Главная → Выпуск 13 → Воспоминания об Эпохах

Воспоминания об Эпохах

Репрессированная наука

Ольга Лебедева

Август 2016
Опубликовано 2016-08-13 02:00

сайт мемориал: топография террора

Выступление Т. Д. Лысенко на сессии ВАСХНИЛ в 1948 г

РЕПРЕССИРОВАННАЯ НАУКА

От государства ни в коем случае не следует требовать принятия мер, которые могут поставить под угрозу самый ценный вид свободы, а именно — интеллектуальную свободу… политика невмешательства много лучше авторитарной политики, которая дает государственным должностным лицам полную власть над формированием сознания и контролем за обучением наукам, таким образом подкрепляя сомнительный авторитет эксперта авторитетом государства, разрушая науку посредством привычной практики обучения науке как авторитарной доктрине и уничтожая научный дух исследования — дух поиска истины, веры в ее обладание.

К. Р. Поппер. Открытое общество и его враги

Сама суть научной мысли с необходимостью предполагает возможность самостоятельного выбора ученым исследовательской позиции, всестороннее изучение различных точек зрения и свободную дискуссию. В тоталитарном государстве — или в государстве, сильно ограничивающем свободы граждан — в результате насаждения властью единомыслия конфликт с наукой становится неизбежным. В СССР этот конфликт возник с момента установления советской власти и привел к двум очевидным последствиям: идеологизации науки, превращению ее в набор закостеневших догм, и к физической расправе над учеными, посмевшими продолжить свои занятия без оглядки на установившийся тотальный контроль над способами мышления. История взаимодействия советской власти и ученых неразрывно связана с другими формами запретов на свободу мысли и совести, характерных для этого периода: это разрушение дореволюционной традиции, цензура, отсутствие доступа к современным публикациям мировой науки, требование не отклоняться от своеобразно понятого партийными кругами «марксизма», невозможность отказаться от выполнения государственного заказа, часто не совпадавшего с убеждениями самого исследователя. Апофеозом такого государственного заказа стали так называемые «шарашки» — закрытые конструкторские бюро, где заключенные ученые и технические специалисты работали над предписанными властью разработками, чаще всего военного характера.

Наука свободно и успешно развивается тогда, когда свобода ученого не ограничивается внешними факторами, такими как идеологический и политический контроль со стороны государства. История науки в СССР представляет собой противоположный случай: мы постараемся рассмотреть, что произошло с наукой, которая вынуждена была существовать в теснейших рамках государственного диктата, и показать топографию репрессированной науки в Москве.

Выпускная фотография студентов трехгодичного отделения Свердловской высшей коммунистической сельскохозяйственной школы. Фото: russianmuseums.info

УПРАВЛЕНИЕ НАУКОЙ

Развитие российской науки до революции 1917 года носило многообещающий характер: в таких дисциплинах, как математика, почвоведение, физиология, астрономия, некоторых областях физики, биологии и химии, многие российские ученые (Д. И. Менделеев, И. М. Сеченов, Н. И. Лобачевский, И. И. Мечников,А. О. Ковалевский, И. П. Павлов, А. М. Бутлеров и другие) к началу XX века работали на мировом уровне. Положение ученых в Российской империи также не было безоблачным: можно вспомнить, например, события 1911 года, когда в знак протеста против увольнения министерством ректора Московского университета 130 профессоров и доцентов этого учебного заведения (среди которых были В. И. Вернадский, К. А. Тимирязев, А. А. Кизеветтер и другие) единовременно подали в отставку. Дальнейшая история XX века, однако, затмевает те трудности, с которыми российские ученые сталкивались до революции.

Большая часть научно-технической интеллигенции Российской империи приветствовала Февральскую революцию 1917 года, надеясь на расширение политических свобод, но к приходу к власти большевиков отнеслась с подозрением и враждебностью. 21 ноября 1917 года на экстренном Общем собрании Академии наук (в июле того же года переименованной из Императорской Санкт-Петербургской в Российскую) академик А. С. Лаппо-Данилевский предложил обращение к ученым, в котором в явном виде было бы высказано отрицательное отношение к захвату власти большевиками(Козлов Б. И., Левшин Б. В. В конце «Серебряного века» // Вестник РАН. 1998. Т. 68. № 7). Однако вскоре оказалось, что парадоксальным образом члены Академии наук в большей степени согласились сотрудничать с новой властью, чем их коллеги-ученые из университетов, школьные учителя, врачи, заводские инженеры и другие. Это было связано, вероятно, с тем, что работа в академических учреждениях поначалу не предполагала необходимости столкновения с враждебными и воинственными элементами, и ученые надеялись, что можно будет реализовать принцип политической нейтральности научного сообщества, принятый в европейских университетах начала XX века. Так, в мае 1918 года член-корреспондент РАН А. А. Кизеветтер призывал не уходить из учреждений, захваченных большевиками, а предлагать условия своей работы в них, такие как свободный выбор программы исследований. Эти надежды не оправдались.

Групповой портрет в лаборатории. 1920-е гг. Фото: МАММ / МДФ, russiainphoto.ru

В период «военного коммунизма» (1918–1921 годы) наиболее вероятным представлялся сценарий, согласно которому Академия наук была бы вовсе упразднена — по прямой аналогии с роспуском Парижской Королевской Академии наук в 1793 году. Существовало также несколько проектов различной степени радикальности по реорганизации Академии «сверху». Однако в условиях Гражданской войны новая власть не решилась на такую серьезную перетряску научных учреждений, поскольку нуждалась в помощи дореволюционных квалифицированных специалистов для реализации собственных планов. Академия наук на некоторое время осталась относительно нетронутой.

Одним из следствий тех амбициозных проектов реорганизации научных учреждений, которые были придуманы в первые годы советской власти, но так и не реализовались, стало основание альтернативной Социалистической академии, созданной в июне 1918 года (вскоре переименованной в Коммунистическую). Коммунистическая академия, по задумке ее создателей, должна была стать центром развития общественных наук в марксистском ключе, потому что ученые специалисты из РАН и старых университетов в большинстве своем не были марксистами. В области общественных наук Коммунистическая академия в 20-е годы действительно переживала период расцвета: так, в ее стенах работали философы-марксисты, для которых марксизм еще не превратился в выхолощенную догму. С начала 30-х годов Коммунистическая академия начала терять свои позиции в научной иерархии, а в 1936 году была окончательно закрыта. Параллельно с Коммунистической академией в 1921–1938 годах в Москве действовал Институт красной профессуры, который, в соответствии со своим названием, должен был стать кузницей ангажированных преподавательских кадров.

Несмотря на очевидно наметившуюся тенденцию к пониманию того, что без сотрудничества с дореволюционными учеными и специалистами промышленное (и военно-промышленное, особенно интересовавшее власть) развитие в СССР будет далеко от прогресса, советская власть и верные ей идеологи предпринимали различные попытки подчинить науку и образование. В 1921 году Наркомпрос утвердил новый устав высшей школы, в результате которого университеты были лишены автономии, в том числе права выбора руководящего состава. Осенью 1922 года на страницах газеты «Правда» была опубликована статья председателя «Пролеткульта» В. Ф. Плетнева «На идеологическом фронте», в которой он, среди прочего, утверждал, что наука и техника относятся к тем сферам культуры, которые подлежат коренной переделке, и работать с «буржуазными» специалистами невозможно, так как рабочий чужд «интеллигенту». Наука и техника, по мнению Плетнева, должны будут стать более практическими и близкими нуждам пролетариата («Правда» от 27 сентября 1922 г.). Статья Плетнева вызвала ряд критических отзывов, в том числе и от Ленина, который не считал нужным порывать связи со старыми специалистами. Однако в сентябре—ноябре того же 1922 года произошло знаковое для истории советской гуманитарной науки событие: из СССР была выслана большая группа философов, историков, писателей и ученых — Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, Н. О. Лосский, Л. П. Карсавин, А. А. Кизеветтер, В. В. Стратонов, М. А. Осоргин, Ю. И. Айхенвальд и другие. Печально известная операция по высылке интеллигенции, осуществленная в несколько этапов, получила название «Философского парохода» (см.: Макаров В. Г., Христофоров В. С. Пассажиры «философского парохода» // Вопросы философии. 2003. № 7).

Решение Политбюро ЦК РКП(б) по докладу И. С. Уншлихта об антисоветских группировках среди интеллигенции. 8 июня 1922 г. Фото: rusarchives.ru

В Москве шел слух, что в командующих рядах нет полного согласия по части нашей высылки; называли тех, кто был за и кто был против. Плохо, что «за» был Троцкий. Вероятно, позже, когда высылали его самого, он был против этого!
Допрашивали нас в нескольких комнатах несколько следователей. За исключением умного Решетова, все эти следователи были малограмотны, самоуверенны и ни о ком из нас не имели никакого представления; какой-то там товарищ Бердяев, да товарищ Кизеветтер, да Новиков Михаил… Вы чем занимались? — Был ректором университета. — Вы что же, писатель? А чего вы пишете? — А вы, говорите, философ? А чем же занимаетесь? — Самый допрос был образцом канцелярской простоты и логики. Собственно допрашивать нас было не о чем — ни в чем мы не обвинялись. Я спросил Решетова: «Собственно, в чем мы обвиняемся?» — Он ответил: «Оставьте, товарищ, это не важно! Ни к чему задавать пустые вопросы» <…> Писали что-то еще. Все-таки в одной бумажке оказалось изложение нашей вины: «нежелание примириться и работать с советской властью».
Думаю, что по отношению к большинству, это обвинение было неправильным и бессмысленным. Разве подчиниться — не значит примириться? Или разве кто-нибудь из этих людей науки и литературы думал тогда о заговоре против власти и борьбе с ней? Думали о количестве селедок в академическом пайке! Непримирение внутреннее? Но тогда почему из ста миллионов выслали только пятьдесят человек?

Осоргин М. А. Как нас уехали // Времена. Париж, 1955

Рапорт на имя зампреда ГПУ И. С. Уншлихтао состоянии операции по высылке и сопроводительная записка о пересылке рапорта В. И. Ленину. 23 августа 1922 г. Фото:rusarchives.ru

Во второй половине 20-х годов была закрыта большая часть научных обществ и частных и кооперативных издательств: чаще всего это происходило под предлогом необходимости перерегистрации, в которой им отказывали.

В 1925 году Российская академия наук была переименована в Академию наук СССР, декретом ВЦИК от 27 июля 1925 года признанную «высшим ученым учреждением СССР», подчиненным непосредственно Совнаркому (до этого момента АН подчинялась Наркомпросу). Согласно уставу, принятому в 1927 году, ей вменялось в обязанность «приспособлять научные теории… к практическому применению в промышленности икультурно-экономическом строительстве Союза ССР» (Уставы Академии наук СССР. М., 1975). В феврале 1929 года с политической нейтральностью Академии наук было покончено: в состав академиков впервые вошли пять членов ВКП(б) — Д. Б. Рязанов, М. Н. Покровский, Н. И. Бухарин, Г. М. Кржижановскийи И. М. Губкин, а затем, после скандальной истории с перебаллотировкой, еще трое — А. М. Деборин, Н. М. Лукин и В. М. Фриче.

Следующей ступенью к подчинению Академии стало так называемое «дело Академии наук». В июне 1929 года в Ленинграде началась «чистка госаппарата», под которую подпадали все работники Академии наук, за исключением академиков. В процессе этой «проверки» в Академии было обнаружено «нелегальное архивохранилище», где содержались подлинные отречения от престола Николая II и его брата Михаила, а также архивы партии эсеров, кадетов, А. Ф. Керенского, П. Б. Струве и другие. Непременный секретарь АН С. Ф. Ольденбург был снят с должности. Главным обвиняемым по «делу Академии наук» стал крупный историк, директор библиотеки, в которой «нашлись» документы, академик С. Ф. Платонов. Согласно сфабрикованному ОГПУ сюжету, Платонов собирал вокруг себя в учреждениях АН монархистов, а подлинники отречений царя и великого князя Михаила сохранял, так как считал их доказательством незаконного захвата власти большевиками. По «делу Академии наук» были арестованы около 150 человек, среди них историки Е. В. Тарле, Н. П. Лихачёв, С. В. Рождественский, Ю. В. Готье, М. К. Любавский, В. Н. Бенешевич и С. В. Бахрушин, пушкинист Н. В. Измайлов, востоковед А. М. Мерварт, филолог А. А. Петров и другие.

С. Ф. Платонов. 1927–29 гг. Фото: РНБ

Основное следствие по «делу Академии наук» проводилось в Ленинграде, но организаторы процесса имели целью представить «обнаруженную» монархическую организацию как разветвленную сеть. Так, ячейками контрреволюционного заговора были признаны отделения Центрального бюро краеведения, располагавшиеся по всей стране (а поездки краеведов были представлены как связующие цепочки между филиалами организации). Вторым по значимости «очагом» заговора была назначена Москва: 9 августа 1930 года здесь были арестованы М. К. Любавский,Д. Н. Егоров и Ю. В. Готье, 12 августа 1930 года — А. И. Яковлева, 21 августа 1930 года — С. В. Бахрушин. Их этапировали в Ленинград и присоединили к уже начатому процессу. Все вышеназванные, кроме А. И. Яковлева, были причислены к «Московскому центру» контрреволюционной организации. Позднее были арестованы Н. М. Дружинин,И. С. Макаров, И. И. Полосин (Иванов-Полосин), М. Н. Тихомирови Л. В. Черепнин, которых не этапировали в Ленинград и содержали в Бутырской тюрьме. Как следует из протоколов допросов и докладной записки ОГПУ по московскому процессу, утверждалось, что «Московский центр» создал кружки научных работников для систематической монархической пропаганды (в качестве примера такого кружка приводился исторический семинар, регулярно проходивший на квартире С. В. Бахрушина).

Первая серия приговоров была вынесена в феврале 1931 года: несколько десятков человек получили от 3 до 10 лет лагерей. В мае была вынесена вторая серия приговоров, в том числе расстрельные (бывшим военным царской гвардии):В. Ф. Пузинскому, П. И. Зиссерману, П. А. Куприянову, Ю. А. Вержбицкому,А. С. Путилову. Большая группа арестованных была также отправлена в лагеря. В августе были вынесены приговоры главным обвиняемым. Многие были отправлены в ссылку: Платонов — в Самару, Тарле — в Алма-Ату, Любавский — в Уфу, Лихачев — в Астрахань, Рождественский — в Томск, Егоров — в Ташкент, Бахрушин — в Семипалатинск, другие получили от 3 до 5 лет лагерей. Как полагает Ф. Ф. Перченок, сравнительная мягкость приговоров самым известным обвиняемым и досрочное возвращение некоторых осужденных из ссылки впоследствии вводила в заблуждения будущих подследственных, сподвигая их сотрудничать со следствием (см.: Перченок Ф. Ф. «Дело Академии наук» // Природа. 1991. № 4).

«Дело Академии наук» привело как к дальнейшей усилению Академии и подавлению сопротивления внутри нее, так и к прекращению относительно свободных исторических и архивных исследований, разгрому местных краеведческих организаций.

ПЕРЕЕЗД АКАДЕМИИ НАУК В МОСКВУ

В результате введения в состав академиков коммунистов, которые сформировали партийную организацию внутри Академии наук, и репрессий в ходе «Академического дела» вся структура АН стала в большой степени подконтрольной власти. Превращение Академии наук из «идеологически чуждого» дореволюционного наследия в главное учреждение советской науки было довершено в 1934 году, когда постановлением СНК СССР она была переведена в Москву. Президиуму Академии наук предлагалось разработать план перевода всех учреждений и нового строительства для Академии наук в Москве (Собрание законов СССР. 1934. № 22. Ст. 175). Процесс переезда академических институтов предлагалось завершить к к 1 июля 1934 года, но на деле некоторые институты были перемещены в Москву только в начале 50-х годов.

Отремонтированное здание президиума Академии наук СССР. 1934 г. Фото: История Геологического института АН СССР. М.: Наука, 1980

Было принято также дополнительное постановление, регламентировавшее срочный переезд, согласно которому помещения уже существовавших в Москве институтов и других учреждений подвергались активным перетурбациям.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК ПОЛИТБЮРО ОТ 13 ИЮНЯ 1934 ГОДА «О РАЗМЕЩЕНИИ В Г. МОСКВЕ УЧРЕЖДЕНИЙ АКАДЕМИИ НАУК СССР И ВИЭМ»

Переезд Академии наук имел, прежде всего, символическое значение: Академия наук стала очередным необходимым атрибутом сформировавшейся советской империи. Как пишет Л. Грэхэм, «Сталин, правивший страной из Кремля — бывшей резиденции царей — был, как и они, заинтересован в учреждении, поддающемся централизованному контролю. Старая Академия, втиснутая в новые советские рамки, но по-прежнему построенная по принципу иерархического подчинения, выглядела для него более привлекательно, чем децентрализованная система, контролируемая самими рабочими или учеными» (Грэхем Л. Очерки истории российской и советской науки. М., 1998).

Первый плакат с пропагандой проекта Дворца техники. «Построим Дворец Техники. Организуемый в Москве по решению ЦК ВКП(б) музейно-выставочный комбинатЦМТ-ВПВТ — мощный рычаг технической пропаганды, боевой штаб по овладению командными высотами техники». 1932 г. Фото: Морозова С. Г. Утопии XX века: Проект Дворца Техники СССР

Подобная форма институционализации научной жизни в качестве «огосударствленной» системы органично вытекала и из всей истории взаимодействия научного сообщества и власти в Европе XIX века (подробнее см.: Огурцов А. П. Научный дискурс: власть и коммуникация // Философские исследования. 1993. Вып. З). Независимые или существовавшие в составе альтернативных структур (РАНИОН, Камакадемии, ИКП и других) научные институты постепенно влились в состав АН или были закрыты. Изначально создававшиеся для противопоставления старой Академии, эти институты были теперь не востребованы — свободная марксистская мысль была уже не нужна ни советской империи, ни Сталину лично. Таким образом, радикальное преобразование советской науки на прежде невиданных началах не состоялось.

Некоторые академические институты в результате переезда были реорганизованы или вовсе закрыты: так, вскоре после перевода в Москву Института истории науки и техники он был ликвидирован. Свернут был в 1935 году также проект строительства Дворца техники, инициатором которого был директор закрытого института Н. И. Бухарин (см.: Морозова С. Г. Утопии XX века: Проект Дворца Техники СССР // История науки и техники. 2004. № 8).

ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ ДИКТАТ И ЦЕНЗУРА В НАУКЕ

Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.

Ноябрь 1933
О. Э. Мандельштам
«Квартира тиха, как бумага...»

Должен сказать, что я в моем построении, имеющим целью осветить определенные практически вопросы воспитания юности, не восхожу к основным теоретическим принципам, которые могли бы вступить в конфликт с господствующим утвержденным направлением <…> Учитель марксист и учащийся юноша не найдут в группируемых мною фактах истолкованиях ничего такого, что могло бы затемнить их слагающееся в духе марксистской доктрины мировоззрение; он, может быть, лишь встретит в них средство для проверки и некоторый противовес, остерегающий от упрощения и вульгаризации своих взглядов. <…> Я убежден, что вреда от нее не будет для строящейся советской школы, для идей и настроения юношества. Я уверен, напротив, что она принесет пользу, так как я добросовестно вложил в нее гораздо больше, чем ту или иную идеологию, — вложил в нее реальный результат долгого опыта научного труда и педагогической деятельности. <…>
С уважением остаюсь — профессор Иван Михайлович Гревс. 10 октября 1926 г.

АРАН. Ф. 597. Оп. 3. Д. 12. Л. 11–13

Так писал известный историк И. М. Гревс П. И. Лебедеву-Полянскому — руководителю Главлита, с 1922 года осуществлявшего цензуру всех печатных произведений, — по поводу запрещения своей исторической книги «Путешествие в воспитании юности», которая так и не была опубликована (нет сведений и о том, что главный цензор вообще что-либо ответил ученому). Научные публикации наряду с другими видами печатной продукции подвергались предварительной цензуре. Некоторое время существовало исключение для изданий Академии наук, но и эта поблажка была отобрана в 1926 году, когда цензура стала тотальной.

Попытки построения новой, «советской» науки затрагивали не только форму ее институциональной организации, но и само содержание научных дисциплин. Как отмечает Л. Грэхэм, «одним из удивительных аспектов русской революции явилось то, что она выдвинула не только идею нового политического и экономического строя, но и альтернативную форму познания природного мира; раздался революционный призыв к марксистской интерпретации природы, сознательно противостоящей существующим „буржуазным“ теориям» (Грэхем Л. Очерки истории российской и советской науки).

Плакат на Никольской улице. «Юноши и девушки! Настойчиво овладевайтемарксистско-ленинской теорией, высотами науки и техники». 1970-е гг. Фото: PastVu

Марксизм как советская государственная идеология и научная парадигма состоял из двух частей — исторического материализма (теории общественного развития, которая постепенно стала единственно возможной парадигмой для исследований в гуманитарных науках, согласно которой любые феномены следовало описывать с точки зрения классовой борьбы и развития производственных отношений) и диалектического материализма (философии науки, ставшей обязательной базой для исследований в науках естественных). Разделение на исторический и диалектический материализм, с котором изначально соглашались не все марксисты, в советской философии было незыблемым. Диамат и истмат превратились во всеобъясняющую схему, и любые общественные и природные явления нужно было объяснять с точки зрения трёх законов диалектики (так, например, раскулачивание крестьян описывалось как переход количественных изменений в качественные — так в сталинское время понимали марксистскую связь теории и практики).

Декретом СНК РСФСР от 4 марта 1921 года «Об установлении общего научного минимума, обязательного для преподавания во всех высших школах РСФСР» в вузах вводились обязательных идеологические курсы: развитие общественных форм, исторический материализм, пролетарская революция и другие. Впоследствии менялся набор (и названия) этих курсов, но не их непременное присутствие в программе высшего образования.

Однако в первой половине 20-х годов, когда марксистское учение еще не превратилось в окаменевшую догматическую систему, некоторые ученые (например, знаменитый психолог Л. С. Выготский) добровольно работали в марксистской парадигме, применяя ее к своим нуждам. Полемика между сторонниками различных течений в марксизме в Комакадемии, и даже спор между механистами и диалектиками, разрешенный не без вмешательства административного ресурса, напоминали научные дискуссии. Но уже в начале30-х годов элемент научного поиска полностью ушел из марксистско-ленинской(как она теперь называлась) философии. В 1938 году был издан «Краткий курс истории ВКП(б)», составленный при участии Сталина и специальным постановлением ЦК от 14 ноября того же года объявленный «энциклопедией философских знаний в области марксизма-ленинизма», где дано было «официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований» (Огурцов А. П. Подавление философии // Суровая драма народа, М.: ИПЛ, 1989). В середине 30-х годов обычным делом стало требование марксистских предисловий к изданиям как научной, так порой и художественной литературы. Обязательными стали и ссылки на классиков марксизма-ленинизма(Маркса, Энгельса, Ленина, до 1953 года — и на Сталина) в научных публикациях, даже если их содержания было максимально удалено от актуальных политических проблем.

Вот как, например, начинает свою книгу «Военная история Древнего Египта» известный египтолог В. И. Авдиев:

…при изучении военной истории каждого государства, при изучении каждой отдельной войны следует всегда ставить тот вопрос, который Ленин в данном случае называл основным вопросом, вопрос о том, «какой классовый характер война носит, из-за чего эта война разразилась, какие классы ее ведут, какие исторические и историко-экономические условия ее вызвали». (В. И. Ленин. Там же, стр. 332). Именно под таким углом зрения следует изучать всякую военную историю, в том числе военную историю древних народов. Военную историю древневосточных народов мы сможем понять только в том случае, если мы установим классовый характер этих древних войн, а также связь между этими войнами и политикой тех или иных государств. История Древней Ассирии и Древнего Рима дают классические в этом отношении образцы.

Авдиев В. А. Военная история Древнего Египта. М.: Советская наука, 1948

Каталожная карточка из библиотеки Института философии РАН с вычеркнутым именем переводчикаИ. К. Луппола, погибшего в лагере в 1943 г. Фото: архив Общества «Мемориал»

Помимо невозможности отказаться от ничего не значащих отсылок к трудам классиков марксизма и избежать цензурирования собственных произведений (а также самоцензуры, со второй половины 30-х годов ставшей привычной для пишущих авторов) серьезное затруднение для развития науки составляло ограничение доступа к информации. После 1929 года «чистки», прежде касавшиеся только массовых библиотек, затронули и фонды крупных универсальных и научных библиотек. Из философского отдела удалялись книгифилософов-немарксистов: А. Шопенгауэра, Г. Спенсера, Э. Маха, Ф. Ницше. Зачастую книги подвергались запрещению не за их содержание, а из-заупоминаний имен «врагов народа». При крупнейших библиотеках создавались спецхраны, в которых на первых порах хранились одновременно запрещенные до революции книги, «белогвардейские» издания, эмигрантские, и советские, конфискованные по распоряжениям Главлита, а также книги ограниченного распространения, снабженные грифами «секретно» и т. п. Со дня основания Главлита в 1922 году в его состав входил Иностранный отдел, который контролировал ввоз печатных произведений из-за границы. Проверки осуществлялись цензорами на таможнях и Главпочтамптах Москвы и Ленинграда, при этом сотрудники иноотделов работали в контакте с приставленными сотрудниками ОГПУ. Помимо репрессивных мер: уничтожения, разрешения с затушевыванием отдельных мест — цензор мог также передать книгу на спецхранение, что могло оказаться единственным способом, при наличии всех труднодоступных разрешений, когда-либо познакомиться с ней. Изучение истории советской цензуры затруднено тем, что архив центрального управления Главлита с 1922 по 1938 годы недоступен (по официальной версии, полностью утерян), и восстанавливать его деятельность в первые 16 лет существования можно только по документам, сохранившимся в архивах других ведомств и областных отделений (обллитов) (см.: Блюм А. В. Советская цензура в эпоху тотального террора. 1929–1953. СПб., 2000).

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ

Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым.

Дж. Оруэлл 1984

Положение на востоковедном фронте вызывает самые серьезные опасения. Область востоковедной работы является одним из наиболее отсталых участков идеологического фронта. Здесь мы наблюдаем колоссальное отставание, отрыв теоретической работы от практических задач социалистического строительства на советском Востоке и революционного движения в колониях и полуколониях. <…> До сих пор отсутствует центр, который бы руководил и планировал деятельность многочисленных учебных и научно-исследовательскихорганизаций. В востоковедной работе наблюдается параллелизм, партизанщина, бесконтрольность, отсутствие единой установки и т. д.
Председатель Комиссии Культпропа ЦК Райтер
Утверждено Комиссией 17 января 1931 года

Из докладной записки Райтера «К положению
на востоковедном фронте»
ГАРФ. Ф. 7668. Оп. 2. Д. 14. Л. 2–11

Аптекарь В. Б., Быковский С. Н. Современное положение на лингвистическом фронте и очередные задачи марксистов-языковедов. Л.: 1931

Научные дискуссии 20-х — 40-х годов стилистически, а зачастую и содержательно, больше напоминали непримиримое идеологическое противостояние, нежели свободный и плодотворный обмен мнениями, и вели оппонентов не к поиску истины, а к выявлению «врагов» и «контрреволюционеров». Статьи и даже целые журналы с военизированными названиями: «На аграрном фронте», «На языковедческом фронте», и, конечно, «На фронте исторической науки», были характерным явлением в языке эпохи. Использование словаря, насыщенного терминами вроде «борьбы», «фронта», «вооружения» и подобными, до сих пор наблюдается в околонаучном языке, причем если иногда эти клише используются как сознательная ирония, то чаще они появляются в результате некритичного и неосознанного обращения к языку огромного пласта советской научной литературы.

История закономерным образом оказалась одной из наиболее пострадавших областей научного знания. В отличие от естественных и технических наук, которым власть оставляла некоторую свободу развития, понимая, что без реального, а не выдуманного, прогресса в них не получится достигнуть желаемых целей — индустриализации и развития военной промышленности, гуманитарное знание — и история прежде всего — рассматривалась как сфера чистой идеологии на службе государства. Самостоятельной ценности истории не оставляли. Историческая наука в СССР с самого начала стала развиваться как официозная и жестко догматичная сфера знания, опирающаяся на марксизм-ленинизмв качестве единственно верного теоретического постулата и идею классового развития человеческого общества в качестве обязательной к применению объяснительной модели.

Параллельно велась борьба с «реакционными» историками. В годы «красного террора» вследствие голода и болезней скончались А. С. Лаппо-Данилевский,Б. А. Тураев, А. А. Шахматов. На «философском пароходе» были высланы из России А. А. Кизеветтер, С. П. Мельгунов и другие. Множество историков были репрессированы по «делу Академии наук».

В ходе создания новых учреждений для занятий общественными науками сформировались главенствующие исторические школы, поддерживающие новую идеологию. В 20-е годы большим влиянием пользовался создатель Коммунистической академии М. Н. Покровский, откровенно утверждавший, что «история — величайшее орудие политической борьбы, другого смысла история не имеет» (История СССР. 1991. № 1). В марте 1929 года в составе Комакадемии был создан Институт истории, в который был принудительно «влит» Институт истории РАНИОН (Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук), где работали многие представители старой интеллигенции. По этому поводу Покровский говорил:

Встала проблема создания смены в области исторической науки. Когда мы увидали, что нам начинают готовить аспирантов по рецепту 1910 г.,.. выходом было решение передвинуть институт истории из РАНИОНа в систему Комакадемии с тем, чтобы он, во-первых, попал в чисто марксистскую обстановку, в чисто марксистскую атмосферу, а во-вторых, чтобы он при этом отделался от тех своих элементов, которые уже абсолютно никакому использованию в советских условиях не подлежат.

Цит. по: Литвин А. Л. Без права на мысль: Историки в эпоху Большого Террора. Очерки судеб. Казань, 1994

М. Н. Покровский не дожил до того момента, когда во второй половине 30-хгодов его собственные взгляды были столь же категорично осуждены:

В исторической науке до последнего времени антимарксистские извращения и вульгаризаторство были связаны с так называемой «школой» Покровского, которая толковала исторические факты извращённо, вопреки историческому материализму освещала их с точки зрения сегодняшнего дня, а не с точки зрения тех условий, в обстановке которых протекали исторические события, и, тем самым, искажала действительную историю.

Постановление ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 г. о постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП(б)»

Кампания против наследия М. Н. Покровского сопровождалась репрессиями в отношении его окружения: так, в 1937 году был расстрелян первый декан исторического факультета МГУ Г. С. Фридлянд, а также Н. Н. Ванаг, П. О. Горини другие близкие к нему историки. Радикальные идеи Покровского, типичные для20-х годов, не подходили к реалиям новой эпохи: интернационализм сменялся имперской идеей.

В 1936 году Институт истории был организован в составе Академии наук (теперь в его состав вошел Институт истории Комакадемии). История была выдвинута на первый план в идеологически-воспитательной работе. Еще одним свидетельством возросшего внимания власти к исторической тематике стало то, что в 1938 году Центральное архивное управление было передано в ведение НКВД (оно подчинялось НКВД, а затем МВД до 1960 года).

Превращение истории из науки в послушное идеологическое орудие сопровождалось прямыми репрессиями против ученых: так, в Москве в начале 1935 года был арестован директор библиотеки им. Ленина В. И. Невский, сотрудники Института истории Комакадемии П. А. Анатольев, П. П. Парадизов,В. С. Зельцер. Также, как пишет А. Л. Литвин, 31 марта 1937 года директор вновь образованного Института истории АН Н. М. Лукин на партийном собрании сообщил о своеобразном «достижении» учреждения: институт по числувыявленных «врагов народа» занял первое место в системе Академии наук(Литвин А. Л. Без права на мысль…).

Обращение к истории соответствовало общему вектору развития культуры 30-х —50-х годов: традиционализму и тенденции к утверждению стабильности, романтизации образу прошлого и великодержавности вместо интернационализма (см.: Дубровский А. М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930–1950-е годы). Брянск, 2005).

Пребывая в туманной черности,
Обращаюсь с мольбой к историку —
От великой своей учености
Удели мне хотя бы толику!
<…>

А историк мне отвечает:
«Я другой такой страны не знаю…»

А. Галич. Без названия

А. Галич. Без названия (посв. Р. Беньяш). Источник: agalich.free.fr

ДОГМАТИЧНОСТЬ СОВЕТСКОЙ НАУКИ И ПОТЕРЯННЫЕ НАУЧНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ

Помимо того, что все научные исследования должны были основываться на марксисткой методологии — на самом деле или хотя бы номинально, другой серьезной и непреодолимой проблемой стала догматичность каждой области наук. Это явление схематично можно описать следующим образом: советская наука была организована иерархически, и руководитель каждого крупного научного подразделения считался наиболее выдающимся ученым в своей области, в действительности таковым не являясь; из-за того, что принятие других любых научных достижений означало бы подрыв ложного авторитета главенствующего — зачастую квазинаучного — направления, любое оппозиционное мнение подавлялось; в то же время ученые, которые решались открыто поддержать точку зрения мировой науки и выступить против главы квазинаучной школы, переносили дискуссию за пределы профессионального научного сообщества (Леглер В. А. Идеология и квазинаука // Наука и власть М., 1990). Подобные квазинаучные школы в том или ином виде возникали во многих областях советской науки, тормозя ее нормальное развитие и препятствуя знакомству с достижениями науки мировой. Но в некоторых отраслях научного знания это приняло гипертрофированные формы.

Созданное академиком Н. Я. Марром в 1923–1924 годах «новое учение о языке» отвечало революционным настроениям начала советского периода: согласно Марру, языки, возникшие независимо друг от друга, стремятся к тому, чтобы слиться и стать единым «пролетарским» языком. Это положение его теории (напрямую противоречащее признанному в мировой науке того временисравнительно-историческому языкознанию) и другие ее аспекты очень быстро, уже со второй половины 20-х годов, стали обязательными для принятия в качестве базовой парадигмы исследования всеми языковедами. Любые попытки подвергнуть сомнению марристскую теорию (предпринимавшиеся — также с марксистских позиций — лингвистом Е. Д. Поливановым, группой с характерным названием «Языкофронт» и другими) потерпели сокрушительное поражение. Академик Марр, как при жизни, так и после смерти, оставался признанным главой советского языкознания вплоть до 1949 года, когда марризм был в одночасье предан остракизму самым одиозным образом.

20 июня 1950 года в газете «Правда» появилась статья, подписанная Сталиным, под заглавием «Относительно марксизма в языкознании», в которой опровергалась теория Марра. Как пишет В. М. Алпатов, «причина могла заключаться в несоответствии идей Марра, ориентированных на умонастроения20-х годов, политической линии Сталина послевоенных лет. Ушли в прошлое мечты о всемирной революции, космические фантазии и идеи о великодержавном шовинизме как главном зле в национальных вопросах; „народность“ и „самобытность“ из бранных слов превратилась в непременные эпитеты газетных статей. В этих условиях отрицание Марром национальных границ и рамок и особой роли русского языка, полное отвержение старой науки, требование форсировать создание всемирного языка не могли нравиться Сталину… Марр оказывался удобным примером для осуждения неприемлемых к тому времени для Сталина, но еще не забытых идей 20-х годов» (Алпатов В. М.Марр, марризм и сталинизм // Философские исследования, 1993, № 4). Осуждение «неразоружившихся марристов» оказалось столь же яростным, как в предыдущие двадцать лет преследования противников марризма, хотя благодаря тому, что дело было уже в начале 50-х годов, репрессивные меры против них «ограничились» увольнениями и требованиями публичного покаяния.

Выступление Т. Д. Лысенко на сессии ВАСХНИЛ в 1948 г. Фото: humus.livejournal.com

Наиболее ярким примером возвышения квазинауки над попытками здравомыслящих ученых учитывать достижения мировой науки и развивать свою область знания современными научными методами стала история «лысенковщины», приведшая ко многим печальным последствиям для советской биологии, в том числе более чем 20-тилетнего запрета на занятия набиравшей силу в мировой науке генетикой. Агроном Т. Д. Лысенко в конце 20-х годов стал известен благодаря внедрению им методу яровизации. В 1933–1934 годах Лысенко, пользовавшийся административной поддержкой, вместе с биологомИ. И. Презентом начал наступление на классическую генетику. В конце 30-х годов генетика стала именоваться «фашистской наукой», начались преследования и аресты занимавшихся ей ученых. Так, в 1943 году в лагере погиб биологН. И. Вавилов. При этом существовала терминологическая путаница: лысенковцы объявляли себя сторонниками, а не противниками генетики, но под «своей» генетикой они понимали «мичуринский метод» селекции растений — в свою очередь, не имевший отношения к трудам скончавшегося в 1935 годуИ. В. Мичурина. В 1948 году Лысенко выступил с докладом против «буржуазной генетики» на сессии ВАСХНИЛ. Генетика была официально запрещена в СССР, более ста ученых уволены. Полная реабилитация генетики произошла только в 1964 году, так как Лысенко пользовался поддержкой не только Сталина, но и Хрущева (см.: Музрукова Е. Б., Чеснова Л. В. Советская биология в 30-40-е годы// Репрессированная наука, СПб., 1994).

Подобные процессы происходили и в других областях науки. В 30-е годы было полностью разгромлено краеведческое движение, сочетавшее дореволюционные традиции с наработками относительно свободных 20-х. Оно было заменено подвластным и бюрократизированным «производственным краеведением», изучавшим, какие особенности местности могут быть полезными для «социалистического строительства» (см.: Козлов В. Ф. «Огосударствленное» краеведение // Вестник РГГУ. 2013. № 9 (110)). В 1950 году на так называемой «Павловской сессии» Академии наук и Академии медицинский наук были осуждены ученые, занимавшиеся физиологией и психиатрией, которые, по утверждению их обвинителей, отклонялись от учения И. П. Павлова (который при жизни, наоборот, часто выступал в защиту гонимых коллег). Многие ученые пострадали во время «борьбы с космополитизмом».

Студенты 1-го Мединститута им. Сеченова. 1950-е гг. Фото: архив Общества «Мемориал»

В конце 40-х годов появились так называемые «суды чести» (см. постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 28 марта 1947 года «О Судах чести в министерствах СССР и центральных ведомствах») — особые органы в каждом ведомстве, которые должны были рассматривать дела об «антигосударственных и антипатриотических» поступках, не подлежащих уголовному наказанию. Самым известным из проведенных «судов чести» стал суд в Министерстве здравоохранения над медиками Н. Г. Клюевой и Г. И. Роскиным, которых обвиняли в «неприемлемом» для власти сотрудничестве с американскими специалистами в вопросе разработке лекарства против рака (см.: Есаков В. Д., Левина Е. С. Дело КР. Суды чести в идеологии и практике послевоенного сталинизма. М.: ИРИ РАН, 2001).

МГУ. В лаборатории. 1937 г. Фото: И. Шагин, МАММ / МДФ, russiainphoto.ru

Почему же в нашей среде оказался возможным антипатриотический поступок советских ученых Клюевой и Роскина? Почему произошло так, что эти два научных работника не восприняли всей душой, всем своим существом наши советские идеалы? Надо сказать, что речь идет здесь не только о недостаточном понимании Клюевой и Роскиным своего патриотического долга как советских ученых. Надлежит со всей определенностью отметить здесь, что над сознанием таких людей, как обвиняемые, довлеют худшие пережитки капитализма. Дело в том, что всякого рода антипатриотические воззрения, чувства, унижающие достоинство людей, чувство постоянной зависимости от иностранщины, чувство раболепия и преклонения перед ней долгие и долгие годы вбивали в головы интеллигенции и народа как господствовавшие реакционные классы царской России, так и реакционные зарубежные силы, которым было выгодно поддерживать это рабское чувство преклонения перед всем иностранным среди народов, населявших Россию. Помещики, капиталисты, царские сатрапы никогда не дорожили историческими интересами русского народа, были чужды и враждебны ему, постоянно предпринимали попытки умалить, принизить достижения русского народа и пресмыкались перед всем иностранным.

Из речи общественного обвинителя проф. П. А. Куприянова на суде чести 7 июня 1947 года
РЦХИДНИ. Ф. 17. Д. 258. Оп. 122. Л. 8–12 об.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЗАКАЗ

Уже с начала 20-х годов отношение советской власти к «бывшим» специалистам было двойственным. Пытаясь строить новую «пролетарскую» науку, большевики в то же время осознавали, что задуманная индустриализация не удастся без обращения к знаниям и опыту дореволюционных специалистов. Поэтому согласие технических специалистов сотрудничать — в особенности, в тех областях, которые в наибольшей степени интересовали власть, например, в военных разработках, — всячески приветствовалось. Так, например,Л. В. Курчевский, осужденный в 1924 год на десять лет лагерей, был досрочно освобожден благодаря тому, что вместе с группой заключенных Соловецкого лагеря особого назначения разработал новый тип пистолета.

В конце 20-х годов задача обслуживания социалистического строительства была поставлена перед учеными прямым текстом. После показательных процессов над «буржуазными специалистами» на рубеже 20-х — 30-х годов («Шахтинского дела», «дела Промпартии») на протяжении последующих десятилетий советским инженерам отводилась работа над узкотехническими задачами, придуманными партийным руководством. В результате репрессивных мер начала 30-хв лояльную власти структуру была превращена Академия наук. Кадровая политика, согласно которой отбор в вузы производился не столько по критерию академической успеваемости, сколько по классовой принадлежности и политической благонадежности, привела к снижению уровня образования у выпускников и кандидатов наук. Возможности для свободной интеллектуальной деятельности в научной сфере становилось все меньше, зато со стороны власти результат был желательным — наука становилась все более управляемой.

Процесс по «Шахтинскому делу». Обвиняемые выходят из спецавтомобиля у зала суда. Фото: МАММ / МДФ, russiainphoto.ru

С 1930 года практиковалась особая форма использования принудительного труда осужденных технических специалистов и инженеров — так называемые шарашки, в которых они работали над реализацией поставленных государством задач (Самуэльсон Л. «Шарашки» — сталинские спецтюрьмы для ученых, конструкторов и инженеров // История сталинизма. Принудительный труд в СССР. Экономика, политика, память. М.: 2011). Мы не останавливаемся подробно на этом вопросе здесь, так как шарашкам в нашем проекте посвящен отдельный слой.

С 1942 года по прямому государственному заказу разрабатывался и атомный проект. Постановление ГКО № 2352сс предписывало «обязать Академию наук СССР (акад. Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путём расщепления ядра урана и представить Государственному комитету обороны к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива». А в 1949 году более ста геологов были арестованы в связи с подозрениями в сокрытии «ценных» для атомной бомбы урановых месторождений (см.: Годлевская Н. Ю., Крейтер И. В.«Красноярское дело» геологов // Репрессированная наука. СПб., 1994).

К атомному проекту власть привлекала лучших физиков-теоретиков. Однако некоторые из них впоследствии изменили свое мнение по вопросу разработки ядерного оружия и тех перспектив, которые открываются перед мировым сообществом в результате его изобретения. В 1945 году П. Л. Капица вышел из участия в атомном проекты, что объяснялось, вероятно, еще не принципиальной позицией и нежеланием участвовать в разработке бомбы, а несогласием с условиями работы под жестким контролем НКВД. Но десятью годами позже, в 1955 году в неопубликованной статье «Ядерная энергия» он писал:

Но то, что сегодня человечество познало ядерную энергию и создало атомную и водородную бомбы не только не помогает людям жить, но сулит им гибель. Неужели впервые в истории человечества открытие новых сил природы послужило ему во вред?
Необходимо поставить вопрос — что сейчас мешает ядерной энергии встать на путь службы мирной, культурной жизни человечества? Естественно, что в первую очередь ответ на этот вопрос должен дать ученый. Ведь, как ни как, это ученые выпустили на свободу это дикое животное и ученые же должны помочь его приручить и заставить работать на благо человечества. <…> необходимо, чтобы более широкие массы людей поняли истинную сущность создавшегося сейчас ненормального положения. Это поможет направить применение ядерной энергии по правильному пути.

ЦХСД. Ф. 5. Оп. 17. Д. 511. Л. 17–43
Цит. по: Исторический архив. 1994. № 6

А. Д. Сахаров, с конца 40-х годов принимавший участие в группе по изучению управляемой термоядерной реакции и созданию водородной бомбы, в 1969 году опубликовал за рубежом брошюру «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Эта публикация положила начало травле академика. Однако сейчас весь мир помнит А. Д. Сахарова, прежде всего, не как создателя термоядерного оружия, но как правозащитника и борца за ядерное разоружение и мирное сосуществование.

КОМВУЗЫ И ВЫСШИЕ ПАРТИЙНЫЕ ШКОЛЫ

Наряду с неудавшейся попыткой создания новой Академии, с самого начала своего существования советская власть поставила перед собой задачу обучения идеологически подкованных кадров для партийной номенклатуры и местной администрации. С 1919 года в Москве и других городах создавались так называемые комвузы — учебные заведения, курс обучения в которых составлял в разное время от полугода до 4 лет, а программа была утилитарной: студенты изучали политическую экономию, историческии материализм, историю классовои борьбы, историю рабочего движения, историю ВКП(б) и некоторые естественные науки. В Москве действовали несколько комвузов: Коммунистический университет им. Я. М. Свердлова, а также Коммунистический университет национальных меньшинств Запада им. Ю. Ю. Мархлевского, Коммунистический университет трудящихся Востока, Коммунистический университет трудящихся Китая. Специализированные комвузы для подготовки кадров национальных номенклатур и восточных революционеров были характерной приметой времени: советская власть справедливо возлагала мало надежд на скорый успех коммунистического движения в Европе и делала ставку на повышение своего влияния в «развивающихся» странах.

Несмотря на то, что эти учебные заведения имеют мало отношения к настоящей науке, и относятся, скорее, к системе массового (средне-профессионального) образования, мы считаем нужным упомянуть о них здесь. Во-первых, в отсутствие других возможностей для трудоустройства в них вынужденно работали многие замечательные ученые (в особенности это относилось к востоковедам). Так, в Коммунистическом университете трудящихся Востока в 1926–1929 годах работал лингвист и востоковед Е. Д. Поливанов, расстрелянный в 1938 году (Люди и судьбы). Во-вторых, они наглядно демонстрируют, на что именно заменялась старая научная школа, и выступают характерной иллюстрацией того, как в первые советские десятилетия власть представляла себе задачи (и стилистическое оформление) образования и научной деятельности.

От идеи организации особого партийного образования, причем более привилегированной ступени, не отказались: в 1939 году в Москве была открыта Высшая партийная школа при ЦК КПСС, куда принимали членов партии с не менее чем пятилетним стажем, имеющих высшее образование, по рекомендации ЦК союзных республик, крайкомов и обкомов. ВПШ производила не только «улучшенную» идеологическую подготовку номенклатурных работников, но также обучала будущих работников газет, журналов, радио и, позднее, телевидения — то есть готовила специальные кадры пропагандистов. В 1946 году высшие партийные школы были открыты и в других городах СССР.

ТРАГИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ УЧЕНЫХ

И Надя сдалась, уступила, солгала, кивнула на диссертацию:
— Ну, простите, девочки, измучилась я. Нет больше сил переделывать. Сколько можно?
Когда так объяснилось, что Надя вовсе не выставляет своего горя больше всех горь, настороженность Оленьки сразу опала, и она сказала примирительно:
— Ах, иностранцев повыбрасывать? Так это же не тебе одной, что ты расстраиваешься?
Повыбрасывать иностранцев значило заменить всюду в тексте «Лауэ доказал» на «ученым удалось доказать», или «как убедительно показал Лангмюр» на «как было показано». Если же какой-нибудьне только русский, но немец или датчанин на русской службе отличился хоть малым — нужно было непременно указать полностью его имя-отчество, оттенить его непримиримый патриотизм и бессмертные заслуги перед наукой.
— Не иностранцев, я их давно выбросила. Теперь надо исключить академика Баландина…
— Нашего советского?
— … и всю его теорию. А я на ней все строила. А оказалось, что он… что его…
В ту же пропасть, в тот же подземный мир, где томился в цепях надин муж, ушел внезапно и академик Баландин.

А. И. Солженицын. В круге первом

При разговоре о репрессированной науке не менее важным вопросом, чем невозможность для ученых свободно заниматься делом жизни, держа отчет лишь перед своей совестью и научным профессиональным сообществом, — а, точнее, намного более важным вопросом, — является необходимость вспомнить тех ученых, которые подверглись политическим репрессиям и поплатились жизнью или свободой за желание заниматься любимым делом.

Спонтанные аресты старой интеллигенции, и в том числе ученых, в Москве и других городах начались с первых лет установления советской власти. В годы «красного террора» в Москве по делу так называемого «Национального центра» были арестованы историки А. А. Кизеветтер (позднее высланный из страны),М. М. Богословский и Д. М. Петрушевский, в связи с другими обвинениями арестовывались биолог Н. К. Кольцов, экономист Н. Д. Кондратьев(расстрелянный в 1938 году). Многие ученые оказались в списках на высылку в 1922 году. С 1928 по 1934 год прошел ряд громких процессов, на которых в качестве главных обвиняемых привлекались ученые и технические специалисты: «Шахтинское дело», «дело Академии наук», «дело Трудовой крестьянской партии» «дело Промпартии», «дело славистов». В 1937–1938 годах, когда репрессии приобрели массовый характер, трудно назвать ученого, который избежал бы ареста эти годы. Были расстреляны микробиолог Г. А. Надсон, химикН. П. Горбунов, физик Б. М. Гессен, философ Д. Б. Рязанов и многие другие. Позднее в лагерях погибли арестованные в эти годы почвовед Н. М. Тулайков, биолог Н. И. Вавилов и философ И. К. Луппол. Целенаправленным репрессиям в этот период подверглись востоковеды, обвинявшиеся в шпионаже в пользу Японии. В 1949 году в ходе разгрома Еврейского антифашистского комитета была арестована физиолог Л. С. Штерн (она единственная из проходивших по этому делу не была расстреляна).

Типография в Соловецком лагере особого назначения. 20-е гг. Фото: Коммерсантъ

Списки ученых, пострадавших от репрессий в 20-е — 50-е годы, постоянно пополняются, но эта работа далека от завершения. Подробную библиографию, посвященную репрессированным советским ученым, можно найти на интернет-ресурсе «Социальная история отечественной науки»(ihst.ru/projects/sohist/repress).

Последствия ограничений, запретов и прямых репрессий, которым подвергалась наука в советский период, ощущаются до сих пор. Это, прежде всего, оторванность российской традиции от мировой науки, что обусловлено не только и не столько языковым барьером, сколько необходимостью в сжатые сроки познакомиться со всем массивом научной литературы, большая часть которого оставалась недосягаемой на протяжении семидесяти лет. Научные исследования до сих пор затруднены из-за труднодоступности основных зарубежных публикаций, изданных до 1991 года, даже в крупнейших библиотеках. И, конечно, мы никогда не узнаем, какие замечательные открытия могли бы сделать ученые, лишенные возможности свободно выбирать тему своих исследований и публиковать результаты своей работы без купюр.

В ходе работы над слоем «Репрессированная наука» мы постарались обозначить на карте Москвы места, связанные с подавлением научной мысли в советское время. При этом нужно обратить внимание на несколько моментов. Репрессии против науки понимаются нами в широком смысле: мы отмечаем как те институты, в которых работали репрессированные ученые и оказывались запрещенными научные школы, так и те учреждения, которые сами в определенном смысле являлись «репрессивными органами от науки» (например, ВПШ); институты, сотрудники которых пострадали от непосредственных репрессий, и научные кружки, вынужденные собираться на дому у участников, так как они не имели возможности работать в государственных учреждениях. При этом бытование ученых и конструкторов в условиях принудительного труда в закрытых конструкторских бюро подробно описано в отдельном слое, специально посвященном шарашкам. Недостаточно описанной осталась кампания по «борьбе с космополитизмом», которая затронула не только ученых, но и все сферы жизни общества.

Также, во-первых, наиболее полно охваченным пока оказался период до 1956 года, и лишь немного затронуты события позднесоветского времени; во-вторых, мы почти не рассматриваем сферу образования — этому впоследствии будет посвящен отдельный слой.

Ольга Лебедева

Добавить комментарий

Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. Войдите в систему используя свою учетную запись на сайте:
Email: Пароль:	напомнить пароль Регистрация