Между Аушвицем и Бабьим Яром

ЧЕРНОРАБОЧИЕ СМЕРТИ 

Зондеркоманда в Освенциме

 

 

Я тогда вообще не был человеком. Если бы я им был, то не выдержал бы и секунды. Мы только потому уцелели, что в нас не оставалось ничего человеческого.

Из воспоминаний члена  зондеркоманды Шаула Хазана

1.

 

 

С момента возникновения концентрационного лагеря в Освенциме (в мае 1940 г.) в нем убивали всегда. Убивали жестоко, беспощадно, по-садистски. Но поначалу как-то нетехнологично. Забить плеткой, расстрелять во дворе эсэсовского бункера и даже вколоть в больнице фенол подходящей жертве эксперимента — все это как-то слишком индивидуально, как-то неуместно по-любительски.

Тогда еще не было селекций, каждый узник был зарегистрирован и именовался не иначе как “Schьtzhдftling” — “заключенный, находящийся под защитой”. Абсурдность этого словосочетания не ускользнула от внимания тех, кого это напрямую касалось: “Быть „защищенным заключенным“ в величайшем лагере уничтожения парадоксально, это ирония судьбы <...>. Убийцы, садисты защищают нас! Мы пребываем под защитой, что означает предание нас произволу таких людей, таких воспитателей, которые и сами прошли соответствующее обучение — окончили аспирантуру высшего садистского знания, и все ради того, чтобы иметь возможность нас соответствующим образом „защищать“!”2 

Несостоятельность персонифицированной смерти стала очевидна перед лицом поставленной лагерю задачи — посильно помочь в “решении еврейского вопроса” в Европе и перейти к принципиально новому виду убийства — массовому, безымянному и, в пересчете на один труп, недорогому.

Вскоре нашли и наиболее удобный способ такого убийства — химический: дешевый инсектицид “Циклон Б”, применявшийся тут же в сельском хозяйстве и для борьбы со вшивостью, отлично для этого подходил. Для удушения 1000 человек парами содержавшейся в нем синильной кислоты было достаточно всего четырех килограммов вещества.  Эффективное испарение начиналось при температуре около 12 градусов по Цельсию. Поэтому помещения газовых камер даже летом немного протапливали, чтобы газ лучше расходился и быстрее действовал.

Чрезвычайно важно было и поведение жертв, отсутствие сопротивления с их стороны. Так что к “технологии” относились и успокоительные мероприятия, или, как сказали бы сейчас, операции прикрытия, для чего со временем стали привлекать и зондеркоманду. Мероприятия по “прикрытию” включали и бесстыдное употребление символики Красного Креста.

Именно красный крест был нарисован на так называемых “санкарах” — легковых санитарных машинах, в которых на каждую операцию прибывали эсэсовцы. Красные крестики были нашиты и на рукавах работников зондеркоманды.

Высыпая гранулы в газовые камеры сквозь специальные отверстия-окошечки в крыше бункера, газаторы разговаривали друг с другом о пустяках. Иногда они не спешили закрывать отверстия, а с любопытством смотрели, как там все внизу происходит: люди кидались к этим окошкам, и первыми умирали те, кто оказывался прямо под ними, может быть, еще не от удушья (сама агония отнимала 6—7 минут), а оттого, что их раздавили.

А немцы смотрели и посмеивались. Потом садились в свои машины с красными крестами и уезжали.

Палаческому юмору и циничному веселью находилось место везде. Шутники-эсэсовцы говорили раздевшимся детишкам, чтобы те не забыли взять с собой мыло и обязательно связали туфельки шнурками. “Готово!”, — весело сообщал врач, посматривая то на часы, то в глазок двери газовой камеры. “Камин” — вот ласковая кличка, данная крематориям. “Рыбкам на корм”, — говорили о пепле, загружаемом в грузовики для сбрасывания в Вислу или Солу.

В итоге от 70—75-килограммового человека оставалось около килограмма пепла (берцовые кости почти никогда не догорали, их приходилось дробить на специальных устройствах).

Вскоре выяснилось, что узким местом конвейера было не само убийство, а как можно более полное и быстрое уничтожение трупов.

Но и тут можно было не сомневаться в том, что применяемые технологии — самые совершенные, благо в области кремации и соответствующего печестроения Германия была самой передовой страной мира.

Однако и для наблюдательности, сноровки и рационализаторства тоже находилось достойное место: так, ущерб от того, что трупы кидались в печи немного сырыми (перед этим их волокли по цементному полу, периодически обдаваемому водой из шланга — чтобы они легче скользили) с лихвой перекрывался тем, что мужские тела клались посередине, детские — сверху, а женские (в них, как правило, больше жира) — по бокам.

 

2.

 

Свою первую в Освенциме кремационную печь эрфуртская фирма “Topf und Sцhne” установила в августе 1941 г. К середине месяца она уже была введена в строй, со временем получив обозначение крематория № 1.

Августом 1941 г. датируется и первое обозначение “Kommando Krematorium” в табеле рабочих команд лагеря. Эта команда была очень небольшой и состояла из двенадцати человек — трех поляков (капо, писарь и механик) и девяти евреев. Двое из них, Альтер Файнзильбер (назвавшийся Станиславом Янковским) и Филипп Мюллер, каким-то чудом уцелели во всех чистках и дожили до конца войны.

Ко времени их прибытия — в лагере находилось всего лишь около одиннадцати тысяч заключенных, главным образом поляков и немцев. Были среди них и 365 советских военнопленных — жалкие остатки тех 11,5 тысяч, что попали сюда между июлем 1941 и мартом 1942 г., причем две тысячи не были зарегистрированы и пали жертвами первых экспериментов по удушению газом.

Мюллер вспоминает, что его “служба” началась как раз с советских военнопленных. Описывает он и свое первое “грехопадение” — когда он жадно поедал найденный в одежде убитых хлеб. После убийства на его глазах трех его товарищей, которых ему же пришлось раздевать и готовить к кремации, он дошел до предела отчаяния. Дошел — и остановился: сам броситься в печь он не мог. Все что угодно, но только не смерть, умереть он был решительно не готов. “Я желал только одного: жить!” — признается он в своих воспоминаниях.3 И лишь с таким настроем, да еще с надеждой когда-нибудь и как-нибудь вырваться отсюда, собственно говоря, и можно было попробовать уцелеть в этом аду. 

В Биркенау зондеркоманда размещалась совершенно отдельно от остальных заключенных, в изолированном блоке № 13. Он был отгорожен от соседнего барака стеной, возле которой всегда стоял охранник. Но, как вспоминает 
Ф. Мюллер, несмотря на формальную изоляцию, коррупция открывала все двери. Иногда удавалось устраивать даже свидания с женщинами.

Была в команде и своя религиозная жизнь, свой даян и свой раввин из Макова — все свободное время они молились. С раввином часто спорили, а Богу отказывали в справедливости и в существовании. Один из бывших учеников бросил раввину в лицо: “Нету твоего Бога. А если бы был, то Он болван и сукин сын”.4 

В период с декабря 1942-го по февраль 1944 г. там жило 395 человек, в основном евреи из Цеханува и Келбасино, а также французские евреи польского происхождения из Дранси и — совсем понемногу — голландские, греческие и словацкие евреи.

Оберкапо был немец-уголовник Брюк, в начале 1943 г. переведенный сюда из Бухенвальда, капо — Каминский из Цеханува. Непосредственно в бараке командовал блокэльтесте Серж Савински, тридцатилетний французский еврей польского происхождения. В бараке был и свой лазарет на двадцать мест.

Работали на пяти участках: две группы — на крематориях № 2 и № 3, две — на крематориях № 4 и № 5, а пятая группа занималась чисткой печей, сбрасыванием пепла в Вислу и т. п.

 

3.

 

Когда в Берлине решили превратить Освенцим в ультрасовременный комбинат уничтожения, стало ясно, что одного крематория совершенно недостаточно. К тому же газовая камера при нем (переоборудованная из бывшей мертвецкой) была явно неэффективна. Но окончательно он был остановлен только в июле 1943 г., после чего им пользовались лишь изредка, по особым случаям.

В марте—июне 1943 г. один за другим становились в строй новые крематории (первым — № 4, за ним № 2 и № 5, последним, в конце июня, был запущен крематорий № 3).

Первые испытания дали “неутешительные” результаты: сгорание трупов шло чрезвычайно медленно — целых сорок минут, после чего технические эксперты фирмы-производителя рекомендовали прогревать печи заранеее, поддерживая пламя непрерывно в течение нескольких дней. В марте 1943 г. в газовне крематория № 2 были убиты первые евреи — предположительно из Краковского гетто.

В крематориях № 2 и № 3 было по 15 топок (5 печей, каждая на 3 муфеля), а в крематории № 4 и № 5 — по 8. Их суточная пропускная способность — соответственно, по 2,5 и по 1,5 тысячи трупов в сутки, итого в сумме — 8000. В горячие дни работа была круглосуточной, двухсменной, и технические параметры, скорее всего, перекрывались.

До того как крематории в Биркенау были построены и запущены, их подменяли два других временных цеха освенцимской фабрики смерти, расположенных поблизости. Два крестьянских подворья (для этого их польских хозяев принудительно выселили) были переоборудованы в газовые камеры — в так называемый “бункер № 1”, или “Красный домик”, с двумя раздевалками, и “бункер № 2”, или “Белый домик”, с четырьмя. Рядом были оборудованы склады для золотых коронок, драгоценностей, одежды, личных вещей и даже волос убитых людей.

Трупы первоначально закапывались в глубокие рвы, что позднее было признано не слишком удачной идеей — из-за опасности отравления грунтовых вод.5 В конце сентября 1942 г. массовые захоронения  были вскрыты, останки тел эксгумированы и сожжены на кострах в огромных ямах. Позднее, при массовом уничтожении евреев из Венгрии, вновь обратились к практике сжигания трупов на кострах.

Все это и потребовало организации постоянной рабочей команды, обслуживавшей эти чудовищные комплексы. Ее численность неуклонно росла; поначалу команда была составлена в основном из словацких евреев. Работы по эксгумации и сжиганию трупов были закончены 30 ноября 1942 г., и вскоре — 2 декабря — около 400 зондеркомандовцев, работавших на бункерах № 1 и № 2, были эскортированы в базовый лагерь и уничтожены в крематории № 1.

Между 6 и 10 декабря 1942 г. была срочно сформирована новая команда — на этот раз из польских евреев. До середины июля 1943 г. они жили в изолированных и блоках № 1 и № 2 лагеря “B” в Биркенау. Но после того как в этих блоках разместился женский лагерь, зондеркоманду перевели в блок № 13 лагеря “D”. В дальнешем туда же прибывали и последующие пополнения — сначала греческие, а потом венгерские евреи.

После неудавшегося побега капо Даниэля Обстбаума из Франции, штубового Майорчика из Варшавы, Ферро Лангера из Словакии и еще двух человек 
24 февраля 1944 г. две сотни зондеркомандовцев были отправлены в Майданек, якобы в помощь тамошним коллегам. Но 16 апреля 1944 г. пополнение прибыло, наоборот, оттуда — девятнадцать советских военнопленных и Карл Конвоент, немец-капо, от них все узнали, что освенцимская “бригада” в Майданеке была ликвидирована. По-видимому, об этой селекции Градовский и пишет в “Расставании” (хотя странно, что он не упоминает о ее причинах).

 

4.

 

От чего зависело, попадет человек в зондеркоманду или нет?

Шаг первый — селекция на рампе. Отбирал в члены команды лагерфюрер Шварцхубер, принимая в расчет не только силу и здоровье, но и физиономию человека, то есть отчасти его психологию.

Если ты ведешь себя скромно, покорно, не вызывающе, то, может быть, ты остаешься жить. Тебя не увозят на грузовике в газовню, а конвоируют в барак, запускают в настоящий, а не в ложный душ и держат три недели в карантине, фотографируют и регистрируют.

Но главным критерием отбора все равно оставалось физическое состояние: кандидаты в команду по сути должны были пройти через еще одну селекцию — медицинскую комиссию, освидетельствовавшую их на предмет пригодности для этой каторжной работы. При наборе зондеркомандовцев в феврале 1943 г. их даже обучали “ремеслу”, причем несколько человек погибли по ходу обучения.

Следует отметить и то, что набор в команду происходил лишь в одном случае — если людей не хватало. А вот нехватка возникала уже в двух ситуациях: или когда команда становилась меньше (иными словами, когда ее полностью или частично отправляли в печь или назначали для этого определенный день), или когда работы становилось невпроворот: как весной 1944 г., когда эшелон за эшелоном начали прибывать венгерские и греческие евреи.

Примером первого варианта является случай Залмана Градовского или братьев Драгонов — Шломо и Абрама, двух евреев из Жиромина, попавших в Освенцим 9 декабря 1942 г. с транспортом из Млавинского гетто.

Примерами второго варианта могут послужить случаи Леона Коэна и Иозефа Заккара.

Впрочем Леону Коэну, попавшему в Освенцим в конце ноября 1943 г., по сравнению со многими другими очень повезло: его профессия, дантист, оказалась необычайно востребованной на новом месте — он вырывал у трупов золотые зубы. Его рабочее место было поистине “теплым” — всего в нескольких метрах от ближайшей печи. Раскрыть рот клещами, осмотреть ротовую полость, вырвать зубы, и кивок головой: следующий. И так до 60—70 тел за десять минут. Золото очищалось и переплавлялось в небольшие слитки. Уцелев в Освенциме, после войны Коэн вернулся в Грецию, а в 1972 г. переехал в Израиль.

Иозеф Заккар, которому тоже удалось спастись, вспоминал, что он, как и все остальные, вскоре сделался автоматом, машиной. Он твердил заученные слова, успокаивал ими себя. Если бы он мог плакать — плакал бы не переставая; можно сказать, что он плакал без слез, слезы его навсегда пересохли.

 

5.

 

Израильский ученый Гидеон Грайф подробнее и глубже других исследовал самое сложное — этическую проблематику члена зондеркоманды на всем его лагерном пути.

Вот некоего узника во время селекции оставили в живых, разумеется, не сказав ему ни слова о его будущей деятельности: зачем мараться, если даже эту миссию выполнят “старожилы” — после того, как надзиратели приведут новобранцев в барак?

И вот его ввели в курс дела, он понимает, что его близких уже нет в живых. А если с их убийством почему-то вышла заминка, то не исключено, что ему самому придется ассистировать при сожжении родного отца, матери, жены или детей.

Понятно, что он шокирован. А что дальше? Как он должен реагировать на весь этот ужас? Ведь любая форма отказа или хотя бы возмущения была, несомненно, самоубийственна.

Кстати, такого рода самоубийства или хотя бы их попытки, конечно же, случались, но тем не менее, согласно свидетельствам уцелевших, их было очень мало. Так, Кальмин Фурман, земляк Градовского из Лунны, пытался повеситься после того, как участвовал в уничтожении трупов своих близких, но его спасли. Немало рассказов о так и не реализованных суицидальных намерениях.

Я. Габай рассказал о неком Менахеме Личи, прыгнувшем в печь. Но сообщение Даниэля Бен-Намиаса о четырехстах греческих евреях из Корфу и Афин, отобранных в зондеркоманду для “обслуживания” венгерских евреев в крематории № 2 и дружно, как один, отказавшихся, после чего их всех казнили и сожгли, — вызывает недоверие и не подтверждается другими источниками.  Гораздо правдоподобней рассказ М. Надьяри, который, судя по всему, сам прибыл с этим транспортом: “Жар возле печей был неимоверный. Этот жар, потоки пота, убийство стольких людей, выстрелы Моля (начальника крематориев. — П. П.) не давали даже осознать до конца, что происходит. Моль уже застрелил первого из нас, греков, потому что тот не понял, что он ему приказал. Еще один, не пожелавший никак участвовать в происходящем, сам бросился в печь. Обершарфюрер Штейнберг застрелил его, чтобы он не мучался и чтобы мы не слышали его криков. В тот вечер все мы решили умереть, чтобы покончить с этим. Но — мысль о том, что мы могли бы организовать атаку, побег и отомстить <взяла верх>”.6 

Следующая моральная дилемма возникала в раздевалке при первом же контакте с обреченными: говорить или не говорить им о том, что их ждет? А если спросят? Понятно, что такого рода предупреждения и вообще разговоры были строго запрещены. Но если бы “зондеры” не заговаривали с жертвами, то они не знали бы многого из того, что в своих свидетельствах сообщают о прибывших транспортах. Кроме того, в полном молчании они не смогли бы справиться со своей задачей — подействовать на жертв более-менее успокоительно, чтобы те как можно быстрее разделись и проследовали в “душевую”.

Тут же, кстати, появлялась и еще одна проблема — женской наготы, особенно если партия была смешанной — мужчины и женщины вместе. Женщины плакали из-за необходимости раздеваться перед посторонними (при этом на членов зондеркоманды столь острое чувство стыда не распространялось — они воспринимались как своего рода банный персонал).

После того как последний человек заходил в газовую камеру и массивная дверь закрывалась, как будто исчезала и моральная проблематика. В дальнейшем — и очень скоро — предстояло иметь дело только с трупами, да еще с одеждой и пожитками покойников.

Кстати, о пожитках. По негласной договоренности все съедобное и весь алкоголь, оставшиеся в вещах, доставались членам зондеркоманды, что было существенной надбавкой к их казенному рациону и наделяло их “валютой”, имевшей хождение во всем лагере, в том числе и у эсэсовцев.

Что касается денег и ценностей, то их присваивать было категорически запрещено — как зондеркоманде, так и СС; но тем не менее это происходило, хотя делал это не каждый: многие отказывались по моральным соображениям. Частично деньги шли на подкуп СС и на финансирование восстания. Но был еще и черный рынок.

Что касается трупов, к ним никакого почтения уже не было. Некоторые зондеркомандовцы ходили по ним, как по вздувшемуся ковру, или, сидя на них, перекусывали и перекуривали.

 

6.

 

Находя и опрашивая немногочисленных оставшихся в живых членов команды, Грайф предпринял попытку понять границы морального мира тех, кто находился ближе всего к эпицентру убийства — месту, для которого немцы, казалось бы, исключали действенность любых этических норм. 

Практику принуждения одних жертв содействовать в убийстве других он справедливо именует дьявольской. Сатанинской назвал ее и Г. Хаузнер, израильский обвинитель на процессе Эйхмана: “Мы найдем и евреев на службе у нацистов — в еврейской полиции гетто, в „советах старейшин“ — „юденратах“. Даже у входа в газовые камеры стояли евреи, которым велено было успокаивать жертвы и убеждать их, что они идут мыться под душем. Эта была самая сатанинская часть плана — заглушить в человеке все человеческое, лишить его эмоциональных реакций и силы разума, превратить его в бездушного и трусливого робота — и, таким образом, сделать возможным превращение самих лагерных заключенных в часть аппарата, истребляющего их же братьев. В результате гестапо (точнее, СС. — П. П.) смогло свести число своих людей в лагерях до минимума. Но, в конце концов, и роботы не могли избежать горькой участи и подверглись уничтожению наравне с соплеменниками. Надо считать чудом, что в этом аду многие евреи все же сохранили человеческий облик и не дали сломать себя окончательно. Но были и другие”.7 

Зондеркомандовцы были принуждены соучаствовать в убийстве и выполнять ту работу, которой брезговали представители “господствующей нации”. Это были самые информированные заключенные во всем лагере и потому — самые охраняемые. И потому же — самые обреченные. Они не питали никаких иллюзий и прекрасно понимали, что им изначально вынесен смертный приговор и лишь его исполнение на некоторое время отсрочено.

Что же заставляло их повиноваться? Природное жизнелюбие? Надежда на чудо? Универсальный, лучше всего сформулированный в Гулаге, принцип “Умри ты сегодня, а я завтра!”?..

Их деятельность была однозначно чудовищной. Настолько, что немецкий коммунист еврейского происхождения и член освенцимского подполья Бруно Баум прямо обвинял их в пособничестве нацистам. 

Сходной точки зрения придерживается и Ханна Арендт, известная своей толерантностью к М. Хайдеггеру: “Несомненно, что без сотрудничества с жертвами едва ли было бы возможно для нескольких тысяч человек <...> ликвидировать сотни тысяч других людей. Эти евреи соучаствовали в процессе убийства с тем, чтобы спасти себя от угрозы немедленной смерти”.8

Примерно так же воспринимали их и другие заключенные Освенцима, и сами жертвы газаций, в чем честно признается член зондеркоманды Лейб Лангфус: “А вот случай из конца 1943 года. Из Шауляя прибыл транспорт с одними детьми. Распорядитель казни направил их в раздевалку, чтобы они могли раздеться. Пятилетняя девочка раздевает своего годовалого братишку, к ней приблизился кто-то из команды, чтобы помочь. И вдруг девочка закричала: „Прочь, еврейский убийца! Не смей прикасаться к моему братику своими запачканными еврейской кровью руками! Я теперь его добрая мамочка, и он умрет вместе со мной на моих руках“. А семи- или восьмилетний мальчик, стоящий рядом, обращается к нему же: „Вот ты еврей и ведешь таких славных детишек в газ — но как ты сам можешь жить после этого? Неужели твоя жизнишка у этой банды палачей и впрямь дороже тебе, чем жизни стольких евреев?“”9

Итак, для многих зондеркомандовцы, как и юденратовцы, — это прежде всего предатели, соучастники геноцида. Именно такая установка на многие десятилетия была определяющей для еврейского сообщества и историков. Это обстоятельство, безусловно, отразилось и на истории публикации освенцимских рукописей.

Чтобы ответственно и не рискуя жизнью выполнять порученную им работу, членам зондеркоманды лучше всего было перестать быть людьми. Отсюда правомерность и другого обвинения — почти неизбежной в их ситуации потери человеческого облика.

По словам узницы Освенцима Люси Адельсбергер, “это были уже не человеческие создания, а перекошенные, безумные существа”. А вот фрагмент отчета бежавших из лагеря Вальтера Врбы (Розенберга) и Альфреда Ветцлера: “Члены зондеркоманды жили изолированно. Уже из-за чудовищного запаха, исходившего от них, с ними не возникало желания контактировать. Всегда они были грязные, абсолютно потерянные, одичавшие, жестоко подлые и готовые на все. Не были редкими случаи, когда они избивали друг друга”.10 Тут же уместно привести и свидетельство Сигизмунда Бенделя, врача зондеркоманды: “В людях, которых я знал, — в образованном адвокате из Салоник или в инженере из Будапешта — не оставалось уже ничего человеческого, они были настоящими зверьми”.11

Скорей всего, многие “зондеры” действительно сошли с ума, а многие другие, движимые инстинктом выживания, стали апатичными и бесчувственными, что, впрочем, не мешало им быть дисциплинированными и “готовыми на все”.

Но неужели ни в ком из них не оставалось ничего человеческого? Были ли среди них нормальные, не озверевшие люди?..

Были!

Были те, кто мечтал о мести, и те, кто всерьез задумывался о сопротивлении и о восстании. Настолько всерьез, что это восстание состоялось.

Право на человеческое достоинство зондеркомандовцам из Биркенау пришлось оплатить по самому высшему счету, и они его оплатили! И не только самим восстанием, не только тем, что в считанные часы отвоеванной свободы они сумели разрушить один из четырех крематориев лагеря.

Они оставили после себя свои записи, где зафиксировали все то, чем им пришлось заниматься, — поистине центральные документы Холокоста.

Бесценны и свидетельства тех немногих, кто остался в живых. Независимо от того, в какой форме они были сделаны — в форме ли показаний при расследовании преступлений нацистов, в форме интервью или книг (например, таких, как книги Ф. Мюллера и М. Надьяри).

 

 

7.

 

Хотя прямых инструкций, предписывавших “менять” зондеркоманду, скажем, каждые полгода, не было — иначе немцы бы их строго исполняли и в акциях по уничтожению прослеживалась бы более явная периодичность — смерть была возможна каждый день, каждый час и каждую минуту.

Тем не менее нацисты, конечно, ценили их опыт — живыми они были все же полезнее, чем безвреднее мертвыми; да и обучать новичков в самый разгар работы было некогда.

В этих обстоятельствах и созрел замысел: выбрать момент, восстать, вывести из строя печи и газовни, перерезать проволоку и прорваться за пределы лагеря, на волю! Иными словами, достойной целью восстания представлялся массовый и успешный побег. 

Кстати, о побегах. Еврейские побеги случались сравнительно редко: больших надежд на сочувствие и помощь со стороны окрестных поляков у евреев (даже у польских) не было, а стало быть, не было и возможности спрятаться и уцелеть.12 Но когда Врба и Ветцлер, регистраторы из Освенцима-I, все-таки сбежали, все евреи-регистраторы тут же лишились этой должности.13

Конечно, время от времени члены зондеркоманды пытались бежать, но почти всегда неудачно. Особенно громким был провал уже упомянутого ранее побега, организованного Даниэлем Остбаумом, которому удалось подкупить охрану. Всех бежавших поймали и вместе с подкупленным охранником, которого Остбаум выдал, казнили.

Были и другие случаи еврейского неповиновения или сопротивления. Так, в июне 1944 г. евреи из Высокого расправились со своим капо.  Самосуд приписывается и незарегистрированным евреям из Лодзи, якобы прямо перед газацией до смерти забившим ненавистного им председателя юденрата.

В августе или в сентябре 1944 г. два греческих и три польских еврея транспортировали пепел к реке, и с ними были всего два эсэсовца. Греческие евреи напали на эсэсовцев, утопили одного из них и переплыли на другой берег, где, однако, вскоре были пойманы.

Примером спланированных действий может служить еще один — правда, тоже неудачный — побег шести польских евреев, состоявшийся 28 сентября 1944 г. Беглецы имитировали группу из двух эсэсовцев-конвоиров и четырех заключенных-стекольщиков, идущих на стройку. Всех их нашли, убили на месте или расстреляли.

В среднем более успешными бывали побеги советских военнопленных и польских подпольщиков.14 Бежали они совершенно по-разному: первые — как-то безоглядно, на авось, не считаясь с риском и последствиями, вторые — сверхосторожно и лишь после того, как была отменена (для сбережения трудовых ресурсов) коллективная ответственность. Поляки бежали в основном к своим — к партизанам из Армии Крайовой: связь с ними у польского подполья была действительно налажена.

И вообще многое у поляков было вполне налажено; даже оружие для зондеркоманды подпольщики из “Боевой группы Освенцим” были в состоянии раздобыть и поставить, хотя и не бесплатно (благо у “зондеров” была прочная репутация платежеспособных, особенно котировались доллары и лекарства). Кроме “рыночных” имелись и союзнические отношения: команда передавала подпольщикам в центральный лагерь списки эшелонов и даже фотографии процесса уничтожения, а центр в свою очередь снабжал их не менее существенными сведениями, например заблаговременной — и потому жизненно важной — информацией о сроках предстоящих селекций. Роль связных выполняли некоторые узники из технического персонала (например, электрики) или работники складской зоны “Канада”.15

Во главе лагерного подполья стояли поляки (Юзеф Циранкевич и Тадеуш Холуй) и австрийцы (Герман Лангбайн и Эрнест Бургер). Но в организации были и русские, и евреи. До марта 1942 г., когда начали поступать первые еврейские эшелоны, Освенцим был почти исключительно польским лагерем, и, несмотря на то что в 1943 г. евреев было уже втрое, а в 1944 г. — даже вчетверо больше, чем поляков, именно польское сопротивление было наиболее организованным. Поляки постепенно вытеснили со всех важных внутрилагерных постов даже заключенных из немцев.

А у евреев, даже если их не отправляли в газовую камеру, а регистрировали, продолжительность подаренной им лагерной жизни, как правило, составляла около нескольких месяцев, поэтому им просто не хватало времени даже на то, чтобы оглядеться.

Как возможное исключение и потенциальный очаг восстания выглядел терезинский “семейный лагерь” — эта имитация классического гетто, со всех сторон омываемая океаном смерти. Но, как показала жизнь (а точнее, смерть), терезинцев по рукам и ногам сковала привязанность к своим близким, жизни которых при всяком сопротивлении ставились на кон, а также ничем не оправданная уверенность в том, что их “островок еврейского счастья” неприкасаем.

После беспроблемного уничтожения “семейного лагеря”, чему члены зондеркоманды были свидетелями, в их среде сложилось и все более крепло ощущение, что им не на кого полагаться — только на самих себя.

Непременной частью их планов было уничтожение “узкого места” конвейера смерти — крематориев (никому из союзников с их воздушными армадами это почему-то так и не пришло в голову).

Независимо от исхода восстания, сама подготовка к нему помогала работникам команды выносить ужас происходящего, возращала к нормальности и моральности, давая шанс искупить все, что было на их совести. И в этом смысле “неудачного” исхода быть не могло — удачей было бы уже умереть по-человечески, а может быть, и героически, умереть людьми.

Однако подобные установки не согласовывались со стратегией и тактикой польского руководства “Боевой группы Освенцим”: никаких резких движений, выжить любой ценой, информировать внешний мир и восставать лишь тогда, когда будет ясно, что СС хочет уничтожить всех, или когда Красная армия постучится прямо в ворота.

Тем не менее после долгих согласований один раз оба центра — польский и еврейский — сумели договориться, при этом поляки потребовали больших денег за свою помощь.16 Выступление должно было состояться в одну из пятниц в середине июня 1944 г.  Однако, отменив этот план в последнюю минуту и в одностороннем порядке, польская сторона не только сбила боевой настрой еврейской, но и во многом деконспирировала ее, что не могло не иметь последствий и, возможно, стоило жизни руководителю еврейского штаба — капо Каминскому.

Евреи, по выражению Левенталя, “сцепили зубы, но промолчали”. А после сентябрьской селекции в зондеркоманде  они окончательно разочаровались в перспективах сотрудничества с поляками.

Уже после разгрома восстания, в самом конце своей рукописи (и своей жизни), Левенталь обвинил поляков в сознательной недобросовестности и коварстве, решительно отказав им в праве на уважение и доверие: “У них было только одно желание — устроить свои собственные дела за счет наших усилий и ценою наших жизней. <…> <Поляки> просто использовали нас, мы же передавали им все, чего бы они ни просили, — золото, деньги, деликатесы — ценою в миллионы. И самое главное: мы поставляли им документы и материалы обо всем, что здесь происходило. Все, вплоть до мелочей, передали мы им о том, что здесь творилось и чем когда-нибудь заинтересуется весь мир. Конечно, всем будет любопытно и захочется узнать, что же тут творилось, но без нас никто не узнает, что именно и когда. <...> Мы делали все, что только могли, ничего не прося взамен, но оказалось, что поляки, с которыми мы стояли в связи, нас обманули. И все, что они у нас забрали, они использовали для своих целей. И даже материалы, которые мы им пересылали, они приписывали себе. <...> Во всем они нас обманули и бросили на произвол судьбы. <...> Но все равно мы будем делать свое дело и постараемся все это сохранить для мира. Мы будем всё просто закапывать в землю. И если кто-то захочет это найти, он обязательно найдет <...> во дворе нашего крематория (№ 3. — П. П.), но не в сторону дороги с противоположной стороны, <а> с другой стороны, там вы многое найдете <...>. Отныне мы всё будем прятать в земле”.17

 

8.

 

Когда Залман Градовский называет зондеркоманду одной большой семьей, он все-таки выдает желаемое за действительное. Настроение людей было разным. Одни готовились к восстанию, другие цеплялись за любой дополнительный час своей жизни, а третьи — и таких было большинство — были совершенно апатичны. Были и другие разногласия, испытывавшие данный социум на прочность, например антагонизм между евреями-ашкеназами и евреями-сефардами, сохранившийся даже в таких условиях.  Просто чудо, что во всей этой неоднородной массе не оказалось предателей.

Залман Левенталь в своих записках и Ф. Мюллер в своих воспоминаниях описали первоначальный план восстания. Важно подчеркнуть, что он был разработан в то время, когда вся команда проживала вместе — в одном изолированном бараке посреди мужского лагеря (в конце июня последовало разделение команды и ее расселение отдельными группами).

План был примерно таким: под конец дня, но еще до вечернего аппеля (переклички) в крематориях № 4 и № 5 140 восставших захватывают и ликвидируют  своих эсэсовцев (семь человек) и перерезают телефонные линии. То же самое — и на крематориях № 3 и № 2, где было даже 180 зондеркомандовцев против десяти эсэсовцев. Когда придет смена СС, ликвидируют и ее, завладевая оружием и формой. Важная роль отводилась лагерным зонам “Сауна”18 и “Канада”, располагавшимся между двумя крематорными комплексами: они должны были соединить два очага восстания в один.

Вечером, когда снимается большая охранная цепь СС вокруг лагеря, переодетые в форму СС повстанцы “конвоируют” десять человек с пилами и прочим инвентарем в лагерь, по пути снимая постовых мелкокалиберным револьвером с глушителем, перерезают телефонные провода и убивают блоковых эсэсовцев. Далее восстание перекидывается на весь лагерь Биркенау и на Освенцим-I. Заключенные нападают на своих блоковых, на больничное отделение, на женский и на мужской лагеря, поджигают бараки и т. д. В это же время группа с крематория № 2, где хранился порох, перерезает проволоку в женский лагерь и взрывает один за другим все крематориии. Для колючей проволоки были заготовлены ножницы с резиновыми ручками.

Все понимали, что большинство восставших все равно погибнет, но, наверное, каждый втайне надеялся, что лично ему удастся уцелеть.

И вот наступил оговоренный день и приближался оговоренный час. Все были наготове — но вдруг прибыл связной от поляков с извещением: “Отбой, товарищи! Все переносится по непредвиденным обстоятельствам, надо еще немного подождать”.

А в конце июня практически вся зондеркоманда, кроме лазарета, была переведена непосредственно на территорию крематориев и решительно все многократно осложнилось. Зондеркомандовцы оказались не только ближе к своим жутким рабочим местам, но и в еще большей изоляции от других заключенных. Тщательно разработанный и едва не запущенный план в новых условиях оказался невыполнимым.

Существует и еще одна версия того несостоявшегося восстания — версия Леона Коэна, содержащая некоторые дополнительные подробности и, в частности, предусматривающая гораздо более активную роль заключенных из “Сауны” и “Канады”.

Сначала, во время вечерней смены, когда охранники сменяют друг друга, предполагалось схватить их и умертвить уколом фенола. Вторая стадия — оператор пара в дезинфекционной камере не ослабит, а, наоборот, поднимет давление до максимума — это приведет к взрыву здания. Работники “Канады” всё подожгут, отключат телефоны, перережут проволоку в женский лагерь и выпустят всех женщин на волю. Своих тяжелораненых было решено пристреливать, чтобы они не попали в руки эсэсовцев. Сам Коэн вместе с еще четырьмя заключенными должен был бы поджечь крематорий.

Но 12—13 августа вдруг послышалась канонада. Русские? Русские так близко? А если так, то, может быть, восстание уже не нужно?..

Капо Каминского, который был главным стратегом и организатором еврейского штаба, по Л. Коэну, убили в то время, когда он решил обойти территорию с целью предупредить об отсрочке. Якобы немецкий охранник, для которого на этот раз не нашлось шнапса, избил его, после чего, избитого, бросил в печь. А на следующий день на общем построении эсэсовцы стали допытываться: “Где ваше оружие и патроны?” Они увели с собой четверых русских.

По другим сведениям, Каминского застрелил Моль из-за подозрений в подготовке покушения на другого эсэсовца, Мусфельдта. Но не исключено, что дело в самом восстании: возможно, политический отдел напал на след и нанес превентивный удар.

После смерти Каминского руководство, скорее всего, перешло к нескольким лицам сразу. В их числе определенно был и Градовский.19 Но один свидетель — Элеазер Айзеншмидт — называет единственным руководителем советского военнопленного-еврея, майора, артиллериста, побывавшего под Сталинградом.

По мнению сотрудницы музея в Освенциме и главного историографа лагеря Дануты Чех, организаторами и лидерами восстания были И. Варшавский и Я. Гандельсман, а также Лейб Лангфус из Макова-Мазовецкого, Айзек Кальняк и Лейб Пануш из Ломжи, Залман Градовский из Сувалок и Иосиф Дережинский из Лунны. Ф. Мюллер приводит еще три имени — Юкл, Врубель и польский капо Владек, а Э. Минак и Д. Шмулевский еще одно — Давид Финкельштейн.

Есть множество свидетельств об участии в подготовке и проведении восстания советских военнопленных и греков. Так, согласно Лангбайну, в подпольном штабе было два греческих офицера, одного из которых звали Александр (по другим сведениям — Альберто) Эррера. Бывший узник лагеря, впоследствии профессор Афинского университета Кабели привел такие имена: капитан Йозеф Барух, Вико Брудо, Рауль Яхон, Карассо и Ардите.

О Барухе вспоминает и Я. Габай, и он же, подобно Айзеншмидту, говорит и о советском военнопленном, майоре, еврее по национальности, с крематория № 2, а Ш. Драгон — об одном “русском полковнике”  и еще об одном французе, участнике испанской войны. По Левенталю, с майором поначалу установились особенно тесные отношения, но в дальнейшем что-то помешало им укрепиться. О том, что организатором восстания был некий советский военнопленный, вспоминал и Л. Коэн. Вероятно, во всех этих свидетельствах подразумевается одно и то же лицо.

Интересно, что Левенталь упрекает русских примерно в том же, в чем польское подполье упрекало евреев, — в дефиците терпения и политической мудрости, в пренебрежении конспирацией, в неумении держаться согласованного плана, в недопонимании целого. Тем не менее он пишет, что русские, хотя отчасти и спровоцировали выступление в том виде, как оно произошло, все же были лучшими из участников восстания. В то же время Дов Пайсикович, член зондеркоманды, работавший на крематории № 2, называет их не иначе как “ни на что не годными пьяницами”.

В арсенале заговорщиков имелись три армейских гранаты из Освенцима-I, несколько парабеллумов и 6,35-мм пистолетов — все это, кроме нескольких револьверов, случайно найденных в багаже какого-то транспорта, было получено от поляков, то есть куплено за доллары или обменяно на лекарства.

Шабатные ножи для разрезания халы затачивались.

Недалеко от главного лагеря, в цехах, в свое время построенных Круппом, с 1 октября 1943 г. разместился завод “Weichel Metall Unions Werke Verl”, передислоцированный сюда из Украины и производивший взрыватели для бомб. Там работала группа еврейских девушек из заключенных, но под таким пристальным надзором, что даже установить с ними контакт было чрезвычайно сложно.

Однако это сумела сделать 21-летняя Роза Робота из Цеханува, член сионистской организации “Хашомер Хацер” и центральной подпольной организации в Освенциме (у нее была важная должность в “Канаде”). Порох в хранилище похищали четыре девушки: Элла Гэртнер, Регина Сафир и две сестры Вайсблум — Эстер и Ханка. Порох выносили с завода в обуви, небольшими порциями, чуть ли не в течение десяти месяцев. Следующим звеном этой цепи была девушка Хадасса, забиравшая эти мини-порции в условленном месте и передававшая их в лагерь через Розу Роботу и Марту Биндигер, также работавшую в “Канаде”.

Самодельные ручные гранаты готовил русский техник Бородин20, заполнявший пустые консервные банки порохом и другими химикалиями.

Ш. Драгон, бывший штубовым 13-го барака, по заданию штаба восстания распределял гранаты по крематориям. По его словам, он прятал их в своем матраце (по другим данным, зондеркомандовцы держали их в ведрах, где хранилось мыло). Было сделано всего около тридцати таких гранат.

По новому плану, восстание должно было начаться на крематориях № 4 и № 5. В тележке для перевозки кокса планировалоcь доставить оружие на крематории № 2 и № 3, но сделать это не удалось — в том числе из-за предательства некоторых поляков из команды.21

 

9.

 

Сохранилось несколько описаний и интерпретаций хода и подавления восстания. Примем за основную версию Дануты Чех, дополняя ее деталями, встречающимися у Ф. Мюллера и у некоторых других свидетелей.

В один из дней начала октября 1944 г. шарфюрер СС Буш, один из начальников крематориев № 4 и № 5, собрал всех капо и велел им в течение 24 часов составить список на триста человек. Список составлялся ночью, и начиная с той же ночи судорожно перебирались в уме те куцые возможности сопротивления, что еще оставались.

Воскресным утром 7 октября стояла ясная, безоблачная погода. В обед собрался штаб восстания, и это заметил кто-то из посторонних, пригрозивший всех выдать, за что он был убит на месте. В середине дня Буш, унтершарфюрер Горгес и шарфюрер Куршус появились на территории крематория № 5 и приступили к селекции, двигаясь по списку от больших номеров к меньшим. Когда до конца списка осталось уже немного, вдруг обнаружилось, что некоторых нет в строю. Эсэсовцы начали их искать, и тут весь строй набросился на них с молотками, топорами и камнями. Отсутствовавшие в это время уже поджигали крематорий № 4, забросав его самодельными гранатами. Началась беспорядочная стрельба, многие погибли. Части восставших удалось вырваться за пределы лагеря, достичь близлежащего леска и приготовиться к бою.

Увидев горящий вдалеке крематорий и услышав выстрелы, члены зондеркоманды, работавшие на крематории № 2, — и в первую очередь русские — решили, что общее восстание началось. Они разоружили охранников и бросили одного из них в горящую печь вместе с ненавистным оберкапо Карлом Конвоентом, подозревавшемся в предательстве. После этого пути назад уже не было и у них. Взорвать крематорий им не удалось: может быть, отсырел порох. Они перерезали колючую проволоку и побежали по дороге, ведущей к женскому лагерю. Они перерезали проволоку и там, но никто из женщин-заключенных даже не понял, что произошло.

Немцы оцепили территорию вокруг горящего крематория № 4 и вступили в перестрелку с теми беглецами, которые укрылись в ближайшем леске. Тем же, кто совершил побег с крематория № 2, отрезали путь в селе Райско; тогда они забаррикадировались в конюшне и приготовились к сопротивлению. Но в ней-то большинство из них и погибло — после того, как ее забросали гранатами и подожгли.

Всего в этих очагах восстания погибли двести пятьдесят человек, в том числе и все его организаторы, кроме Я. Гандельсмана. Последний наблюдал за происходящим из крематория № 3 вместе с З. Левенталем и Л. Лангфусом.

Левенталь взял на себя роль хрониста и постарался описать все существенные события этого и двух последующих дней. Кстати, он подчеркивает ту особенную, хотя и неоднозначную роль, которую сыграли русские; в частности, упоминает, что незадолго до восстания один из советских военнопленных был застрелен, после того как, напившись, напал на эсэсовца с доской. После этого прошел слух, что дни остальных русских в зондеркоманде сочтены — их ликвидируют при ближайшей селекции. 

Согласно Л. Коэну, работники крематория № 3 не приняли никакого участия в восстании, их никак не наказали, но заставили сжечь трупы восставших. Но внимательное чтение Мюллера и Левенталя приводит к другим выводам.

В ночь с 8 на 9 октября на крематории № 3 группа заключенных во главе с Я. Гандельсманом и Врубелем попыталась взорвать здание, но это им не удалось (возможно, их тоже подвел отсыревший порох). Далее все они были схвачены и брошены в гестаповский бункер главного лагеря. Это могло произойти только 8 или 9 октября, а не 10-го, как об этом всегда писали, поскольку 10 октября Левенталь делает запись о том, что они уже в бункере. Кроме того, по некоторым данным, Р. Робота, арестованная 10 октября, ко времени ареста уже знала, что Врубеля нет в живых.

Вечером погибших участников восстания привезли на территорию крематория № 4, куда согнали и остальных членов зондеркоманды. Еще двести человек расстреляли тут же. Представитель лагерного начальства произнес речь, в которой угрожал расстрелом всем в случае какого бы то ни было сопротивления в дальнейшем. После чего на крематориях № 2, 3 и 5 приступили к работе.

От рук восставших погибло три эсэсовца — унтершарфюрер СС Рудольф Эрлер, унтершарфюрер СС Вилли Фризе и унтершарфюрер СС Йозеф Пурке. Еще двенадцать эсэсовцев были ранены. В середине октября пять человек из лагерной охраны получили боевые железные кресты — “за геройство при предупреждении массового выступления”; это был первый случай вручения таких наград персоналу концлагерей.

Вот краткий пересказ еще нескольких свидетельств, каждое из которых содержит какие-нибудь детали, отсутствующие у других.

Так, Дов Пайсикович показал на процессе в Нюрнберге, что были подготовлены взрывчатка, гранаты и оружие и что существовал общий план восстания для всех четырех крематориев. Однако восстание началось на крематории № 4 прежде намеченного срока, без согласования и координации с другими. Поэтому охрана успела запереть большинство заключенных в бараках. 

Узник Освенцима Меир Пшемысловский описывал восстание со слов зондеркомандовца Еноха Кадлобски. Сигналом якобы послужила брошенная граната, которой был убит эсэсовец, выгонявший команду на работу. Потом живьем сожгли капо, после чего восставшие ворвались в лагерь и стали призывать поляков присоединиться к мятежу — но безрезультатно. В восстании приняли участие около двухсот человек, примерно сто сорок из них погибли на территории лагеря, некоторые утонули, переплывая через ров, окружавший лагерь, некоторые были застрелены уже за рвом (снаружи лагерь охранялся и находился под постоянным наблюдением; непосредственно вокруг лагеря жили не поляки, а немцы), а остальные — пойманы и казнены.

Единственным сообщением о том, что хотя бы кому-то удалось уйти от преследования и спастись, является свидетельство Курта Хэккера, утверждавшего, что греческие евреи в течение двух часов отстреливались, обороняя крематорий, который они частично взорвали, и что далее пятнадцати из них удалось прорваться сквозь все преграды на волю, хотя многие уже были ранены. Тринадцать человек поймали и уничтожили, но двоих так и не нашли. 

 

10.

 

8 октября отдел трудового использования указывает точно такую же численность зондеркоманды, что и накануне, — 663 человека, в том числе по 169 человек на каждый крематорий (по 84 в дневную и по 85 в ночную смены). Видимо, обновленные сведения еще не поступили. Но уже 9 октября численность резко меняется: во всех восьми сменах четырех крематориев значится всего 212 узников, а начиная с 10 октября — 198. При этом если 9 октября на каждый крематорий было выделено по 53 человека, то начиная с 10 октября на крематории № 4 уже никто не работает, а за остальными тремя группами закреплено по 66 человек. 

В дальнейшем крематорий № 4 уже не упоминается в ежедневных разнарядках; 14 октября были начаты работы по разборке его разрушенных во время восстания стен.

Несколько членов команды с восставших крематориев чудом пережили восстание, например доктор Микош Нижли с крематория № 2, в момент выступления находившийся в прозекторской. Или Филипп Мюллер, приписанный к крематорию № 5: он укрылся в яме, переждал шум и стрельбу, затем спрятался на четвертом крематории, а после того, как все утихло, перебрался обратно на пятый. С. Янковский (Альтер Файнзильбер), накануне собравшийся бежать в одиночку, во время восстания скрылся в другой части лагеря, там его и нашли, но, по счастью, не казнили, ограничившись телесными наказаниями. А вот греческому еврею Раулю Яхуну с крематория № 4 повезло меньше: по свидетельству Шаула Хазана, он перебежал на другой крематорий к своему брату, но на аппеле его обнаружили и расстреляли.

Между тем началось длительное расследование, которое — со всей суровостью и подобающими пытками — вели нацистские следователи Дразер и Брох. 10 октября был арестован Врубель и вместе с тринадцатью другими узниками доставлен в бункер в центральном лагере. Среди арестованных были Янкель Гандельсман и пять советских военнопленных. Живым из бункера никто из подследственных уже не вышел.

Райя Каган, работавшая в регистрационном отделе лагеря и переводившая при допросах, вспоминала о легших на ее стол 96 свидетельствах о смерти повстанцев 7 октября: каждая бумажка — каждая судьба — вызывала у нее благоговение. Имен она не запомнила, но помнит, что были там евреи из Гродно и из Салоник, а также несколько русских.

Отдельным направлением дознания были взрывчатые вещества: откуда порох в самодельных ручных гранатах?

Первыми 10 октября арестовали Эстер Вайсблум и Регину Сафир, но поначалу все обошлось, они отделалась 25 палочными ударами: по данным регистрации, все сходилось и никакой недостачи пороха не было (ее не было потому, что девушки закладывали в бомбу только половину пороха). Их на время отпустили. Но потом взяли Эллу Гэртнер, и она не выдержала пыток, после чего взяли Регину и потом — снова Эстер.

В женском лагере Освенцим-II арестовали еще двух евреек, одна из которых — Роза Робота — часто бывала в зоне, примыкавшей к крематорию № 4; она и передавала порох Врубелю. Узнав, что Врубеля уже нет в живых, она об этом сказала.

После того как арестовали Роботу, своей очереди ждали и причастные к восстанию Гутман с Лауфером, они даже подготовились к самоубийству. Розу дважды в день проводили мимо них из бункера в СД. Якоб, капо бункера, устроил Лауферу свидание с Розой — та сказала, что называет лишь тех, кто уже мертв, а живых не выдаст. Якоб даже принес записку от Розы — ее последние слова: “Будьте сильными и храбрыми!”  

5 января 1945 г. всем, кто работал на военном заводе, и не только еврейкам, было приказано кончить работу раньше обычного — что никогда не предвещало ничего хорошего. На этот раз была не селекция, а публичная казнь четырех девушек. Их повесили как бы в две “смены”: двоих (Эллу и Эстер) около четырех часов дня и еще двоих (Розу и Регину) около десяти вечера — в назидание обеим рабочим сменам. Оба раза перед казнью комендант лагеря Р. Гесс зачитывал приговор Верховного суда в Берлине и добавлял: “Так будет с каждым!..” Так, кстати, стало и с ним.

Падал снег, и запорошенные тела висели три дня.

Некоторое недоумение вызывает столь поздняя дата казни: почему? Легенда утверждает, что лагерный палач отказывался их вешать, пока не придет подтверждение из Берлина.

 

11.

 

Численность зондеркоманды в начале весны 1944 г. составляла всего около двухсот человек. Но вскоре, когда в Освенцим стали прибывать венгерские евреи, увеличился и “обслуживающей персонал” — до 874 человек (из них 450 венгерских, 200 польских, 180 греческих, 5 немецких, 3 словацких и 1 голландский еврей, а кроме того, 19 советских военнопленных, 5 польских уголовников и 1 немец-капо). Как уже было упомянуто, в июне 1944 г. жилые помещения перевели поближе к работе: работавших на крематориях № 2 и № 3 разместили буквально на печах — на чердачных этажах, а работавших на крематориях № 4 и № 5 поселили еще более символично — в раздевалке перед газовой камерой.

24 сентября 1944 г., после завершения “венгерской операции”, 200 зондеркомандовцев отобрали якобы для перевода в лагерь-филиал Глейвиц; в действительности же их отравили в дезинфекционной камере в Освенциме-I, а затем привезли в мешках для сожжения в Биркенау, причем сжигали на этот раз сами эсэсовцы.

Следующее “сокращение” было намечено на 7 октября — уже был составлен список из трехсот имен. Отсюда и дата восстания.

Последняя массовая селекция состоялась 26 ноября 1944 г. После нее лишь тридцать членов команды продолжали обслуживать крематорий № 5, взорванный самими немцами только 26 января 1945 г., то есть буквально за день до освобождения лагеря. В число этих тридцати попал и Элеазер Айзеншмидт, электрик, и Филипп Мюллер, но большинство в этой группе составляли врачи (по-видимому, их берегли как наиболее ценных специалистов). 

Еще семьдесят человек были приписаны к рабочим командам, занимавшимся демонтажем крематориев и уничтожением следов.

Таким образом, к моменту эвакуации лагеря 18 января 1945 г. в живых из команды оставалось около ста человек.

В этот день, 18 января, повсюду клубился дым от сжигаемых картотек и документации. “Зондеры” на пятом крематории глаз не спускали со своих начальников, но никто не вел их расстреливать, а вечером пришел блокфюрер и скомандовал: “Всем в лагерь”. Там они встретились с остальными семьюдесятью.

В эту же ночь, снежную и холодную, начался “марш смерти”. Несколько дней пешего хода до железнодорожной станции Лослау, а оттуда несколько дней до Маутхаузена в открытых вагонах. Четверым удалось убежать по дороге.

На третий день в Маутхаузене начальник скомандовал на аппеле: “Все узники зондеркоманды — шаг вперед!” Но не вышел ни один, со своего места Мюллер видел обоих капо — Шлойме и Лейзера. Позднее он столкнулся лицом к лицу и с освенцимским шарфюрером Горгесом, но тот не выдал его, а, наоборот, принес хлеба...

5 мая 1945 г. Маутхаузен был освобожден войсками 3-й армии США.

 

 

1 См.: Greif Gideon. Wir weinten tranenlos... Augenzeugenberichte der judishen Sonderkommandos in Auschwitz. Kцln, 1995. S. 239.

2 Из свидетельства Иды Мессер от 2.5.1945 (архив Института еврейской истории в Варшаве, ф. 301, д. № 287).

3 Mьller, 1979. S. 30.

4 Ibid. S. 104.

5 Сомнений в победе, а стало быть, и потребности в уничтожении следов еще не возникало.

6 MARSEL NATZARH. 1941—1945. CRONIKO. FESSALONIKH, 1991. С. 66.

7 6 000 000 обвиняют. Речь израильского генерального прокурора на процессе К. Эйхмана. Иерусалим, 1989. С. 31.

8 См.: Hanna Arendt. Morder und Ermordete, 1961.

9 См.: Inmitten des grauenvollen Verbrechens: Handschriften von Mitgliedern des Sonderkommandos. Auschwitz, 1972.

10 Langbein Hermann. Menschen in Auschwitz. Wien, 1972. С. 223.

11 Ibid. Не вполне понятно, почему Бендель чувствует себя вправе их судить? Чем его собственная роль была лучше или чище других?

12 Местное польское население охотно помогало польским беглецам, неохотно — русским, а еврейских, как правило, выдавало.

13 Они составили подробные отчеты об Освенциме—Биркенау, приложили к ним планы газовых камер и крематориев с пояснениями, список персонала СС, обслуживавшего крематории, и даже этикетку газа “Циклон Б” и передали все союзникам, но те предали эти материалы огласке только год спустя — в ноябре 1944 г.

14 За все время существования концлагеря в Освенциме из него бежало 667 человек. Только 270 из них были пойманы и (кроме одного заключенного-немца) казнены, остальные, судя по всему, спаслись.

15 Неформальное название складской зоны, восходящее к представлению о Канаде как о необычайно богатой стране, где “все есть”.

16 Свидетельство Элеазера Айзеншмидта (см.: Greif Gideon. Op. cit. S. 213—216).

17 См.: Inmitten des grauenvollen Verbrechens: Handschriften von Mitgliedern des Sonderkommandos.

18 Неформальное название зоны, где находились душ, дезинфекционные камеры и т. п.

19 Л. Флишка и В. Сокол — правда, с чужих слов — даже называют Градовского главным руководителем восстания (архив Института еврейской истории в Варшаве, ф. 301, д. № 1868).

20 Среди русских узников Освенцима был советский военнопленный Иван Бородин, № 2535, родившийся в Сухолистах 27 декабря 1921 г., пекарь по профессии. Индивидуальная карточка советского военнопленного с таким номером не сохранилась, но, судя по номеру, он попал в Освенцим еще в октябре 1941 г.

21 Свидетельство Элеазера Айзеншмидта (см.: Greif Gideon. Op. cit. S. 213—216).