КАК МНОГО СВЕРХУ НЕБА… (о Татьяне и Сергее Никитиных)

Наталия Рапопорт профессор университета Солт-Лейк-Сити

КАК МНОГО СВЕРХУ НЕБА…

(о Татьяне и Сергее Никитиных)

 

Жизнь певца тебе светила,

Чуть мерцая из угла…

                            Галина Букалова

 

 

 

В молодости я была к ним глубоко равнодушна. В университете мы были разных поколений – я окончила, они только начинали. Они были физики, я – химик. По неписаной студенческой этике, переведенной на воровской жаргон, физикам с химиками дружить западло.

 

К тому же с телевизионных экранов семидесятых годов на меня смотрели этакие комсомольские энтузиасты, борцы за мир во всем мире. Они были мне неинтересны. Жизнь наша текла разными руслами. Никитины ездили укреплять дружбу с народами ближнего и дальнего зарубежья, я в это время моталась внутри страны, больно ударяясь о ее железные границы: несла свет популярных знаний работникам химчисток, строителям электростанций, чабанам вместе с их баранами, а, случалось, и зэкам. Путь за границу был мне заказан. Зато уж по Советскому Союзу я наездилась всласть, с южных гор до северных морей, залетая в самые невероятные медвежьи углы…

 

Дороги наши пересеклись в палаточном лагере московского Дома ученых на латышской речке Гауе.

 

Помню, мы с полчаса как приехали, ставили палатки. Мимо нас по узенькой тропинке, лихо перескакивая через выступающие корни, неслась на велосипеде шестилетняя Юлька Коган и самозабвенно орала:

– Вы полагаете, все это будет носиться? Я полагаю, что все это следует шить!

– Трогательно, что дети поют наши песни, – сказала откуда-то взявшаяся Татьяна.

Я была смущена. Я не знала, что это песня Никитиных. Более того, я вообще не догадалась, что это была песня. После ужина я подозвала Юльку:

– Что это ты пела на велосипеде?

– «Диалог у новогодней елки» Никитиных. Юлька была откровенно поражена моим невежеством.

– А еще что-нибудь никитинское знаешь?

– Конечно!

– Споешь?

Юлька не заставила себя дважды просить.

Так, в исполнении шестилетней Юльки, началось мое знакомство с никитинским репертуаром.

А вскоре состоялся вечер Никитиных на Гауе. И тут, неожиданно для меня, под телевизионными масками открылись интеллигентные, красивые и обаятельные лица. А репертуар! Я ахнула! Сергей пел:

 

Три вещи в дрожь приводят нас,

Четвертой не снести.

В великой книге сам Агур

Их список поместил.

 

Все четверо проклятье нам,

Но все же в списке том

Агур поставил раньше всех

РАБА, ЧТО СТАЛ ЦАРЕМ!

 

Пусть шлюха выйдет замуж – что ж,

Родит, и грех забыт.

Дурак напьется и заснет,

Пока он спит – молчит.

 

Служанка стала госпожой —

Так не ходи к ней в дом.

НО НЕТ СПАСЕНЬЯ ОТ РАБА,

КОТОРЫЙ СТАЛ ЦАРЕМ!

 

Он в созиданье бестолков,

А в разрушении скор…

Он глух к рассудку —

Криком он выигрывает спор.

 

Когда ж он глупостью теперь

В ад превратил страну,

Он снова ищет, на кого

Свалить свою вину.

 

Когда не надо, он упрям,

Когда не надо – слаб.

О РАБ, КОТОРЫЙ СТАЛ ЦАРЕМ, —

ВСЕ РАБ, ВСЕ ТОТ ЖЕ РАБ!

 

 https://youtu.be/AOIDG0K52BU

 

Сергей пел, а у меня мурашки бежали по коже – да и сегодня бегут, когда я слушаю в записи эту песню. Речитатив Сергея был наполнен необычайным внутренним драматизмом. Конечно, это слова Киплинга. Конечно, написал эти слова по-русски не сам Сергей, а его учитель и друг – Лев Блюменфельд. Но чтобы петь такое в начале восьмидесятых годов в присутствии сотни малознакомых людей – а среди них есть разные, – нужно немалое мужество.

 

Еще они пели тогда Шпаликова, Левитанского, Самойлова, Юнну Мориц, Коротича. «Друзей теряют только раз…», «Каждый выбирает для себя / Женщину, религию, дорогу..», «Давай поедем в город, / Где мы с тобой бывали…», «Переведи меня через майдан…».

 

Я слушала, затаив дыхание. Они меня пронзили. Они ворвались в мою жизнь без предупреждения, со взломом. Оказалось, что музыка, которую пишет Сергей, – это моя внутренняя музыка. Я писала бы, наверное, точно такую же, если б умела. Барды ведь есть всякие. Иной раз мне нестерпимо хочется извлечь стихи обратно из их песен. А у Сергея абсолютный слух в поэзии, помноженный на замечательное музыкальное дарование. Его музыка органична замечательным стихам, которые он выбирает; мелодия и поэзия в его песнях настолько срощены воедино, что для их разделения потребовалась бы кровавая хирургическая операция. Бывает, хочется просто почитать эти стихи глазами – ан нет, внутреннее ухо уже слышит их мелодию, и внутренний голос их поет…

 

Думаю, для песенного искусства и для нас с вами большая удача, что Никитин стал заниматься музыкой профессионально. Для физики, наверное, потеря. Недавно Сергей совершенно поразил меня острым физическим умом, интуицией и научной эрудицией. Профессии ведь ревнивы, как женщины, и обычно не прощают, когда их бросают. Физика явно осталась с Сергеем в нежной дружбе. Это было для меня тем более неожиданно, что я наблюдала, как много лет назад Сергей писал на Гауе кандидатскую диссертацию. Татьяна давно уже защитила свою, а Сергей все тянул и вынужден был работать летом. Вся база разъезжалась за грибами и ягодами, а бедняга Никитин оставался сидеть за столом на поляне, обложенный бумагами и графиками. Он терпеливо ждал, когда автомобиль, увозивший двух Татьян – Никитину и Гердт, – скроется из виду. Тотчас из своей палатки появлялся Зяма, в руках у Сергея вместо авторучки оказывалась гитара, и вдвоем с Гердтом они с упоением пели джаз, не забывая зорко поглядывать на лесную дорогу. К моменту возвращения дам из лесу Сергей прилежно работал за столом, и, наверное, жаловался сокрушенно, что день был не особенно продуктивным. Наш общий друг, выдающийся физик, говорил мне, что в конце концов Сергей защитил очень хорошую диссертацию.

 

Но хватит о Сергее. В творческом союзе Никитиных он играет первую гитару, но не первую скрипку. Каждая семья – это ведь миниатюрное государство. В государстве Никитиных роль премьер-министра явно принадлежит Татьяне, как и другие ключевые портфели. Яркая, красивая, общительная, острая, быстрая в реакциях, очень собранная, Татьяна – прирожденный организатор и лидер. Не удивительно, что именно ей в эпоху «перестройки» выпало представлять советскую культуру в должности замминистра. Со временем Татьяна сошла с административной стези; остался у неё, однако, богатый опыт организационной работы и широкие связи в мире международной культуры. И меня осенила блестящая идея – познакомить Татьяну с моим другом, гениальным художником Михаилом Туровским.

Как раз в это время произошли драматические события в жизни представлявшего Туровского французского художественного агента, и Миша остался без европейского представителя. Татьяна взялась за дело и справилась блестяще. По свидетельству самого Туровского, на открытии организованной ею в Мадриде выставки не было, пожалуй, только короля Хуана Карлоса… Выставка имела и художественный, и материальный успех.

 

Сергей Татьяной откровенно гордится и в творчестве во многом полагается на ее вкус и интуицию.

 

Со временем творческий дуэт Никитиных превратился в трио: подрос сын Саша. Быть сыном Никитиных, расти в тени – или в свете – их славы, наверное, очень нелегко. Но Татьяна – незаурядная мать. Саша вырос, умудрившись сохранить удивительную чистоту и трогательную детскость, совершенно непопулярные в наш циничный век. Есть расхожее мнение, что природа отдыхает на детях. Когда появлялся на свет этот ребенок, природа была, по-видимому, в отличной форме и отдых ей не требовался. Саша многообразно одарен литературно и музыкально, артистичен и голосист. Но главное даже не в этом, а в исключительной доброжелательности, открытости и обаянии.

 

Я очень люблю историю о том, как Саша поступал в музыкальную школу. Учительница выставила взволнованных родителей за дверь, и за происходящим им пришлось наблюдать в щелку. Саша угадал все предложенные ему ноты, взял все аккорды и спел все песенки. Растроганная учительница спросила: «Ты, мальчик, я вижу, очень любишь музыку?» Торжественно одетый в бархатный костюмчик Сашка вытер бархатным рукавом нос, шумно втянул размазанные под носом остатки и сообщил учительнице: «Вообще-то не очень!» Таким трогательно открытым и вырос.

 

Сергей – человек молчаливый, задумчивый, интровертный, страстный любитель рыбной ловли и других тихих занятий, не требующих интенсивного общения. А впрочем, может, я и ошибаюсь, что Сергей молчалив от природы. Может, ему просто интереснее слушать других, чем говорить самому. Татьяна ведь блестящая рассказчица. Начнет Сергей что-нибудь рассказывать – и максимум через тридцать секунд нетерпеливая Татьяна перехватит инициативу, и вот уже вся аудитория, включая самого Сергея, принадлежит ей. Ему остается самовыражаться в музыке…

То, чем они занимаются, – настоящее миссионерство от поэзии. Уверена, что ко многим замечательные поэты пришли через никитинские песни. Мне Никитины открыли Шпаликова, Левитанского и Юнну Мориц.

Гердт недаром писал о Никитиных: «…Потом, например, меня возвышает их культурность. Да. Да. Культурность во всем – в облике, в манере держаться…»

И тут же со свойственным ему юмором сознавался: «Я глубоко пристрастен к Сергею и Татьяне Никитиным. Мы давно близки не только по стремлению к художественному, но и по человеческому существованию. Так что верить мне не очень-то надо…»

 

Я тоже глубоко пристрастна к Татьяне и Сергею – наверное, это просвечивает и сквозь мои записки. Но вы все-таки мне верьте. Так много пережито вместе и прекрасных минут, и длинных тяжелых дней. Смерть Сахарова, смерть Гердта, смерть Окуджавы – как-то так случалось, что через эти несчастья мы проходили вместе.

 

Смерть Зямы… Сообщила мне о ней Татьяна – Никитины в это время были в Америке, у Саши. Таня и Сережа потеряли одного из ближайших своих друзей, и я понимала, как рвутся сейчас их души за океан, в Москву… В моей жизни Гердты тоже играли очень важную роль, возможно, и не подозревая об этом. Смерть Зямы была и для меня огромным личным горем. Я полетела к Никитиным в Калифорнию, чтобы в эти дни быть с ними рядом…

 

И совсем уж по невероятному стечению обстоятельств мы с Татьяной оказались вместе, когда умер Окуджава. Я была на конференции в Швейцарии; воспользовавшись случаем, навестила своих итальянских коллег и на несколько дней заехала к Татьяне. Накануне отлета обратно в Америку я позвонила Володе, чтобы встречал. Мы долго договаривались и почти уже распрощались, когда он вдруг сказал:

– Знаешь, только что звонил Гришка из Сан-Франциско, у них там говорят, что умер Окуджава…

Очень хотелось думать, что это всего лишь нелепый слух. Звонить кому-нибудь в Европе было уже поздно, и до утра мы жили надеждой. Утром все подтвердилось…

Булат пережил Зяму меньше, чем на год. Не будет больше «божественных суббот». Ушла эпоха – та эпоха, в которой жили мой папа и Сахаров, Даниэль и Канели, Окуджава и Гердт. Моя эпоха…