Муза большевистской диктатуры ЛАРИСА РЕЙСНЕР

Лариса Михайловна Рейснер
Larissa Reissner

Секс-символ революции

    Профессорская дочка, красавица, поэтесса, любовница Гумилева и Радека, жена наркома и полпреда, звезда ранней советской журналистики, комиссар Балтфлота…

    Ей посвящали стихи Мандельштам и Пастернак, пьеса о ней стала классикой… Своим роскошным телом она кормила вшей в степях Поволжья, по голодному Петрограду разъезжала в шикарном авто, устраивала царские пиры, облачалась в наряды императрицы. Она отдавала приказы о расстрелах и любила на них присутствовать. А саму ее убил… стакан молока.

    Комиссарское тело
    …Громадный, как медведь, полуголый матрос под свист и улюлюканье веселого экипажа полез на маленькую женщину в кожанке, победно облапил беспомощную пичужку – не ускользнуть. Она воткнула браунинг в жирный живот и спустила курок. Грузная туша оползла на палубу растаявшим снеговиком.
    - Ну? Кто еще хочет комиссарского тела? – произносит она во внезапной тишине.
    Ошарашено молчит революционная матросня. Перелом. Завязка. Разворачивается сюжет.

    Эта сцена, эта пьеса (а потом – талантливый фильм) – классика советской драматургии. Эта фраза стала идиомой. Эта женщина – секс-символом революции.

    Один из лучших драматургов советской эпохи Всеволод Вишневский писал своего комиссара с Ларисы Рейснер. Его, тогда молодого пулеметчика флотского полка, она однажды поцеловала в лоб. Он ощущал на себе этот поцелуй всю жизнь – печать вожделения и таланта. Никто из тех, кто попадался ей на пути, кого она касалась, хотя бы походя, не мог забыть ее уже никогда.

    Происхождение
    У революции – как у женщины – эмоциональная, чувственная натура. Голова только мешает, нормальное состояние – отрыв башки. Ленинское определение революционной ситуации – «низы не хотят, верхи не могут» — не случайно получилось столь сексуальным, это оговорка по Фрейду.
    В силу совпадения психотипа, пылких женщин революция манит, как мотыльков пламя. Так призывно, так мощно, что не жалко и сгореть в этом пламени. И сгорали – с отчаянием и восторгом. Лишь так, обжигаясь и сгорая в манящем огне, мотыльки в ночи становятся видны.
    Из многих женщин, участвовавших в русской революции, в памяти остались лишь опаленные и сожженные ею. Случайно ли, что все или почти все, чьи имена стали известны и остались в истории, принадлежали к правящим, так сказать, классам – тем, против кого, в сущности, революция и была? Все тот же эффект манящего пламени. Мотыльки, ночные бабочки, самоубийственный зов инстинкта – эмоцио, а не рацио, отрыв башки, короче говоря, бабья блажь.

    Софья Перовская – дочь столичного генерал-губернатора, Александра Коллонтай – генерала Генштаба, Инесса Арманд – француженка из артистической семьи. И Лариса Рейснер – из культурной элиты.

    Она родилась 1 мая 1895 года в Люблине (Польша) в семье профессора права Михаила Рейснера. Род Рейснеров якобы шел от крестоносцев — рейнских баронов. По другим сведениям, Михаил Александрович – из крещеных евреев. И скорее, что так – семья меняла места жительства, словно запутывая следы, – не исключено, что происхождения: из Польши — в Томск, из Сибири — в Париж, и лишь затем обосновалась в Петербурге — в 1905 году, уже надолго.

    Зато происхождение матери, Екатерины Александровны, было чистое, таким в то время следовало гордиться – она урожденная Хитрово. Женщина аристократически элегантная, талантливая и — сумасбродная. Говорили, Лариса многое переняла от нее, в частности, — склонность к изящной словесности.

    Жили Рейснеры на Петербургской стороне. Лариса окончила гимназию с золотой медалью. Поступила в Психоневрологический институт и одновременно — вольнослушательницей в университет.

    Ее отец, профессор Рейснер, вел там курс политических наук. Он не скрывал своих социал-демократических взглядов, читал лекции для рабочих и сочинял политические сатиры, имевшие немалый успех. Никому из его слушателей, студентов и читателей и в голову не приходило, что вольнолюбивый профессор докторскую степень получил за трактат «О Божественном происхождении царской власти». Историки уже потом обратят на это внимание и долго будут спорить, кем был Михаил Александрович в рабочем движении — убежденным революционером или засланным провокатором.

    Ну да, они же не видели еще, как секретари ЦК и обкомов в один день превращались в демократических лидеров, глав буржуазных государств и магнатов бизнеса, а преподаватели научного коммунизма – в политтехнологов капиталистических революций. Это уже мы увидели, и глаза у нас не лопнули. А тогда такие резкие перемены, по наивности, считались позорным оппортунизмом и вызывали подозрения в предательстве. Профессор Рейснер просто не знал мук совести, а знал, что цель оправдывает средства. Так что Ларисе было что перенять и от отца. И вместе – от отца с матерю: она была очень красива.

    Первый мужчина
    «Ее темные волосы, закрученные раковинами на ушах, — вспоминал сын поэта Бориса Андреева Вадим, друг ее юности, — серо-зеленые огромные глаза, белые прозрачные руки, особенно руки, легкие, белыми бабочками взлетавшие к волосам… Когда она проходила по улицам, казалось, что она несет свою красоту, как факел… Не было ни одного мужчины, который прошел бы мимо, не заметив ее, и каждый третий – статистика, точно мной установленная, — врывался в землю столбом и смотрел вслед».

    Писатель Юрий Либединский отмечал «необычайную красоту ее, необычайную потому, что в ней начисто отсутствовала какая бы то ни было анемичность, изнеженность, — это была не то античная богиня, не то валькирия древненемецких саг…».

    Красавица – для женщины это много. Ей было мало. Она хотела стать поэтом. Серебряный век в разгаре. Стихи и любовь, любовь и стихи – это главное. «Была барышня Лариса Рейснер, — вспоминал Георгий Иванов. — За барышней ухаживали, над стихами смеялись».

    Ну и что, что смеялись? Зато в кафе поэтов «Приют комедиантов» Лариса познакомилась с Николаем Гумилевым.

    Боевой капитан, фронтовик, романтик. В поэзии он был генералом. Интеллигентные барышни боготворили его, он ими не пренебрегал. Первый поэт России еще состоял в браке с первой поэтессой – красавицей Анной Ахматовой. Но нравы того времени уже приобрели ту степень свободы, когда это считалось неудобством, однако не препятствием.

    Лариса читала в «Приюте» свои стихи. Гумилев сидел молча, слушал. Решил про себя, как потом признавался: «Красивая девушка, но совершенно бездарная». Подошел к ней после выступления и попросил разрешения проводить.

    Он стал ее первым мужчиной.

    Когда уже в 1920 году комиссар Рейснер принесла обожаемой ею и страдающей от голода и дизентерии Ахматовой мешок риса, она рассказала ей, как это произошло. Гумилев пригласил ее в какую-то мерзкую гостиницу «и там сделал все». «Я его так любила, — объяснила Лариса бывшей жене своего возлюбленного, — что пошла бы куда угодно».

    Говорили, что это знаменательное свидание произошло в борделе на Гороховой. Гумилев пришел туда «со своим самоваром», где и распечатал его.

    Впрочем, он вроде бы даже предлагал ей жениться. Рейснер поведала Ахматовой, что отказалась. Сказала ему, что очень любит Анну Андреевну и не посмеет сделать ей неприятное. На что он якобы ответил: «К сожалению, я уже никак не могу причинить Анне Андреевне неприятность».

    Под знаком романа с Гумилевым прошел 1916 год. Влюбленные обменивались пылкими письмами. Свои послания с фронта и обращенные к Ларисе стихи Гумилев подписывал «Гафиз», Рейснер же была – «Лери». Он звал ее на Мадагаскар – там, «в какой-нибудь теплый вечер, вечер гудящих жуков и загорающихся звезд, где-нибудь у источников в чаще красных гвоздик и палисандровых деревьев, Вы мне расскажете такие чудесные вещи, о которых я смутно догадывался в мои лучшие минуты…». Ах, отзывалась Рейснер, «милый Гафиз, как хорошо жить».

    Потом идиллия закончилась – Гафиз ее бросил. К тому времени Рейснер уже знала, что одновременно с ней Гумилев «крутил роман» с Анной Энгельгардт. На ней он впоследствии и женился.

    В последнем письме к Гумилеву Лариса описала «то странное чувство, которое нас связывало и такое похожее на любовь». Едва ли просто похожее – позднее Лариса говорила о Гумилеве с ожесточением и ненавистью, «как раненый зверь», вспоминают современники.

    Когда, будучи уже при славе, почете и власти, женой советского посла в Кабуле, она получила известие о расстреле Гумилева в Петрограде, Лариса рыдала, как баба. «Никого, — написала она матери, — я не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта Гафиза…, урода и мерзавца». А к тому времени ей уже было, с кем сравнивать. Она быстро жила.

    Лекарство от любви
    Утешение от несчастной любви нашлось в творчестве. Рейснеры – вся семья – стали издавать журнал. Они назвали его «Рудин» — по имени тургеневского героя-социалиста. Папа-профессор писал политические сатиры, мама-аристократка – сентиментальные рассказы, брат Игорь – будущий основатель советского востоковедения – научные статьи, а Лариса – стихи и публицистику. Утонченная поэтесса быстро превратилась во вдохновенную певицу революции.

    Именно она написала — и никто до времени не заметил! — что революция — это вампир. Написала не с ужасом, а с восторгом. Женщина она была, настоящая женщина. Трепетала перед Молохом революции и жаждала ему отдаться.

    Момент настал – грянула революция.

    Первая должность Ларисы Рейснер в новой власти – секретарша наркома просвещения Луначарского. Когда она пришла наниматься на работу, ее спросили, что она умеет делать. «Могу стрелять, ездить верхом, — перечислила кандидатка крайне необходимые для секретарши данные, — могу, если надо, умереть за революцию». Вскоре все эти ее качества нашли применение.

    Писатель Лев Никулин встречался с Ларисой летом 1918 года в Москве в гостинице «Красный флот» (бывшей «Лоскутной»), служившей чем-то вроде общежития красного «Комиссариата по морским делам». В вестибюле — пулемет «максим», на лестницах — вооруженные матросы, в комнате Ларисы — полевой телефон, телеграфный аппарат прямого провода, на столе — браунинг. Соседнюю с ней комнату занимал матрос Железняков, своей знаменитой фразой «Караул устал» при разгоне Учредительного собрания положивший конец русской демократии.

    Судя по всему, карьерный и жизненный взлет революционной красавицы начался с того, что ей удалось проникнуть в поезд (а скорее всего и в купе) наркома обороны Льва Троцкого. Основатель Красной Армии руководил войсками, разъезжая по стране, изрезанной фронтами, в бронированном поезде под охраной революционных матросов. Лариса упросила его взять ее с собой в поездку на Восточный фронт. Историки не верят, что обошлось без фул-контакта – не та была репутация у трибуна революции: молоденьких и красивых он не пропускал мимо рта даже в изгнании и в старости.

    Говорят, что, насытившись пламенной революционеркой, Троцкий передал ее своему преданному соратнику – красному мичману в адмиральской должности, Федору Раскольникову. (Заметим в скобках, что молва приписывает Ларисе Рейснер связь со многими соратниками Троцкого. Так, злые языки утверждали, что она занималась любовью на еще теплых трупах расстрелянных белых офицеров со знаменитым террористом, шпионом, чекистом, полиглотом, поэтом и вдохновенным гулякой Яковом Блюмкиным. Но, возможно, это злопыхательские измышления – по крайне мере, по части теплых трупов. А будет еще и Карл Радек, хотя об этом — позже.)

    Военно-морской роман
    Раскольников стал ее мужем. Тоже личность весьма примечательная. Тоже прототип героя советской драматургической классики. Только не русской, а украинской – «Гибели эскадры» Александра Корнейчука. Это он был посланцем Ленина, организовавшим затопление Черноморского флота, чтобы не достался немцам, как предписывалось условиями Брестского мира.

    Вошел он и в классику советского, вернее антисоветского фольклора. Подтрунивая над приверженностью новой власти к аббревиатурам (накомпрос, комбед, ликбез и т.п.), приписывали большевистскому словотворчеству и такую: «замкомпоморде» –заместитель комиссара по морским делам. Именно эту должность занимал Федор Раскольников, когда судьба свела их с Ларисой Рейснер вместе.

    До этого Раскольников прославился как один из организаторов неудавшегося большевистского переворота 3-5 июля 1917 года, а затем, сразу после октябрьского переворота в Петрограде, — как усмиритель антибольшевистского восстания в Москве. Это по его приказу подчиненные ему балтийские «братишки» палили из пушек по Кремлю, в упор расстреляли сдавшийся гарнизон, а потом еще несколько дней отлавливали и кончали на месте мальчишек-юнкеров по всей первопрестольной. За этот подвиг герой революции был произведен в лейтенанты флота, а еще раньше стал комиссаром Морского генштаба – своего рода красным лордом Адмиралтейства.

    В Адмиралтействе, знаменитом здании с золоченым шпилем, увенчанным золотым флюгером-корабликом – вечным символом Петербурга, потом располагалась и квартира молодоженов – «мятежной четы», как называли Раскольникова и Рейснер. Они заняли апартаменты морского министра.

    Говорили, поначалу Раскольников был влюблен в Александру Коллонтай – единственную женщину в большевистском правительстве, впоследствии – первую женщину-посла. Но для нее он был, видимо, недостаточно грубоват – интеллигент, внебрачный сын протоирея, писать умел, в Политехническом учился.

    Она предпочла ему матроса Дыбенко, бывшего грузчика Рижского порта, дезертира и профессионального бузотера. За громадные революционные заслуги, выразившиеся, главным образом, в уничтожении комсостава Балтфлота (офицеров топили в прорубях, вешали на фонарях, расстреливали и катались по трупам на рысках), его сделали наркомом флота, после первого боя, где «братишки» драпали от немцев с революционным криком «Полундра», — сместили, отдали под трибунал, который его оправдал – как полную бездарь. Это был настоящий человек из народа. Только такого и могла полюбить утонченная барыня Коллонтай.
    Ей было 45, ему – 28. Она прославилась как идеолог и пропагандист свободной любви, автор теории «стакана воды»: захотелось – выпил – и забыл. Они заключили первый советский гражданский брак. Их бесчисленные случки на стороне были любимой темой сплетен советского руководства. Ленин шутил, что самым страшным наказанием для революционной четы было бы партийное постановление о сохранении ими супружеской верности хотя бы на год.

    Так что Раскольникову крупно повезло, что благосклонность к нему проявила не Коллонтай, а Рейснер. Она была не только значительно моложе, но и не в пример красивей. Их любовь закалялась в боях. Когда Раскольников стал командиром Волжско-Каспийской флотилией, он назначил тестя начальником политотдела, а культурно-просветительный отдел отдал жене.
    Это был ее звездный час. Нарядившись в кожаную куртку и взяв в руки наган, Рейснер быстро становится символом революции. Участвует в боях, поражая мужчин своей неутомимостью, выдержкой и бесстрашием. Как все, страдает от голода и вшей, заболевает тропической лихорадкой, которой будет маяться до самой смерти. Вместе с флотилией проходит с боями от Казани до персидской границы, попадает в плен и выбирается из него. Матросы смотрят на нее как на чудо. Где-то здесь увидел ее и будущий драматург Вишневский – и через много лет отобразил в «Оптимистической трагедии».

    Но она и сама писала. Очерки, сделанные по свежим впечатлениям от боевых будней, составили впоследствии книгу «Фронт», сделавшую ее громким именем советской журналистики. В начале 1920-х годов она гремела не меньше, чем Михаил Кольцов — другая тогдашняя звезда, впоследствии основатель советского «Огонька», «Крокодила», главный редактор «Известий».

    Красная барыня
    На пути следования флотилии — множество «ничьих» помещичьих имений. Лариса облачается в роскошные наряды, ее гардероб огромен, на ее руке здоровенный алмаз — память о работе в комиссии по учету и охране сокровищ Эрмитажа и других музеев. Вот парадокс: теперь она гораздо больше прежнего любит роскошь. Плавает на бывшей царской яхте, по-хозяйски располагаясь в покоях императрицы. Узнав из рассказов команды, что императрица однажды начертала алмазом свое имя на оконном стекле кают-компании, тотчас же чертит алмазом — собственное имя.

    После удачного похода Раскольников награжден вторым орденом Красного Знамени. Он становится командующим Балтфлотом. Лариса – комиссаром.

    В их квартире в Адмиралтействе она оборудует себе удивительный будуар в восточном стиле (пригодились трофеи военного похода). Стены обтянуты экзотическими тканями, во всех углах поблескивают бронзовые медные Будды, восточные тарелки, изысканные статуэтки. В этом будуаре Лариса принимает гостей – в роскошном халате, прошитом золотыми нитями.

    Зимой голодного 1920 года, когда на улицах от голода умирают люди, она устраивает в Адмиралтействе приемы, куда приглашает своих старых знакомых. Давно отвыкшие от подобной роскоши и блеска гости неловко топчутся на сверкающем паркете и боятся протянуть руки за изысканным угощением – душистым чаем и бутербродами с икрой.

    Одну из вечеринок она устроила затем, чтобы облегчить чекистам арест приглашенных к ней гостей – адмиралов и высших офицеров флота. А на балу-маскараде в Доме искусств появилась в уникальном платье работы художника Бакста, которое было подлинной театральной драгоценностью. В личном распоряжении Ларисы Михайловны был «огромный коричневый автомобиль Морского штаба».
    В конце все того же 1920 года «мятежная чета» переезжает в Mоскву. Осип Мандельштам, несколько раз навещавший их новой квартире, рассказывал, что Раскольников с Ларисой жили в голодной Москве по-настоящему роскошно – особняк, слуги, великолепно сервированный стол.

    Этим они отличались от большевиков старого поколения, долго сохранявших скромные привычки. Своему образу жизни Лариса с мужем нашли соответствующее оправдание: «мы строим новое государство, мы нужны, наша деятельность – созидательная, а поэтому было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достается людям, стоящим у власти».

    Борис Пастернак, впервые встретившись Рейснер, был поражен ее красотой и интеллектом: с этой женщиной – небесным созданием среди свирепой матросни – они в два голоса читали наизусть друг другу Рильке.

    Она ведет бурную светскую жизнь, общается с великими. Теперь не они смотрят на нее сверху вниз – она сама им старший друг и покровитель. Помогает Ахматовой. Подтрунивает над Маяковским, по-мальчишески влюбленным в Лилю Брик. Заступается перед Дзержинским за Мандельштама, которого третирует подчиненный «железного Феликса», ее бывший любовник (если верить слухам) Блюмкин.

    «Надо создать тип женщины русской революции, — делилась она с Мандельштамами, — французская революция свой тип создала. Надо и нам». Жена поэта поняла ее так, что речь идет не о литературном образе – она себя имела в виду.
    Светская дама, комиссар богемы, воительница, … Ей предстояло еще и стать первой советской дамой за рубежом.

    Миссия в Кабуле
    У Раскольникова, в отличие от жены, дела шли неважно. Вверенный ему флот разлагался. Триумфатора Каспия отстранили от командования. Через месяц в Кронштадте вспыхнул мятеж. За Советы без коммунистов, за свободу. Ага, сейчас – мятеж подавили с большевистской жестокостью – «нас бросала молодость на кронштадтский лед…». От расстройства (матросский бунт – его вина) Раскольников слег. Калинин побеспокоился о заболевшем товарище – «дали вина, особый стол, лекарства – и кризис прошел». Но отвечать надо. К нему первому применили столь распространенную в будущем в партийной элите почетную ссылку – послом за границу. В сущности, он и был первым послом.

    Первым государством, установившим дипломатические отношения с Советской Россией, стал Афганистан. Туда его и послали. Миссия в Кабуле (так потом назывался известный советский фильм Л. Квинихидзе об этом — без малейшего намека, конечно, на Раскольникова, к тому времени предателя-невозвращенца, автора разоблачительного «Письма к Сталину») – это был прорыв международного бойкота, дебют советской дипломатии за рубежом, к тому же в стране традиционного британского влияния. Их было всего 32 человека: полпред, его верные революционные матросы охраны, его жена и ее брат, Игорь, — это была дружная семья.
    Ларисе первой в истории пришлось осваивать роль жены советского посла. Она с ней справилась. Белая красавица с открытым лицом, на горячем скакуне – афганцы столбенели. Ларису с охотой принимали на женской половине дворца эмира Амануллы-хана, его мать относилась к ней как к дочери.

    Красные дипломаты еще и передали эмиру сведения о готовящемся против него заговоре (который был или не был – иди сейчас гадай, но это классический способ вхождения в доверие к восточному правителю со времен Пурима) – и Аманулл-хан вообще проникся к русским. Издал указ с требованием всем афганцам, состоявшим в бандах басмачей в советском Туркестане, вернуться домой. Перекрывал, насколько мог, каналы поддержки из Афганистана движения басмачей.

    Англичане негодовали. Требовали от Москвы отозвать не в меру активную посольскую чету. Да те и сами этому были бы только рады. Изнывали в Кабуле от безделья, оторванности от главных событий. И Федор, и Лариса – каждый отдельно, давя на отдельное к каждому из них отношение, — писали слезные письма наркому иностранных дел «дорогому Льву Давыдовичу» Троцкому с просьбами вернуть в Москву. «Проходят молодые годы», — предупреждала своего страстного попутчика по литерному бронепоезду Лариса. Ему было не до того: в Политбюро делили власть разбитого параличом Ильича.

    Тогда супруги решили, что она поедет одна, и уже оттуда вызволит сосланного мужа – письма письмами, но глядя в ее бездонные серо-зеленые глаза, кто ж откажет?

    По сравнению с мировой революцией…
    Однако вскоре вместо добрых вестей о продвижении «миссии в Москве» Раскольников получил от жены письмо с требованием развода. Он недоумевал: за что? Уговаривал: все еще можно поправить. Она настаивала на своем. Без объяснений. Их не могла бы выдержать перлюстрируемая органами бумага в диппочте. Об этом нельзя было даже говорить. Но сейчас догадаться можно. Видимо, в процессе общения с высокопоставленными и компетентными друзьями для вызволения мужа она узнала о его роли в аресте и смертном приговоре своего Гафиза. Раскольников открыто ненавидел «гнусную гумилевщину» и никогда не забывал любовь своей Ларисы к этому буржуазному извращенцу. А влиятельные друзья у него были, было кому словечко сказать.

    Лариса тоже ничего не забыла. А все узнав, простить не могла. Тем более объяснить. Сочувствие к расстрелянному контрреволюционеру, месть за него и ей бы не простились – времена и прежде были непростые, а наступали совсем суровые.
    Она уже умела лечиться от душевных травм. В ее жизни появился новый мужчина – Карл Радек. Блестящий журналист, острослов, автор многих анекдотов первых лет Советской власти, умелый политик и знаменитый ходок. Несмотря на неказистую, даже уродливую внешность, горб и малый рост, он пользовался фантастическим успехом у женщин. В момент убалтывал любую, к тому же обладал, по слухам, и другими ценными в любви данными. Как в анекдоте о Вовочке – «карлик, но с вот таким…».

    Радек был женат, на первые свидания к Рейснер ходил с дочкой Соней — примерный семьянин. Тайны из их отношений никто не делал. Лариса была параллельной, любимой женой. Невенчаной – свобода приходит нагая.

    Вместе они отправляются поднимать революцию в Германии. Сражаются на баррикадах в Гамбурге. Но восстание было подавлено. Радек, которому советское руководство поручило очередной этап мировой революции, впал в немилость. У Ларисы, судя по всему, тоже. Она заявила ему, что хотела бы иметь ребенка. Выдающегося, как она. От Троцкого. Верный Радек передал это предложение своему кумиру.

    Свобода тех времен не имела пределов. Им всем оставались считанные годы. Ларисе, как оказалось, – меньше всех. Она уже получила назначение собкором «Известий» в Париже. Готовила четвертую книгу. Но выпила сырого молока. В феврале 1926-го в Москве, где тогда свирепствовала эпидемия брюшного тифа, это была вольность непозволительная.

    В Кремлевской больнице при ней дежурила мать, покончившая самоубийством сразу же после смерти дочери. Писатель Варлам Шаламов писал: «Молодая женщина, надежда литературы, красавица, героиня Гражданской войны, тридцати лет от роду умерла от брюшного тифа. Бред какой-то. Никто не верил. Но Рейснер умерла. Я видел ее несколько раз в редакциях журналов, на улицах, на литературных диспутах она не бывала… Гроб стоял в доме печати на Никитском бульваре. Двор был весь забит народом — военными, дипломатами, писателями. Вынесли гроб, и в последний раз мелькнули каштановые волосы, кольцами уложенные вокруг головы. За гробом вели под руки Карла Радека…»

    Мандельштам посвятил ей мадригал. Пастернак, который к тому времени похоронил многих близких, только на ее смерть откликнулся стихотворением – «Памяти Рейснер»:
    Лариса, вот когда посожалею,
    Что я не смерть и ноль в сравненью с ней.
    Я б разузнал, чем держится без клею
    Живая повесть на обрывках дней.

    Как я присматривался к матерьялам!
    Валились зимы кучей, шли дожди,
    Запахивались вьюги одеялом
    С грудными городами на груди…

    Осмотришься, какой из нас не свалян
    Из хлопьев и из недомолвок мглы?
    Нас воспитала красота развалин,
    Лишь ты превыше всякой похвалы.

    Лишь ты, на славу сбитая боями,
    Вся сжатым залпом прелести рвалась.
    Не ведай жизнь, что значит обаянье,
    Ты ей прямой ответ не в бровь, а в глаз…

    Биографы считают, Пастернак был в нее безответно влюблен. Возлюбленную героя «Доктора Живаго» назвал Ларисой в честь нее.
    Она так умела жить, что вовремя не дожила до страшных разочарований в своей главной любви – к своему вампиру, к Революции.