушайте. Не смиряйтесь, до самого края не смиряйтесь. Даже тогда — воюйте, отстреливайтесь, в трубы трубите, в барабаны бейте... До последнего мига боритесь... Мои победы только на том и держались. Характер — это и есть судьба».
|
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. Войдите в систему используя свою учетную запись на сайте: |
||