С \о/ ветская жизнь Льва ЛАНДАУ.

 В Журнал Новых Концепций представлено автором  21 октября 2016

 

 

Предисловие редакции журнала Новых Концепций.

Исследования когда-то советского, а ныне американского профессора Горелика уникальны. Их можно узнать по стилю, что само по себе высшая похвала. В данной работе среди многого прочего уникального выделяется информация о том, что Ландау был посажен не зря! Оказывается вместе со своим учеником (или всего лишь коллегой) Корецем они в 1938 году написали листовку. Размножили. И разослали случайным людям людям по почте (чтобы, как они думали, их невозможно было найти). Считая, что из искры возгорится пламя. Но, разумеется, просчитались.

 

Не менее удивительно то, что среди обвинений Ландау (к досье которого в КГБ профессора Горелика в 1991 году допустили) распространение листовки – действительное преступление по Советским законам – шло под номером три, после заведомо вымышленных. Что само по себе визитная карточка Времени. В котором выдуманные преступления (работа на английскую разведку, попытка свержения Советского Строя, планирование убийства Сталина и им подобные), в которых признавались под пыткой, для следователей были реальностью. Не меньшей, чем то, что происходило на самом деле. Факт следующий из биографии Ландау (книги Горелика, глава из которой публикуетс ниже), заслуживающий глубокого и всестороннего анализа. И выводов

 Ю.М. 22 октября 2016. Нью-Йорк

 

 

 

Глава из книги  Г. Горелик. С \о/ ветская жизнь Льва ЛАНДАУ.

М.: Вагриус, 2008

 

Глава 3. Тридцать седьмой

Советская власть в УФТИ, 1935 год 4

Фазовый переход антисоветского рода 26

Институт Физпроблем 33

Корец о событиях 37-го 42

Листовка к Первомаю, и что о ней сказал Ландау 46

Корец: к/р мысли вслух 49

Письма Капицы, или что такое везение 53

Загадки 37-го года 62

Румер, без вины виноватый 69

Ландау: ханжи, бараны, черви, люди 74

Корец и загадка Когана 79

Чем кончился 37-й год 84

 

Лев Давидович Ландау
Дата рождения:	22 января (4 февраля) 1908[1]
Место рождения:	Баку, Российская империя[2]
Дата смерти:	1 апреля 1968[2][1] (60 лет)
Место смерти:	Москва, РСФСР, СССР[2]
Страна:	Российская империя  СССР
Научная сфера:	теоретическая физика
Место работы:	ФТИ РАН, УФТИ, ХГУ, ИФП РАН, МГУ, МФТИ
Учёная степень:	доктор физико-математических наук (1934)
Учёное звание:	профессор, академик АН СССР (1946)
Альма-матер:	Бакинский государственный университет, Ленинградский государственный университет
Научный руководитель:	Нильс Бор
Известные ученики:	более 43-х
Награды и премии:	Нобелевская премия по физике (1962) Медаль имени Макса Планка (1960)

 

Глава 3. Тридцать седьмой

 

В СССР 37-ой год длился больше двух лет и стал именем нарицательным. Этот

всплеск террора, названный на Западе Большим Террором, начался летом 1936-го и с

трудом завершился осенью 1938-го. Народным комиссаром внутренних дел был тогда

Ежов, субъект с образованием «незаконченным низшим», как он писал в анкетах. Два года

страну украшали его портреты и устрашал плакат, где «железный нарком» схватил ежовой

рукавицей вражескую змеюку. Отсюда советский синоним Большого Террора –

«ежовщина», как будто не Сталин назначил Ежова наркомом кроваво-внутренних дел, а

два года спустя - очередным козлом отпущения.

Двухлетний Большой Террор можно уподобить столетию, - число советских

подданных, убитых советской властью, тогда подскочило в сотни раз. Впрочем, тогда

этого не знали. Смертный приговор, если и сообщался, то в «мягкой» форме – «10 лет

дальних лагерей без права переписки». Не знали и того, что приговор «5 лет лагерей»,

чаще всего тоже вел к смерти – от голода и холода, от рук уголовников и охранников.

Знали одно: если человек исчезал, то вслед за ним исчезали его родные, друзья, коллеги.

За десять лет 1930 – 1940 количество заключенных увеличилось в десять раз.

2Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Для советских людей, не причастных к событиям на самом верху советской

пирамиды, 37-ой стал полной неожиданностью. Почему? Зачем?! – молча кричали

затянутые под колесо советской истории. Придумывали мыслимые и немыслимые

объяснения, начиная с того, что «это – ошибка, разберутся и выпустят», и кончая

«вредителями, которые пробрались в НКВД и арестовывают лучших людей, чтобы

навредить советской стране».

А что пишет о 37-ом Кора?

«Как быстро, быстро отлетели в вечность самые мои счастливые молодые годы

в Харькове, годы жгучего счастья и большой, большой любви. Наступил 1937 год - этот

год многих зацепил. Ночной звонок телефона: Дау схватил трубку. Побледнел. Медленно

опустился на постель. "Так, да я дома". Ему сообщили сотрудники, что "черный ворон"

увез Шубникова и Розенкевича. "Дау, идем ко мне, пока поживешь у меня". Прорезав

черную мглу ночи, мы уже у меня. Решили: днем я достаю ему билет на ночной поезд в

Москву. "В Москве уже начал работать институт Капицы. Петр Леонидович приглашал

меня работать у него". Следующей ночью я одна провожала Дау в Москву. Расставались

мы очень растерянные, очень расстроенные, очень подавленные, в нашу жизнь вторглось

то, что не должно было быть!»

На самом деле друзей Ландау – выдающегося экспериментатора Шубникова и

теоретика Розенкевича – арестовали в Харькове в августе 1937-го, когда Ландау уже

полгода как работал в Москве. А его самого арестовали в ночь на 28 апреля 1938-го, о чем

Кора узнала очень скоро:

«30 апреля 1938 года было воскресенье. У меня был билет в Москву на 16 часов, а в

10 час. утра я получила из Москвы телеграмму без подписи: "От приезда в Москву

воздержитесь". Свет померк. После майских праздников, не использовав свои выходные

дни, я вышла на работу. Ко мне в лабораторию зашел начальник цеха тов. Сладков,

закрыв дверь на ключ и убедившись, что мы одни, он меня спросил: "Кора, ты с ним

записана была?" "Нет". "В партком не ходи, ничего никому не говори". В тот год я была

уже кандидатом в члены партии. В цеху я встретила нашего парторга, была такая

замечательная женщина т. Осядовская. Она отвела меня в сторону, спросила: "Кора, ты

с ним записана была?" "Нет" "В партком не ходи, никому ничего не говори". Я была

потрясена благородством этих простых людей. Наш начальник цеха т. Сладков был

3Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

старый большевик, работал в подполье. Подумала: откуда все так быстро узнали. Но ко

мне удивительно все отнеслись очень хорошо».

30 апреля 1938 года была суббота, но гораздо важнее тот факт, что Кора «не была

записана» с Ландау. Иначе пришлось бы ей прорезать черную мглу ночи в черном

воронке. А до того она, как человек партийный, возможно, успела бы выполнить свой

партийный долг - сообщить в партком об аресте мужа.

Знала ли она, почему его арестовали? Она была уверена, что знала:

«А попал Дау в тюрьму по доносу своего харьковского ученика, есть такой

обыкновенный подлец Пятигорский. Он был один из пятерки моих первых харьковских

учеников. В физтехе я ввел обычай: с каждым из учеников, выявляя их способности,

написать по одной книге. Когда я книгу в соавторстве с Пятигорским сдал в печать, он

сейчас же написал обо мне донос и я оказался немецким шпионом. Только потому, что я

был в научной командировке в Германии. У Пятигорского была своя мечта, чтобы книга

Ландау-Пятигорский вышла из печати, имея только одного автора Пятигорского. Тем

более, что Пятигорскому Ландау объявил: как только книга наша выйдет, я вас прогоню.

Вас держать у себя не буду. Вы лодырь, трудиться не умеете, из вас ученого сделать

нельзя. После ареста Ландау все случилось так, как задумал Пятигорский. Его вызвали и

сказали: "книга ценная, она должна выйти в свет только под одним вашим именем".

"Возьмите рукопись, исправьте ее, сдадите в печать и книга сразу выйдет". Но этот

лодырь продержал у себя книгу долго, делая вид, что он переделывает ее. Дело Ландау

было прекращено и книга увидела свет, имея двух авторов: Ландау - Пятигорский».

Тут можно придираться к Коре-писательнице, смешивающей речь Дау со своей, и к

ее женской логике: как этот подлец-ученик мог быть уверен, что Ландау не выпустят,

разобравшись, что донос – выдумка, и, наоборот, не посадят самого доносчика? И почему

подлец, делая вид, что переделывает книгу, тянул время? На эти вопросы, однако, можно

не отвечать, поскольку написанное Корой – неправда, хотя она эту неправду и вложила в

уста своего правдивого мужа.

А что же было на самом деле?

Среди сенсаций горбачевской – и еще советской – Гласности не последнее место

занял факт, оглашенный в 1991 году, - что для ареста Ландау в 1938-м имелось реальное

4Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

юридическое основание – антиправительственная листовка, сочинял которую знаменитый

физик совместно с никому не известным М. Корецом. Факт казался столь невероятным,

что многие, знавшие Ландау лично и не один год, не поверили. Говорили, что это -

фальшивка НКВД-ГБ. Ландау, мол, не был идиотом и не мог не понимать, что подобная

затея – всего лишь форма самоубийства, не обещавшая к тому же легкой смерти. А если и

правда великий теоретик вдруг на минутку спятил, то почему его не расстреляли сразу же

и даже выпустили год спустя, - в то время, когда миллионы были казнены «ни за что» ?!!

Следственное дело Ландау мне довелось изучать весной 1991 года, прямо в месте

его заполнения - в Большом доме на Лубянке. И я понял, что листовка – скорей всего,

реальный факт. Помогло то, что я уже многое знал о Ландау и его друзьях, в частности из

бесед с Моисеем Абрамовичем Корецом, хотя тот не говорил мне о листовке и умер еще в

советском 1984 году. Но при этом у меня оставалось чувство, с каким американский

фермер впервые глядел на жирафа в зоопарке: «Такая длинная шея?? Не может быть!!» В

последующие годы, под влиянием новых свидетельств, реальность листовки стала для

меня совершенно несомненной и удивление от «жирафа» поубавилось. Но только совсем

недавно, за год до столетия Ландау, я получил доступ к следственному делу инициатора

листовки – М. Кореца, которое, наконец, прояснило, как удивительный «жираф» появился

на свет.

Рассказ об этом московском событии 1938 года придется, однако, начать с событий

трехлетней давности в Харьковском УФТИ, Украинском Физико-техническом институте.

Советская власть в УФТИ, 1935 год

В 1935 году в УФТИ, напомню, шла война. Одной стороной командовали новый

директор института Давидович с его помощником Кравченко. На другой стороне самыми

заметными были два физика с мировыми именами в науке, несмотря на их молодость, и с

подобающими именами в жизни – два Льва – Ландау и Шубников.

За что воевали? Обе стороны могли ответить: чтобы советская наука стала лучшей

в мире и наилучшим образом помогала бы делу социализма. Быть может, администраторы

5Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

поставили бы второе на первое место. И физики с этим могли согласиться, веря, что

только самая лучшая наука лучше всего поможет делу социализма. Но физики

категорически возражали против того, как новое начальство руководило институтом. А

новый директор был уверен: раз Партия-и- Правительство доверили ему руководить, он

лучше всех знает, как это делать.

Чтобы понять пыл, с каким лучшие физики УФТИ, отрываясь от своих

исследований, воевали с начальством, надо вглядеться в советский 1935 год. Почти никто

тогда не подозревал, что Великий Перелом, объявленный Сталиным в 1929 году, подходит

к своей последней кровавой фазе, которая завершит строительство сталинизма в одной

отдельно взятой стране. После чего масштаб единоличной власти станет беспрецедентным

и непревзойденным.

Великий Вождь гениально управлял своими политическими противниками и

простыми подданными, предваряя свои кровавые операции разными формами наркоза.

1935 год начался отменой карточной системы, а закончился под успокаивающие слова

Сталина: "Жить стало лучше, жить стало веселее". В 1936-м принималась самая

демократическая в мире конституция. В 1937-м прошли первые выборы – всеобщие,

прямые и, конечно же, тайные. Ну а главные тайны советской истории еще полвека

надежно хранились в секретных архивах. Самый трудный секрет этой истории – как мало

понимали те, кто в эту историю влип всей своей жизнью. В нашей стране тайное

становится явным далеко не сразу и совсем не легко.

Младший коллега Льва Ландау - Андрей Сахаров, не менее одаренный и свободой

мысли и силой духа, много позже размышлял, почему он так долго не понимал, в какой

стране живет. И поставил безжалостный диагноз: "создавал иллюзорный мир себе в

оправдание". Принимать желаемое за действительное присуще человеку. Иллюзорный

мир советского социализма долгие годы многих утешал, опьянял и оглуплял, - даже

многих умных, хороших и смелых.

Сахаров, по его словам, еще в 50-е годы верил, что «советское государство – это

прорыв в будущее, некий (хотя еще несовершенный) прообраз для всех стран». Верил

«вопреки тому, что видел в жизни», вопреки тому, что «знал об ужасных преступлениях –

арестах безвинных, пытках, голоде, насилии» и «не мог думать об их виновниках иначе,

6Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

чем с негодованием и отвращением». Виновников, однако, видел не в главных

руководителях страны, а в неведомых служаках, вершивших черные дела из карьеризма,

садизма или идиотизма под прикрытием возвышенных -измов вроде коммунизма и

советского патриотизма. Под рукой была и «внушенная пропагандой мысль, что

жестокости неизбежны при больших исторических событиях», - знаменитое «лес рубят

– щепки летят».

Пропаганде помогали реальные факты и конкретные жизненные обстоятельства, - у

каждого свои. Любимый учитель Сахарова в науке и в жизни - Игорь Тамм - принял

социализм еще до революции, и принял со страстью. А Ландау помнил, что в научную

стажировку по европейской физике его отправило советское правительство. И, конечно

же, веским доводом было бесплатное образование и государственная поддержка физики.

Как писал в 1935 году Ландау, «только в Советском Союзе могут быть использованы все

действительно талантливые люди, которые, в противоположность выдвигаемой

буржуазией теории, встречаются среди трудящихся не реже, чем среди

эксплуатирующих классов».

Однако реальные факты срастались с придумками пропаганды лишь в силу

волшебной сказки о социализме. А сказка выглядела научно-предсказанной

возможностью справедливо переустроить человеческое общество, - своими руками, за

считанные годы, максимум, десятилетия. Справедливость означала уже известный идеал

свободы-равенства- братства, но, в отличие от безуспешных предыдущих попыток,

осуществить этот идеал надлежало прежде всего для трудящихся. Обычно говорили о

«рабочих и крестьянах», но Ландау предпочитал слово «трудящихся». Он сам был

настолько трудящимся, что вряд ли особенно дорожил лозунгом 8-часового рабочего дня.

Сам он был готов трудиться гораздо больше.

Социалистический миф особенно притягивал тех, кто остро ощущал

несправедливость, в науке видел главную силу общественного прогресса и был

трудящимся по своей природе. Таким был и Ландау, который, однако, не удосужился

рассказать о своем иллюзорном мире образца 1935 года. Придется сделать это за него

(выделяя курсивом то, что, на взгляд автора, мог бы сказать сам Ландау).

7Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

«Научный социализм», с его терминами и теориями, родился в середине 19 века, а

расцвел в начале 20-го. В отличие от социализма «утопического», уходящего вглубь

веков, «научный социализм» не только ставил благую цель, но и давал «научно-

обоснованные» рецепты, как ее достигнуть. Впервые в истории открылась возможность

построить светлое будущее прямо в настоящем. И первыми за это взялись в России, о чем

каждый мог узнать уже из гимна страны:

Никто не даст нам избавленья,

Ни бог, ни царь и ни герой,

Добьемся мы освобожденья

Своею собственной рукой.

Простые советские люди, вроде Коры, просто верили, что им повезло родиться в

стране, народ которой взял свою судьбу в собственные руки. А «сознательные советские

граждане», как Ландау в 1935-м, считали, что в общем понимают происходящее в стране

«строительство социализма», что в общем все идет согласно теории исторического

материализма, созданной Марксом и развитой Лениным. Теорию эту многотиражно

излагали в брошюрах-книжках и изучали в школах- университетах. Для тех, кто не успел с

ней познакомиться или успел ее забыть, перескажу ее в двух словах, чтобы лучше

понимать наших героев.

Согласно историческому материализму, развитие общества определяется его

материальной, экономической жизнью, которая разделяет общество на классы, формируя

их интересы и взгляды. Суть исторического развития – взаимодействие и, главное, борьба

классов. Капитализм порождает и эксплуатирует рабочий класс, или пролетариат,

которому суждено вырасти, окрепнуть и похоронить своего родителя. Рабочий класс –

самый активный и неимущий, ему «нечего терять, кроме своих цепей». Поэтому именно

этот класс наиболее заинтересован и способен освободить человечество от эксплуатации,

установив социальную справедливость. Но сам по себе неорганизованный пролетариат

мало что может. Нужен его сплоченный авангард – партия, которая выразит интересы

рабочего класса, организует его и поведет на революционный штурм социальной

несправедливости, как только созреет революционная ситуация - когда «низы не хотят, а

верхи не могут жить по старому». Партия, однако, нужна не обычная (способная лишь

на бесплодную говорильню), а «нового типа»: с внутрипартийной демократией в

8Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

принятии решений и с военизированной дисциплиной в исполнении их

(«демократический централизм»). Такая партия обеспечит победу в революции и

установит «диктатуру пролетариата», которая, фактически, есть подлинная демократия

для трудящихся масс страны, - то есть для подавляющего большинства. А подавленное

меньшинство (привилегированное в капиталистическом прошлом) пусть потерпит и

научится жить по-новому, по законам социализма.

В 1935 году Ландау и его сознательные друзья считали - на основе доступных им

сведений о родной стране, что в общем все так и было: что партия эта - большевики, а

«диктатура пролетариата» - советская власть. И революция победила, и в самые

решающие моменты – при захвате власти в 1917 году, при заключении Брестского мира в

1918-м и при введение НЭПа в 1921-м – партия принимала решения демократически, в

горячих, но честных, спорах, силой доводов. Победили доводы Ленина, но его оппоненты

оставались рядом, остались его соратниками. Как в науке, где истина тоже выясняется

в горячих, но честных дискуссиях, силой доводов. Советская власть, подобно физике,

сочетала теорию с экспериментом – теорию общественных процессов с вниманием к их

экспериментальным результатам. Особенно это виделось в Ленине. По словам

непролетарского поэта, основатель советского государства "управлял теченьем мысли и

только потому страной", - высшая похвала для физика-теоретика, профессионально

управляющего теченьем мысли.

Физиков ласкали слова Ленина, что «марксизм - не догма, а руководство к

действию». Слова подкрепились действиями, когда Ленин исправил важную ошибку

Маркса. Тот думал, что первая пролетарская революция произойдет в наиболее

развитых странах Европы. А она произошла в России – в самом слабом звене

империализма. Ничего страшного, - ведь Маркс умер за тридцать лет до революции и за

тридевять земель от России. Спасибо ему за то, что разработал метод, который взял в

свои руки Ленин, а за ним и все те, кто не ждет милости от истории, а делает историю

своими руками. И Ленину тоже, разумеется, случалось ошибаться, и он готов был

признать и исправить ошибку, если реальная жизнь ее выявляла. Как в науке, где

уважение к предшественнику вполне совместимо с критическим отношением. Вот он,

Ландау, например, критически относится к некоторым идеям Бора, но считает его

великим физиком. И даже великий Эйнштейн ошибался, когда не понял, что Вселенная

9Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

может расширяться, или когда стал бузить против квантовой теории, в рождении

которой сам сыграл столь важную роль. И вообще, не ошибается лишь тот, кто ничего

не делает, упорствуют в ошибках дураки, а непогрешим только Папа Римский, да и тот,

как известно из истории, иногда оказывался мамой, и, значит, тоже грешил против

истины, несмотря на свою должность.

Родственную связь советской власти с наукой можно было усмотреть и в том,

как щедро эта власть способствовала развитию физики. До революции российская

физика влачила тусклое провинциальное существование, а к 1935 году вышла на мировые

рубежи. И особенно яркий пример - Физико-технический институт в Харькове, который

расцвел всего за несколько лет.

По всему по этому, в 1935 году Ландау чувствовал себя свободным советским

человеком. Слово «советский» для него имело два смысла: идеально-исторический – «как

должно быть в идеале» и реально-географический – «как оно есть в данном месте

советской страны в данный момент». Такая история-с- географией помогала сознательным

советским физикам жить в своем иллюзорном мире, - вопреки тому, что они видели в

жизни, помогала им смотреть на жизнь сквозь пальцы, - сквозь свои социалистические

пальцы. Есть идеальная советская власть, и есть реальные партийно-правительственные

бюрократы, которые - хорошо или плохо - осуществляют советскую власть.

В 1935 году Ландау сам решает, где вершится подлинная советская история, а где

всего лишь временная география. К примеру, некоторые идиоты включают в марксизм

еще и так называемый «диалектический материализм», который пытается

командовать наукой. Какая чушь! И что с того, что идиоты-диаматчики вставляют в

свои бессмысленные тексты какие-то цитаты из Маркса-Энгельса- Ленина?! Да те, если

бы воскресли, первыми покрутили бы пальцем у виска. Наоборот, они тем и были велики,

что сумели применить методы научного познания в политэкономии и в истории. Наукой

они тоже интересовались, но это было не их родное дело, и высказывания их на эту тему

могут интересовать лишь их биографов, но не работников науки. Когда у кого-то нет

своей головы на плечах, он ссылается на авторитеты. Хотя еще в Библии сказано: «Не

сотвори себе кумира». И, согласно Марксу-Ленину, роль личности в истории не

сопоставима с ролью масс. Как в науке, где истина проверяется коллективно.

10Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Джони Гамов хохмил, что диалектическому материализму более всего подходит

матерный диалект русского языка. У него, правда, не было доброго слова и для

исторического материализма. А зря. Но Джони - несознательный тип, слишком ценит

скучное буржуазное благополучие. И лодырь к тому же. Сделал хорошую работу по

альфа-распаду, но трудиться не любит, предпочитает порхать. Почитал бы Энгельса -

узнал бы, что именно труд сделал из обезьяны человека. А лодырничанье может человека

обратить в обезьяну, - это уже не Энгельс, это он, Ландау, утверждает. Но Джони не

хочет знать марксизма. Потому и стал невозвращенцем. Не понимает, что дряхлеющая

буржуазная Европа впала в кризис, сначала экономический, а теперь и политический,

фашистский, - потому что не в силах сопротивляться ходу истории. И великой

европейской физике тоже придется туго.

Другое дело – советская наука. Тут есть, где развернуться. Джони, не найдя себе

места в Европе, отправился в Америку, а Румер из Геттингена вернулся в Союз, хотя ему

предлагали место в Америке. И молодец. Что Америка?! Тот же капитализм с тем же

кризисом, который не зря сами американцы назвали Великой депрессией. Да и теорфизика

в Америке слабая, если не считать Гиббса. А на случайные деньги доброхотов никогда ей

не догнать Советский Союз, где науку поддерживает государство. Не зря сюда, в

Харьков, из Европы едут работать физики: Фриц Хаутерманс из Германии, Руэманны из

Англии. Алекс Вайсберг, инженер-физик из Австрии, уже успел создать Опытную

станцию глубокого охлаждения при УФТИ. Венгр Ласло Тисса сдал теорминимум, учит

русский язык. Приезжали свататься Вайскопф и Плачек. Всего за несколько лет

институт стал сильнейшим в стране, а через год-два выйдет на первые места в Европе.

Работа так расширилась – аспиранты, теорминимум, Курс, Физмех и

Университет, что ему, Ландау, не хватает рук. Поэтому он и пригласил Кореца,

скучавшего в Свердловске, помогать в организации всех этих дел. Кореца он знал еще с

Ленинграда. Грамотный научно и политически. Энергичный, с широким кругозором,

способный четко мыслить и ясно выражать свои мысли. И, что особенно важно,

способный не соглашаться и спорить. Конечно он, Ландау, чаще всего прав. Но, во-

первых, не всегда. А, во-вторых, быть правым и уметь объяснить свою правоту коротко

и ясно, - разные вещи. И здесь несогласие и спор особенно полезны. В самом начале их

знакомства, еще в Ленинграде, Корец сказал нечто глубокомысленное о философии

11Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Канта. Ландау предложил ему принести трактат Канта с той самой глубокой мыслью.

И через полчаса Корец убедился, что все правильные утверждения Канта тривиальны, а

все нетривиальные либо неправильны, либо бессмысленны. И вообще вся философия,

включая диамат, не стоит той бумаги, на которой она напечатана.

Дело, конечно, не в дурацкой философии, а в физике, которую Корец любит и

прилично понимает. Решать задачи у него склонности нет, но к организации и

популяризации науки есть и вкус, и идеи, и целеустремленная энергия.

До недавнего времени оргпроблемы улаживал Ленька Пятигорский и справлялся,

пока проблемы были небольшие, - человек он аккуратный, трудоспособный, самый

старший из аспирантов Дау и самый партийный. Но когда проблемы посерьезнели –

когда директором УФТИ назначили болвана Давидовича, Пятигорский забуксовал. Дело в

том, что он из робкого десятка, млеет перед авторитетами. И перед ним, Дау, и перед

директором. И это не здорово.

Увидев, как Пятигорский подробно и аккуратно конспектирует лекции, Дау

поручил ему первый том Курса – «Механику». Так он написал в три раз больше, чем надо,

впихнув в книгу все, что Дау говорил на лекциях. Но в тех местах, где Дау перелетал через

этапы, Пятигорский тоже летел, не удосужившись хотя бы наметить, над чем

пролетаем. Раз Дау сказал «Легко видеть, что… », так оно и есть. А книга должна быть

лаконичной, но не должна быть ребусом. Надо помнить заповедь Эйнштейна: «Делать

просто, максимально просто, но не проще того». Не надо помогать читателю

переставлять ноги, но следует дать карту маршрута. На одном авторитете далеко не

уедешь. Вот Женька Лифшиц пишет самый трудный и самый нужный том

«Статфизику». Женька — великий писатель: он не может написать то, чего не

понимает. И вцепляется в Дау, пока не добьется полной ясности. Пока, наконец, сам Дау,

как тот учитель из анекдота, поймет, как надо изложить мысль. А Пятигорский

может писать и не понимая, просто потому что «так сказал Дау», а не потому, что

так устроена природа.

К директору УФТИ у Пятигорского тоже какое-то бездумное почтение. Мало ли,

что его назначила советская власть?! Неужели не ясно, что в данном случае советская

власть ошиблась, и надо помочь ей ошибку исправить? И что с того, что директор

выпросил в Наркомате оборонные задания для института?! Весь вопрос, какие задания и

12Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

как он их собирается выполнять. Ведь этот болван ничего не понимает в науке, тем

более не понимает, какие работы УФТИ мог бы сделать лучше других. И не важно,

почему он не спросил мнения ведущих специалистов, - потому что карьерист или потому

что болван, или и то, и другое. Важно, что его дурацкое директорство вредит и

оборонным работам и институту.

Ведь это же ясно как день! Взять хотя бы этого самостийного

«физобретателя», который подсунул Давидовичу идею, «о-о- очень важную для обороны

страны». Простейший расчет показал, что идея - чушь. Но и в простой расчет надо

вникнуть, а Давидовичу проще приказать провести работу, - ведь если прав

физобретатель, то дело пахнет орденом, а может и чем-то более значительным. В

результате куча народных средств выброшена на ветер. И никакой радости у Дау от

того, что его теоретический расчет оправдался. Академик Иоффе на свою

тонкослойную изоляцию тоже угробил кучу народных средств. И тоже в самых

благородно-оборонных целях, - видите ли тонкослойный аккумулятор для советского

танка мог бы поместиться в кармане. Мог бы, если бы, да кабы… Следующим номером у

Давидовича может вполне оказаться вечный двигатель для того же советского танка.

Никакого бензина! Ура! Благо, проектов вечного двигателя с 15 века накопилось изрядное

множество.

Или другой оборонно-наступательный прием. Дает директор «секретное» задание

напрямую лаборанту Шубникова, дает надбавку к зарплате и запрещает говорить

научному руководителю о содержании задания! Это что?! Полный кабак, если не хуже!

А Пятигорский мямлит, что он де комсомолец, а директор – член партии… При чем

это?! Просто кишка тонка. А с этим ничего не поделаешь. Ну, пусть делает то, что

может, – пишет «Механику».

Корец - тоже комсомолец, но не боится смотреть правде в глаза и вместе с

«беспартийными большевиками» Ландау и Шубниковым и австрийским коммунистом

Вайсбергом помогает советской власти исправить свою ошибку – убрать болвана-

директора. Они написали письмо в ЦК с требованием убрать Давидовича и вернуть

прежнего директора, Лейпунского, - он и член партии, и настоящий физик, и хороший

организатор (и стал, вероятно, еще лучше после стажировки в Англии). Письмо повез в

Москву Алекс Вайсберг, поговорил в секторе науки КПК, объяснил обстановку в

13Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

институте и нашел там понимание. Комиссия Партконтроля для того и существует,

чтобы исправлять ошибки советской власти.

Во-вторых, они с Корецом подготовили статью для институтской стенгазеты,

где предложили навести порядок с зарплатой. После того, как отменили карточную

систему, зарплата стала важным фактором. Но в УФТИ это не столько стимул к

повышению квалификации, сколько орудие в директорских руках, чтобы разделять и

властвовать - в ущерб делу. Надо ввести твердую шкалу зарплаты в зависимости от

квалификации. Они предложили шкалу с девятью уровнями, в зависимости от освоения

экспериментального и теоретического минимумов, и от степени самостоятельности в

научной работе. Статью подписал Корец, приняв тем самым удар на себя.

В УФТИ стали горячо обсуждать, а директор с прихлебателями не замедлили

«ударить», приписав Корецу подрывные мотивы и выискивая, как бы к нему придраться.

И нашли «ужасный» изъян: он, видите ли, утаил своё социальное происхождение:

поступая в институт, Корец написал подробную автобиографию для комсомольской

организации, и краткую – для отдела кадров. В полной автобиографии указал, что во

время гражданской войны его мать, чтобы прокормить детей, продавала на рынке

картошку, которую приносила на себе из деревни. А в краткой биографии, написанной

для института, эту деталь Корец опустил. Под нажимом директора из мухи сделали

бешенного слона – исключили Кореца из комсомола, а 14 ноября уволили из института!

Директор хотел запугать несогласных, но он, Ландау, не из пугливых. Они с

Корецом быстро дописали начатую еще летом статью о задачах советской физики. И, с

подачи Румера, отправились в Москву, в редакцию газеты «Известия». Их сразу принял

главный редактор - Бухарин. Говорил с ними часа два. Ландау изложил ему свои взгляды

на необходимость перестройки системы образования – и школьного, и высшего. Статью

Бухарин прочитал при них и тут же отдал в печать. Толковый дядя, как и его книжка об

историческом материализме, которую Ландау когда-то просмотрел. Там, правда, было

одно смешное место, где Бухарин увязал открытие делимости атома с развитием

исторического материализма. Непонятно, как бедняга Маркс, живший до атомной

физики, сумел открыть исторический материализм! Но не стоит придираться, пусть

политики изучают физику, которая учит не только тому, что такое атомы, но и тому,

что такое истина.

14Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Кстати, вопреки осторожным доброжелателям, Бухарин не спросил, почему в

статье нет имен Маркса, Ленина, Сталина. При всем уважении Ландау к первым двум,

он просто не видел для них места в статье о современном положении физики. Ну а к

«Хозяину», как Ландау обычно именовал Сталина, у него никогда не было ни малейшей

симпатии. И это был самый неприятный вопрос для сознательно-советского Дау. С

одной стороны, раз Сталина избрали на его партийный пост тайным – то есть

свободным – голосованием, следовало бы уважать волю партии. Но было в «Любимом

Вожде» столько ханского и хамского, что не хотелось в его сторону и глядеть, даже

если иногда «Отец Народов» и говорил нечто осмысленное. Дау надеялся, что на

следующем съезде коммунисты изберут другого лидера. И утешался тем, что, согласно

марксизму, роль личности в истории не так важна, как роль трудящихся масс.

@

И вот 23 ноября в «Известиях» появилась статья Ландау. В УФТИ ее прочитали и

поняли, что битва еще не кончилась. Это вам не стенгазета. Одно название статьи чего

стоит –«Буржуазия и современная физика». Вдобавок пронесся слух, что Лейпунский

вернулся и вот-вот займет свое старое директорское место. Тогда, надеялся Ландау, и

Кореца восстановят в УФТИ и наладится работа всего института.

Но так Ландау мог думать всего несколько дней, - в ночь на 28 ноября Кореца

арестовали.

Уголовная статья в стенгазете

В ноябре 1935 года, хотя 37-м еще и не пахло, слово «арест» тоже было страшным.

И неизвестно, кому было страшнее – тому, кто оказался в тюрьме, или тем, кто еще

недавно встречался с арестованным.

Страх осязаем в протоколе собрания УФТИ, созванном уже назавтра после ареста

Кореца. Ни у кого не нашлось доброго слова для только что арестованного. Все

выступления крутились вокруг одних и тех же «мыслей»: Корец - проходимец,

авантюрист и классовый враг, - раз он скрыл своё социальное происхождение, а сам факт

15Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

его ареста доказывает его опасность. При этом не было известно, какие обвинения

предъявлены арестованному вчера и, тем более, доказаны ли эти обвинения в суде. Лишь

одна фраза в заключительном выступлении директора Давидовича говорит, что

единодушие не было полным: «К сожалению, при увольнении Кореца сущность этого

вопроса не понял Ландау, который попал под влияние Кореца и бросил работу в

институте, считая, что увольнение Кореца было неверным». Кто был под чьим

влиянием, Давидович знать не мог, но ему было проще расправиться с Корецом, чем с

ученым мирового уровня, каким был Ландау.

Резолюция собрания вбила осиновый кол в еще не вырытую могилу: «Арест

Кореца ещё больше убедил нас в том, что в лице Кореца мы имеем классового врага,

работавшего в институте со шкурническими целями; те, пока немногочисленные,

факты, известные широкой общественности института, говорят за то, что тактика и

методика, которой пользовался Корец для создания нездоровой атмосферы в институте,

свойственны тактике классового врага, проникшего в наш институт и ведшего

разлагающую работу. Расширенный пленум месткома УФТИ с удовлетворением

отмечает работу органов НКВД - зоркий глаз диктатуры пролетариата, своевременно

пресекающий какие бы то ни были попытки классового врага внести расстройство в

ряды пролетариата, победоносно завершающего построение социализма.»

Грозную картину, встающую с архивных страниц, подтверждает свидетельство

Алекса Вайсберга, а его биография придает его словам особый вес. Он не побоялся стать

коммунистом в буржуазной Австрии, не побоялся приехать в Россию строить социализм,

а когда обнаружил неполадки в этом строительстве, не побоялся вместе с Ландау,

Шубниковым и Корецом бороться за их устранение. В начале 37-го его арестуют, три года

будут мучить в советских тюрьмах, а после заключения договора о советско-фашистской

дружбе 1939 года, передадут в руки Гестапо. Он сумеет бежать и попадет в польский

партизанский отряд. После войны выберется на Запад и в 1951 году опубликует книгу о

своих приключениях и злоключениях в СССР. В этой книге он и рассказал:

"На собрании после ареста Кореца, один за другим поднимались сотрудники

института и с негодованием обличали тайного врага, шпиона, который прокрался в

институт. Сначала я не хотел идти на это собрание, но Комаров, знавший настроение в

партии, убедил меня пойти. Он сказал: "Алекс, если ты не пойдёшь, это будет

16Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

рассматриваться как демонстрация. Тебя могут арестовать или выслать из страны.

Давидович только этого и ждёт. Не доставляй ему удовольствия". Я послушался и пошёл

на собрание, а при голосовании поднял руку за резолюцию, осуждающую Кореца. И

теперь, когда я пишу эти строки, мне стыдно. За всю мою жизнь я не совершил более

постыдного поступка ".

Согласно протоколу собрания, коммунист Комаров в своем выступлении тоже

помянул лихом классового врага Кореца и предположил, что НКВД знает о нем больше.

Общее настроение недавних коллег арестованного можно выразить словами: «Чур

меня! Подальше от чумного! Только бы не заразиться!»

Исключением был Ландау - единственный, по словам Вайсберга, кто не сломался.

И это слабо сказано. После ареста Кореца Ландау не стал себя убеждать, что без веских

причин органы НКВД не арестовывают. Он понимал, что Корец по существу принял на

себя удар, нацеленный на всю их бунтующую группу, на их совместно продуманную

позицию. Он не собирался оставлять товарища в беде и написал письмо главе НКВД

Украины:

«Уважаемый товарищ Балицкий!

Обращаюсь к Вам с просьбой вмешаться в разбор дела сотрудника Украинского

физико-технического института инженера Кореца, арестованного 28 ноября с.г. Тов.

Корец был в течение последнего года моим ближайшим сотрудником. Я хорошо знал его в

личной жизни как человека, бесконечно преданного советской власти. Вместе с ним мы

поставили себе задачу сделать всё, что в наших силах для того, чтобы сделать науку в

нашей стране первой в мире. Я совершенно не могу себе представить, чтобы этот

человек мог сделать что-либо враждебное политике партии. Мне не удалось узнать что-

нибудь определённое о причинах его ареста. Я не могу не связать его с деятельностью

бывшего директора Давидовича. Внутри института Давидовичем была создана

атмосфера грязных интриг и грубой травли. Большинство основных сотрудников

института считают, что Давидович разваливает институт и возбуждали перед

центральными органами просьбу о его снятии. В ответ на это Давидович пытался всюду

и везде представить дело так, что сотрудники института борются не с ним, а с

порученными институту спецработами. В частности, такие обвинения Давидович

распространял по отношению ко мне и поэтому я с полной ответственностью могу

17Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

утверждать, что они представляют собой грубую ложь, не имеющую никакого

обоснования в реальной действительности. В настоящее время эти возмутительные

обвинения отпали со снятием Давидовича и назначением ЦК ВКП(б) на его место

Лейпунского. Я не сомневаюсь в том, что Давидович и его помощники могли

систематически вводить в заблуждение органы НКВД, не считая удобным слишком

грубо клеветать на меня, старались представить в виде главы заговора моего

ближайшего сотрудника и помощника. Вся деятельность товарища Кореца в УФТИ

происходила на моих глазах и я готов в любое время дать исчерпывающие показания по

его поводу. Я очень просил бы Вас, если Вы найдёте это возможным, предоставить мне

случай в личной беседе с Вами переговорить о деле Кореца.

Научный руководитель теоретического отдела УФТИ

Л.Д. Ландау.»

Письмо это отправилось в Киев, путешествовало по инстанциям и дошло до

Харьковского НКВД в феврале 1936 года. Оно бы сильно поддержало Кореца, узнай он о

нем. Ведь в тюрьме ему предъявили страшное обвинение, что он - «участник

контрреволюционной подпольной группы, проводит разложенческую работу среди

сотрудников УФТИ и занимается контрреволюционной агитацией». Несколько месяцев

ему пришлось держаться самостоятельно, и это ему удалось. Помимо его собственной

силы духа, важнейшим было, конечно, то, что НКВД еще не применял арсенал образца 37-

го года.

Нелегко, видно, пришлось и сотруднику НКВД тов. Кожевникову, который начал

«шить дело» Корецу, проведя первый допрос уже 28 ноября – назавтра после ареста. Ему

надлежало доказать, что «зоркий глаз диктатуры пролетариата» не ошибается. А шить-

то дело было не из чего.

Позиция Кореца была простой и ясной. Виновным он себя ни в чем не признал, а

что касается разговоров, то заявил, что вёл их лишь против той организации оборонной

работы, которую проводило «руководство института, в частности, директор

института Давидович», поскольку «такая организация снижала как теоретический

уровень института, так и качество выполнения самой оборонной работы».

Противоположные показания двух свидетелей – директора Давидовича и его

помощника Кравченко – были, конечно, обеспечены, но их весомость резко снизилась уже

18Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

29 ноября, когда директором УФТИ вместо Давидовича назначили Лейпунского. Это

означало, что высшее руководство в Москве фактически согласилось с мнением, которое

отстаивал Корец.

Нужен был какой-то другой – весомый – свидетель обвинения. Им стал

Пятигорский, сотрудник теоротдела и, стало быть, близкий коллега Кореца. Вероятно, это

произошло не без участия Кравченко, который не только помогал директору УФТИ, но

еще и, как он сам указал, состоял «на учёте в НКВД как чекист», то есть был сексотом -

секретным сотрудником самых внутренних органов страны.

В следственном деле перед протоколом допроса Пятигорского подшито его

пространное – 6-страничное - заявление. По содержанию его можно назвать доносом,

однако текст настолько выдает смятение и страх, что возникает вопрос: написан ли он по

собственной инициативе, или же «извлечен» из автора? Скажем, в НКВД - перед

допросом или после - дали бумагу и сказали «Пиши всё, что знаешь о

контрреволюционной деятельности Кореца». Скорее, второе. Ведь Пятигорский - физик-

теоретик, владеющий пером, а тут - сумятица, обрывочные фразы, неуместные

подробности. Там и пирожные, и иностранный специалист Вайсберг, который «прекрасно

ориентируется в политической обстановке в СССР, часто высказывает совершенно

твёрдые, правильные утверждения», однако преследует какие-то неблаговидные цели, а в

результате «от Ландау пахнет Вайсбергом». Похоже, страх пишущего вызвал истеричное

словоизвержение, чтобы доказать, что он - свой, наш, советский, бдительный, что он

расскажет всё-всё, чтобы помочь нашим советским органам выявить враждебные силы.

По поводу зловредности Кореца из этого доноса можно узнать, что он «имел

чрезвычайно плохое влияние на Ландау» и что «путь антисоветских разговоров Ландау

занимает благодаря Корецу». Но вместе с тем, оказывается, Ландау говорил, что

«спецработа в УФТИ будет провалена, так как её поручили не настоящим физикам», что

«снятие Давидовича есть первый этап борьбы за развитие физики в Советском Союзе»,

а затем надо будет «укрепить УФТИ как научную единицу» и «сделать из УФТИ центр

подготовки кадров». Что тут антисоветского?

Пятигорский предъявил лишь два факта, похожих на подрывные. Во-первых,

«Ландау убеждал [его] в необходимости разделить институт на две части», и эта идея

исходила, якобы, от Кореца. А, во-вторых, Корец «в критической статье в стенгазете

19Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

дискредитировал двух сотрудников спецлаборатории, членов комитета комсомола,

приводил их в пример неправильной политики зарплаты в институте».

Выглядело это слабо, и следствие заменило обвинение с грозных

контрреволюционно-подпольных статей на злоупотребление служебным положением.

Корец, однако, держался твердо. Обвинение не признал и обратился к прокурору с

просьбой вызвать в качестве свидетелей его предполагаемых «сообщников» (Ландау,

Шубникова, Вайсберга) и запросить текст его заметки в стенгазету. Но его просьбу

проигнорировали.

@

Суд состоялся 26 февраля 1936. Свидетелями выступили те же трое - Кравченко,

Давидович и Пятигорский. Приговор – «лишение свободы в общих местах заключения

сроком на один год и шесть месяцев без поражения в правах».

Приговор, прямо скажем, мягкий по советским понятиям. Но и он вскоре был

отменен. Главную роль в этом сыграло приведенное письмо Ландау наркому. Органы

запросили, наконец, заметку Кореца из стенгазеты и привлекли свидетелями Ландау и

Шубникова. Кореца выпустили из тюрьмы под подписку о невыезде, в мае дело

направили на «доследование», и 25 июля 1936 года официально прекратили его,

поскольку «материалов по привлечению [Кореца] в качестве обвиняемого в достаточной

мере не добыто».

Причина выглядит особенно фантастичной в канун Великого террора. Но о том,

что предстояло стране в ближайшем будущем, никто не знал. А в УФТИ оправдание

Кореца выглядело не просто победой добра над злом, но победой советской власти над

своими ошибками.

Победителем Корец мог себя ощутить уже в апреле, когда, полуосвобожденный, он

явился в УФТИ. А вот что тогда почувствовали сотрудники, недавно дружно клеймившие

его и уже знавшие, что его главный преследователь Давидович давно снят с должности? С

одним из тех сотрудников, Пятигорским, я беседовал в 1986 году. Никаких архивных

документов тогда я еще не видел, но о событиях полувековой давности некоторое

представление имел, поскольку за несколько лет до того мне о них рассказывал главный

20Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

герой тех событий - Корец. И, наконец, в конце 90-х годов о тех же событиях я говорил с

Ласло Тиссой, близко знавшим и Пятигорского и Кореца.

Когда выпущенный из тюрьмы Корец пришел в УФТИ, Ландау заперся с ним в

своем кабинете и долго расспрашивал. Затем разыскал Пятигорского в библиотеке,

поманил его пальцем и велел принести тетрадь со списком физиков. Именно Пятигорский,

в качестве секретаря группы Ландау, вёл до того общий перечень физиков, а также

перечни физиков-«коммунистов» и «фашистов». Как сказал мне Пятигорский горько-

торжественно: "Я имел честь быть вычеркнутым из списка коммунистов и внесен в

список фашистов". С того момента Ландау перестал с ним разговаривать и запретил

посещать теоретический семинар. Работу над томом "Механики" для Курса продолжилась

в заочном режиме, и предисловие, датированное апрелем 1938 года, Ландау завершил

фразой: «книга является развитием прочитанного мною курса лекций и оформлена мною

совместно с Л. Пятигорским»

Непростительным Ландау счел выступление Пятигорского на суде, в этом рассказы

Кореца и Пятигорского сходились. Расходились они в содержании. По Корецу суть

обвинения была в противостоянии директору Давидовичу. А Пятигорский, даже не

упомянув Давидовича, представлял дело так, что Корец выступал против

радиофизических работ и за разделение института, чему, якобы, была посвящена и

заметка Кореца в стенгазете. Поскольку заметка эта сохранилась в следственном деле,

сейчас ясно, что Корец все помнил правильно, а память Пятигорского сильно ему

изменила. Или он изменил ее. Или, как нередко бывает, и то и другое, хотя в моей беседе с

Пятигорским прозвучала такая его строгая фраза: "Учтите, всё, что я вам говорю - это

абсолютная истина!"

По рассказу Кореца, он как-то случайно встретил Пятигорского, в 50-х годах (20

лет спустя, после лагеря и ссылки), поздоровался и предложил: "Леня, все, что было до

войны, сейчас надо зачеркнуть!" Но тот отказался: "Нет, вы загубили мою карьеру..."

Кто это «вы»? Только не Ландау, к которому Пятигорский сохранил восхищенное

обожание. Ландау оставался для него гениальным ученым и замечательным человеком.

Главную вину он возлагал даже не на Кореца, а на «банду иностранцев, которые, как

считалось, убежали от Гитлера. Они убеждали Дау, что для такого теоретика, как он,

и для физики в целом надо, чтобы УФТИ занимался лишь фундаментальными проблемами

21Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

физики, и поэтому надо отделить от УФТИ отдел радиофизики, которым руководил

Слуцкин - изобретатель магнетрона, без которого не могла бы существовать

радиолокация». А Корец, якобы, был лишь глупым инструментом в руках этих немецких

физиков. Все это, по словам Пятигорского, трагически повлияло на УФТИ и сломало

судьбу его самого, который сопротивлялся разделению института, понимая значение

работ по радиолокации.

Эта «теория» Пятигорского противоречит документальным фактам и сама требует

объяснения. Всего один иностранный физик – Алекс Вайсберг – участвовал в конфликте с

директором, позиция Ландау и Кореца была совершенно самостоятельной, отдел

радиофизики работал в УФТИ задолго до Давидовича, радиолокация никак не

фигурировала в тогдашних дискуссиях, и, наконец, суть конфликта была именно в

противостоянии ведущих физиков УФТИ новому директору.

Свое восприятие конфликта Пятигорский суммировал таким образом:

«Жизнь нанесла мне два самых жестоких удара - погром в детстве и разрыв с

Ландау». В 1921 году 12 летний Пятигорский пережил погром, в котором погибли его

родные, а самому ему "отстрелили руку". Однорукий сирота, он несколько лет

беспризорничал, "зато потом наверстал упущенное - учился как остервенелый" - в

харьковском детдоме им. Парижской Коммуны и в Харьковском университете (1927-31).

В 1932-м поступил в аспирантуру УФТИ: «Ландау меня сделал физиком, и он мне был как

отец родной». А на трагической развилке Пятигорский оказался, по его словам, когда его

вызвали на заседание суда и спросили, говорил ли с ним Корец о разделении института:

«Я - коммунист и не мог врать советскому суду. Я сказал правду. Меня спросили, почему,

как я думаю, Корец добивался разделения института. Я ответил: "По глупости, не

понимая положения в мире и в стране". Позже, уже зная, чем это обернулось для меня, я

не раз обдумывал эту ситуацию и понял, что не мог поступить иначе.»

Он, похоже, не помнил или не хотел помнить своих досудебных обильных

показаний 1935 года. Забыл он и тогдашнюю cтатью Ландау «Буржуазия и современная

физика» в «Известиях». Когда я показал ему эту статью, в надежде оживить его память, он

прочитал и заявил с восторгом:

«Записывайте, я буду говорить медленно. Я впервые ознакомился со статьей

Ландау. Эта статья без всякой корректировки годится для опубликования в настоящее

22Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

время. Она находится на уровне такого ума, как Ландау. Очень по-партийному

поставлены вопросы о подготовке кадров и развитии советской физики. Блестящая

статья великого человека!»

И добавил «главное»:

«Для меня самое главное, по какую сторону баррикады находится человек.

Бронштейн был на нашей стороне. Он был настоящим коммунистом, хоть и без

партбилета. Ландау тоже был настоящим коммунистом без партбилета. Он был

предан коммунистической партии, коммунистическим идеям, хотя практическую

политику он часто критиковал».

Поясню здесь, что беседовал я с Пятигорским в поисках сведений о ближайшем

товарище Ландау - Матвее Бронштейне, над биографией которого я тогда работал. И

напомню, что разговор этот происходил в 1986 году, на седьмом году советско-афганской

войны, на седьмом году ссылки Сахарова, и, кстати сказать, на седьмом году…

коммунизма, торжественно обещанного коммунистической партией на 1980 год, но так и

не наступившего.

Как понимать поведение Пятигорского в 1935-м году и его объяснения полвека

спустя? Поделюсь своим пониманием, основанным на том, что знаю из архивных

документов и из общения с ним.

В отличие от Ландау, Пятигорский не мог себе позволить два смысла слова

«советский». Ему просто не хватало инстинкта свободы и силы духа сопоставлять

реальную советскую власть с идеальной – с неизвестным заранее результатом

сопоставления. Гораздо легче было совместить реальность с идеалом, а видимые

нестыковки объяснять разными особыми обстоятельствами. Тем более, что именно

такими объяснениями все время занималась сама власть. Так что достаточно было

открыть сегодняшний номер «Правды», чтобы найти очередное объяснение. А если что-то

оставалось не понятно, надо было дождаться следующего номера. Был ли Пятигорский

рожден несвободным или страшный погром затоптал в нем росток свободолюбия, сказать

трудно. Сама по себе беспризорность не обязательно губит свободолюбие и силу духа

(достаточно вспомнить писателя Леонида Пантелеева, ровесника Пятигорского и автора

«Республики Шкид»). И вполне понятно стремление слабого быть на стороне силы, на

стороне власти, вместе с подавляющим большинством.

23Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Первые годы в УФТИ, под защитой почти идеального директора, у Ландау не было

особых претензий к реальной советской власти. Происходившее за пределами физики

практически не трогало увлеченного наукой теоретика, на это попросту не оставалось

времени. Тогда Пятигорский мог себя чувствовать и на стороне силы власти и на стороне

научной силы Ландау. Их сходный просоветский пыл имел разные происхождения –

«взрослый» конформизм у Пятигорского и «подростковый» идеализм у Ландау. Это

согласие рухнуло с приходом нового реально-советского директора, когда Ландау со

своим идеально-советским пылом поднял бунт. А Пятигорский выбрал ту сторону

баррикады, где была наибольшая сила – сила государственной власти.

Его инстинкт самосохранения был гораздо сильнее инстинкта свободы. Не

удивительно, что в рассказе о давнем конфликте он не упоминает тогдашнего директора

Давидовича - советская власть, сняв его с поста, лишила и права на «советскость».

Конформизм может объяснить и то, что Пятигорский странным образом переложил вину

на немецких физиков, хотя лишь один из них, Вайсберг, участвовал в конфликте 1935

года. Дело в том, что в 1937 году были арестованы трое немецких физиков, начиная с

Вайсберга. Разумеется, о причинах ареста ничего не сообщалось. Но поскольку «у нас зря

не арестовывают», удобно было думать, что арестовали их именно за вредоносную (хотя и

скрытую от Пятигорского) деятельность в УФТИ. Тем более, что для невооруженного

советского глаза арестованные сгинули навсегда (одного из них, успевшего принять

советское гражданство, советская власть казнила, а других после трех лет в руках НКВД

передала в руки Гестапо). Перенесение вины на немцев позволяло думать и о Ландау, как

о жертве коварных иностранцев. И свое поведение Пятигорскому легче было освободить

от предательства.

В объяснениях Пятигорского (и в тексте доноса 1935 года) явственно проступает

еще один мотив, вполне человеческий, - ревность. Еще бы! Этот Корец неизвестно откуда

свалился и занял его - Пятигорского - место рядом с Ландау. Пятигорский мог не знать,

что Корец познакомился с Ландау еще в 1931 году в Ленинграде, когда заканчивал

Физмех, где Ландау преподавал. Мог не знать, что именно Ландау пригласил Кореца

переехать в Харьков из Свердловска. Но Пятигорский, конечно же, видел степень доверия

между его обожаемым учителем и самоуверенным пришельцем-«неучем», как

Пятигорскому хотелось думать.

24Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Ландау думал иначе, как видно из его отзыва 1956 года: «Я был знаком с М. А.

Корецом еще с начала 30-х годов и в Харькове с 1935 года он работал непосредственно у

меня. ... Он считал главной целью своей жизни способствовать организации науки и

образования в СССР, и мы совместно с ним разработали ряд планов в этом

направлении». Особенно они сблизились летом 1935 года, когда ездили по сельским

школам, проверяя уровень образования, а в конце лета вместе с Шубниковым

путешествовали по Крыму.

Разумеется, Пятигорский упаковывал свои чувства в политические слова, но его

баррикадно-коммунистическая фразеология – это не наивный (или тупой) идеализм, а

самый обычный советский конформизм. Мне это стало особенно ясно, когда Пятигорский

назвал Бронштейна «настоящим коммунистом без партбилета». Смею думать, что о

Матвее Петровиче Бронштейне мне известно больше, чем кому либо. Партийно-

коммунистический ярлык к нему абсолютно не применим. Политический взгляд на мир

вообще был чужд Бронштейну, а советские реалии вызывали обычно иронию. Скажем,

когда страна воодушевленно распевала «Я другой такой страны не знаю, где так вольно

дышит человек», он, приглашая друга на прогулку, говорил: «Пойдем посмотрим на

наших вольнодышащих». И такая его антисоветская ирония нисколько не мешала им с

Ландау близко дружить.

Для Ландау, даже когда он еще был «коммунистом без партбилета», главным было

не то, чтобы человек «был на нашей стороне баррикады», а, скорее, наоборот – чтобы

человек умел стать на другую сторону баррикады. Ведь любимое состояние Ландау– это

состояние спора. Он знал, что истины рождаются в спорах, и стремился не победить

противника, а убедить его. Еще важнее - убедиться самому в правильности своей

очередной теории. А для этого лучше всего открыть эту теорию для критического взгляда

противника в споре и товарища в науке.

Среди ближайших друзей Ландау были и коммунисты и не-коммунисты. Главное,

что он ценил в друзьях, - это внутренняя свобода и честность. А коммунист или

наплевист, красивист или душист – могло быть поводом подразнить, но не это

определяло, с кем дружить. В его самый красный харьковский период ближайшим его

учеником и другом стал Евгений Лифшиц, которому советская идеология была чужой с

юности. (В ближайшем окружении Ландау 30-х годов он такой был один, и единственную

25Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

внешнюю причину такого неверия можно заподозрить в том, что в 20-е годы Жене

Лифшицу довелось сопровождать отца - известного врача - в поездках по Европе, где

подросток своими глазами убедился в лживости советской пропаганды. Он увидел, что

живут там не только толстые буржуи и рабочие, томящиеся под их игом, что там вполне

благополучная жизнь, никак не хуже, чем в Стране Советов. Такая возможность заглянуть

во внешний мир мало кому давалась, хотя ее и недостаточно для иммунитета к советской

идеологии.)

Взгляды остальных учеников и коллег Ландау были в той или иной степени

«розово-красными». Но соединяло их, разумеется, не политическое единомыслие, а

любовь к науке, которой все они занимались с утра до вечера. А разъединить могла лишь

моральная несовместность.

Вряд ли Пятигорский придумал, что Ландау перенес его имя из списка

коммунистов в список фашистов, но, зная обстоятельства происшедшего, ясно, что речь

шла не о политических взглядах, а о моральной природе поступков, и, конечно же, о

подростковом - черно-белом - стиле Ландау. При этом он мог еще - Пятигорскому в

назидание - процитировать любимый ленинский пассаж о том, что человек не виноват,

если родился рабом, но если он и не стремится к свободе, а оправдывает и

приукрашивает рабство, то он - вызывающий чувство презрения холуй.

Читатель, думаю, сам выберет, как относиться к Пятигорскому, – с презрением, с

жалостью или с пониманием, и вероятно, это будет зависеть от собственного

читательского соотношения двух инстинктов, присущих человеческой породе, –

инстинкта самосохранения и инстинкта свободы.

Ландау был одарен мощным инстинктом свободы, что помогало ему в науке, но не

облегчало его советскую жизнь. Он так же мало мог укротить свое свободолюбие, как

Пятигорский - свой страх перед силой.

Нередко в уста Чехову вкладывают предписание «по капле выдавливать из себя

раба». Это неправильная цитата. На самом деле у Чехова было больше жизненной

мудрости, чем у Ленина и Ландау, и он лишь сказал, что хорошо бы написать рассказ о

том, как «человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно

прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая,

человеческая». Чехов понимал, что для выдавливания нужна сила, которая не каждому

26Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

дается при рождении. Хотя, подобно телесным силам, возможно, и сила духа тоже

поддается тренировке?

Фазовый переход антисоветского рода

Хотите верьте, хотите нет, - 37-й год был самым плодотворным в жизни Ландау.

Вряд ли помог террор. Просто именно тогда Ландау подошел к своему 30-летию – самому

плодотворному возрасту физиков-теоретиков. Темы его тогдашних работ -

полупроводники и сверхпроводники, металлы и сердцевины звезд, дисперсия звука и

рассеяние света, фотоэлектричество и ферромагнетизм, ядерные распады и фазовые

переходы, и это еще не все.

Не буду растолковывать ученые слова, – и без того, думаю, перечень производит

впечатление. Поясню лишь «фазовые переходы», и не потому, что его работа столь

значительна. Важнее, что это физическое явление причастно к крутому повороту в

советской жизни физика Ландау.

Само явление – тоже крутое, хотя и весьма обычное. Всякий, кто держал в руке

сосульку, наблюдал фазовый переход. Таяние льда – самый легкодоступный эксперимент

в этой области физики и, добавлю, в наших средних широтах. Чтобы обычность не

мешала удивляться, отправимся мысленно из наших широт на экватор. Найдем там

туземца, в жизни не видавшего льда, и попробуем объяснить ему, что крутое похолодание

может сделать воду – самую обычную воду – твердой. Сомневаюсь, что туземец поверит.

У них там, на экваторе, бывает иногда жарче, иногда прохладнее, но вода всегда

одинаково жидкая. С чего это она вдруг затвердеет?!

И, правда, с чего? - уже легче спросить в наших широтах. Откуда вода знает, при

какой температуре ей надлежит твердеть?! Что гололед бывает при нуле градусов, знает

каждый, кто слушает прогнозы погоды. Но откуда это знает вода?!

Те, у кого физика в школе шла неплохо, знают и более хитрые вещи. Например, то,

что как ни поддавай жару, смесь воды со льдом в кастрюле нисколько не потеплеет, пока

весь лед не растает. А закипит-забулькает вода точно при 100 градусах, и после этого

скорее выкипит до дна, чем нагреется хоть на полградуса. Если же кому повезло со

27Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

школой, те могли видеть и очень хитрые опыты: воду, хорошо очищенную, удается

перегреть на пару градусов выше ста, и она все еще не закипит. Но если бросить в воду

несколько крошек мела, вскипит мгновенно и во всем объеме, а температура тут же

вернется к обычным 100 градусам.

Все эти свойства воды – и обычные и хитрые – подчиняются теории фазовых

переходов. А лучшим в мире знатоком этой теории был Лев Ландау. Он бы мог объяснить

еще более крутой фазовый переход, когда мягкий черный графит превращается в

твердейший прозрачный алмаз. И он знал, почему для такого перехода нужна температура

в тысячи градусов и давление в десятки тысяч атмосфер.

Но Ландау не только лучше всех знал теорию фазовых переходов. В 1936 году он

двинул эту теорию в новом направлении. Превращение воды в лёд не грех назвать

перепрыгом, а не переходом, – очень уж сильно различаются состояния до и после.

Физики, однако, предпочли скучное название – «фазовые переходы первого рода». А ко

второму роду отнесли переходы, внешне не эффектные, а внутренне … не понятно, какие.

Не понятно было до 1936 года, когда с ними разобрался Ландау. Он не сумел лишь

предугадать, что через пару лет его новая теория пригодится, чтобы понять новое

экспериментальное открытие – сверхтекучесть. Это сверх-явление оказалось не каким-то

сверх-переходом, а фазовым переходом 2-го рода. И теория сверхтекучести принесет

Ландау Нобелевскую премию.

Ясно, что речь идет о выдающемся научном достижении. Но что общего у этой

науки с жизнью, с человеческой жизнью Ландау в ее ненаучном разнообразии и

безобразии, чему, собственно, и посвящена эта книга?

Новые слова науки не только превращаются в новинки бытовой техники, но и

добавляют новые слова в обычный ненаучный язык, чтобы по-новому сказать об

окружающей жизни. Недавно, например, я своими глазами читал о квантовом

правосудии и квантовой политике. Новый эпитет понадобился образованным

публицистам, чтобы рассказать о диковинно-новых явлениях в российской жизни. Не

уверен, что это вмешательство науки в жизнь помогло журналистам добраться до умов и

сердец читателей. Но многие предыдущие научные слова благополучно прижились в

ненаучном языке. Кто нынче удивится, услышав о «творческой энергии», о «температуре

28Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

политической жизни», о «решении, принятом под давлением», о том, что «надежда

испарилась», а «возмущенный разум закипел»?

Клоню я к тому, что и понятие «фазовый переход» может пригодиться в ненаучной

жизни. Ведь особенно трудно понять внезапные, без видимых причин, перемены в

поведении человека и в общественной жизни. Человек «вдруг», «наконец-то», «ни с того

ни с сего» понял нечто важное и принял судьбоносное решение. И общество иногда

похоже на перегретую среду, которая вскипает от ничтожной причины. Как тут обойтись

без понятия «фазовый переход»? Конечно же, без скучных добавок «первого-второго

рода». Можно новинку очеловечить, сказав, например, «фазовый переход мужского рода».

Тут напрашиваются сразу два кандидата – переход мальчика в юношу, и юноши – в

мужчину. В первом – радикальные внешние перемены, во втором – только внутренние.

Желающие могут наполнить содержанием «фазовый переход женского рода» и, для

полноты, «среднего рода», что годится для глобальных перемен в обществе. Вряд ли мне

дано обогатить велико-могучий русский язык, но думаю, такое нововведение уместно в

пределах этой книги, в знак уважения к ее герою – лучшему в мире знатоку фазовых

переходов.

К концу 1936 года Ландау пережил сущий фазовый переход. В 35-м, как мы

видели, он чувствовал себя горячо советским, действиями доказывал свою

приверженность советским идеалам. А в 38-м году ему предстоит написать – не по своей

воле, но собственной рукой – самую длинную рукопись в его жизни – целых шесть

страниц – «Личные показания Ландау Л. Д.». И первой будет фраза: «Моя антисоветская

деятельность ведет свое начало с 1931 года». Это, конечно, неправда, но к 38-му году

Ландау понял, что неправдой было очень многое, что он считал правдой. А прежде всего

он понял, что советские идеалы каким-то образом отделились от советской власти, и та

занялась какими-то своими непонятными не-советскими делами.

Как произошел этот фазовый переход антисоветского рода?

В «Личных показаниях» читаем:

«...Уже по поводу арестов в связи с убийством т. Кирова мы высказывали

недовольство массовостью арестов, считая, что арестовывают ни в чем не повинных

людей. Еще в большей степени нас озлобили аресты большого количества специалистов,

начиная со второй половины 1936 г. Резко отрицательно мы отнеслись к закону о

29Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

запрещении абортов, считая, что он принят против воли большинства страны. Таким

образом, к началу 1937 г. мы пришли к выводу, что партия переродилась, что советская

власть действует не в интересах трудящихся, а в интересах узкой правящей группы…»

Теоретик Ландау обосновал свой политический вывод тремя

«экспериментальными» фактами. Главным, похоже, был последний и самый странный

факт - запрещение абортов.

Действительно, в массовых арестах, последовавших за убийством Кирова в декабре

1934 года, были схвачены и физики Владимир Фок и Дмитрий Иваненко, прекрасно

известные Ландау и безусловно ни в чем таком не повинные. Но убийство Кирова было

первым «уличным», «незаконным» убийством столь высокого руководителя, и сверх-

усердие правоохранителей можно было если не простить, то понять. Тем более, что

массовые аресты шли только в Ленинграде и что Фока отпустили через пару дней.

Следующим по времени был закон о запрете абортов. Что такой закон готовится,

стало известно в конце мая 1936-го, когда газеты опубликовали проект закона, объявив,

что его следует принять, «идя навстречу многочисленным пожеланиям трудящихся

женщин», но – внимание! – до утверждения указанного законопроекта следует «передать

его на широкое обсуждение трудящихся». Ландау не мог претендовать, что знает мнение

многочисленных трудящихся женщин, но, как и все сознательные советские граждане, он

знал, что Советская Россия первой в мире – в 1920 году – предоставило женщине право

самой решать, сохранить или прервать беременность. Вряд ли физик вникал в сложное

переплетение медицинских и социальных бед в проблеме легализации аборта и, скорей

всего, не знал, что за такую легализацию российские врачи дружно выступали еще до

революции. Но советский физик знал, что советский закон 1920 года воспринимался как

уважение к праву женщины самой определять свою судьбу и как предмет гордости за

страну свободных трудящихся. Могло статься, что какие-то новые причины потребовали

изменить старый передовой закон. Но поскольку главной причиной нового закона-запрета

указаны многочисленные пожелания трудящихся, то широкое обсуждение трудящимися

давало возможность проверить это.

Такое обсуждение состоялось и в УФТИ и оказалось настолько горячим, что его

продлили на другой день. Основной вопрос выглядел не политическим, касался всех, и

выступавшие высказывали свои мнения без опаски. На голосование поставили две

30Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

формулировки «разрешить» и «запретить» с одинаковой оговоркой «за исключением

случаев, угрожающих жизни женщины». Огромным большинством победила первая

формулировка, то есть сохранение закона 1920 года.

К удивлению участников обсуждения – и к возмущению Ландау и его друзей –

вскоре газеты сообщили, что весь советский народ, как один человек, поддержал мудрый

и своевременный запрет абортов. И новый закон вошел в силу. Если бы не было

многолюдного активного обсуждения в УФТИ, Ландау мог бы думать, что его мнение по

данному вопросу расходится с большинством. Но мнение трудящихся в УФТИ было

честно выявлено. Теоретик Ландау, привыкший относится к данным эксперимента со всей

серьезностью, не мог пройти мимо лжи, явно утвержденной на высшем

правительственном уровне. Советское правительство сознательно солгало советскому

народу.

Даже в физике одного экспериментального факта, при всей его серьезности, мало

для теоретического вывода. Тем более в политике. И тем более, что некие факты говорили

в пользу советской власти. Например то, что в апреле 36-го года отпустили из тюрьмы

Кореца – верного товарища Ландау по науке и по преданности советским идеалам. А

фактом всесоюзного, а то и мирового, масштаба стала публикация - в июне 1936-го -

проекта новой советской Конституции, составленной под руководством Бухарина и

названной Сталиным «самой демократичной в мире». В этом Ландау, похоже, был

согласен с нелюбимым вождем. Текст гарантировал гражданам демократические-свободы-

слова-печати-собраний-демонстраций и выборы «на основе всеобщего, равного и прямого

избирательного права при тайном голосовании». Ландау надеялся, что через такие

выборы не пройдет… Сталин.

Не судите строго наивность великого физика. Он еще был в процессе фазового

перехода. Для него, еще советского идеалиста, существенным фактом было исчезновение

эксплуататорских классов помещиков и капиталистов. А новый эксплуататорский класс

номенклатуры еще не получил названия. Конституция разъяснила, что значит «всеобщие,

равные и прямые», но оставила без пояснений слово «выборы». И у Ландау не хватило

воображения предположить, что вождь уточнил это простое русское слово: выбирать

можно - и нужно - из одной кандидатуры. Обнаружится это уточнение лишь во время

первых выборов по новой конституции в конце 1937-го года. А пока, в 36-м, Конституция

31Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

радовала глаз и для многих затушевывала странно-зловещие события второй половины

года.

В августе состоялся первый показательно-судебный процесс. 16 подсудимых,

включая членов высшего руководства партии при Ленине, обвинялись в убийстве Кирова

и в подготовке покушений на Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича,

Орджоникидзе. Все обвиняемые признали свою вину, назвали соучастниками Бухарина и

других, и были тут же расстреляны.

Бухарин – заговорщик и убийца? Тот Бухарин, с которым Ландау беседовал в

редакции «Известий» и которого Ленин называл главным теоретиком и любимцем

партии?

Что мог думать об этом теоретик Ландау? Если суд правый, значит, еще при

Ленине в высшее руководство партии попали мерзавцы-убийцы. Если обвинение – ложь,

значит, суд – инсценировка и, стало быть, нынешние вожди - мерзавцы-убийцы. В любом

случае, оказалось, что в руководство партии могут попасть мерзавцы-убийцы, несмотря

на всю внутрипартийную демократию, выборность снизу доверху и пр. А значит, в

марксисткой теории надобно новое понятие – «узкая правящая группа». Что ОНИ делают

со страной и что хотят сделать? Этот вопрос вдруг оторвался от системы советских

идеалов и встал сам по себе, а, значит, под вопрос встали и сами советские идеалы.

На таком обще-теоретическом фоне осенью 1936-го пошла новая волна

непостижимых арестов. В Ленинградском Астрономическом институте арестовали сразу

группу, включая Николая Козырева, которого Ландау отлично знал с университетских лет.

Астрономы – враги народа? На этот раз нельзя было сказать, как после убийства Кирова,

что арестовали под горячую руку, от истерического усердия. И, кроме того, в отличие от

после-Кировских арестов, на этот раз арестованные исчезали бесследно – ни писем, ни

свиданий.

В мрачном свете всего этого иначе стала выглядеть победа правды в освобождении

Кореца. Если бы Ландау не вмешался своим письмом к наркому, Корец остался бы в

тюрьме. Значит, устанавливать истину правоохранительная система сама по себе не

способна – или не хочет? А на что тогда она способна и чего хочет?!

Заключительным антисоветским аккордом 36-го года стала так называемая

«антисоветская забастовка» в Харьковском университете. Главной пружиной этой

32Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

истории стал уже известный нам т. Кравченко, бывший помощник бывшего директора

УФТИ и, как мы знаем по его собственной формулировке, состоявший «на учёте в НКВД

как чекист». После того, как затеянное с его подачи в 1935-м году дело Кореца

развалилось, учтенного чекиста, по обычаям номенклатуры, перебросили на другую

работу – с повышением. Он стал секретарем парткома Харьковского университета. Там

преподавали и заведовали кафедрами Ландау и Шубников, которые, по прежним планам т.

Кравченко, должны были последовать за Корецом в места, весьма отдаленные от науки.

Не удивительно, что на новом посту, следуя новейшей установке на борьбу с врагами

народа, т. Кравченко стал готовить новое дело.

Ректор университета, похоже, понимал, чем это дело пахнет и для Ландау и для

него, ректора, пригласившего Ландау работать в университет. В доверительной беседе

ректор посоветовал Ландау уйти из университета, чтобы предотвратить худшее. Ректор не

мог открыто объяснить неукротимому Ландау, чего он опасается, а Ландау не умел и не

желал уметь читать подспудные мысли. Обиженный в лучших чувствах, Ландау

поделился новостью с Шубниковым и со своими учениками, тоже преподававшими в

университете. И те все разом написали заявления об уходе, если Ландау будет уволен.

Такой коллективный протест, названный в доносе Кравченко «забастовкой», уже

тянул на солидное антисоветское дело. А к этому он добавил сведения, полученные от

товарищей по НКВД, о дворянско-поповском происхождении участников забастовки и

прочих контрреволюционных фактах. Товарищам по НКВД тоже надо было ответить на

августовский процесс в Москве своими Харьковскими врагами народа. В архивном деле

Кореца было изрядное число бумаг, имен и дат. На этой основе легче было «найти» врагов

народа, чем на ровном месте. В январе 1937 года в НКВД вызвали Вайсберга и задали ему

вопросы о шпионской деятельности…

В таких обстоятельствах Ландау выполнил рекомендацию ректора, и даже

перевыполнил. Он не только ушел из университета, но и уехал из Харькова. Уехал в

Москву. Принять это решение ему, вероятно, помог его старый друг Юрий Румер. Они

познакомились еще в 1929-м в Германии, а в 1932-м Румер вернулся в СССР и работал в

Московском университете. Он высоко чтил талант Ландау и как раз в январе 1937-го

приехал в Харьков, чтобы поработать с ним. Из Москвы Румер привез очередные новости

об арестах. Показательнее всего был арест Бориса Гессена, директора Института физики

33Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Московского университета и члена Академии наук. Так что высокое научное положение

не спасало.

Спустя три месяца, во время публичного обсуждения «дела Гессена» в Физическом

институте Академии Наук, Румер, типун ему на язык, помянул Ландау:

«В январе месяце я был командирован в город Харьков, где работал у Ландау. ...

Ландау взяли тогда в подозрение, и я считал своим долгом открыто выступить в защиту

своего друга Ландау. И сейчас заявляю: если Ландау окажется вредителем, я,

несомненно, буду привлечен к ответственности, но и теперь, когда это мое заявление

запротоколировано, я все же ручаюсь за него, как за своего лучшего друга. Больше ни за

кого я не поручусь – ни за Гессена, ни за Г.С.Ландсберга, ни за И.Е.Тамма, потому что я с

ними мало знаком, но за Ландау я готов всегда поручиться».

К этому времени Ландау уже работал в Институте Физических проблем, только что

созданном для Капицы. В Москву Ландау прибыл, точнее, бежал, не зная, что будет

дальше, и переговоры с Капицей вел, живя у Румера. Румер несомненно был рад, что

мощный экспериментатор Капица оценил мощь теоретика Ландау. Это значило, кроме

прочего, что отныне Румер мог гораздо больше общаться со своим другом – и в науке и в

жизни. К тому времени они уже сделали совместную научную работу и написали научно-

популярную книжку о теории относительности. А о возможности их совместного ареста,

Румер, скорей всего, сказал чисто теоретически. Новое место работы Ландау позволяло

такой оптимизм.

Институт Физпроблем

Институт Капицы явно находился в особом положении. Его построили по проекту

самого Капицы, в рекордный срок, при особом внимании руководства страны. Особое

внимание проявилось осенью 1934-го, когда Капица приехал в очередной отпуск в СССР.

Он уже 13 лет работал в Англии, в Кембриджской лаборатории Резерфорда, который

настолько ценил и любил русского физика, что добился создания специально для него

лаборатории сверхнизких температур. Накануне отпуска Капица закончил наладку

уникального оборудования и предвкушал, вернувшись, погрузиться в долгожданные

34Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

эксперименты. Он поехал в СССР, считая эту страну своей и стараясь помочь развитию ее

науки. За годы своей английской жизни он заработал себе мировое имя, звание

Британского академика (члена Лондонского Королевского общества), и, конечно, мог

получить британское гражданство. Но сознательно оставался гражданином СССР.

Приехал он на родину, чтобы повидаться с родными и близкими, поучаствовать в

Менделеевском конгрессе и посетить УФТИ, консультантом которого был уже несколько

лет. А всего за несколько дней до окончания отпуска ему сообщили, что советское

руководство круто распорядилось его судьбой, – ему запрещено возвращаться в Англию,

он останется в СССР.

Удар был особенно тяжел для Капицы оттого, что он всей душой сочувствовал

социалистическому переустройству общества, которое, он верил, происходило в СССР.

Он сравнивал себя с "женщиной, которая хочет отдаться по любви, но которую

непременно хотят изнасиловать". Как и тогдашний Ландау, он, критически воспринимая

некоторые элементы советской политики, считал, что за отдельными кривыми деревьями

видит красивый стройный лес. Грубое обращение советского правительства с советским

гражданином Капицей было лишь одним элементом советской политики, одним

обломанным деревом в огромном советском лесу. Но это была его обломанная жизнь и

судьба физика-экспериментатора. Без оборудования, в которое он вложил столько

изобретательных и кропотливых усилий, задуманные им исследования были невозможны.

И он начал сражаться за себя, за свою науку и за науку в целом. При этом соединил

напористую решимость, умную дипломатию и дар просветителя. Природную его

решимость подкреплял опыт свободной британской жизни и достигнутое там признание.

Дипломатию, имевшую форму прямодушия, он тщательно обдумывал. И взялся

просвещать – относительно науки и ее общественной роли – он советских руководителей.

Он следовал правилу: «Говорить можно о любви, – о деле надо писать», и главным

средством просвещения были его письма в Кремль – две сотни в сталинское время (из них

полсотни - лично Сталину).

Что ему точно удалось в своем просвещении, так это убедить руководителей

страны в его собственной научной силе и внушить им уважение к себе. «Он уважать себя

заставил и лучше выдумать не мог». Он ничего не выдумывал, – говорил, во что сам

верил. И «выбирал выражения» не помягче и полюбезнее, а чтобы звучало точнее и

35Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

сильнее. Опорой его веры в социализм было убеждение, что лишь государственная

поддержка науки соответствует должному масштабу роли науки в обществе. Ему не

нравилась известная по западному опыту зависимость научных исследований от прихотей

благотворителей и от корыстных интересов капиталистов-промышленников. Другое дело,

каким способом социалистическое государство осуществляет свою поддержку, с умом ли

или без оного.

В письмах жене, рассчитанных и на чужой глаз, он называет советских

руководителей “нашими идиотами”, и здесь важны оба слова:

«Я искренне расположен к нашим идиотам, и они делают замечательные вещи, и

это войдет в историю. … Но что поделаешь, если они ничего в науке не понимают… Они

(идиоты), конечно, могут поумнеть завтра, а может быть, только через 5-10 лет. То,

что они поумнеют, в этом нет сомнения, так как их жизнь заставит это сделать.

Только весь вопрос – когда?»

Свое сражение с «нашими идиотами» он начал заявлением, что он, лишенный

лаборатории, физикой заниматься не будет, а переключится на биологию, – скрипач-

виртуоз, лишенный скрипки, не будет играть на губной гармошке. Советские правители

не знали толком, чего им хотеть от Капицы, но им нужен был знаменитый физик, а не

начинающий биолог. Не арестовать ли этого скрипача и заставить играть то, что надо? –

таким был один из вариантов, предложенный наверху. Капица, однако, держался с такой

умной твердостью, что «наши идиоты» поняли: без скрипки, пожалуй, и правда, музыки

не будет. И спустя три месяца после «задержания» Капицы решили создать для него

новый институт - Институт физических проблем, а затем и выкупить в Англии – за

большие деньги – всё необходимое оборудование. Это была первая трудная победа

Капицы, залог его будущих побед и, в то же время, победа советского социализма над

Капицей, увидевшим, что социалистическому государству ничего не жалко для хорошего

физика и его науки.

Даже при социализме ничего не делается само собой, и даже если имеется общее

решение правительства. Понадобился огромный напористый труд Капицы, включая и

письма в Кремль, чтобы построить его институт. Построить там, где он, Капица, выбрал

место, и так, как он замыслил. Фактически он воспроизвел в Москве свою Кембриджскую

лабораторию – в улучшенном варианте. Одно из наглядных улучшений – жилой дом для

36Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

сотрудников на территории института. Дом был спроектирован на английский манер

таунхауза: двухэтажные квартиры со всеми удобствами, да еще с каминами. Для

тогдашнего времени это была немыслимая роскошь, а если добавить, что в институте был

садовник, постоянно следивший за цветами и деревьями, а рядом с институтом устроили

теннисные корты, то не назвать эти условия райскими просто нечестно и не научно.

Такой научный рай сотворил Капица в канун адского 37-го года. Соответственно

радикально изменилось его социальное положение. Полу-иностранец, которого в любой

момент могли арестовать и от которого лучше держаться подальше, стал выдающимся

деятелем советской науки, пользующимся особым расположением советской власти на

самом верху.

Свой институт-лабораторию Капица нацеливал на экспериментальные

исследования и с самого начала позаботился о сотрудниках-экспериментаторах.

Правительственное решение предусматривало приглашение двух его ближайших

сотрудников по Кембриджу. А первым отечественным сотрудником стал Александр

Шальников, который должен был поехать на стажировку к Капице в Кембридж, если бы

того не «репатриировали».

Затем настала очередь теоретика. В Кембриджской лаборатории у Капицы не было

своего сотрудника-теоретика, это было бы дорого, да и не нужно, – теоретики хватало у

Резерфорда и в университете . Советская организация науки была гораздо более

феодальной, каждый научный работник выполнял план своего института.

Первым кандидатом в свои теоретики Капица наметил Макса Борна (1882-1970),

немецкого физика, одного из основателей квантовой теории. Они особенно сблизились,

когда тот из гитлеровской Германии эмигрировал в Кембридж. Борну долго не удавалось

найти подходящее научное пристанище, хотя и были разные экзотические предложения

вроде Индии. Он писал об этом Капице в Москву, и весной 1936-го получил от того

письмо, которое показывает, как Капица смотрел тогда на окружающую его

действительность:

"Вы – несчастный человек, все хотят заполучить Вас, и выбор так велик, что Вы

не можете решиться. Наверно, я счастливей Вас, поскольку у меня вовсе нет выбора. Я

чувствую себя намного счастливей после того, как решили перевести мое лабораторное

оборудование [из Кембриджа], и появилась надежда через пару месяцев возобновить мою

37Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

работу, прерванную почти на два года. Условия для работы далеко не блестящи, но,

несомненно, быстро улучшаются.

По существу я вырос в Кембридже - в месте старой культурной традиции. А Вы

большую часть своей жизни проработали в Геттингене, в месте сходного

интеллектуального уровня. Конечно, довольно трудно сопоставлять здешние условия с

теми. Однако необычайно увлекательно наблюдать за ростом новой культуры на новых

принципах, и я не сожалею, что могу активно участвовать в этом веселом деле. Я,

разумеется, сожалею и всегда буду сожалеть о том свинском обращении, которое

применили ко мне, но, дорогой Борн, правительства во все исторические времена и во всех

частях мира, действуют безо всякой деликатности, а человек – это отдельная частица,

которая, попадая в "поток истории", получает удары со всех сторон. И все, что можно

сделать – это выдубить свою шкуру.

В конце концов, наши болши [Bolshies – большевики] – ангелы по сравнению с

вашими наци [Nazis – нацисты], и что важнее, у них есть настоящее дело, за которое

стоит сражаться... Я согласен с Вами, что они одни придерживаются правильной линии,

и линии победоносной.

Ваше письмо дало мне идею сыграть с Вами злую шутку и сделать состояние

Вашего ума еще более смятенным, чем сейчас, – предложить Вам включить нашу 1/6

земного шара в возможный выбор места, где Вы могли бы обосноваться. Надеюсь, Вы

серьезно рассмотрите это предложение. Есть несколько преимуществ помимо общих

исторических соображений: 1) здесь Вы сможете основать свою новую школу

теоретической физики; 2) Вам будут рады, и Вы не будете чувствовать себя чужаком;

3) наша теоретическая физика слаба, и Ваше руководство будет приветствоваться.

Ваши буржуазные привычки, правда, немножко пострадают, но благосостояние

страны растет очень быстро, и даже сейчас, я надеюсь, удобства жизни Вас

удовлетворят. Магазины здесь могут показаться Вам не слишком хорошими, а дороги –

неровными, но Вы получите некоторую компенсацию в виде театров и концертов,

которые здесь лучше, чем во многих местах. Книгами и другой литературой Вы будете

снабжены, и вообще комфорт для души будет больше, чем для тела!

Я был бы счастлив, если бы Вы приехали и взяли на себя руководство теорией в

нашем институте... Вы могли бы иметь учеников по своему вкусу, лекции в университете

38Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

и т.д. И мы бы совместно вели клуб, какой был в Кембридже. Вы примете участие в

проблемах, над которыми мы работаем в лаборатории. Других физиков-теоретиков я

еще не приглашал, и предоставил бы это дело Вам, если Вы приедете".

Почему Капица, в поисках теоретика, первым делом подумал о Борне, трудно

объяснить. Понятно желание перевести из милого его сердцу Кембриджа, кроме

оборудования, еще и клуб. Мог он также помнить о взятой на себя там, в Кембридже,

заботе помогать ученым, бежавшим от гитлеризма. Это соответствовало его

интернационализму, о котором он открыто заявлял, в том числе и кремлевским вождям:

«Я твердо верю в интернациональность науки и верю в то, что настоящая наука должна

быть вне всяких политических страстей и борьбы, как бы ее туда ни стремились

вовлечь. И я верю, что та научная работа, которую я делал всю жизнь, есть достояние

всего человечества, где бы я ее ни творил».

Если иметь в виду чисто научные потребности Капицы, то Борн – далеко не

лучший вариант: далеко не первой молодости, не универсал в физике и не очень

чувствительный к эксперименту. По этим статьям Ландау его несомненно превосходил,

хотя Капица тогда мог этого и не знать в полной мере. А кроме того, тогда – весной 1936-

го – у Капицы не было причин думать, что Ландау захочет оставить Харьков, где он так

замечательно расцвел.

Борн отнесся к предложению серьезно, захотел посмотреть своими глазами и уже

наметил приехать в Москву в августе. Но тут получил предложение от Эдинбургского

университета и принял его.

Как пошла бы история, если бы Макс Борн принял предложение Капицы, известно

только Высшему историческому разуму, который знает и сослагательное наклонение.

Если же не мудрствовать лукаво, то не видно ничего хорошего для всех участников этой

истории, особенно же для Ландау, который в делах Харьковского НКВД значился

«руководителем контрреволюционной вредительской группы» и, значит, разделил бы

судьбу «участников этой группы» Шубникова и Розенкевича – погибнуть осенью 1937-го,

после ужасных пыток. Да и удел Борна в стране социализма мог быть очень грустным: как

и других немецких эмигрантов его, вероятно, отправили бы под стражей "домой", в страну

национал-социализма после того, как в 1939 году Bolshies и Nazis заключили договор о

дружбе...

39Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Впрочем, если уж слагать сослагательную историю, то прежде надо ответить на

вопрос, что стало бы с Капицей и его расположением к «нашим идиотам», если бы те

послушались совета замглавы правительства: «арестовать и заставить работать». Вряд ли

Капица был способен простить социализму такое – уже не свинство, а зверство. Но тогда

не было бы и уверенной жизненной позиции, изложенной в письме Борну. Не было бы

самого письма. И не было бы этой книги.

Возвращаясь из сослагательной истории в реальную, вернемся к роли Румера. Он

не только принимал близко к сердцу дела Ландау, он еще и мог знать то, чего в Москве не

знал никто, – что Капица ищет теоретика и пока не нашел. Капица, разумеется, не

объявлял об этом публично, а действовал в своей обычной конфиденциальной манере. Но

Румер близко знал Борна, поскольку был его ассистентом в Геттингене. Они

переписывались и после расставания. Получив предложение Капицы, Борну проще всего

было разузнать о московской жизни у москвича Румера, а Румеру - узнать от самого

Борна, что тот в Москву не едет. И вскоре отчаянное положение уникального теоретика в

Харькове совпало с уникальной вакансией в Москве.

8 февраля 1937 года Ландау подал заявление о приеме на работу в Институт

Физпроблем. А Капица добился, чтобы оклад Ландау по его должности в Физпроблемах

стал не меньше того, что он получал в Харькове по всем трем должностям (УФТИ и две

преподавательские). Это тоже было нелегко и потребовало еще одного письма в Кремль.

Так в начале 1937 года началась московская часть биографии Ландау.

В Москве 37-го арестов было не меньше чем в Харькове, но, как ни парадоксально

для тех, кто не знает подобных времен, жизнь продолжалась. И научная жизнь тоже.

Возможность собственного ареста была настолько реальной, что на этот случай заводили

чемоданчик с предметами первой тюремной необходимости. А владелец чемоданчика

продолжал свою жизнь: занимался наукой, ходил в кино, ездил в отпуск. В 1937 году была

опубликована работа, награжденная двадцать лет спустя первой в СССР нобелевской

премией по физике. Один из авторов этой работы, Игорь Тамм, тоже собрал тюремный

чемоданчик, - в 37-м «исчезли» его младший брат, ближайший друг детства и любимый

ученик.

40Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Неужели возможная близость гибели углубляет погружение в творчество, как в

наркоз? Или проще, как мне объясняла Анна Алексеевна Капица, вдова великого физика:

Человек, который работает в науке не ради нобелевской или какой иной награды, а ради

самой науки, работает, потому что это составляет саму его жизнь. А парализовать себя

страхом можно и без всякого 37-го года, если, например, до смерти испугаться, что у тебя

какая-то ужасная болезнь, о которой ты пока не знаешь, или что на тебя сегодня упадет

метеорит.

Судя по перечню работ Ландау, его научная продуктивность в 1937 году была

максимальной. Правда, первую половину того ужасного года он мог думать, что оказался

в большей безопасности, чем был в Харькове. Всё-таки он переехал в другую республику,

с другими кадрами НКВД-ГБ, и уникальный статус Института Физпроблем позволял

надеяться на дополнительную защиту. А вот осенью того года так думать уже было

нельзя.

Летний отпуск 1937-го Ландау и Румер провели в горах, в Теберде. На обратном

пути, как вспоминала их попутчица, в Харькове (где поезда стоят довольно долго) «на

перроне Дау ждали физики, работавшие с ним вместе до его переезда в Москву. Они

стали рассказывать. Фамилии исчезнувших людей, друзей и сотрудников назывались одна

за другой. Я помню, что отметила для себя необыкновенный пиетет, с которым эти

молодые люди разговаривали с Дау. ... В конце перечисления было названо еще и имя

ленинградского физика Матвея Петровича Бронштейна. По слухам он был взят в Киеве,

где гостил летом у родителей. ... Дау был потрясен всем, что пришлось услышать, но я

думаю, что особенно поразила его вероятность гибели Матвея Петровича .... Дау очень

любил и ценил его и говорил, что Аббат — единственный человек, который повлиял на

него ‘при выработке стиля’».

Услышанное поразило, надо думать, и Румера. Не только потому, что он публично

«пообещал» пойти в тюрьму вслед за другом. По свидетельству той же попутчицы, Румер

«относился к Дау с восторженным поклонением. Он хорошо понимал, что уже сделал, и

что еще может сделать в науке его 29-летний задиристый забияка-приятель». Забияка

Дау дразнил всех, кто попадался под руку. А Румера он дразнил лодырем и на разные

лады объяснял, что тот слишком мало трудится (конечно же, в науке) и рискует, в

соответствии с теорией Энгельса, превратиться обратно в обезьяну. Румер нисколько не

41Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

обижался, зная, что «Дау, если вникнуть поглубже, — человек стеснительный,

деликатный, беззащитный и беспомощный». Будучи старше Ландау и гораздо

общительнее, Румер старался защитить его, и, скорей всего, именно его старания стоят за

одной историко-научной загадкой осени 1937 года.

В центре этой загадки короткая статья Ландау, опубликованная той осенью. С

нынешней точки зрения, это – предсказание нейтронных звезд (открытых 30 лет спустя в

виде пульсаров и столь плотных, что один кубический сантиметр весит 100 миллионов

тонн). Статья необычна для Ландау тем, что в ней лишь высказана идея, но нет решения

какой-то трудной задачи. Самое же необычное – общественное внимание к той статье: по

ее поводу газета «Известия» запросила – телеграммой! – мнение Нильса Бора. Датский

теоретик в недоумении попросил уточнить, для чего нужен его отзыв. В ноябре 1937 г.

«Известия» поместили заметку с подзаголовком «Работа проф. Л. Ландау». Заметка со

знанием дела изложила идею, не имевшую никакого народно-хозяйственного значения, а

кончалась под фанфары:

«Доклад проф. Л. Ландау вызвал большой интерес советских физиков, и эта смелая

идея дает одному из важнейших вопросов астрофизики новые жизненные силы. Есть все

основания думать, что гипотеза Л. Ландау окажется плодотворной и даст

возможность решить ряд других вопросов современной астрофизики. ... Редакция

„Известий" обратилась к профессору Бору с просьбой высказать свое мнение о работе

Ландау. Нильс Бор дал весьма лестный отзыв о труде советского ученого, заявив, что

‘новая идея Л. Ландау прекрасна и многообещающа’».

Ключ к этой загадке дал ученик и ближайший друг Ландау, Евгений Лифшиц,

объяснивший одному западному коллеге, что та статья была «криком о помощи». После

исчезновений близких друзей Ландау - Шубникова и Бронштейна – арест и самого Ландау

казался неотвратимым. Что делать? Возникла простая идея – громко прославить Ландау

как гордость советской науки, а таких, вероятно, арестовывать неловко. Но для

прославления нужна идея, которую можно красиво и доступно объяснить. Загадочное

сияние звезд для этого подходит как нельзя лучше. Ускоренное оформление идеи,

публикация в двух престижных журналах, внимание «Известий» и отзыв Бора – все это,

чтобы защитить Ландау. И скорей всего именно Румер задумал эту операцию во спасение

друга и выдающегося физика.

42Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Но той же осенью 1937-го другой друг Ландау, Корец (прибывший в Москву вслед

за Ландау) пошел по пути, приведшем к совсем другой операции и к тому, что в ночь на

28 апреля 1938-го, все трое – Корец, Ландау и Румер – окажутся в тюрьме.

Уже через день после ареста, Корец начал излагать события своей жизни - своею

собственной рукой. Подобные свидетельства вызывают вполне обоснованные сомнения.

Однако в данном случае есть причины считать, что ход событий Корец излагал в

соответствии с фактами и собственной памятью. Эти причины, видные и в самих

показаниях, обсудим позже, а пока выслушаем свидетельство, которое ждало внимания

потомков семьдесят лет. При этом детали событий, изложенные Корецом в разных

показаниях, сведены в один рассказ, эпитеты «контрреволюционный» и «антисоветский»,

которыми он «ублажал» следователей, заменены сокращениями, принятыми в

делопроизводстве того времени: к/р и а/с - «контрреволюционный» и «антисоветский», а

можно понимать и как «контр-режимный» и «анти-Сталинский», с чем, думаю, согласился

бы и Корец.

Корец о событиях 37-го

Переехав в Москву, вначале я был занят только своими делами. Затем опять повел

к/р агитацию. С осени 1937 года я вел такие разговоры с Люсей Марголис, у которой в

это время был арестован отчим, а через несколько месяцев - мать. Вначале она очень

резко спорила со мной, но через некоторое время под влиянием личных огорчений стала

соглашаться. Но считать ее сошедшей на мои к/р позиции я не могу, так как она твердо

верила всему публиковавшемуся о [показательных судебных] процессах.

Вполне со мной соглашались Ландау и Румер, с которыми я часто встречался. Они

вели такие же к/р разговоры.

Наши точки зрения частично разделяли ученики Ландау - Лифшиц и Померанчук.

Правда, с ними мы никогда не были вполне откровенны, но в той мере, в которой мы с

ними говорили, они соглашались с нами. Насколько мне известно, они ни с кем подобных

разговоров не вели и вообще боялись их. Их строй мыслей был примерно такой: «Мы

43Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

согласны, что все это ужасно плохо, но мы занимаемся наукой и хотим ею заниматься, а

говорить о политике в этом духе опасно, и мы не хотим ни о чем таком думать».

Самым активным среди всех был я. Наиболее резко и к/р настроенным. Хотя у

Ландау и Румера были такие же мнения, но толчки к разговорам почти всегда исходили

от меня. Румер любил покритиковать, но боялся резких формулировок. Его больше

заботили личная жизнь и работа. Иначе было у меня и у Ландау. Наши личные жизнь и

работа в то время протекали в хороших условиях, но мы интересовались не только

собой.

Осенью, зимой и весной 1937-38 года главной темой к/р разговоров служили

[показательные судебные] процессы и аресты. Мы – я, Ландау и Румер – не верили в их

обоснованность и считали, что это - террор, проводимый против интересов страны и в

интересах правящей группы. Мы считали, что ослабленная и дезорганизованная

террором страна не сможет выдержать надвигающегося военного столкновения.

Отсюда мы делали к/р выводы о руководителях партии и правительства и об НКВД.

У Марголис я встречался с разными лицами. К/р разговоры различной пробы я,

насколько помню, вел в присутствии Бронштейна, Парташниковой и Павлика Когана

(никогда одновременно). С Бронштейном разговоры ограничивались темой об арестах и

анекдотами. Своего мнения он не высказывал и всегда отделывался шуточками, переводя

разговор на другое. Парташникова слушала более внимательно, но категорически не

соглашалась с моей оценкой [показательных судебных] процессов. Последнее время она

старалась не разговаривать со мной и предостерегала Когана (по его словам) от

разговоров и близости со мной.

Наибольшее влияние моя к/р агитация произвела на Когана. Впервые с ним я

встретился у Марголис еще в 1925 году, когда ему было 7 лет, а мне - 17 лет. В то время

я немного занимался литературной деятельностью. Коган еще мальчиком, по-видимому,

проявлял кое-какие склонности к литературе, поэтому он и бывал у Марголис, которая

любила способных детей и как-то им способствовала. Конечно, в то время я с Коганом не

имел никаких отношений, так как он был еще мальчиком.

Вторично я с ним встретился уже в 1936 году, когда он был студентом

Московского литературно-философского института, учился на 1-м курсе и сам начинал

44Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

что-то писать. Встретились мы опять у Марголис. Встречаясь, мы разговаривали с ним

на литературные темы, а также о текущих событиях в стране.

На политические темы первый раз мы с ним разговаривали в октябре 1937 г. При

этом он, при моих попытках агитации против руководства партии и правительства,

спорил со мной. Он говорил, что мир разделен на два лагеря – капиталистический и

социалистический, борьба дошла до высшего предела, и поэтому, как всегда в боевой

обстановке, каждый лагерь выдвигает лидера – единоличного диктатора, который

сплачивает вокруг себя все силы своего лагеря, и поэтому, как в капиталистических

странах, так и у нас, перед боем режим становится более жестким и суровым. Я

критиковал эту мысль, утверждая, что террор идет против интересов социализма и

ослабляет страну. Он со мной тогда не согласился, да и сам я еще не так твердо стоял

тогда на своей к/р точке зрения, чтобы выдержать серьезный спор.

Мы встретились случайно опять примерно в январе 1938. Спор протекал по той

же теме, но Павлик уже был менее убежден, а я - более. Не помню, к тому или к

следующему разговору у меня оформилась к/р идея, что террор проводится в интересах

правящей группы. Раньше я считал, что объяснения я не знаю.

В третьем разговоре Коган мне сказал, что он вполне согласен с моими выводами,

что недовольство репрессиями и сомнение в их целесообразности растет среди

студентов. Я заявлял, что никакой целесообразности нет, что все это - ненужная для

страны и непонятная тактика небольшой правящей группы.

Следующий раз мы встретились довольно скоро. У Когана уже было вполне

сложившееся мнение, что надо что-то делать. Когда я давал свои к/р объяснения

происходящему, он уже не спорил, а только внимательно слушал и со всем соглашался. Он

говорил, что у него есть товарищи, еще более активные и решительные чем он, но

которые тоже не знают, что делать. Они хотят что-нибудь сделать: хоть бомбы

бросать, хоть из револьверов стрелять, хоть просто повеситься (это смысл, а не

дословно). Он указывал, что такие настроения есть у многих ребят из молодежи. Я был

решительно против всяких действий – во-первых, из страха, во-вторых, в глубине души

чувствовал, что всякая к/р деятельность идет на пользу фашизма. Павлик настаивал и

обвинял меня в трусости. Тогда я сказал, чтобы он бился головой об стенку, - это

реальнее, чем бороться с советской властью.

45Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

При последующих встречах я повторял тот же ответ. Продолжая встречаться с

Коганом, я дал ему работу по журналу «Знание – сила». Благодаря этому в конце марта и

начале апреля мы встречались довольно часто и уже не у Марголис, а у меня. Однажды в

середине апреля Коган заявил, что он и его товарищи – человека 4-5, ждать больше не

желают и будут действовать, что им необходимо только руководство, совет, указание.

Он предлагал захватить радиостанцию им. Коминтерна и передать по радио мысль а/с

характера, но я с ним по этому поводу не был согласен. Я сказал тогда Когану, что если

уж действовать, то надо выпустить листовку и обратиться к общественному мнению -

разослать листовки по адресам, имеющимся в адресных книгах. Причем написать

листовку я взялся сам.

Мои к/р настроения, а/с ненависть настолько овладели мной, что я решил, что

надо идти и на совсем безнадежное дело. Жизнью я дорожил не очень сильно, а логика

борьбы с партией завела меня уже очень далеко. Я согласился условно, сказав, что кое с

кем посоветуюсь, а пока дал указания: 1) группа из 2-3 человек не больше, 2) задача –

выпуск листовки, 3) сказать, что связывается с некоторым центром.

Советоваться я поехал к Ландау. Ландау заявил, что всякую борьбу он считает

абсолютно безнадежной, что у меня затея – сплошной авантюризм, обреченный на

провал, что хотя листовка и будет иметь большое к/р значение, но польза от этого

будет в первую голову фашизму, а не второму туру борьбы за социализм, который, если и

начнется, то только лет через десять. Я настаивал, что такая листовка начнет

подготовлять людей к этому туру, что никогда не бывает слишком рано, что какое нам

дело, кто кого побьет.

В конце концов, Ландау согласился на то, чтобы я теоретически руководил этими

людьми, категорически возражая против какого бы то ни было организационного

участия и против того, чтобы видел я Павлика чаще раза в месяц. Он осудил

авантюристическую идею о связи с к/р центром. Предложенное мной название

Антифашистской рабочей партии он нашел правильным, так как основное должно быть

борьба с германским фашизмом. Он согласился с выпуском листовки при условии, что его

участие будет чисто теоретическим, и что он не только не будет принимать

организационного участия, но даже не будет знать об организационной стороне дела.

Мы договорились, что каждый подумает над содержанием а/с листовки.

46Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

При следующей встрече с Коганом, дня через три, я сказал ему, что листовка

написана будет, размножить ее они смогут на гектографе, рецепт которого можно

найти в любом энциклопедическом словаре. Листовки надо разослать по почте, узнав

адреса в каком либо справочнике. Коган со всем согласился.

Числа 20 апреля 1938г. он опять приехал ко мне и сообщил, что рецепт

гектографа, причем самый простой, взят из Большой Советской энциклопедии, адреса -

из справочника "Вся Москва", конверты куплены. Мы уговорились, что в день, когда

будет готов гектограф и он привезет мне пробный оттиск, я передам ему листовку.

Это и произошло 23 апреля. Коган позвонил мне и сообщил, что техника готова. Я

созвонился с Ландау, и условился, что буду у него в 2 часа. Мы вместе обсуждали текст

листовки. Я сидел и писал, а он вносил свои замечания и изменения. Затем я прочел ему

текст листовки, с которым он вполне согласился.

Я передал Когану написанный моей рукой текст листовки и потребовал, чтобы он

немедленно по приезде домой переписал бы ее, а мой оригинал уничтожил.

Следующая встреча произошла вечером 27-го. Он мне сообщил, что из

четырехсот напечатанных экземпляров годными оказалось только штук сто, остальные

расползлись. Тогда я дал ему бумагу с тем, чтобы они все же отпечатали еще триста

экземпляров – и разослали их не позже 29-го апреля. Через полчаса я был арестован.

Листовка к Первомаю, и что о ней сказал Ландау

Пора предъявить текст листовки, который содержится в следственных делах

Ландау и Кореца, и узнать, что о ней сказал Ландау. Напомню, что листовка сочинялась в

канун праздника 1 мая 1938 года.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Товарищи!

Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена

потоками крови и грязи. Миллионы невинных людей брошены в тюрьмы, и

47Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

никто не может знать, когда придет его очередь. Хозяйство разваливается.

Надвигается голод.

Разве вы не видите, товарищи, что сталинская клика совершила

фашистский переворот?! Социализм остался только на страницах

окончательно изолгавшихся газет. В своей бешеной ненависти к настоящему

социализму Сталин сравнился с Гитлером и Муссолини. Разрушая ради

сохранения своей власти страну, Сталин превращает ее в легкую добычу

озверелого немецкого фашизма.

Единственный выход для рабочего класса и всех трудящихся нашей

страны — это решительная борьба против сталинского и гитлеровского

фашизма, борьба за социализм.

Товарищи, организуйтесь! Не бойтесь палачей из НКВД. Они способны

избивать только беззащитных заключенных, ловить ни о чем не

подозревающих невинных людей, разворовывать народное имущество и

выдумывать нелепые судебные процессы о несуществующих заговорах.

Товарищи, вступайте в Антифашистскую Рабочую Партию. Налаживайте

связь с ее Московским Комитетом. Организуйте на предприятиях группы АРП.

Налаживайте подпольную технику. Агитацией и пропагандой подготавливайте

массовое движение за социализм.

Сталинский фашизм держится только на нашей неорганизованности.

Пролетариат нашей страны, сбросивший власть царя и капиталистов,

сумеет сбросить фашистского диктатора и его клику.

Да здравствует 1 Мая — день борьбы за социализм!

Московский Комитет Антифашистской Рабочей Партии

@

@

@

В собственноручных показаниях (август 1938) Ландау написал о листовке :

48Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

«В конце апреля 1938 г. [в оригинале стоит 1937 - описка] Корец поставил передо

мной вопрос о желательности перехода к агитации масс в форме антисоветских

листовок. Вначале я отнесся к этой идее отрицательно, с одной стороны, будучи занят

своей личной жизнью и не стремясь к более активной политической деятельности, с

другой, не веря в успех дела и опасаясь ареста. Однако Корец сумел убедить меня, причем

я поставил ему условие, что я ни с чем, кроме самого текста листовок не знакомлюсь,

что он не знакомит меня ни с какими данными о людях, связанных с распространением

этих листовок (о существовании которых он мне сообщил) и вообще ничего больше не

рассказывает мне об этой деятельности. Далее Корец написал листовку к 1-му мая,

которую я в общем одобрил, сделав отдельные замечания. Листовка по мысли Кореца

была для усиления Кореца написана от имени комитета А.Р.П. - несуществующей

"Антифашистской Рабочей Партии". Она призывала к организации масс для борьбы с

советским правительством, которое объявлялось переродившимся "фашистским"».

Коротко и неясно. То есть ясно, что это описание вполне соответствует показаниям

Кореца. Но не ясно, какие силы побудили этих двух 30-летних и в общем не глупых

физиков сделать то, о чем они так ясно сообщают. Особенно неясно, как это Ландау, с

которым так трудно было спорить, вначале отнесся к идее отрицательно, не веря в успех

и опасаясь ареста, но вскоре его удалось переубедить. И кому - Корецу, который если и

не молился на Ландау, то что-то вроде того.

Всякий поступок коренится в мире чувств и мыслей человека, особенно если

человек привык мыслить и осмысливать факты, и даже если поступок из ряда вон

выходящий. Составить представление о чувствах и мыслях Ландау и Кореца в апреле 1938

года кажется почти невозможным, хотя нередко человек, знающий о советской жизни той

эпохи лишь из случайных, обобщенно-художественных источников, запросто ставит себя

на место исторического персонажа, меряет на свой аршин и доверяет своему «здравому

смыслу», решая, что могло быть, а что - нет. Попробуем обойтись без этого, собрав

заслуживающие внимания исторические свидетельства.

Свои мысли того времени Ландау в своих показаниях суммировал так:

«… мы пришли к выводу, что партия переродилась, что советская власть

действует не в интересах трудящихся, а в интересах узкой правящей группы, что в

49Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

интересах страны свержение существующего правительства и создание в СССР

государства, сохраняющего колхозы и государственную собственность на предприятия,

но построенного по типу буржуазно-демократических государств».

Это слишком краткое изложение, чтобы поверить ему на слово, хоть и

собственноручное. К тому же написано это после трех месяцев, проведенных в тюрьме, -

так что правомерно спросить, а не «помогал» ли следователь найти нужные слова. Правда,

комбинация социалистических и буржуазно-демократических идей здесь весьма

экзотична, но и следователи не все были сплошь «от сохи».

Рассказ Кореца гораздо подробнее и к тому же Корец начал рассказывать в первые

же тюремные дни. Но прежде чем предоставить ему слово, подчеркнем, что при всей

близости и откровенности между ним и Ландау, это были все же очень разные люди. И

силы ими двигали вовсе не одинаковые. К примеру, в качестве одного из первых поводов

усомниться в советской власти Корец называл закон 1935 года о распространении

уголовной ответственности на подростков с 12 лет, включая смертную казнь. Ландау не

упоминал этот закон, - возможно, потому, что считал себя в этом возрасте уже взрослым.

Они также по-разному относились к коллективизации: Ландау –критично, а Корец готов

был признать ее исторически необходимой. Кроме того, в словесной нелаконичности

Кореца видна его литературная наклонность. Его, похоже, манила возможность выразить

важную мысль в точных ярких словах, даже если то была к/р мысль. Ради красного словца

не пожалел он и себя.

Но тем не менее общий к/р настрой, описанный Корецом, надо думать, был

применим и к Ландау. Вот как - собственноручно - Корец изложил в 1938 году ход своих

мыслей.

Корец: к/р мысли вслух

Приступая к организации к/р «Антифашистской рабочей партии» мы исходили из

следующих предпосылок, которые здесь и излагаю.

В процессе классовой борьбы рабочего класса и крестьянства против городской

крупной буржуазии, в процессе строительства базы социалистического общества

50Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

выработалась резко централизованная диктатура. Когда коллективизация была

закончена, я думал, что то, что было целесообразно в борьбе, перестает быть

целесообразным в обществе, в котором ликвидированы враждебные классы. В 1934-35 гг.

мне казалось, что действительно начинает развертываться советская демократия.

Однако, согласно моим к/р установкам, такая демократия не могла оставаться

половинчатой. Раз начавшись, народная демократия сразу стала бы развиваться, и для

группы людей, возглавлявших централизованную диктатуру, возникла опасность, что она

будет сменена или, во всяком случае, власть ее будет сильно ограничена. После

небольших колебаний в 35-36 г. эта группа резко повернула назад, против развития

народной демократии. Так как в нашей стране, где борющихся классов нет, такой

поворот ничем не мог быть оправдан, и так как не было ни одной социальной группы в

нем заинтересованной, то осуществлен такой переворот мог быть только методом

широкого террора и демагогии. Иностранный шпионаж существовал. Конечно, в

небольших масштабах существовало и подпольное заговорщическое движение

троцкистско-зиновьевских групп. Любое советское правительство вело бы против этого

борьбу. Но то, что эти явления, сами по себе не являющиеся решающими, были

объявлены основной причиной всей внутренней политики советской власти, террора,

ожесточения диктатуры, рассматривалось мной как попытка завуалировать истинные

причины переворота. Так как этот переворот был направлен против интересов всего

народа и в интересах диктатуры небольшой группы лиц, то он расценивался нами как

фашистский.

Доказательством этого мне казалось, во-первых, арест большинства членов ЦК,

большинства секретарей, большинства наркомов СССР, большого количества высшего

начальствующего состава армии и НКВД. Выходило, что заговор, если он был, обладал

такой громадной силой, что удивительно, как он не увенчался успехом. С другой

стороны, предположение о перевороте сверху вполне объясняло необходимость ареста

всех людей, которые как-либо могли противостоять такому перевороту. Еще более

убедительным доказательством мне представлялись массовые аресты среди

руководящих работников. Я не мог поверить, что люди, которые не были трусами и

шкурниками, которые сознательно связали всю свою жизнь и будущность с советской

властью, могли оказаться шпионами или активными контрреволюционерами. Самым

51Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

удивительным и неоправданным была массовость. Я грубо оценивал число

репрессированных за последний год в миллион, а всего миллионов пять по всему СССР,

причем удивительно было и то, что и старые репрессированные получали новые сроки.

Все это, нам казалось, можно объяснить только сознательным террором, необходимым

для любого правительства фашистского типа, т.е. правительства, не обладающего

массовой социальной базой.

Социализм представлялся мне не только экономическим строем, но и

определенной системой народовластия. Выборы в Верховный Совет, хотя они и

действительно были всеобщими, не представлялись проявлением народовластия, так как

система выставления кандидатов, в особенности единственность каждого кандидата,

обесценивает выбор лиц, заранее намеченных правительством. Поэтому мы не считали

существующий строй социалистическим и считали, что не столько само изъятие

большого количества людей из хозяйства, связанное с арестами, сколько то, что все

люди жили под угрозой ареста или (после январского пленума ЦК) увольнения, срывало

хозяйственное развитие страны. Массовые аресты, жестокость репрессий по

отношению к родственникам арестованных, и главное, неуверенность в завтрашнем дне

для каждого человека, непонятность всего этого подрывало, по нашему мнению, доверие

населения к правительству. Все это, нам казалось, подрывало обороноспособность

страны. Мы не верили, что правительство не видит опасностей, связанных с террором.

Поэтому мы считали, что оно ради собственных интересов жертвует интересами

страны и самой страной. Ни у кого уже не могло быть сомнения, что это

поддерживает и толкает так называемый антикоммунистический блок и все связанные

с ним страны на войну с СССР. Единственной надеждой для нашей страны, по нашему

мнению, было быстрым развертыванием демократии и прекращением террора вызвать

резкий подъем народного хозяйства и вновь завоевать доверие населения. В противном

случае неизбежное поражение страны и победа капитализма во всем мире. Поэтому

нашими основными требованиями были – 1. Всеобщая политическая амнистия и

прекращение террора, 2. Осуществление свобод, декларированных в конституции, 3.

Назначение новых, действительно народных выборов в Верховный Совет.

Создание групп лиц одинакового с нами настроения казалось мне желательным по

двум причинам. Первое – существовала известная вероятность, что правительство

52Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

сделает требуемый переворот, если число таких групп будет велико и оппозиция

значительна. В связи с этим мы предполагали послать экземпляры листовки Сталину и

другим руководящим лицам. Во-вторых, в случае победы иностранного фашизма именно

из этих групп могла бы возникнуть инициатива борьбы за новую социалистическую

революцию, так как мы не считали ВКП(б) способной устоять после поражения и

перейти на подпольную работу.

Такими соображениями и объясняется название партии, которое мы выбрали.

Название социалистической партии дискредитировано неоднократным предательством

интересов революции социал-демократами и оппортунистами II интернационала.

Коммунистическая партия поддерживала строй, который мы считали фашистским.

Поэтому нам оставалось подчеркивать в названии не положительную, а критическую

сторону наших идей и назвать партию антифашистской. Так как антифашистское

движение уже существует, и необходимо было указать также и положительное

направление, т.е. направление к социализму и коммунизму, и так как единственным

классом, ведущим трудящихся к социализму, является класс пролетариата, было

принято название «антифашистской рабочей партии».

Хотя мы и декларировали в листовке смену правительства, мы не рассчитывали,

что такая смена может произойти в тот исторически малый отрезок, который

остался до войны. Поражение казалось неизбежным. Поэтому мы считали необходимым

оставаться в стороне от войны, сохраняя силы для борьбы с Гитлеровским фашизмом,

если только правительство, учитывая внутреннюю и внешнюю обстановку, не

переменит политику.

Все эти идеи в сжатой и острой форме были высказаны в листовке.

Остается объяснить один теоретический пункт, не отраженный в листовке. Как

мы могли, считая, что экономика является социалистической, предлагать

несоциалистический политический строй. Ответ мы находили в том, что история

показывает, что иногда, при особой обстановке развития, такая возможность не

исключена, но противоречие между экономическими интересами и политической формой

удерживается исторически не долго, - не более десятка-двух лет. А война и,

следовательно, как мы думали, победа капитализма, предстояла гораздо ранее.

53Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Как я уже показывал, мы считали, что наши настроения разделяются

большинством городского населения. Поэтому нам казалось, что наша листовка вызовет

к жизни целый ряд отдельных групп, аналогичных нашей. Название антифашистской

рабочей партии и содержание листовки давало установки, а практическими лозунгами

были организация групп и агитация путем листовок. Поэтому практические указания в

листовке подчеркивали именно эту сторону.

Письма Капицы, или что такое везение

После знакомства с показаниями Ландау и Кореца встает очевидный вопрос:

Почему же их не расстреляли сразу, раз их антисоветский настрой столь ясен? Такой

вопрос мне задал один из учеников Ландау, подразумевая, что листовка – фальшивка.

Однако логика теоретика с высоким научным званием в 90-е годы сильно отличается от

служебной логики сотрудника НКВД-ГБ невысокого звания в 1937-м году. В 1993 году

физик-теоретик считал реальное преступное деяние весомей вымышленных. А для ГБиста

образца 37-го года, шьющего очередное дело, важнее бумажное подтверждение

преступления, которое можно подшить к делу, а достоверность самого подтверждения –

вопрос другой и чаще всего безответный. В самом деле, посмотрим, какие обвинения

предъявлены Корецу и Ландау после окончания следствия.

Корец «являлся участником антисоветской шпионско-диверсионной группы в г.

Харькове. Был завербован и проводил шпионскую работу в пользу германской разведки.

Обрабатывал в к/р духе и привлекал к а/с работе враждебно настроенных лиц.

Подготовил к распространению контрреволюционную листовку».

Ландау «являлся активным участником антисоветской вредительской организации.

Как участник этой организации вел вербовочную работу, проводил подрывную

вредительскую деятельность в науке и принимал участие в изготовлении

контрреволюционной листовки».

Как видим в обоих случаях листовка стоит на последнем - третьем - месте. В деле

Ландау читаем: «Причиной ареста ЛАНДАУ послужили показания бывших научных

работников Украинского физико-технического института ШУБНИКОВА Льва

54Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Васильевича и РОЗЕНКЕВИЧА Льва Викторовича, арестованных в 1937 году

Управлением НКВД по Харьковской области».

Листовка была, можно сказать, третьим-лишним обвинением. Ведь первые –

вымышленные – обвинения тянули на серьезные статьи УК, а листовка – всего лишь на а/с

агитацию. Там - реальный материальный вред стране, а тут – лишь слова, пусть и

возмутительные. Московский лейтенант НКВД не мог усомниться в результатах работы

своих харьковских товарищей, тем более, что харьковские «преступники» ШУБНИКОВ и

РОЗЕНКЕВИЧ уже были юридически признаны таковыми и расстреляны.

Но, значит, вопрос стоит еще острее. Харьковское «следствие» заняло три месяца –

от ареста до расстрела. Почему же с Ландау и Корецом – участниками той же

антисоветской вредительской организации – чикались так долго? Ведь, имея в руках

харьковские показания и соответствующие наказания, следствие можно было бы

завершить еще быстрее. Кореца же ввели в зал суда лишь через полтора года, а Ландау за

год заключения так и не ввели.

Причина не в том, что им повезло быть арестованными уже на закате «ежовщины»

(летом 38-го заместителем Ежова стал Берия, а осенью Ежова заместили полностью,

перебросив на совсем другую должность, и вскоре вовсе выбросив). Вместе с Ландау и

Корецом арестовали и Румера – по подозрению в причастности к той же листовке. Но в

тюрьме, обнаружив, что к листовке Румер не причастен, быстро сделали его немецким

шпионом и дали 10 лет.

Настоящим везением Ландау (и, заодно, Кореца) стало письмо, которое Капица

написал Сталину в день ареста:

28 апреля 1938

Товарищ Сталин!

Сегодня утром арестовали научного сотрудника Института Л. Д. Ландау.

Несмотря на свои 29 лет, он вместе с Фоком — самые крупные физики-теоретики у нас

в Союзе. Его работы по магнетизму и по квантовой теории часто цитируются как в

нашей, так и в заграничной научной литературе. Только в прошлом году он опубликовал

одну замечательную работу, где первый указал на новый источник энергии звездного

лучеиспускания. Этой работой дается возможное решение: «почему энергия солнца и

55Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

звезд не уменьшается заметно со временем и до сих пор не истощилась». Большое

будущее этих идей Ландау признают Бор и другие ведущие ученые.

Нет сомнения, что утрата Ландау как ученого для нашего института, как и для

советской, так и для мировой науки, не пройдет незаметно и будет сильно

чувствоваться. Конечно, ученость и талантливость, как бы велики они ни были, не дают

право человеку нарушать законы своей страны, и, если Ландау виноват, он должен

ответить. Но я очень прошу Вас, ввиду его исключительной талантливости, дать

соответствующие указания, чтобы к его делу отнеслись очень внимательно. Также, мне

кажется, следует учесть характер Ландау, который, попросту говоря, скверный. Он

задира и забияка, любит искать у других ошибки и когда находит их, в особенности у

важных старцев, вроде наших академиков, то начинает непочтительно дразнить. Этим

он нажил много врагов.

У нас в институте с ним было нелегко, хотя он поддавался уговорам и становился

лучше. Я прощал ему его выходки ввиду его исключительной даровитости. Но при всех

своих недостатках в характере мне очень трудно поверить, что Ландау был способен на

что-либо нечестное.

Ландау молод, ему представляется еще многое сделать в науке. Никто, как другой

ученый, обо всем этом написать не может, поэтому я и пишу Вам.

П. Капица

Это - третье письмо, написанное Капицей в Кремль во спасение людей науки,

попавших под тяжелую руку советской власти. Предыдущее, написанное в феврале 1937

года сразу после ареста В.Фока, совершило чудо – через неделю Фока выпустили. А самое

первое, в июле 1936 года – в защиту математика Н. Лузина от оголтелой газетной травли –

должно было бы отбить охоту заступаться: письмо вернулось с резолюцией главы

правительства Молотова: "За ненадобностью вернуть гр-ну Капице". Но вряд ли Капица

поёжился от правительственного гнева, - он уже повидал советские виды. Скорее, испытал

удовлетворение, - письмо прочитано. Тем более, что вскоре травля Лузина прекратилась.

Можно понять и т. Молотова, прочитавшего в письме Капицы такое: «Когда-то

арестовали Лазарева, прогнали Сперанского, а теперь обрушились на Лузина. Немудрено,

что от такого «нежного» обращения ученые, как Успенский, Чичибабин, Ипатьев и

56Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

другие, сбежали. Я по себе знаю, как бездушно вы можете обращаться с людьми». С

академиком Лузиным у Капицы не было личных отношений, и личных симпатий к нему

он не испытывал, но речь шла об отношении правителей страны к науке, к тому главному,

что составляет науку, - к людям науки. Капица, вероятно, довольно ухмыльнулся бы, если

бы дожил до времени, когда открылись высшие советские архивы, и выяснилось, что

перед тем, как вернуть Капице письмо, с него сняли копии и разослали, кому надо, для

ознакомления.

С письмом о Ландау, однако, дело выглядело хуже. На него не последовало

никакого ответа. Ни словом, ни делом. Не известно было даже, прочитано ли письмо.

Сейчас, по совокупности обстоятельств, можно думать, что было прочитано. И что,

скорей всего, из секретариата Сталина поинтересовались в НКВД: «Что там у вас с

физиком Ландау?» Пусть даже просто поинтересовались, без каких-то указаний. Этого

было достаточно, чтобы в НКВД к делу Ландау «отнеслись очень внимательно», то есть

по букве законов, а не по понятиям 37-го года, - а вдруг в Кремле не только

поинтересуются, а потребуют доставить физика пред светлые кремлевские очи. Только

этим можно объяснить необычную мягкость и неторопливость в обращении с Ландау, - не

был он тогда еще знаменитым за пределами физики, всего лишь доктор наук. Да тогда ни

знаменитость, ни академические звания не защищали от тяжелой руки советской Фемиды.

В следственном деле сохранилась служебная записка, подтверждающая необычную

мягкость и неторопливость: «замахивались, не били». Сам Ландау мало кому и мало что

рассказывал о тюрьме, но говорил, что не били. В той же записке указано: «полтора

месяца не допрашивали», - ждали дополнительных инструкций? А не дождавшись, стали

все-таки - никуда не денешься - дело оформлять. Ландау держали в тюрьме «высшего

разряда» - во Внутренней тюрьме, расположенной внутри главного здания на Лубянке. Из

этой тюрьмы тоже уходили на смерть, если такова была высшая воля, но приемы

воздействия были несравнимы с другими тюрьмами. Не зря, чтобы сделать Ландау

разговорчивее, ему «показывали бумагу о переводе в Лефортово, в камере знали [какие

порядки в Лефортовской тюрьме]» (знал и его подельник Корец, сидевший именно в

Лефортово). Следователь «убеждал, по 12 часов», но Ландау «6 дней сидел в кабинете

без разговоров». Очень терпеливый следователь.

57Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Начал говорить Ландау лишь три месяца спустя, когда ему предъявили листовку и

обнаружилось, что все известно уже и без него. Показания Ландау и Кореца вполне

сошлись и подтвердили, в частности, то, что Ландау ничего не знал о распространении

листовки. В протоколе допроса следователь (который и составлял-сочинял этот протокол)

приписал Ландау слова: «распространение листовки среди демонстрантов Первого мая».

Видно, следователь не знал - или забыл, или ему было все равно, что Корец придумал

более хитрый и безопасный способ распространения – разослать анонимно по почте

накануне Первомая. При столь тесной связанности обвиняемых, следователи и тюрьмы у

Кореца и Ландау были разными.

Несмотря на конфуз с распространением листовки, последнее по важности

листовочное обвинение оказалось надежно обоснованным. А для первых по важности

обвинений у следователей были обычные для того времени обоснования – показания,

выбитые из уже казненных харьковских «подельников». Так сшитое дело в конце марта

1939 года было передано в Московский Военный трибунал. Чем бы это дело кончилось?

Не меньше, чем десятью годами. Столько получил в конце концов, в ноябре 1939-го,

Корец, и столько же получил в мае 1940-го Румер. Но вполне вероятно, что весной 1939-го

Корец и Ландау получили бы больше - может, и бесконечно больше, если бы им не

повезло еще раз: 6 апреля 1939 года Капица написал второе письмо в Кремль о Ландау.

Почему не написал раньше, а ждал целый год?! На такой вопрос, думаю, имеет

право лишь тот, кто когда-нибудь писал в сталинский Кремль в защиту преступника, -

невинных людей, ясное дело, не арестовывают. Год понадобился не только для того,

чтобы еще раз собраться с духом. За этот год многое изменилось. К концу 38-го, когда со

стен сняли портреты Ежова, вакханалия арестов прекратилась. Из тюрем даже стали

выходить люди, и в газетах, хоть и не на первых страницах, говорилось об отдельных

ложных обвинениях и злоупотреблениях отдельных сотрудников НКВД, за что те были

примерно наказаны. Можно было ожидать, что и Ландау вот-вот выпустят. Никто за

тюремными стенами не мог знать, что Ландау не входит в категорию «отдельных ложно

обвиненных». И дело не в реальной листовке (которая ведь так и не стала реальной).

Советская власть исправляла лишь поправимые ошибки – когда ложно обвиненных не

успели убить. Признать, что при социализме могут не только арестовать ни-за- что, но и

казнить, это – слишком, это уже – несмываемое кровавое пятно на знамени социализма

58Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

(пусть оно и кровезащитного цвета), это уже а/с и к/р агитация. В деле Ландау главные

свидетели обвинения – Шубников и Розенкевич – уже были казнены. И значит,

обосновано.

Этого Капица, разумеется, не знал. Но когда, в начале 39-го, исправление ошибок

«ежовщины» явно закруглилось, он понял, что надо действовать. Тем более, что весной

39-го у него было несколько козырных карт, которые могли его вторичную просьбу

выпустить Ландау представить как дело первостепенной государственной важности.

Написал Капица на этот раз главе правительства Молотову (а не Сталину, «всего лишь»

генсеку партии).

6 апреля 1939

Товарищ Молотов!

За последнее время, работая над жидким гелием вблизи абсолютного нуля, мне

удалось найти ряд новых явлений, которые, возможно, прояснят одну из наиболее

загадочных областей современной физики. В ближайшие месяцы я думаю опубликовать

часть этих работ. Но для этого мне нужна помощь теоретика. У нас в Союзе той

областью теории, которая мне нужна, владел в полном совершенстве Ландау, но беда в

том, что он уже год как арестован.

Я все надеялся, что его отпустят, так как я должен прямо сказать, что не могу

поверить, что Ландау — государственный преступник. Я не верю этому потому, что

такой блестящий и талантливый молодой ученый, как Ландау, который, несмотря на

свои 30 лет, завоевал европейское имя, к тому же человек очень честолюбивый,

настолько полный своими научными победами, что у него не могло быть свободной

энергии, стимулов и времени для другого рода деятельности. Правда, у Ландау очень

резкий язык и, злоупотребляя им, при своем уме, он нажил много врагов, которые всегда

рады ему сделать неприятность. Но при весьма его плохом характере, с которым и мне

приходилось считаться, я никогда не замечал за ним каких-либо нечестных поступков.

Конечно, говоря все это, я вмешиваюсь не в свое дело, так как это область

компетенции НКВД. Но все же я думаю, что я должен отметить следующее как

ненормальное:

59Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

1. Ландау год как сидит, а следствие еще не закончено, срок для следствия

ненормально длинный.

2. Мне, как директору учреждения, где он работает, ничего не известно, в чем его

обвиняют.

3. Главное, вот уже год по неизвестной причине наука, как советская, так и вся

мировая, лишена головы Ландау.

4. Ландау дохлого здоровья и, если его зря заморят, то это будет очень стыдно

для нас, советских людей. Поэтому обращаюсь к Вам с просьбами:

1. Нельзя ли обратить особое внимание НКВД на ускорение дела Ландау.

2. Если это нельзя, то, может быть, можно использовать голову Ландау для

научной работы, пока он сидит в Бутырках. Говорят, с инженерами так поступают.

П. Л. Капица

Это – несомненный шедевр в жанре «письмо в Кремль», и над ним, как и над

другими своими письмами, Капица как следует поработал. Он знал, кому пишет,

мастерски выбрал тон и доводы. Он писал правду, но не всю правду. Ему был нужен успех

дела – спасти Ландау: спасти для науки, для себя и для самого Ландау. А им – соввласть

имущим – тоже важнее всего был успех дела, но другого. Им нужен был прок от науки,

причем быстро, в ближайшие годы. Сталинский руководящий лозунг «Техника решает

всё» не говорил о науке. И в тогдашних газетах употреблялось клише «техника и наука»,

в такой последовательности. Лишь после атомной бомбы появился ныне привычное

сочетание «наука и техника». Но для знающих о науке на газетном уровне, техника

гораздо важнее науки.

@

Капица все это прекрасно понимал. Начинает он письмо со своего открытия «новых

явлений» и с «загадочных областей современной физики», напоминая о своем статусе и,

кстати, о том, что пару месяцев назад он избран действительным членом Академии наук

(тогда же Сталин был «избран» почетным академиком). Но, разумеется, не поясняет, что

речь идет о явлении сверхтекучести, которая не имела ни малейших технических

60Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

перспектив. В оценке научного потенциала Капица оказался абсолютно прав, - именно

Ландау создал теорию сверхтекучести.

Главный же свой козырь Капица вовсе не упоминает, зная, что Молотов и сам

вспомнит. Незадолго до того Капица разработал новый метод получения кислорода и

азота с помощью своей высоконаучной техники, что обещало обеспечить важные области

народного хозяйства. Настолько важные, что председатель правительства Молотов об

этом знал.

Когда такой научно-технический изобретатель говорит, что научную голову

Ландау следует использовать в интересах дела, его рекомендации следует доверять. Если

бы какой-нибудь выдающийся диетолог сказал, что не голова Ландау, а какой-то другой

его орган - скажем, печень - представляет уникальную ценность (например, для здоровья

т. Сталина), то, можно не сомневаться, из Ландау извлекли бы его печень. По счастью

такого диетолога не было, и рекомендация Капицы победила и законы сталинского

правосудия и беззаконие сталинского террора.

И как стремительно! Уже через день после письма, 8 апреля, с Ландау встретился

главный следователь страны (Начальник следственной части НКВД) Кобулов, один из

главных помощников нового наркома Берии. По итогам этой встречи-допроса Кобулов

составил справку, где кратко изложил дело, не различая фиктивные и реальные факты, но

указал, что 8 апреля Ландау «от всех своих показаний как от вымышленных отказался,

заявив, однако, что во время следствия мер физического воздействия к нему не

применяли. На мой вопрос — почему он почти целый год подтверждал свои показания, а

сейчас от них отказался,— Ландау не мог дать какого-либо вразумительного ответа».

Кобулов, можно думать, дал понять Ландау, что его судьба решается в особом

порядке, и поэтому тот решился отказаться от своих показаний оптом. Читая лишь

справку (составленную, вероятно, для Берии) и не вникая в детали показаний, разумный

человек вряд ли мог принять листовку всерьез. На фоне шпионско-вредительской

белиберды (вроде того, что евреи Корец и Румер шпионили в пользу нацистской

Германии) выдумкой кажется и листовка. Однако «кажется» к делу не подошьешь, и

Берия потребовал от Капицы прямое личное поручительство, которое тот и дал 26 апреля.

Для этого Капицу вызвали - или, лучше сказать, пригласили – в НКВД. По рассказу

Капицы, там заместители Берии – Кобулов и Меркулов - спросили его, понимает ли он, за

61Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

кого просит?! «Опаснейший человек, шпион, который во всем сознался. Вот почитайте…»

И пододвинули ему огромный том. Капица мудро уклонился от этой возможности,

спросив навстречу, каков мотив мог быть у талантливого, успешно работающего физика,

чтобы заниматься подобного рода ненаучными делами?! Если бы ему ответили: «Потому

что Ландау слишком близко к сердцу принимал дело социализма» и показали текст

листовки, Капица бы понял, что это не просто недомыслие ретивых НКВДистов. Однако у

тех язык бы не повернулся так ответить, а листовку они даже не упомянули. То ли потому,

что считали ее незначительной на фоне более тяжких обвинений, то ли потому что сами

не верили в реальность столь фантастического текста. Другое дело а/с организация, к/р

вредительство или шпионаж. Когда двое слушают анекдот про Сталина – это уже а/с

организация. Любую неурядицу по работе, при желании, можно объявить к/р

вредительством. Написал письмо западному коллеге, вот тебе и шпионаж. А листовка –

это что ?!

28 апреля 1939 года, через день после визита Капицы в НКВД и ровно год спустя

после ареста, Ландау освободили. Согласно юридическому документу, удостоверившему

это решение, Ландау был «достаточно изобличен в участии в антисоветской группе,

вредительской деятельности и попытке выпустить и распространить антисоветскую

листовку». Почему же освободили? Потому что приняли во внимание, что:

«1. ЛАНДАУ Л. Д. является крупнейшим специалистом в области теоретической физики

и в дальнейшем может быть полезен советской науке,

2. академик КАПИЦА П. Л. изъявил согласие взять ЛАНДАУ Л. Д. на поруки»,

и, наконец - делу венец, «руководствуясь приказанием тов. Л. П. БЕРИЯ об

освобождении ЛАНДАУ на поруки академика КАПИЦЫ».

На этом основании:

«Арестованного ЛАНДАУ Л. Д. из-под стражи освободить, следствие в отношении

его прекратить и дело сдать в архив».

В этом архиве дело и хранилось полвека, прежде чем на него впервые посмотрел

историк и увидел в нем трудные загадки.

Загадки 37-го года

62Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

37-й год оставил шрамы в миллионах семей, в науке, в искусстве… И

оставил трудные загадки историкам. Нет особо новых загадок в том, как человек

переживает свалившееся на него несчастье и как ему это иногда не удается, - это

нестареющая тема. 37-й год для большинства его жертв был «просто»

несчастным случаем, стихийным бедствием. Но для некоторых это было нечто

большее – еще и внутреннее крушение. Невидимый слом, как и нежелание

признать его, толкали человека к поступкам загадочным, иногда роковым для него

самого и его близких.

Недавние руководители страны, люди неглупые, бывалые - побывавшие в

руках царских жандармов и в царских тюрьмах, искушенные в политике,

оказывались удивительно незрячими. Даже уверенные, что их ждет арест, и даже

попав в ежовые рукавицы сталинского правосудия, они тешили себя

невероятными иллюзиями. Как завороженные, шли на бойню, иногда перед

смертью крикнув «Да здравствует Сталин!» И еще хуже - становились покорными

марионетками на показательных процессах, «признаваясь» в заговорах,

убийствах, шпионаже.

Жившие тогда, по долгу советской службы, за рубежом – дипломаты,

разведчики - могли читать не только советские источники массовой

(дез)информации и, получив смертоносный приказ о возвращении, они могли

остаться за границей, но и они в большинстве предпочли вернуться – и погибнуть.

Так, Бухарин весной 1936 года вместе с молодой женой был за границей, где

говорил собеседникам, что Сталин его уничтожит. И тем не менее вернулся. И

послушно сыграл отведенную ему постыдную роль на последнем показательном

процессе.

В чем дело? Как это объяснить?

Конечно, царским жандармам и тюрьмам было далеко до сталинских по «мерам

воздействия» на заключенного. Но не это было решающим для тех, кто выбрал путь

революционера сознательно и идейно мотивировано. В их идейности как раз и крылась

причина их «необъяснимого» поведения.

63Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

На языке физики можно сказать, что в советской стране подходил к концу фазовый

переход затвердения сталинизма, а необъяснимо послушные не сумели это осознать.

Сталинский фазовый переход занял примерно семь лет и начался, когда Генсек победил

все внутрипартийные оппозиции и прикончил НЭП, провозгласив в 1929 году «Великий

перелом». В эти семь лет в советской системе присутствовали, можно сказать, «жидкая» и

«твердая» фазы, как при замерзании вода соседствует со льдом. Твердая фаза –

набирающий массу сталинизм. Жидкая – потерпевшие поражение, но еще физически не

уничтоженные, оппозиционеры – пережиток прошлого десятилетия - первого советского,

полу-ленинского, десятилетия с его реальными дискуссиями и политической

конкуренцией, - пусть и лишь внутри партии.

Эти «жидкие» большевики и стали вольно-невольными участниками

показательных процессов. Они не хотели верить своим глазам и выполняли волю Сталина,

потому что были не в состоянии провести соответствующий фазовый переход в своем

мышлении, осознать новую реальность твердого сталинизма.

Почему они оказались не в состоянии, физика сказать не может. А гуманитарно

перед ними стоял, действительно, тяжелый выбор. Два десятилетия они жили с верой, что

строят – и не на последних ролях – общество светлого будущего, общество социальной

справедливости, где царят свобода, равенство и братство. А реальная жизнь образца 37-го

года намекала, что попали они даже не в прошлое, а в поза-поза- прошлое – в

рабовладельческую деспотию, перед которой бледнеют образцы Древнего мира. Если

калибр деспотии измерять числом подданных и степенью контроля над их жизнью и

смертью, то самовластью Сталина на 1/6 земшара, пожалуй, нет равных.

Признав это, отжившие полу-ленинские большевики, вроде Бухарина, должны

были признать и свой вклад в создание Сталинизма, когда помогали Генсеку подавить

внутрипартийную оппозицию. Они могли думать, надо ли было им принять сторону

Сталина в его соперничестве с Троцким. А если «оба хуже», могли задуматься, почему

выбирать приходится между диктаторами, и не означает ли это, что социализм, как они

его понимали, неизбежно ведет к деспотии – по какому-то неоткрытому закону

исторического материализма? Но признать это им, профессиональным руководителям,

означало бы признать бессмысленность своей жизни, если не хуже. Такое признание –

фазовый переход в мышлении – мало кому под силу.

64Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Другой выход – продолжить веру, что колесо истории все-таки повернулось в

направлении светлого будущего, а происходящий трагический «абсурд» назвать ценой,

которую требуется заплатить за участие в столь уникальном повороте истории. История,

мол, требует жертв, но она же в конце концов оправдает их, очистит имена от позора, и

очистит от крови и грязи красное знамя социализма. В предсмертном послании Бухарина

потомкам - именно такая вера. Под наркозом такой веры оправдывали свое поведение на

процессах (как необходимое для социализма в трудный момент истории) и надеялись, что

палачи пощадят их близких.

Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман?

Падшие герои того времени, вероятно, предпочли бы смягченный вариант: Тьмы

скучных истин нам дороже поддерживающий нас мираж…

Это касалось не только бывших руководителей народа, но и народа самого, чье

умонастроение удивляло гостей из-за рубежа и удивляет гостей из будущего - историков.

Тогдашнее воодушевление можно назвать нетрезвым, можно – чувством причастности к

великому историческому преобразованию. Воодушевление не было поголовным, но доля

«причастных» была необыкновенно велика. Действовала и близость эпохи революции и

участие в пропагандистском гипнозе – и самогипнозе - талантливых мастеров культуры.

«Парадоксально, что большинство шло вполне искренно, загипнотизированно, охотно дав

себя загипнотизировать. Огненнокрылыми казались истины торжествующего

марксизма - и целых два десятилетия, до второй мировой войны, несли нас те крылья.

(Вспоминаю как анекдот: осенью 1941, уже пылала смертная война, я - в который раз и

всё безуспешно - пытался вникнуть в мудрость "Капитала") », засвидетельствовал

неукротимый Солженицын.

Так что карикатурная самоотверженность в жизнеописании Коры - это карикатура

реально исторического энтузиазма, - или истерического, если смотреть без сочувствия.

Даже трезвый Капица, соприкасаясь с «трудящимися массами», чувствовал это

настроение и поддавался ему. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», - пели тогда в

народе, и с таким настроем легче верилось в саму сказку.

Простое подтверждение столь массовой нетрезвости - «трудовой подвиг

Стаханова». Согласно Большой Советской Энциклопедии, в один прекрасный день

(точнее, ночь) в августе 1935 года шахтер Стаханов перевыполнил норму в 14 раз, а три

65Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

недели спустя - в 31 раз. Сразу же появилось слово «стахановец», а уже в ноябре на

Всесоюзном совещании стахановцев Сталин объявил: «Жить стало лучше, жить стало

веселее».

@

Итак, некий рабочий перевыполнил норму сначала в 14, а потом в 31 раз?

Руководство шахты, конечно, могло «организовать» перевыполнение в какое угодно число

раз. Важно, что население страны приняло эти цифры без смеха. Ну, а если бы

руководство еще через три недели выдало бы на-гора цифру превышения в 75 или 150

раз? Народ тоже поверил бы в чудо-шахтера? Или руководство угодило бы под расстрел

за обман трудящихся и издевательство над идеей ударного труда? Организаторы

трудового подвига, понимали, вероятно, такую опасность и остановились на 31-кратном

перевыполнении. А теперь спросим себя, какое перевыполнение трудовой нормы в наши

дни еще не вызвало бы массового истерического смеха? Подозреваю, что это число

существенно меньше 14-ти, а то и пяти. Значит, уровень доверчивости 1935 года был раз в

десять выше нынешнего. Лишь при такой доверчивости можно было верить, что бывшие

руководители страны подсыпали толченное стекло в еду и служили японо-немецкими

агентами. А то, что верили, не только вспоминают спустя десятилетия, это ясно также из

показаний Кореца 1938 года о его беседах со знакомыми, судя по всему, не дремучими.

При таком общественном настрое не удивительно, что лишь в считанных случаях

советский человек решался на публичный диагноз сталинизму. Все эти случаи хоронились

в секретных архивах и вышли наружу лишь полвека спустя. Диагносты, очень разные

социально и психологически, понятия не имели друг о друге, и все они недооценили

страшность своего диагноза. Ландау был одним из них, но чтобы видеть его случай в

исторической перспективе, вспомним кратко о нескольких других.

Первый, Мартемьян Рютин (1890-1937), родился в крестьянской семье в Сибири,

сумел получить образование и работал учителем в сельских школах, пока его не призвали

в царскую армию. В партию большевиков вступил в 1914. Во время Гражданской войны

командовал войсками Иркутского округа. На партийных постах вплоть до кандидата в

члены ЦК партии, имел возможность наблюдать и сталинскую хватку, и зарождение

сталинизма. Умудренный увиденным, он в 1932 году написал: «С помощью обмана,

66Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

невероятного насилия и террора, опираясь на централизованный мощный партийный

аппарат, Сталин установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру. Борьба с

оппортунизмом опошлена, превращена в карикатуру, в орудие клеветы и террора против

самостоятельно мыслящих членов партии». Диагноз оправдался в том же году, когда

Рютина и его товарищей арестовали. Сталин требовал от Политбюро смертного

приговора, но санкции не получил, - фазовый переход еще не закончился. Казнили Рютина

в 37-м, когда он отказался стать марионеткой на показательных процессах.

Совсем из другого теста был сделан поэт Осип Мандельштам (1891-1938),

свободный от всякой политики, но остро нуждавшийся в свободе речи. Гениальный поэт

верил своим глазам и нехватке воздуха, когда в ноябре 1933 года сочинил:

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

Только слышно кремлевского горца —

Душегубца и мужикоборца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются глазища,

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей.

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подкову, дарит за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз…

Призвание поэта не позволило Мандельштаму оставить это свое открытие при себе.

Стихотворение он читал своим знакомым, предупредив: «Смотрите – никому! Если

дойдет, меня могут... РАССТРЕЛЯТЬ!» Он не очень ошибся: за это стихотворение его

арестовали, хотя умер он не от пули, а «от лагеря».

Еще двое обличителей Сталина находились далеко от Москвы – в Западной Европе

и были там «руками Москвы». Это – два советских кадровых разведчика: Игнатий Рейсс

(1899-1937) и его товарищ по партии и начальник по службе Вальтер Кривицкий (1899-

67Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

1941). Вести с родины о непонятных арестах ставили перед ними неразрешимый ребус.

Весной 1937 года Кривицкий получил возможность увидеть этот ребус вблизи, - его

вызвали в Москву, он провел там два месяца и умудрился вернуться. То, что он увидел

своими глазами, делало ребус еще более неразрешимым, арестованы были многие из

лично ему знакомых людей, преданных советской власти. После нескольких недель

обсуждений и размышлений Рейсс пришел к выводу, что сталинский режим превратился в

фашистский. Они, не за страх, а за совесть служив «рукой социализма», не хотели стать

рукой диктатора Сталина. Первым решение уйти принял Рейсс. Но перед там, как

скрыться, он написал письмо в ЦК партии и 17 июля 1937 года передал его через

Советское посольство в Париже. Письмо, в частности, кричало: “Тот, кто хранит

молчание в этот час, становится пособником Сталина и предателем дела рабочего

класса и социализма... Назад к Ленину, его учению и делу. Я хочу предоставить свои силы

делу Ленина, я хочу бороться, и наша победа — победа пролетарской революции —

освободит человечество от капитализма, а Советский Союз от сталинизма”. Рейсса

убили по приказу из Москвы в сентябре 1937 года. Кривицкому удалось сначала

ускользнуть от других «рук Москвы», и он успел даже опубликовать книгу «Я был

агентом Сталина». Однако, четыре года спустя, зная, что за ним охотятся и сталинские и

гитлеровские профессионалы и желая уберечь жену и сына, он покончил с собой.

И, наконец, известная нам листовка Кореца-Ландау к Первомаю 1938 года.

Во всех четырех случаях открытие, что в родной стране действительное напрочь

отделилось от желаемого, толкнуло людей на безумные поступки, на смертельный риск, и

- в первых трех случаях – смерть последовала. Что говорит и о людях и о масштабе

открытия для каждого из них. Хотя жизненные пути их различались кардинально, ко всем

им применимы слова Кореца о себе с Ландау: «мы интересовались не только собой»,. В

один абзац не втиснуть сложные жизненные ситуации, но можно сравнить результаты,

чтобы выяснить, был ли будущий нобелевский лауреат умнее других.

Суть всех четырех диагнозов одна и та же – единоличная диктатура Сталина, и

разные действия диагностов привели их в одну и ту же компетентную организацию. А то,

что Ландау уцелел, говорит лишь о его везении, но не о нобелевском уме. Что касается

анализа ситуации, то все видели главную причину в личности Сталина и если звали

«назад к Ленину», то - к другому стилю руководства, а не к какой-то фундаментальной

68Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

программе. За пять лет, что Ленин был у власти, он круто повернул от программы

военного коммунизма, запретившей частную собственность, к программе НЭПа,

возродившей этот рыночный двигатель социального развития и основу экономики. Но

никто из наших анти-сталинистов не обличал Сталина за отказ от этой новой (старой)

программы, которая по мысли Ленина должна была вести страну вплоть до построения

социализма.

Легко сейчас упрекать марксистов-ленинцев в том, что они не следовали Марксу в

экономическом анализе социальных процессов. Тем более, что задолго до Маркса

возникла пословица «Кто платит, тот и заказывает музыку». Если вся собственность

страны находится в одних руках, даже если эти «одни руки» назвать рабоче-

крестьянскими, это гарантирует диктаторскую власть. И музыка будет звучать лишь

приятная для ушей диктатора.

Ландау пошел дальше других в историческом материализме, призывая к созданию

«государства, сохраняющего колхозы и государственную собственность на предприятия,

но построенного по типу буржуазно-демократических государств». Спустя двадцать лет

он уже видел, что дело не только в личности Сталина, но в природе созданной им

государственной системы – «фашистской», как говорил Ландау и его единомышленники.

Это сопоставление затушевывается нынешним ученым словом «тоталитарный». Если же

сравнить два самых знаменитых примера тоталитаризма – гитлеризм и сталинизм – по

количеству загубленных подданных и по исторической прочности, то сталинизм явно

победил. Нет свидетельств, что Ландау размышлял об экономической свободе, как

необходимой предпосылке других социальных свобод. Но известно, что он думал в 1957

году: «Наша система - это диктатура класса чиновников, класса бюрократов. Я

отвергаю, что наша система является социалистической, потому что средства

производства принадлежат никак не народу, а бюрократу».

В любом случае, упрекать советских анти-сталинистов 30-х годов в узости их

политэкономического мышления по меньшей мере негуманно, - не до анализа, когда

расплавленное олово капает на голову. Тем более, что и до сих пор продолжаются споры,

совместим ли социализм с частной собственностью, и возможен ли социализм с

человеческим лицом и другими человеческими органами, особенно внутренними, или

неизбежно его внутренние органы становятся самыми компетентными.

69Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Интереснее - и загадочнее - практическое поведение будущего нобелевского

лауреата и его друзей в истории с листовкой. Некоторым физикам, которые близко знали

Ландау в 40-50- е годы и на себе испытали мощную ясность его мышления, это его

приключение конца 30-х годов кажется абсолютно идиотским. Особенно, учитывая, что

история случилась в апреле 1938 года, когда и не столь умные советские люди должны

уже были уяснить, в какой стране они живут.

В истории листовки переплелось несколько разных загадок.

Румер, без вины виноватый

Начнем с Румера, арестованного из-за листовки, но ничего о ней не знавшего.

Почему же тогда его арестовали? Потому что Органы считали, что он знал. В справке на

арест всех троих – Кореца, Ландау, Румера – цитируется "Агентурное донесение” от 19

апреля 1938:

«18 апреля КОРЕЦ у себя на квартире представил источника двум лицам,

назвавшим себя ЛАНДАУ и РУМЕР. Источник был представлен как вновь привлеченный

КОРЕЦОМ участник организации. Из бесед КОРЕЦА с источником ясно, что ЛАНДАУ и

РУМЕР полностью посвящены в проводимую подготовку к выпуску антисоветских

листовок».

К «источнику» этого доноса и к доносчику–сексоту мы еще вернемся, но об а/с

взглядах Румера органы знали из более раннего доноса:

"Профессор РУМЕР, 5 марта 38 г. на вечере в Доме Ученых со своим приятелем

профессором доктором ЛАНДАУ, заявил мне: "Читали, что делается в правящих кругах,

сплошь изменник на изменнике сидит, а ведь почти все были руководителями страны. [в

то время шел третий показательный процесс (над Бухариным, Рыковым и др.)] Ничего

себе, хорошенькое правительство, состоящее из агентов охранки, предателей, убийц. И

сидящие на скамье подсудимых и оставшиеся один другого стоят". Присутствовавший

при этом ЛАНДАУ добавил: "Моральные качества людей низко развитых и

неполноценных по своей расовости характерны для наших большевиков, чего же вы

хотите еще".

70Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Точность этого доноса проверить невозможно, но, похоже, что оба профессора

были удивительно легкомысленны в марте 1938 года, когда в Доме ученых беседовали,

скорей всего, с ученым же коллегой. Не знали советскую народную мудрость, что каждый

третий – сексот? Или не желали знать?

Ведь совсем недавно Румер беспокоился о судьбе своего друга Ландау и публично

пообещал: «если Ландау окажется вредителем, я, несомненно, буду привлечен к

ответственности», то есть готов был последовать за другом в тюрьму . Но «совсем

недавно» - в этой книге, а для ее героев прошел целый год, - пообещал-то Румер в апреле

1937 года. И уже полгода прошло после арестов харьковских друзей Ландау.

Те аресты были абсурдом, но теоретик, даже имея дело с абсурдом, полагался на

логику и мог думать: раз Ландау не арестовали сразу вслед за его друзьями, значит абсурд

пошел по какому-то иному руслу. Быть может, потому что Ландау уехал из Харькова: с

глаз долой – из сердца вон. Сердечным харьковским чекистам московский арест очков бы

не прибавил, и потому – из сердца вон. Так спаслась Лидия Чуковская, жена

арестованного Матвея Бронштейна, - просто переехав из Ленинграда в Москву.

Ленинградские чекисты внесли ее имя в список подлежащих аресту, но всесоюзный

розыск не устроили, - зачем такие сложности, когда под рукой сколько угодно местных

врагов народа? К 1938 году этот простой рецепт спасения уже стал народным достоянием.

Потому теоретики и могли думать, что в данном случае пронесло. Следующий страшный

абсурд случится - или не случится - по закону чистого случая, поэтому жить можно

обычным для теоретика образом, свободно мысля и обсуждая мысли с коллегами и

друзьями.

Такое рассуждение кажется невероятным легкомыслием - особенно для будущего

нобелевского лауреата, но тому есть подтверждение. Двадцать лет спустя физик

следующего поколения, слишком близко к сердцу принимавший социализм, проявил, по

мнению Ландау, гораздо большее легкомыслие. В 1956 году в Институте теоретической и

экспериментальной физики на обсуждении доклада Хрущева «О культе личности

Сталина» выступил член партбюро Института 32-летний Юрий Орлов и, назвав Сталина и

Берию "убийцами, стоявшими у власти", призвал к "демократии на основе социализма".

Его исключили из партии и уволили из Института. По этому поводу Ландау заметил:

«Можно помочь человеку, который знает, чего хочет. Но если он не знает, чего хочет,

71Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

помочь невозможно». Озадаченный Орлов напомнил рассказ самого Ландау о его соседях

по камере, считавших, что их посадили ни за что, но всех других за что-то. И спросил

обиженно, что же, выходит, его – Орлова - уволили за дело?

Ландау тут же пояснил: «В те годы было невозможно ничего рассчитать, люди

попадали под репрессии по закону случая. Сейчас другое дело. Вы могли рассчитать все

последствия, но вы не захотели. И пожертвовали хорошим институтом — ради чего?

Нужна ли вам в самом деле физика?»

Замечание Орлова было бы еще основательнее, знай он о листовке. Мы - знаем, и

ответ Ландау побуждает вспомнить, что он был не только лучшим в мире знатоком

фазовых переходов, но и мировым авторитетом в той области физики, где царит закон

случая, - в статистической физике. Как раз в феврале 1938 года вышел том Курса Ландау-

Лифшица «Статистическая физика» (в том же году изданный в Англии и переиздаваемый

до сих пор – 70 лет спустя).

Чего же не учел знаток законов случая, когда согласился на противозаконную

листовку? Решил сыграть в русскую рулетку? Ни в коем случае, - ему очень нужна была

физика, не меньше он ценил жизнь (тем более, уже украшенную любовью). Если не

говорить о высшем слое руководителей, которых врагами народа назначал сам Сталин, то

Ландау правильно понимал, что люди попадали под репрессии по закону случая. Понял он

это не раньше августа 1937 года, - тогда, по свидетельству очевидицы, пытаясь разгадать

«исчезновения» людей, «Дау, который так легко и быстро и нетривиально создавал

различные теории для фактов обыденной жизни, с раздражением и удивлением

повторял: ‘Я не понимаю, не понимаю…’, при этом было очевидно, что это

словосочетание ему не приходилось раньше часто произносить». Исчезнувшие люди

настолько различались, что никакой закономерности не угадывалось. Ее и не было. В

физике это означает полную случайность. А в делах 37-м – не совсем полную.

Дау не догадывался, что арест Кореца в 1935 году и его освобождение могут

повлиять на шанс ареста в 1938-м. Если бы он знал, что летом 1937 года из Харькова в

Воронежский отдел НКВД отправилась депеша:

«По имеющимся у нас данным в г. Воронеже проживает и работает гр-н Корец

Моисей Абрамович, 1908 года рождения, инженер-физик. Корец нами разрабатывался

как член контрреволюционной троцкистской вредительской организации. В 1935 г. Корец

72Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

был нами арестован, однако виновность последнего доказана полностью не была,

вследствие чего Корец не был осуждён и дело о нём прекращено. В настоящее время мы

приступили к ликвидации всей контрреволюционной вредительской группы в УФТИ и

материалами следствия, полученными нами, установлено, что Корец является одним из

активных участников указанной контрреволюционной группы и ближайшим другом

руководителя этой группы троцкиста профессора Ландау. Корец нами намечен к аресту.

Просим срочно установить Кореца М.А., взять его до ареста в активное агентурное

обслуживание и информировать нас о всех добытых там материалах.»

Харьковским чекистам, видно, хотелось доделать начатое и смыть свой позор

вредительской кровью.

Отсюда понятно, что Кореца и Ландау обеспечили "агентурным обслуживанием" и

в Москве, понятно, почему главные обвинения, предъявленные им, были Харьковского

происхождения, и понятно, что Румера «взяли в обслуживание» из-за его дружбы с

харьковскими «вредителями».

Но, когда открываешь дело Румера, совершенно непонятно, почему он, безвинно

арестованный, уже через день после ареста в собственноручных показаниях написал

уверенно-чистосердечным тоном:

«Я целиком и полностью признаю свою принадлежность к контрреволюционной

группировке физиков» и далее на пяти страницах рассказал о борьбе этой группировки с

диалектическим материализмом, перемешивая общие слова с невинными фактами. При

этом к группировке Румер причислил всех (!) сколько-нибудь заметных физиков страны.

По существу то же самое он повторил еще несколько раз – с интервалом в несколько дней

и все более пространно - 5, 11, 12, 19 страниц. Его нелепые «признания» содержат и

кусочки реальности, вроде такого: «Я хотел принять участие в дискуссии по физике в

журнале «Под знаменем марксизма» и когда поделился мыслью о содержании статьи с

[М.А.] Леонтовичем, получил совет: ‘Не трогай говно, оно завоняет’».

Но после всех этих подробностей вдруг, 16 июля 1938 года, он круто изменил

сюжет и собственноручно написал: «Я, Румер Ю.Б., признаю себя виновным в том, что

был в 1929 г. завербован в Берлине проф. П.Эренфестом для целей научного шпионажа в

пользу немецкой разведки. После его смерти связь с немецкой разведкой с 1933 по осень

73Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

1936 года я поддерживал через следующих лиц, являющихся учеными физиками:

Вайскопф, Плачек и Пайерлс».

В таком шпионском качестве его – в августе 1938-го - отправили в Туполевскую

шарашку, разрабатывать новые самолеты. И уже там в мае 1940 года оформили приговор

«10 лет лишения свободы, с поражением в избирательных правах на 5 лет и с

конфискацией лично ему принадлежащего имущества».

Как понять это? И прежде всего, почему он так «сотрудничал со следствием»?

Дело в том, что к 1938 году уже и не арестованные знали, что следствие бьет и без

пощады. Вот как, например, об этом догадался Матвей Бронштейн еще в начале лета

1937-го. В декабре 1936-го арестовали его старшего коллегу Юрия Круткова, профессора

ЛГУ и члена-корреспондента Академии Наук. В мае 1937 его приговорили к 10 годам за

участие в «фашистской террористической организации». Как сообщили его сестре, он

сознался, что делал в своей лаборатории бомбы. Ей удалось добиться свидания и спросить

его, почему он сознался в том, чего не делал. Крутков ответил с необычной для него

злостью: « Никогда не говори о том, чего не понимаешь! Не смей рассуждать о том, чего

не понимаешь!» Узнав об этом, Бронштейн, по свидетельству Лидии Чуковской,

воскликнул: «Там просто бьют. Бьют, пока человек не сознается. В чем угодно, хоть в

изготовлении бомб… Одно только непонятно — зачем?»

Зная этот «экспериментальный факт», хотя и не имея для него объяснений,

теоретики думали о том, что же делать в случае ареста, и придумали два рецепта

поведения в тюрьме. Чтобы не мучили, «признаваться» надо сразу - рассказать какую

угодно историю – какую угодно тупому следователю, сержанту-лейтенанту, но при этом в

свои соучастники зачислить всех видных представителей своей профессии. Либо же, надо

придумать какую-то сверх-фантастическую историю, вроде замысла вырыть тоннель из

Тамбова в Лондон. Тупой следователь все это запишет, но когда дело дойдет до суда и

прокурора, абсурдность признания станет очевидным доказательством невиновности. Не

арестуют же всех специалистов в данной отрасли науки или техники?!

Не надо судить строго этих теоретиков-изобретателей. Они же почти ничего не

знали о том, что делается за тюремной стеной. Оттуда никто не возвращался.

Румер, похоже, воспользовался обоими сценариями по очереди. Сначала взял в

соучастники всех видных физиков, а когда следователь его первую историю отверг и,

74Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

видно, подсказал, что именно требуется, Румер предложил другую историю, где целая

гроздь евреев работает на фашистскую разведку. Лишь год спустя он убедится, что теория

успешного тюремного поведения, придуманная вне тюремных стен, не работает. В мае

1939 года он написал подробное заявление новому наркому, отказался от всех своих

признаний, сделанных, как он написал, «под влиянием тяжелого морального состояния»,

объяснил, почему не могло быть того, в чем его обвиняли, и просил дать ему возможность

изложить свои объяснения следственным органам. Не дали. А дали 10+5 за шпионаж.

Слово – не воробей. Освобождать лишь потому, что невиновен, значило бы признать брак

в работе чекистов - с неизбежными оргвыводами. Пусть скажет спасибо, что попал в

шарашку, а не на общие работы.

Важно то, что в деле Румера листовка вообще не упоминается. Хотя, казалось бы,

если его арестовали по подозрению в причастности к листовке, почему бы не развернуть

подозрение в уверенность? Что с того, что Ландау и Корец утверждают непричастность

Румера? Поднажать, и все всё признают! Не поднажали. И это говорит в пользу того, что

первое письмо Капицы сработало: следователи, занимавшиеся делом Ландау, не давали

волю фантазии, разбираясь в истории листовки (в харьковских обвинениях разбираться

было нечего, всё было готово). А за Румера никто не просил, и когда выяснилось, что к

листовке он не причастен, сшили ему отдельное обычное дело образца 37-го года. Так

никогда Румер и не узнал о листовке, приведшей его, без вины виноватого, в тюрьму. Не

дожил пяти лет до первой публикации этого ненаучно-фантастического факта.

Ландау: ханжи, бараны, черви, люди

Вечер накануне ареста Ландау и Румер с женой провели в Доме ученых, где, кроме

прочего, обсуждали, что делать в случае ареста. Так что Ландау, конечно, тоже знал все

теории правильного тюремного поведения, но, оказавшись в тюрьме, ими не

воспользовался. Он молчал несколько месяцев, что говорит и о его характере и о том, что

применялись ограниченные меры воздействия. Когда же ему предъявили листовку, дал на

удивление правдивые показания, если не считать эпитеты а/с и к/р. Правдивость эта

иногда озадачивает. Вот пример из его собственноручных показаний:

75Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

«В период конца 1937 г. - начала 1938 г. со мной вели разговоры на политические

темы физик П.Л.Капица и акад. Н.Н.Семенов. В этих разговорах они высказывали

возмущение происходящими в стране арестами специалистов, в частности физиков, и

говорили, что научная работа в СССР из-за этого гибнет. Эти взгляды, разумеется,

встречали с моей стороны полную поддержку и одобрение.»

Вполне возможно, что так и было, но эти разговоры Капицы и Семенова не входят

в «сюжет» а/с деятельности Ландау. Похоже, единственная причина этой фразы –

редкостная правдивость Ландау, правдивость, которую можно назвать детской или

идиотской, но органически присущая ему.

Однако главная загадка Ландау – почему он все-таки согласился на листовку, хотя

вначале, по его словам, «отнесся к этой идее отрицательно, с одной стороны, будучи

занят своей личной жизнью и не стремясь к более активной политической деятельности,

с другой, не веря в успех дела и опасаясь ареста». Корец еще сильнее описал первую

реакцию Ландау: «затея – сплошной авантюризм, обреченный на провал».

И все же «Корец сумел убедить меня…» ?

Как человек, боготворивший Ландау, мог его убедить, точнее - переубедить?

Боготворил Корец гениального теоретика Ландау, а человека Дау он просто любил,

чувствовал себя с ним на равных, а в знании практической жизни вполне мог ощущать и

превосходство. У него за плечами был уже изрядный жизненный опыт: две жены и две

дочери, самостоятельная жизнь в разных условиях и, наконец, тюремный опыт. Не столь

поглощенный наукой, как Ландау, он снабжал друга-теоретика своими наблюдениями над

жизнью страны и первично обработанными «экспериментальными данными». Уже для

того, чтобы «измерить», какая часть членов ЦК арестована, надо было с карандашом в

руках просеять обширную газетную информацию. Чем Корец, несомненно, и занимался. И

результаты своих жизненных наблюдений-измерений предоставлял Ландау для

обсуждения.

Только тем, чтобы помочь ему самому убедиться, что «за» перевешивают

«против».

Нет, разумеется, уверенности, что Корец в своих показаниях абсолютно точно

пересказал его с Ландау разговоры, однако показания представляют контекст, в каком они

обсуждали листовочную «затею».

76Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Главное «против» - опасность ареста – выглядит не так уж страшно, если человек

уверен, что арестовывают «по закону случая», ни за что. Тогда вероятность ареста не

увеличится от какого-то реального скрытного действия. Ландау так думал и был прав в

общем случае, - все ему знакомые арестованные попали под репрессии ни за что.

А «за» была лишь теоретическая польза «второму туру борьбы за социализм»,

который, по их представлениям (в пересказе Кореца), мог начаться «лет через десять».

Единственным эмпирическим доводом о готовности масс к такой борьбе был юный

Павлик Коган и его невидимые товарищи-студенты. Остальное – собственный аршин,

которым Корец и Ландау мерили «нежелание низов жить по старому», если говорить

шершавым языком научного социализма. Предполагая широкое недовольство низов,

физик-социалист мог подразумевать перегретость общества и близость фазового перехода,

когда общество закипит. В такую среду надо лишь бросить крупинки для начала бурного

парообразования. Революционеры-нефизики говорили по-другому - об искре, из которой

возгорится пламя, если правители наломали достаточное количество дров. В теории

научного социализма не рассматривался вариант, когда правители наломали костей, полив

их обильно кровью, - такой материал вряд ли загорится, даже если вместо искры бросить

факел.

Ясно, что с такими теориями можно лишь убедить самого себя и принять желаемое

за действительное. Тут кончается логика теории и начинается энергия чувства – или,

менее возвышено, «шило» в неком месте, где-то между душой и пятками. «Шило»,

которое побудило Кореца и Ландау сунуть головы в уже кровавую пасть сталинизма, - это

идеально-советский настрой личности. Оба они еще были идеально-советскими

личностями, для которых общественное выше личного, а социализм превыше всего. Они

уже признали главного советского властелина врагом социализма, признали поражение

«первого тура борьбы за социализм», но думают о втором туре. Они не ставят под вопрос

саму цель и не размышляют над отрицательным результатом первого тура. Их чувство -

«Даешь социализм!», и не меньше.

Возможность взглянуть на тогдашнего Ландау дает дневник Лидии Чуковской.

Ландау навестил ее через несколько недель после освобождения из тюрьмы. Они еще не

знали, что ее муж, Матвей Бронштейн (для нее –Митя, для него - Аббат), арестованный в

77Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

августе 1937-го, казнен в феврале 1938-го. После встречи, 19 мая 1939-го, Чуковская

записала в дневник:

«Те же черные кудри, те же прекрасные очи пятилетней девочки, те же некрасивые

зубы, подросточья худоба.

Я была счастлива видеть его и его кожаное пальто из наше-Митиной прежней

жизни. Проходя через переднюю в кухню за чайником, я погладила это пальто по рукаву.

Он заговорил своими прежними терминами. ‘Людей’ не встретил. Огромный процент

ханжей. ‘Черви’ встречаются. ‘Баранов’ подавляющее большинство.»

Спустя тридцать лет она пояснила эту терминологию: «‘бараны’ – искренне-верующие;

‘черви’ – те, кто понимает ужас и ложь действительности, но не понимает, что

делать с ней, и, наконец, ‘люди’ – те, кто понимают, что надо делать. Себя он причислял

к ‘червям’».

В том же пояснении 1966 года сказано: «Ландау – один из первых встреченных

мною людей, который никогда, ни на одну секунду не был обольщен Сталинским

режимом».

Неплохо зная Лидию Корнеевну, могу предположить, что для нее слишком

сложной теоретической комбинацией было отвращение Ландау к вождю режима и вместе

с тем вера Ландау в идеологию, на которой, как он считал, режим стоял. Отвращение,

редкое по тем временам, она не могла не заметить, а высшие социалистические идеи были

для нее абстракцией.

@«19 мая 1939. Лёва Ландау, “Дау”, только что выпущенный из тюрьмы. Те же

черные кудри, те же прекрасные очи пятилетней девочки, те же некрасивые зубы,

подросточья худоба. Я была счастлива видеть его и его кожаное пальто из наше-

Митиной прежней жизни. Проходя через переднюю в кухню за чайником, я погладила это

пальто по рукаву.

… Он снял с моей души камень. А я и не знала, что камень был такой тяжелый. Мне

казалось, я об этом и не думаю... »

«Пояснение 1966 года. Месяца через три после Митиного ареста… я узнала, что в

Москве арестован Ландау.Кроме острой боли за него, я испытала дополнительную боль:

а вдруг они по общему делу, – Митя и Лёва – вдруг у Мити вынудили дать какие-нибудь

78Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

показания против Лёвы? Камень этот был снят с моей души Левиным появлением и

Левиным рассказом: его “дело” не было связано с Митиным.»

(Из дневника Лидии Чуковской)

@«И снова карточка твоя

Колдует на столе.

Как долго дружен ты со мной,

Ты, отданный земле. …

...А то во сне придет и сядет

Тихонько за столом моим.

Страницы бережно разгладит

Узорным ножиком своим.

Себе навстречу улыбнется.

То к полкам книжным подойдет,

То снова над столом нагнется,

Очки протрет, перо возьмет...

И я проснусь, похолодею,

В пустую брошенная тьму.

Никак тебя не одолею --

сердцебиенье не уйму »

(Из стихов Лидии Чуковской)

Итак, Ландау причислял себя к ‘червям’, но верил в то, что есть и ‘люди’ – те, кто

понимает, что надо делать. Легко предположить, что ему хотелось перевести себя в

категорию ‘людей’, а для этого надо было что-то сделать.

79Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Ему бы ввести еще категорию ‘мудрые люди’ – те, кто понимал ужас

действительности и понимал, что ничего не следовало делать, кроме как исполнять

поручение, данное талантом, - делать то дело, для которого родился. Словами старинной

советской песни: «без тебя большевики обойдутся». В эту категорию, согласно

показаниям Кореца, попали ученики Ландау - Е. Лифшиц и И. Померанчук. А их учителю,

пришлось сначала побывать в тюрьме.

Физику-теоретику невероятно повезло пережить этот урок. Гораздо вероятней был

результат безумных действий профессионального практика – кадрового разведчика

Рейсса. В 37-м, в Париже, он осознал, что делается на родине, и, вместо того, чтобы тихо

исчезнуть по всем правилам искусства (как это сделал его коллега в Испании А. Орлов),

Рейсс написал и отправил письмо в ЦК. И поплатился за это жизнью. Теряя свои самые

задушевные идеалы и стремясь их спасти, люди теряли порой и головы – сначала в

переносном, а затем и в прямом смысле.

Это касается и листовки Кореца-Ландау.

Корец и загадка Когана

В отличие от Ландау, Корец уже через день после ареста стал давать показания

–как и Румер. Однако в отличие от Румера, Корец рассказывал о действительных

событиях. В этом нет загадки: он знал, что Органам в сущности все известно, раз его

арестовали через полчаса после того, как от него ушел Коган. Из его первых показаний

видно, что он берет на себя главную ответственность за листовку: «Самым активным

среди всех был я. Наиболее резко и к/р настроенным». И видно его чувство к Когану,

которого он называет Павликом. Легко представить себе, что чувствовал 30-летний Корец,

уверенный, что из-за его активности арестованы и 20-летний начинающий поэт и 30-

летний гениальный физик, и что скоро, вероятно, они встретятся на очной ставке.

Он не знал, что увидит Ландау лишь через двадцать лет, а Когана не увидит

никогда. Не знал он, что молодой поэт станет одним из самых известных поэтов своего

поколения, хотя при жизни не напечатает ни строчки. Зато все, для кого стихи – часть

жизни, будут знать его «Я с детства не любил овал, / Я с детства угол рисовал!»,

80Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

и трудно будет найти студента, который не слышал бы песни «Бригантина» на

стихи Когана. Не знал Корец и то, что Павел Коган в 1941-м уйдет добровольцем

на фронт и погибнет в 1942-м, когда ему будет 24 года.

По вопросам следователя Корец мог понять, что Ландау проходит по

одному с ним делу и что помимо реальной истории листовки, следователь

почему-то желает получить еще и выдуманные истории шпионажа и

вредительства в Харькове. Сейчас понятно, что очная ставка между Ландау и

Корецом была не нужна, поскольку их показания вполне соответствовали друг

другу. И показания Кореца относительно Когана также вполне закрывали тему,

поскольку Корец признавал свою руководящую роль. Но Кореца озадачивало

безразличие следствия к Когану - о нем вопросов не было, и к моменту суда у

Кореца появилось страшное подозрение о роли юного поэта во всей этой истории.

Дело Кореца слушалось в суде осенью 1939 года, через полгода после того,

как Ландау был освобожден, а перед тем отказался от всех своих показаний.

Видимо, до Кореца как-то довели изменение ситуации, и на суде он уже заявил,

что Ландау к листовке не имел никакого отношения и что все делал он, Корец,

один:

«Я виноват в том, что написал листовку, за что должен понести наказание. Я

признаю, что почерк в листовке мой».

Однако в конце заседания на вопрос председателя суда, чем подсудимый желает

дополнить судебное следствие, Корец дополнил: «дело возникло в связи с умышленной

провокацией со стороны Когана, который не был привлечен по моему делу в качестве

свидетеля». Корец обратился к суду с просьбой вызвать Когана в качестве свидетеля, но

суд, посовещавшись, отклонил его просьбу на том основании, что и без того все ясно:

Корец свои действия признал и за них должен отвечать.

Двадцать лет спустя, вскоре после «разоблачения культа личности» на ХХ съезде

партии в 1956 году, Корец подал прошение о реабилитации. По-прежнему признавая свое

авторство листовки и схематично описывая события 1937-38 годов (скорей всего просто

забыв детали, им же изложенные когда-то), он еще более определенно написал о

«провокации» Когана. В реабилитации ему отказали, поскольку сам факт написания

листовки был вполне достаточен для осуждения. Отбыв положенный ему срок, он

81Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

вернулся в Москву и первым делом направился домой к Павлу Когану, «чтобы набить ему

морду», но обнаружил там мать, уже который год оплакивавшую сына. И о своей

страшной уверенности Корец замолчал вплоть до своей смертельной болезни в 1980-е

годы, когда рассказал дочери свою версию давних событий.

Даже не зная первых рассказов самого Кореца – в первые дни после ареста - об

истории его общения с Коганом, очень трудно вписать в эту историю подозрение в

провокации. Прежде всего, не видно причин, по которым ежовским правоохранникам

могла понадобиться такая провокация. Если уже выдуманных преступлений хватило для

того, чтобы расстрелять в Харькове шестерых сотрудников УФТИ, в том числе

Шубникова и Розенкевича, то зачем нужно что-то еще для расправы с Корецом и Ландау,

проходившими по тому же делу!? Не вписывается такое подозрение в короткую жизнь

Павла Когана и в его гибель на фронте, куда он ушел добровольцем. Не вписывается такое

и в характер Павла Когана, о котором остались яркие рассказы близко его знавших,

начиная с самого Кореца, но особенно подробно – в воспоминаниях поэта Давида

Самойлова; обратим внимание, что Корец не применил слово «предательство», считая,

вероятно, такое несовместимым с прямым и твердым характером известного ему Когана.

Не вписывается такое и в стихи, которые Коган писал в 1939-41 годах, и в его отношение

к дружбе. По крайней мере, на взгляд пишущего эти строки после внимательного

изучения относящих к делу обстоятельств и свидетельств в объеме, много большем

изложенного в этой книге.

Один лишь факт, что Павла Когана, вовлеченного в подготовку к распространению

листовки, не арестовали, еще не доказывает его сотрудничество со спецслужбами. В

истории, в отличие от физики, один факт вообще мало что доказывает. Конечно, общего

утверждения, что в 37-м году происходили совершенно невероятные события,

недостаточно.

Для раскрытия природы загадочного факта не хватает (пока?) убедительных

свидетельств. Потому предложу возможную альтернативную версию событий, чтобы

сама по себе уверенность Кореца не показалась доказательством вины Когана. Ведь Корец

не читал то самое «Агентурное донесение» от 19 апреля 1938, которое привело к аресту

Кореца, Ландау и Румера. А то донесение - в отличие от первого, из Дома Ученых -

написано не от первого лица:

82Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

«КОРЕЦ у себя на квартире представил источника двум лицам, назвавшим себя

ЛАНДАУ и РУМЕР. Источник был представлен как вновь привлеченный КОРЕЦОМ

участник организации. Из бесед КОРЕЦА с источником ясно, что ЛАНДАУ и РУМЕР

полностью посвящены в проводимую подготовку к выпуску антисоветских листовок».

Уже из текста доноса ясно, что доносчик – не источник. Из показаний Кореца

следует, что «источником» мог быть лишь Коган. Но кто писал донос и в каких

отношениях он был с Коганом? В лексиконе НКВД-ГБ источником называли и того, кто

сознательно снабжал Органы информацией (но тогда ему присваивалось агентурное –

кодовое – имя), и того, кто снабжал невольно, доверив ее кому-то, кто был сексотом. Как

следует из показаний Кореца, Коган просто вынужден был довериться тем своим друзьям

- студентам, вместе с которыми готовил гектограф. А его крайне неразборчивый почерк

вынуждал его передать листовку Кореца кому-то из друзей, чтобы переписать ее

специальными чернилами для гектографа, после чего оригинал уничтожить (как того

требовал Корец).

Напрашивается версия: «Агентурное донесение» написано кем-то из друзей Павла

Когана. На взгляд из нашего далека, этот друг – агент НКВД, доносчик, стукач, сексот.

Но сам он, по крайней мере тогда, мог смотреть на себя совершенно иначе. Он никогда не

видел Кореца, знал о нем лишь то, что рассказал Коган. Сексот считал себя борцом с

врагами советской власти и видел в Кореце подпольного троцкиста, а то и шпиона

(поскольку Троцкий был противником Сталина, то всякого противника Сталина легко

зачисляли в троцкисты). Искренне любя Павла Когана и его поэтический дар, идейный

сексот, спасал наивного друга от смертельной опасности. При этом, оберегая пылкого

поэта от соприкосновения «с суровой, но необходимой работой по очистке страны от

троцкистско-фашистской скверны», сексот мог представить «источника» своим

руководителям как неформального помощника органов. И объяснить, что на такую

«наживку» он – сексот – будет и дальше ловить троцкистов и прочих врагов народа, и

поэтому «источника» нельзя арестовывать. А Коган мог даже не понять, что Кореца

арестовали именно из-за него. Ведь Кореца уже арестовывали в 1935-м.

Имя загадочного друга-сексота при этом быть может навсегда останется

неизвестным, если оно не хранится в закрытых архивах. Павел Коган был человеком

83Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

общительным. По воспоминаниям его жены, Елены Ржевской, у него были близкие друзья

детства, никак не связанные с литературой и ничем не знаменитые.

А общую идейную атмосферу можно восстановить по компании литературных

друзей Павла Когана, с которыми он познакомился в ИФЛИ (Институт философии,

литературы и истории), куда поступил в 1936 году, и в Литературном институте. Из них

наиболее близки Когану были Сергей Наровчатов, Давид Самойлов, Борис Слуцкий,

Михаил Кульчицкий, Михаил Львовский. Самые подробные воспоминания оставили

дожившие до гласности Самойлов и Львовский, и вот что рассказал второй:

«У нас была программа. Мы называли ее «откровенный марксизм». Нам казалось,

что все в стране делается не по Марксу, литература приукрашивает действительность,

а мы будем честными. Это было, конечно же, очень наивно, но характерно для того

времени. Казалось, что социализм с человеческим лицом возможен. Мы еще были за

«первоначальный красный флаг», так мы это называли, за тот флаг, с которым шли

когда-то в революцию и на гражданскую войну»

Откровенность их поэтического марксизма плохо сочеталась с партийным

сталинизмом:

«На одном из открытых партийных собраний я выступил и наивно изложил всю

подноготную, всю программу нашей шестерки. Мне тогда было лет девятнадцать, и я

считал, что в том, что мы меж собой обсуждаем, в этом нет ничего зазорного, пусть

люди об этом знают… Но я не знал, что Мейерхольд уже был арестован [в июне 1939]. Я

произнес имена мастеров, у которых надо учиться. Назвал не только Пастернака, но и

Мейерхольда. Тотчас всех моих друзей — а все мои друзья были комсомольцами, — и

Борис Слуцкий, он вообще был нашим комиссаром, — их всех вызвали в партком и

сказали, что из-за меня, беспартийного и не комсомольца, стоит вопрос об их

исключении из института. Чувствуя свою вину, я стал звонить Симонову, мне сказали,

что он у Долматовского. Я поехал к Долматовскому. Симонов вышел. и я рассказал ему

все. Он сказал: что ж, выходит сельвинчат бьют [молодые поэты занимались в семинаре

И.Сельвинского]? А в КГБ не вызывали? (Тогда это был, вероятно, не КГБ, а НКВД…) Я

говорю — нет, не вызывали. А он: вот, когда вызовут, я вступлюсь, а сейчас еще рано.

Возможно, он всё же вступился за нас, так как инцидент, к счастью, остался без

последствий».

84Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Симонов ли вступился или тот, для кого Коган был источником в апреле 1938 года,

или вообще пронесло без всякого заступничества?

Возвращаясь к событиям, как они описаны в показаниях Кореца, и придавая слову

«провокация» расширительный смысл, можно сказать, что они с Павлом Коганом

«провоцировали» друг друга, помогая друг другу поверить в реальность горячо желаемого

– что «низы уже не хотят жить по старому» и что если бросить искру листовки, то «из

искры возгорится пламя» следующего тура борьбы за социализм. Да и Ландау можно

тогда притянуть в провокаторы, поскольку он потрудился над высечением искры. Туда же

и Рютина с Мандельштамом и вообще всех, кто осмелился назвать диктатора и душегубца

тем, кем он был. Однако столь расширительное толкование слова «провокация» выводит

из юридических рамок в морально-психологические, а из области здравого смысла в

словесную эквилибристику.

 

Чем кончился 37-й год

Давид Самойлов в своих воспоминаниях, сорок лет спустя, назвал 37-й год

загадочным, похоже, сам не понимая, как он и его друзья старались придать смысл

происходившему, разгадать Сталина, понять почему смертоносный абсурд необходим для

неизбежной схватки с фашизмом и построения в конце-концов светлого будущего для

всего человечества. Вспомним, как Павел Коган объяснял-оправдывал сталинскую

диктатуру (в разговоре с Корецом) осенью 1937-го: два лагеря и два лидера-диктатора,

лидер капиталистического зла Гитлер и лидер социалистического добра Сталин …

И после Большого террора будет много чего труднообъяснимого для

«откровенного марксизма»: договор о дружбе с фашистской Германией, финская война,

тяжелейшие потери в начале Большой войны. Тем не менее, молодым поэтам, друзьям

Павла Когана, удавалась как-то объяснять себе все происходившее и писать стихи, и

влюбляться, и уходить на войну, и – некоторым – погибать за правое дело. В их сознании

в тогдашнем правом деле соединялось сражение с фашистской чумой и начало мировой

революции. В предвоенных – последних своих - стихах Павел Коган умудрялся скрестить

85Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

старый интернациональный идеал мировой революции с новым великорусским

национализмом:

«Но мы еще дойдем до Ганга, / Но мы еще умрем в боях, / Чтоб от Японии до

Англии / Сияла Родина моя»;

«И пусть я покажусь им [потомкам] узким / И их всесветность оскорблю, / Я –

патриот. Я воздух русский, / Я землю русскую люблю... И где еще найдешь такие / Березы,

как в моем краю! / Я б сдох, как пес, от ностальгии / В любом кокосовом раю».

Сила социалистического миража мешала молодым поэтам спросить себя, а хотят

ли жители Японии и Англии присоединиться к «земшарной Республике Советов». И

совсем другая сила, отгородившая советскую страну от внешнего мира, отвращала от

кокосов и прочих иностранностей, о которых лишь читали в книгах. Скрестить эти две

силы на трезвую голову, как сейчас кажется, не легче, чем скрестить ужа с ежом. И

результат будет тот же – моток колючей проволоки.

На фоне столь трудного совмещения не таким уж трудным выглядит вопрос: Как

Павел Коган, весной 1938 года согласившийся, что «сталинская клика совершила

фашистский переворот», к 1940-му сумел это забыть или передумать?

Способны на подобную интеллектуальную эквилибристику были и друзья Павла

Когана. Давид Самойлов вспоминает, как в 1951 году спросил Бориса Слуцкого:

«- Ты любишь Сталина?

Помолчав, [тот] ответил:

- В общем, да. А ты?

- В общем, нет.

В общем. В частности мы были согласны. Целесообразность послевоенных

мероприятий Сталина была нам непонятна. В 37-м мы предполагали наличие

непостижимой нам политической цели. Теперь, как не крутили, - не выходило.»

Этот невероятно детский (или сильно нетрезвый) диалог 30-летних мужчин,

прошедших фронт, Самойлов суммировал так: «Он [Сталин] сумел заразить всю страну.

Мы жили манией преследования и манией величия». Вторая мания, пожалуй, важнее для

понимания. У этих поэтов была своя мания величия. Они страстно хотели, чтобы главным

голосом в стране был голос их поэзии, а главным голосом в мире стал голос их страны (то

есть опять же голос их поэзии). И то и другое зависело от главного вождя страны.

86Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

Поэтому Сталина и приходилось разгадывать, приходилось «крутить», постигая его

непостижимые цели. На трезвую голову это не получилось бы.

По-разному жили друзья Павла Когана за пределами поэзии и 37-го года. После

того, как главного вождя не стало и когда, говоря партийным языком, «был разоблачен

культ личности Сталина», Сергей Наровчатов признался:

Много злата получив в дорогу,

Я бесценный разменял металл,

Мало дал я Дьяволу и Богу,

Слишком много Кесарю отдал.

 

Потому что зло и окаянно

Я сумы страшился и тюрьмы,

Откровенье помня Иоанна,

Жил я по Евангелью Фомы…

Страх здесь ощутим очень ясно. Но не ясно, в ком поэт ощущал Кесаря, Бога и

Дьявола? До 5 марта 1953 года в стране был лишь один актер, годный на эти роли, притом

все три одновременно. Но тогда исчезает и окаянное противоречие. И возникает злой

вопрос, а было ли это противоречие подлинным, если впоследствии, безо всякого

Сталина, поэт Наровчатов стал большим советским начальником от литературы? В 1974

году под его председательством исключали из Союза советских писателей Лидию

Чуковскую, которая посмела – откровенно не-марксистки – писать то, что думала. Среди

друзей Лидии Чуковской были два поэта – Давид Самойлов и Наум Коржавин, которые

знали Сергея Наровчатова с их «откровенно-марксистской» молодости и продолжали с

ним знаться даже после этого позорного исключения. Ничего не давая Кесарю и не

пользуясь высоким положением своего высокопоставленного друга, они отважно

защищали его от его же начальственных деяний. Не пытаясь оправдать эти деяния, они

говорили о его литературном таланте и чувствительности к талантливому слову других, о

том, что очень уж хорош собой был этот статный, светло-русый, синеглазый «добрый

молодец» и, наконец, о том, что обильно запивал он свою жизнь спиртным... Все это не

87Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

побуждало Лидию Чуковскую «войти в положение» и еще менее побуждает к этому

постороннего несоветского читателя.

Столь же неубедительны Самойлов и Коржавин в описаниях своих умонастроений

времен их «откровенного марксизма», который оба навсегда оставили в прошлом. По

словам Коржавина - в 1958 году:

Ну, если б хоть разумом Бог бы обидел,

Хоть впрямь ничего б я не слышал, не видел,

Тогда б... Что ж, обидно, да спросу-то нету...

Но в том-то и дело, что было не это.

Что разума было не так уж и мало,

Что слуха хватало и зренья хватало,

Но просто не верило слуху и зренью

И собственным мыслям мое поколенье…

Откровенность обоих поэтов не вызывает сомнений, хотя то, что они называли

«марксизмом», фактически состояло из мечты о золотом веке социализма и

небывальщины о том, как эту мечту осуществить. С этой мечтой и совокупилась их мания

величия – величие русской поэзии и ее родины, а также, естественно, собственной

причастности к этому русскоязычному величию. Поэтический талант требует точности в

выражении чувства, но, увы, может обойтись без ясного мышления. И наши откровенные

поэты обнаружили не дефекты в марксизме или в своем «марксистском» мышлении, они

лишь обнаружили, что честное бескорыстное чувство их почему-то обмануло:

практическое осуществление небывалой мечты стало орудием массового уничтожения. Но

вглядываясь в свое молодое чувство, в нем самом они не находили ничего плохого,

ничего, заслуживающего опровержения или отречения. И посвятили много страниц своих

воспоминаний, чтобы это чувство как-то оправдать. Книга воспоминаний Коржавина «В

соблазнах кровавой эпохи» содержит много чего интересного об эпохе и о нем самом, но

никак не помогает понять соблазны той эпохи. Характер Когана был резче и яснее, но мы

никогда не узнаем, хватило бы ли ему ясности, чтобы сказать о времени своей юности с

полной трезвостью...

Самойлов, рассказывая об опасных разговорах «откровенных марксистов», уверено

заметил: «Но среди нас не было и не могло быть доносчика» и в другом месте - «Но среди

88Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

нас не было предателя…». Донос о листовке говорит, что «в действительности все было

не так, как на самом деле». А Самойлов, похоже, не допускал, что тот, кого из нынешнего

далека легко назвать доносчиком, мог на себя смотреть совсем иначе, считать себя

марксистом не только откровенным, но еще и сокровенным. Чувство умеет обманывать

разум. Особенно хмельное чувство величия.

Нетрезвость этого чувства способна объяснить необъяснимое, - тому, кто никогда в

жизни не пробовал алкоголя, невозможно словами объяснить, что испытывает

глотнувший как следует. Мощная сила опьянения красивым миражом и благими

намерениями вымостила дорогу в ад, но это стало проясняться, лишь когда большая часть

пути была уже пройдена и лишь для очень немногих.

К этим очень немногим принадлежал Ландау. То, что он понял «к началу 1937 года»

- «что советская власть действует не в интересах трудящихся, а в интересах узкой

правящей группы», - он понял ясно и навсегда. В 1957 году Ландау (подслушанный

ГБистами) сказал:

«наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть

фашистская система, и она такой осталась и измениться так просто не может. ... пока

эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то

приличному, никогда нельзя было, вообще это даже смешно. ... Наши есть фашисты с

головы до ног. Они могут быть более либеральными, менее либеральными, но фашистские

идеи у них».

А о своих взглядах до 1937-го говорил просто и трезво: «Какой я был дурак: так

долго не понимал сущность советского режима...»

А из поэтов «самый умный» - Самойлов - лишь двадцать лет спустя поставил

трезвый диагноз: «Самообман, / Позже ставший формой страха».

Тут напрашивается мораль, что лирик супротив физика все равно что плотник

супротив столяра, тем более, что похожую формулировку предложил (в 1959 году) один

из друзей Павла Когана - Борис Слуцкий: «Что-то физики в почете./Что-то лирики в

загоне./Дело не в сухом расчете,/дело в мировом законе.» Но в действительности никакого

общего преимущества трезвости у физиков нет, как следует из слов того же Ландау,

подслушанных ГБистами в январе 1953 года и сказанных «одному из своих близких людей,

89Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

ученому» (скорей всего - Румеру, к тому времени уже отбывшему 10-летний срок в

шарашке, находившемуся в ссылке и по специальному разрешению приехавшему

ненадолго в Москву):

«Если бы не 5-й пункт (национальность), я не занимался бы спецработой, а только

наукой, от которой я сейчас отстаю. Спецработа, которую я веду, дает мне в руки

какую-то силу ... Но отсюда далеко до того, чтобы я трудился "на благо Родины" и пр.,

что сквозило в твоих письмах ко мне. Такие письма ты можешь писать в ЦК, а меня

избавь от этого. Ты знаешь, что мне все равно на каком месте стоит советская физика:

на первом или десятом. Я низведен до уровня "ученого раба", и это все определяет».

Так что дело не в физике, а в Ландау с его ясным и трезвым мышлением. К слову

сказать, Ландау был трезвенником и в самом обычном – а для России необычном –

смысле. Не известно, потому ли, что ему было просто невкусно, или же из-за его

пристрастия к трезвому ясному мышлению.

Спустимся, однако, с высот политической философии и нетрезвой поэзии к

важному вопросу практической политики и истории 1938 года: как, конкретно,

прекратился Большой террор? Чистку высших кадров Сталин по существу закончил еще в

феврале 1937-го, арестовав Бухарина и Рыкова (казненных в марте 1938-го). А Ежова

укротил лишь в августе 1938-го, назначив Берию первым замом наркома (и вскоре вовсе

убрав Ежова). Как и когда у Вождя созревало это кадровое решение, пусть расскажут его

биографы. А для биографии Ландау интереснее более простой вопрос, подсказываемый

такими фразами из показаний Кореца:

«…мы считали, что наши настроения разделяются большинством городского

населения. Поэтому нам казалось, что наша листовка вызовет к жизни целый ряд

отдельных групп, аналогичных нашей», «существовала известная вероятность, что

правительство сделает требуемый переворот, если число таких групп будет велико и

оппозиция значительна. В связи с этим мы предполагали послать экземпляры листовки

Сталину и другим руководящим лицам».

Подозреваю, что эти слова вызвали у читателя снисходительную улыбку и

недоумение от наивной самоуверенности чудаков-физиков. И, подозреваю, что читатель

лишь теоретически представляет себе апрель 1938 года, когда обсуждались эти

90Г. Горелик. Лев Ландау. Жажда ясности / ЖЗЛ

соображения. Но вот что записал в свой дневник 5 апреля 1938 года академик В. И.

Вернадский:

«По радио за последние дни [c] 1-3 [часов] ночи [передавалось] обращение от

Союза Освобождения России. ... По-видимому, [радио] не немецкое. Гнет Сталина. Идеал

Ленина. Сталин повернул, изменил революции. Внешняя политика Сталина-Литвинова

ставит Россию в опасное положение изоляции. Собственность не на орудия

производства. «Кровавый Сталин». Бухарин не изменял. Ежов террором разрушает. Они

[дикторы] рискуют жизнью, говоря - но не боятся. Страна организуется и свободу

добудет. Ежов дал приказ найти их. Мужской и женский голоса. Два дня (может быть,

и больше) свободно, теперь заглушаются все больше.»

Подробностей об этой удивительной московской радиостанции у историков (пока?)

нет, что не мешает, однако, увидеть резонность соображений Кореца и задать несколько

наводящих вопросов.

Поспешил ли Ежов доложить Сталину, что в столице страны, под его носом,

вещает антисталинская радиостанция? И что вообще Сталин знал о настроениях

населения на второй год массовых репрессий? Не было ли письмо Капицы к Сталину в

защиту Ландау, в конце апреля 1938-го, – первым весомым для Вождя свидетельством,

что население близко к закипанию? Если крупнейшей физик-теоретик в Союзе,

увлеченный и успешный в чистой науке, вскипел, то, может, действительно, пора

завязывать с Ежовским террором? А тогда безумная листовка не так уж безумна и даже

могла внести вклад в прекращение Большого террора?

 

========================================================

ПРИЛОЖЕНИЕ: Письмо Лейпунского Ландау

 

UFTI-1935_Priroda-201610_p74-83

 

 

Дочь репрессированного физика М.А.Кореца получила от Службы безопасности Украины хранив

шееся в арестном деле отца неизвестное письмо А.И.Лейпунского, адресованное Л.Д.Ландау. Пуб

ликацию письма сопровождает рассказ М.А.Шифмана о его истории, а также малоизвестных све

дениях из жизни Кореца, и статья Г.Е.Горелика о событиях, упоминающихся в письме и связан

ных с судьбами сотрудников Украинского физикотехнического института.