Сталин принял в Эмиле Гилельсе беспрецедентное участие. Ему, великому интригану, вычислить по какой причине Нейгауз проигнорировал Гилельса, было просто. Генрих Густавович мог ожидать для себя осложнений. Именно в те годы разговоры о вредительстве не прекращались ни на секунду.

Анжелика Огарева

О музыке, соперничестве, власти…

 

1.

Первое выступление одиннадцатилетнего Артура Рубинштейна с Берлинским симфоническим оркестром состоялось в Берлине, в 1898 году. В 1900 году состоялся его первый сольный концерт с оркестром. В программе были произведения Шумана, Шопена, Моцарта и Второй концерт Сен-Санса. В 1905 году, представляя семнадцатилетнего Артура на концерте в Париже, Сен-Санс назвал его великим пианистом. И не ошибся!

В 1906 году у Рубинштейна состоялись первые гастроли в Америке. Он дал сорок концертов, включая и выступление в Карнеги-Холле.

В письме из Берлина от 30 октября 1910 года молодой Генрих Нейгауз сообщал: «Факт: на свете нет ни одного большого пианиста-музыканта, кроме А. Рубинштейна. Т. е. он мог бы быть этим, если бы не это его несчастное декаданство».

В том же 1910 году Артур Рубинштейн приехал в Петербург. Он хотел принять участие в Пятом международном конкурсе имени Антона Рубинштейна, который учредил великий композитор и пианист. Артур встретился с А.К. Глазуновым, который с горечью сказал, что вряд ли полиция разрешит ему, еврею, проживать в дни конкурса в Петербурге.

— Что бы ни случилось, — умоляюще сказал Артур, — прошу вас разрешить мне участвовать в конкурсе! Глазунов разрешил.

Когда 23-летний Артур Рубинштейн закончил играть Концерт Антона Рубинштейна двенадцать членов жюри, нарушив традицию, аплодировали стоя. Анна Есипова расцеловала Артура, а Глазунов сказал, что ему казалось, что он слышал Антона Григорьевича! Утренние газеты поместили восторженные отклики. Дальнейшие туры подтвердили его преимущества.

Когда Артур играл Сонату для фортепиано № 27 ми минор, оp. 90 Бетховена, он помнил слова Карла Барта, что Антон Рубинштейн исполнением доводил публику до слез. Дух великого Антона Рубинштейна словно переселился в Артура. «Обезумевшая публика, затаив дыхание, слушала его игру, затем зал взорвался неистовым громом аплодисментов».

То было в юности. Тогда, в 1910 году, на Конкурсе Антона Рубинштейна, после его выступления петербургские газеты писали: «Понадобился Рубинштейн, чтобы завоевать премию Рубинштейна!»

…Решение жюри было отложено на сутки, потом еще на час. В зал вышел Глазунов, бледный и весь в поту. Объявили результаты. Первое место отдали Альфреду Хену. Ему покровительствовала императорская семья. Разразился скандал. Больше всех негодовал Андрей Романович Дидерих, представитель фирмы «Бехштейн», кричавший «Позор! Позор!» в адрес членов жюри, поддавшихся давлению сверху. После окончания церемонии в дом, где жил во время конкурса Артур Рубинштейн, явилась полиция с предписанием покинуть столицу в 24 часа. С.А. Кусевицкий устроил Рубинштейну турне по России. За концерты в Харькове и Москве ему заплатили гонорар, равноценный первой премии на Конкурсе Антона Рубинштейна.

2.

…Прошло более двух десятилетий…

В 1932 году по приглашению министерства культуры СССР Артур Рубинштейн давал концерт в Большом зале консерватории. Мой дед, ученик А.К. Глазунова композитор М. Зельцер, и отец — скрипач, ученик П.С. Столярского, —  присутствовали на этом концерте.

Сначала прозвучали произведения Шопена и «Петрушка». Стравинский сделал редакцию трех пьес из балета «Петрушка» специально для Артура Рубинштейна. Публика с восторгом приняла произведения Исаака Альбениса и Де Фальи. Композиторы писали их для своего друга, Артура Рубинштейна.

Отзвучали аплодисменты, и за кулисы пришел Генрих Нейгауз. Друзья не виделись много лет, и Нейгауз с радостью согласился поужинать вместе с четой Рубинштейн в ресторане «Метрополь».

За обедом вальяжный Рубинштейн был абсолютно раскован. Любимец публики, он объездил весь мир. Он курил сигару и рассказывал Нелли, двадцатитрехлетней красавице-супруге, какой блестящий пианист его друг Гарри. Нелли была дочерью известного скрипача, дирижера и композитора Эмиля Шимана Млынарского. Она оставила карьеру балерины ради Артура, потому что около него всегда «вьются» женщины.

Артур рассказывал о своих близких друзьях. То были: Альберт Эйнштейн, Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Чарли Чаплин, Морис Равель, Клод Дебюсси, Марк Шагал и Пабло Пикассо, который нарисовал 24 портрета великого пианиста. В его доме бывали Томас Манн, Рахманинов и Стравинский.

Генрих Нейгауз был младше Рубинштейна на год. Генриху Густавовичу было сорок четыре года. Он только расстался с женой Зиной, которая, забрав двоих детей, ушла к их другу Борису Пастернаку. Но в тот вечер он расслабился, шутил много и остроумно. Оба, смеясь, вспоминали как учились у Карла Генриха Барта в Берлине. То было время молодости… Нейгауз напомнил другу как Артур, ненавидя неинтересный концерт Адольфа Гензельта, навязанный профессором, в ярости, на глазах ошеломленного Барта, порвал ноты на мелкие кусочки.

Рубинштейн оправдывал свое отношение к Барту тем, что профессор не любил Баха, зато муштровал учеников, заставляя играть часами гаммы и упражнения, а «музеи и развлечения Барт не признавал».

Друзья прекрасно провели время, и Рубинштейн пригласил друга встретиться на следующий день днем. Утром зазвонил телефон. Генрих Густавович дрожащим голосом сообщал: «Я провел всю ночь в ГПУ. Там хотели знать почему меня отвезли домой в машине атташе иностранного государства. Извини меня, но я не смогу прийти на ланч, не говоря уже о приеме в польском посольстве».

3.

Далее у Рубинштейна были концерты в Ленинграде, Одессе, Киеве.

В своих мемуарах Рубинштейн пишет:

«Директор (Одесской) консерватории представила мне небольшого роста рыжеволосого мальчика, который смущенно подал мне руку и тотчас сел за рояль. После первых тактов «Апассионаты» я почувствовал, что передо мной щедро одаренный талант. Я попросил поиграть его еще, и он сыграл как законченный мастер, тогда еще мало кому известную пьесу Равеля «Игра воды». Я расцеловал его в обе щеки и спросил об имени: Эмиль Гилельс».

«Если Эмиль Гилельс когда-нибудь приедет в Америку, то мне здесь нечего будет делать», — записал Рубинштейн.

Вернувшись в Москву Рубинштейн рассказал о молодом пианисте другу Гарри.

«На Нейгауза это произвело такое впечатление, что он сказал, что немедленно пригласит талантливого музыканта в столицу и предоставит средства для его занятий в консерватории»,

— записал в дневнике Артур Рубинштейн.

Однако профессор Генрих Густавович Нейгауз не пригласил Гилельса к себе, и ничем ему не помог. Поэтому все случилось вопреки ожиданиям Артура Рубинштейна. Когда в конце осени 1932 года, за полгода до Первого всесоюзного конкурса, профессор Берта Рейгбальд привезла Эмиля к Нейгаузу, профессор заявил, что в консерватории таких студентов много, и посоветовал, чтобы Эмиль даже не пытался поступать в Московскую консерваторию!

Мнение профессора Нейгауза изумило Берту Рейнгбальд. Нейгауз, который с удовольствием брал в класс ее талантливых учеников, отказал Эмилю, уже признанному великим Артуром Рубинштейном и Александром Боровским, знающими мировой уровень пианистов.

К этому моменту у Нейгауза в классе учились ученики Рейнгбальд: Берта Маранц, Татьяна Гольдфарб, да и потом Лидия Финкельштейн, Аннет Бычач, Вера Хорошина (впоследствии педагог моего сына). Ее ученица Мария Гринберг училась у Игумнова, Людмила Сосина у Гольденвейзера. Ученик Рейнгбальд Оскар Фельцман поступил на композиторский факультет, Иссидор Зак стал дирижером.

К счастью, Эмиль, которому только-только исполнилось шестнадцать, не пал духом после приговора профессора Нейгауза, не поверил профессору и подал заявку на участие в Первом всесоюзном конкурсе! К тому же у Эмиля были компетентные педагоги: Яков Ткач и Берта Михайловна Рейнгбальд.

4.

Яков Ткач был первым учителем Эмиля Гилельса. Он учился в Парижской консерватории у выдающегося пианиста и органиста, педагога и композитора Рауля Пюньо. Пюньо выступал в дуэтах с Эженом Изаи и Клодом Дебюсси. Учителем Пюньо был Жорж Амедей Сен-Клер Матиа. Матио был один из малочисленных учеников Шопена, и был последователем шопеновского пианизма. Сам Матиа написал два фортепианных концерта, увертюры «Гамлет» и «Мазепа», шесть «Трио» и множество пьес.

Яков Ткач унаследовал от своего учителя принципы западной школы, основанные на авторитарном направлении в обучении. Это была старая школа. К этой же школе принадлежал Барт, у которого учились Артур Рубинштейн и Генрих Нейгауз: «Его ученики должны были каторжно трудиться. Он точно указывал объем работы, и настаивал на многократных повторениях», — вспоминал Рубинштейн.

Нейгауз пишет: «Фразу, в которой требовался особый удар, он настаивал повторять, по крайней мере, 12 раз». <…> Бартт сказал Нейгаузу:

«Отлично вижу, что Вы застряли в русской шкуре — Вы очень хорошо знаете как это должно быть, но у Вас нет терпения добиваться этого».

Старшая сестра привела Эмиля к Якову Ткачу, когда ему исполнилось четыре года. Яков Исаакович попросил несколько подождать, а пока выучить с Эмилем ноты в скрипичном и басовом ключах, интервалы, трезвучия, аккорды. То есть пройти с ним учебник теории музыки, который изучают семь лет в музыкальной школе. Кроме того, сестра должна была научить Эмиля читать и писать. Старшая сестра Фаня играла на рояле, знала теорию музыки и выполнила требование Якова Исааковича! В доме был большой (концертный) рояль «Шредер». Как говорил Миша Гольдштейн, скрипач и композитор, брат знаменитого Буси Гольдштейна: «Одесса была настолько «заражена» музыкой, что редко можно было встретить интеллигентную семью, где не было рояля, где дети не учились музыке. Такая семья не пользовалась уважением в обществе».

Гольдштейны и Гилельсы тесно общались семьями, особенно летом, когда вслед за профессором Столярским переезжали на дачи. Это были Миша и Буся Гольдштейны, Лиза и Эмиль Гилельсы. Эмиль аккомпанировал им.

Ткач начал заниматься с Эмилем. Он «муштровал» Эмиля с пяти лет. Ткач приходил к Гилельсам после работы, иногда поздно вечером и начинал многочасовые занятия. С Эмилем он обретал второе дыхание. Денег за обучение Яков Ткач не брал.

Одним из принципов Ткача было: «Когда заработает мотор, запоет и душа». «Мотору», то есть технике, он уделял большое внимание.

Но вместе с тем он передал Эмилю традиции пианизма Шопена, Дебюсси, Равеля. Гилельс учился у Якова Ткача восемь лет. Яков Исаакович приобщал Эмиля к искусству. У него было несколько привезенных из Франции картин Писсаро, Клода Моне, наброски Ренуара и много книг об искусстве.

Как пианист Гилельс двигался настолько стремительно, что по образовательным предметам ему приходилось перескакивать через класс, к примеру, из четвертого сразу в шестой. Ему приходилось подгонять предметы, и с ним занимался математикой, физикой, литературой и историей отец Буси, Миши и Генриетты Гольдштейн. Сара Иосифовна и Эммануил Абрамович Гольдштейны создали мужскую школу, где преподавали сами.

11 июня 1929 года состоялся сольный концерт двенадцатилетнего Эмиля Гилельса. В программе концерта: Патетическая соната Бетховена, сочинения Скарлатти, Мендельсона, Шопена и сложнейший этюд Листа. Концерт получил восторженные отзывы публики и критики, которые отмечали «зрелость, виртуозность и законченность» игры Эмиля Гилельса.

5.

В 1930 году Эмиль Гилельс поступил в консерваторию в класс Б.М. Рейнгбальд.

Берта Михайловна была человеком высочайшей культуры и эрудиции. Она была одарена многими талантами, занималась живописью, архитектурой на профессиональном уровне и происходила из известной в Одессе семьи.

Ее дядя закончил Петербургскую академию художеств. Известный в Одессе художник, он создал свою художественную школу на Тираспольской улице. Ее отец окончил Технологический институт в Дрездене, получив специальность инженера-электрика. В Одессе около Потемкинской лестницы работает фуникулер, сделанный по его проекту. Берта училась в гимназии и музыкальном училище, знала несколько языков. Ей предрекали карьеру архитектора, но, окончив гимназию и музыкальное училище с золотыми медалями, она поступила в консерваторию на фортепианный факультет и посвятила себя педагогике.

Гилельс пришел в класс Рейнгбальд и стал студентом консерватории очень рано — тринадцатилетним подростком. У Эмиля уже были феноменальная техника, чувство стиля, умение видеть произведение в целом (не каждому музыканту это дано) и огненный темперамент. И огромное желание познать мировую культуру.

Педагог и ученик невероятно подошли друг другу. Одесса строилась австрийскими и итальянскими архитекторами. Берта рассказывала ему об архитектуре. Педагог и ученик вместе посещали художественные музеи. Администрация консерватории предоставляла своему выдающемуся студенту билеты на концерты в филармонию и оперный театр.

После Всеукраинского конкурса в 1931 году правительство Украины назначило Гилельсу персональную стипендию. Время было тяжелое, и семье нужно было помогать.

Профессор П. Столярский пригласил Эмиля аккомпанировать сестре, Лизе Гилельс и их племяннице (внучке отца от первого брака) Зинаиде Гилельс.

Зинаида училась в классе Столярского. Затем она училась в Центральной музыкальной школе (ЦМШ) у профессора Абрама Ильича Ямпольского. В Московской консерватории у Давида Ойстраха. До отъезда в США в 1985 году Зинаида Гилельс преподавала в ЦМШ. Семья Гилельсов была богата музыкальными талантами.

Несмотря на тяжелое время подростковые годы Эмиля остались в его памяти как время потрясающе интересное.

Берта Рейнгбальд ввела Эмиля в Одесское музыкальное общество. Юный возраст не помешал Гилельсу стать полноправным членом кружка музыковеда Б. Тюнеева.

Известная семья профессора медицинского института А.И. Гешелина устраивала музыкальные вечера. Профессор играл на виолончели, жена на рояле, их друг профессор Ф.М. Чудновский хорошо играл на скрипке. На вечерах музицировали, спорили, обсуждали. Желанным гостем на вечерах был Эмиль Гилельс. Рейнгбальд воспитывала у Эмиля привычку играть при публике. Здесь он обыгрывал свою программу. В семье был уникальный рояль «Стенвэй», подаренный Сергеем Рахманиновым известной пианистке Эсфири Чернецкой-Гешелиной, первой жене А.И. Гешелина, умершей в молодом возрасте. Кстати, ее родным братом был композитор и дирижер Семен Чернецкий, который дирижировал сводным духовым оркестром на параде Победы в 1945 году.

Мой дедушка дружил с Семеном Чернецким еще со студенчества, ибо оба учились в Петербургской консерватории у Глазунова. Поэтому очень многое я узнала из рассказов моего деда.

Гилельс посещал музыкальные вечера профессора М.М. Старковой, у которой учился друг детства Гилельса Яков Зак.

«Уже тогда (в 13 лет) Гилельс поражал нас своей игрой. Я помню как он играл Моцарта, Шуберта, этюды Шопена. Впечатление от его игры было очень сильное. Это было что-то непостижимое»,

— писал профессор Московской консерватории Яков Зак.

Берта Михайловна познакомила Эмиля Гилельса с профессором-кардиологом А.М. Сигалом. Профессор был прекрасным знатоком музыки, пианистом. Но самое удивительное, что профессор был также дирижером. Он дирижировал спектаклями в знаменитой Одесской опере, здание которой напоминает Народный театр в Вене. Сестра профессора Сигала, скрипач, жила и работала в Ленинграде. Александр Маркович создал Одесское филармоническое общество и был его председателем. Госконцерта в то время не было. Общество, возглавляемое профессором Сигалом, курировало музыкальную жизнь Одессы и приглашало выдающихся, всемирно известных гастролеров.

По его инициативе в 1932 году в Одессе гастролировал пианист Александр Боровский. А.М. Сигал представил ему Эмиля Гилельса: «Совершенно потрясен совершенством игры на рояле пятнадцатилетнего Эмиля Гилельса!» Он настаивал на том, что Гилельс должен немедленно ехать в Москву, предлагал написать письмо Игумнову и Нейгаузу.

Впоследствии Боровский называл Гилельса «лучшим пианистом всего мира». Пианисту Александру Боровскому можно верить, ибо его мнением дорожил Сергей Рахманинов, который советовался по вопросам исполнения с Боровским и Иосифом Гофманом. Одесса блистала талантами, ее называли «маленький Париж».

Рейнгбальд вспоминала: «Мне кажется, в Одессе обучались музыке почти все. Я дружила со многими высокоодаренными студентами. Тогда же я приобрела опыт, так как ко мне обращались за помощью…».

Музыкальная жизнь в Одессе была в ту пору не менее интересной, чем в Москве, и «питательная среда», если использовать «термин» Нейгауза, была у Гилельса просто потрясающей!

«Услышав игру Гилельса, Сигал увлекся его талантом и, подружился несмотря на разницу в возрасте»,

— пишет С.М. Хентова. Дружба продолжалась всю жизнь. Эмиль регулярно посещал дом профессора Сигала, где собиралась одесская интеллигенция. У профессора была уникальная библиотека, и он подбирал юноше книги для чтения. Под руководством Берты и ее дяди Михаила Рейнгбальда Эмиль изучал архитектуру, живопись. Он увлекался историей древнего Рима и Шекспиром. На немецком языке Эмиль говорил свободно, но Эмилю хотелось читать Шекспира в подлиннике, и он изучал английский язык, консультируясь с профессором — специалистом по Шекспиру. Юный Гилельс читал запоем, и у него выработалась привычка спать четыре-пять часов. В то время Эмиль Гилельс готовился к Всесоюзному конкурсу пианистов.

6.

Первый Всесоюзный конкурс начался в мае 1933 года. Участников конкурса было много. Достаточно отметить, что участников из Москвы было сорок, а из Ленинграда — двадцать. Гилельс выступал в конце первого тура, после большой группы сильных пианистов. В конкурсе принимали участие: Александр Иохелес, Яков Зак, Эммануил Гроссман, Мария Гринберг — ученица Б. Рейнгбальд и К. Игумнова, Теодор Гутман, Павел Серебряков.

Считалось, что победителем должен был стать ученик Самуила Фейнберга, талантливый пианист Игорь Аптекарев. Но уже прошел слух, что на конкурс едет какое-то «рыжее чудо» из Одессы.

Профессор Ленинградской консерватории Л. Баренбойм вспоминал как

«на эстраду быстро вышел коренастый, совсем молодой юноша с золотисто-рыжей шевелюрой. Сразу же, не дав опомниться, он начал играть… и с первых же тактов повел за собой зал. Дело было не только в великолепном пианизме, сокрушающей виртуозности, но и в другом: в непривычном для аудитории завораживающем характере игры — всепобеждающей волевой активности, обузданной страсти, ясности мыслей, «ораторском» воздействии на аудиторию. За столом жюри я сидел рядом с Ипполитовым-Ивановым Михаилом Михайловичем. При выходе на эстраду этого пианиста Михаил Михайлович наклонился ко мне и тихо сказал: «Ну, за что же мы, несчастные, должны слушать этого мальчугана?» Когда же «мальчуган» заиграл, можно было подумать, что рояль, все дни стоявший на эстраде, заменили другим, значительно лучшим, — так прекрасно звучала музыка под пальцами юноши. Своим магнетизмом юный пианист заворожил весь зал. Когда же он сыграл завершающую программу фантазию Листа на темы из оперы Моцарта «Свадьба Фигаро», стало ясно, что перед нами безоговорочно лучший пианист фортепианного конкурса (надо было видеть как добродушно смеялся М.М. Ипполитов-Иванов над своим неудачным прогнозом). По окончанию программы не только переполнившие зал слушатели, но вопреки предварительному уговору, все члены жюри стоя дружно и долго аплодировали юному пианисту. Этот юноша, не достигший семнадцати лет, был Эмиль Гилельс. Примечательно, что, несмотря на этот триумф, обсуждение выступления Эмиля Гилельса на заседании жюри не обошлось без курьеза. Все выступавшие члены жюри говорили, что Гилельс безусловно лучший пианист среди участников конкурса, но некоторые добавляли к этому, что пианист очень молод, а потому не может быть отмечен премией, а что его надо поощрить наряду с группой талантливых детей (восьми-четырнадцати лет), которые в те же дни публично выступали, но вне конкурса.

Признавая этот вопрос не художественным, а правовым один из членов жюри (Гольденвейзер) заявил, что в условиях конкурса не были указаны возрастные границы участников. Что заявление Гилельса об участии в конкурсе было принято, что он был допущен к конкурсу, наконец. Выступил и сыграл всю программу, а потому должен быть обсужден наряду со всеми участниками конкурса и получить то, что заслуживает. После этого убедительного заявления обсуждение закончилось единодушным присуждением Эмилю Гилельсу единственной первой премии».

Открыл эти закулисные тайны бывший директор Горьковской консерватории, профессор Института им. Гнесиных Домбаев.

Результаты соревнования:

Аптекарев — ученик Фейнберга — вторая премия;

Александр Иохелес — ученик Игумнова — вторая премия;

Серебряков — ученик Николаева — вторая премия;

Эммануил Гроссман — ученик Нейгауза — третья премия;

Яков Зак — ученик Нейгауза — третья премия;

Теодор Гутман — ученик Нейгауза — третья премия;

В конкурсе принимала участие также Мария Гринберг — ученица Берты Рейнгбальд, К. Игумнова. На Втором всесоюзном конкурсе она заняла второе место.

Вне конкурса играли: Роза Тамаркина, Арнольд Каплан, Лидия Финкельштейн (ученица Берты Рейнгбальд).

25 мая на заключительном концерте присутствовал Сталин и члены политбюро.

С последними аккордами «Свадьбы Фигаро» зал ринулся вперед.

Аплодируя, поднялось жюри и члены политбюро.

Сталин был восхищен и счастливо улыбался. Он стоял в ложе и аплодировал, вытянув вперед руки, задавая темп залу. Гилельса пригласили в правительственную ложу:

— Мне предложили сесть, но я отказался: как-то неудобно спиной к товарищу Сталину, а он стал задавать вопросы, и мне приходилось отвечать через плечо.

Первое, что он сказал:

— Ты что, — сразу собираешься уезжать в Одессу?

— Да, — сказал я.

— А если мы попросим немного задержаться, побывать у нас в Кремле?

— Хорошо, — ответил я.

Сталин рассмеялся и, прощаясь, сказал:

— Ну, тогда до скорой встречи!

А потом, словно для себя, тихо добавил:

— Рыжее золото.

26 мая Эмиля и Елизавету Гилельсов вызвали в Кремль. Там их буквально задарили.

Эмилю предложили все условия для учебы и работы в Москве, но Гилельс отказался. Сталин благосклонно принял отказ. Такой покладистости от Сталина было ожидать невозможно.

И Генрих Густавович Нейгауз понял, что вождь проинформирован о том, что он, Нейгауз проглядел или проигнорировал экстраординарный талант Эмиля Гилельса.

В досье Гилельса имелись характеристики с Всеукраинского конкурса, из Одесской консерватории, критиков. Был приложен отзыв его первого педагога Якова Ткача от 1925 года: «Миля Гилельс, девяти лет, является по своим редким способностям выдающимся ребенком. Природа одарила мальчика замечательными руками и редким слухом… Он родился исключительно для фортепианной игры. Когда он получит должное образование, СССР обогатится пианистом мирового масштаба».

Известно, что Сталин читал характеристику, данную Эмилю Гилельсу его первым педагогом, предвосхитившем пианистический статус Эмиля за восемь лет до конкурса.

Все газеты на первых страницах печатали портреты Эмиля Гилельса и профессора Берты Рейнгбальд. Звание профессора ей присвоили сразу после конкурса в 1933 году. По распоряжению Сталина она была награждена Орденом Красного Знамени. Орден вручал в Кремле Всесоюзный староста Калинин. В то время статус орденоносца был редок. Рейнгбальд наградили роялем фирмы «Бехштейн».

Рояль фирмы «Бехштейн» был единственный в Одессе.

Критики восхищались Эмилем Гилельсом:

«Растет ли этот молодой артист? Без сомнения. Притом очень быстро».

7.

В самом конце 1933 года, перед Новым годом, у Эмиля Гилельса был концерт в Ленинграде, в Большом зале филармонии. Когда-то здесь играл Антон Рубинштейн, Рахманинов, Скрябин, Горовиц. Первые ряды занимал весь цвет музыкального Ленинграда.

После того как Гилельс сыграл прелюдию Баха-Зилоти сердца скептиков оттаяли. Заканчивал Гилельс концерт Испанской рапсодией Листа. Артистическую комнату заполнили известные ленинградские музыканты.

«Такое запомнится на всю жизнь!», — писал об этом концерте Михаил Чулаки.

Что же случилось? Почему Генрих Нейгауз «проигнорировал» Эмиля Гилельса, несмотря на то, что его друг Артур Рубинштейн восторженно рассказал о нем?

Буся Гольдштейн во время заключительного концерта находился в ложе Сталина. Он слышал как Сталин сказал членам правительства, когда Гилельс играл «Свадьбу Фигаро»: «Это наше золото!».

Разумеется, восклицание Сталина стало известно в музыкальных кругах.

Нейгауз не проглядел Эмиля Гилельса. Неприязнь к Гилельсу возникла у Нейгауза заочно, именно из-за того, что его протежировал Артур Рубинштейн. Почему?

В Советский Союз приехал на гастроли друг его юности, Артур Рубинштейн, уже давно признанный великим пианистом. Ему сорок пять лет. Нейгаузу сорок четыре.

В своей книге Нейгауз вспоминает, что сразу после Первого всесоюзного конкурса, где «семнадцатилетний» Эмиль Гилельс получил первую премию, он заразился дифтерией: «Нераспознанная вначале, так как палочек Лефлера в анализе не оказалось, после кажущегося выздоровления перешла в тяжелый, едва не стоивший мне жизни, полиневрит». Нейгауз болел девять месяцев. След от болезни — парез двух пальцев правой руки — остался до конца жизни.

Нейгауз в своих воспоминаниях будет писать об этом, и всегда будет добавлять возраст тогда шестнадцатилетнему Гилельсу. (Каждый год в это время, как напоминание о его неприглядном поступке, он заболевал опять, чаще простудными заболеваниями).

Сталин принял в Эмиле Гилельсе беспрецедентное участие. Ему, великому интригану, вычислить по какой причине Нейгауз проигнорировал Гилельса, было просто. Генрих Густавович мог ожидать для себя осложнений. Именно в те годы разговоры о вредительстве не прекращались ни на секунду. К примеру, в журнале «Говорит Москва» за 1931 год сообщалось, что: «Композиторы жалуются на вредительство исполнителей. На враждебное отношение к их творчеству». Время было такое, что всякое могло случиться, тем более что педагоги консерватории диву давались: «Как это Генрих Густавович мог не разглядеть экстраординарный талант Гилельса?! Все знали, что Нейгауз отказал Гилельсу в переводе в Московскую консерваторию. Берта Рейнгбальд была готова отдать Эмиля Нейгаузу за полгода до конкурса, и все лавры достались бы Генриху Густавовичу. Должна была быть веская причина!».

Берту Михайловну в консерватории знали все, ибо ее учеников с удовольствием брал в свой класс не только Нейгауз, но и Игумнов, Гольденвейзер и Фейнберг. Все это не могло не ударить по авторитету Нейгауза.

Известно, что «самая лучшая защита — это нападение», и выздоравливающий после дифтерии Нейгауз бросился в атаку: «Всем было ясно, что налицо великолепная материальная база, но духа музыки не хватает». То есть всех профессоров жюри устраивает, ибо Гилельс был признан первым единогласно, а Нейгауза вдруг перестало! И вообще что это — «дух музыки»? А конкретнее? Нейгауз не аргументирует. Нечем! Затем Нейгауз пишет статьи, дает интервью, где бесцеремонно заявляет о незрелости Эмиля Гилельса, о недостатке общей культуры. И это говорит Генрих Густавович, который жил в провинциальном Елисаветграде, не посещал школу, учился заочно, а с живописью и архитектурой познакомился, когда совместно с Рубинштейном учился у Барта в Германии?

Нейгауз решил отыграться на протеже Артура Рубинштейна. Взять реванш! Откуда же черпает Нейгауз эту информацию об атмосфере, в которой рос Эмиль? Где он наводил справки о семье Гилельсов?

Отец и мать Эмиля Гилельса были вдовцами. Их дети были уже большими, и даже взрослыми. Эсфирь Самойловна, так звали мать Эмиля, уже была на пенсии, когда родился Эмиль. Через три года появилась на свет Елизавета. Честь и хвала Эсфирь Самойловне, она родила двух гениев!

Кстати, какая непоследовательность, к Лизе у Нейгауза — никаких претензий, только дифирамбы. И она действительно была выдающийся скрипач, а родители все те же!

Как видно, здорово задел и испугал Нейгауза успех шестнадцатилетнего Гилельса на конкурсе! Недостатков в «общей культуре» у Эмиля Гилельса не было. К моменту конкурса он уже был вполне образованным молодым пианистом. После того как музыкальное общество Одессы раскрыло перед Эмилем свои двери он не нуждался в ликбезе на уроках Нейгауза.

У отца Гилельса был тончайший абсолютный слух. Однажды отец Эмиля — Григорий Гилельс переписал для него «Токкату» Равеля, ноты которой он получил на одну ночь. Интересно, — откуда черпал Генрих Густавович сведения, что семья Гилельса не имела понятия о музыке? Интересно, как человек, не имеющий понятия о нотах, мог переписать это виртуозное произведение за ночь, без ошибок, чтобы по ним можно было играть? Максимум, на что способен несведущий человек, — это разляпистыми кругляшками записать песенку из «Школы» под редакцией Николаева: «Василек, василек мой любимый цветок»!

Но Нейгауз задал тон критикам. Вскоре после концерта в Ленинграде на Эмиля обрушилась критика. Так и хочется спросить: «А судьи кто»? Как получилось, что в стране, где нельзя было без опаски слово сказать, Гилельс подвергся безосновательной критике?! В интервью, данном А. Вицинскому, Эмиль Гилельс рассказывал о критике, которая его задела.

Г.М. Коган писал: «Все очень хорошо, очень темпераментно, но где же собственно музыка, где образы? Где настоящее творчество? Где художник?» Другие писали: «Его трактовка вызывает серьезные возражения». Вот так, огульно, без объяснений, в стиле Нейгауза. «Мы вправе ожидать от Гилельса углубленной работы над собой… серьезного художественного роста. Эти ожидания не оправдались. Молодой пианист стоит на опасном пути», — самоутверждался критик. Музыковед Давид Рабинович занялся словообразованием и придумал для Эмиля изречение «скатился к виртуозничанью».

«Выступление Гилельса на конкурсе — сильнейший стресс моей молодости, — вспоминал профессор Московской консерватории выдающейся пианист и педагог Я. Флиер. — Я абсолютно убежден, что уже в 16 лет Гилельс был пианистом мирового класса. Насколько же глухи и недальновидны оказались критики и биографы Гилельса, воспринявшие его только как фантастического виртуоза, «просмотревшие», а вернее (прослушавшие) потрясающего музыканта. Искусство Гилельса уже в молодости являло собой редчайший сплав художественного интеллекта, творческого воображения, природного пианизма, отличного чувства формы и стиля. Словом, всего, чем обладают музыканты, добившиеся высочайших вершин в искусстве».

Но не стеснялись критики, ибо не знали того, что придет время, когда появится интернет, и можно будет слушать записи молодого Эмиля Гилельса. А вся глупость, что писалась и говорилась о нем и его исполнении, слетит как пух с одуванчика.

8.

19 октября 1935 года Эмилю исполнилось 19 лет. В ноябре он заканчивает Одесскую консерваторию с золотой медалью. Ренгбальд настаивает, чтобы Эмиль поступил в аспирантуру к Нейгаузу.

С конца 1935 года Эмиль Гилельс становится аспирантом и ассистентом Генриха Густавовича, но продолжает советоваться с профессором Рейнгбальд и профессором Сигалом, обладателем безупречного музыкального вкуса. Кстати, Гилельс не забывает Якова Ткача. Надежда Берты Рейнгбальд на то, что профессор «угомонится», не оправдалась, ибо теперь Эмиль более доступен для насмешек профессора. Специально для него Генрих Густавович придумывает очень «скользкое» словечко «одессизмы».

Что имел в виду Нейгауз под «одессизмами», — «местечковость» или провинциальность?

Откуда такой сарказм у Генриха Густавовича по отношению к Одессе? Она никогда не была провинциальным городом. Одесса — европейский город с прекрасными прямыми как стрела улицами и европейской архитектурой.

Г.Г. Нейгауз родился в Елисаветграде, где основными событиями были рождение, свадьба и похороны.

«Изредка на гастроли приезжала какая-нибудь провинциальная театральная труппа или местные любители музыки «с дозволения начальства» устраивали концерт». «Словом, — говорит Нейгауз, — «питательная среда» была более, чем мизерная». Сравнивать культурную жизнь Одессы и Елисаветграда того времени просто некорректно.

«Думаю, что Генрих Густавович в глубине души уважает одесситов, потому что из Одессы вышли наиболее талантливые его ученики…», — пишет одессит Яков Зак.

Генриха Густавовича абсолютно не волнует и то, что его коллега профессор Самуил Фейнберг также выходец из Одессы.

«Когда Эмиль Гилельс приехал учиться у меня в аспирантуре в МГК, мне пришлось сказать ему однажды: ты уже мужчина, можешь есть бифштексы и пиво пить. А тебя до сих пор вскармливали детской соской. Преподавательница (!) учила с ним на уроке отдельно левую руку и т. п. вместо того, чтобы это делать дома самостоятельно».

Возмутительное и беспардонное заявление! Нужно было иметь воистину исполинское терпение, чтобы смолчать! Одно ясно: такие прилюдные замечания не делают чести профессору Нейгаузу.

Рихтер, к примеру, на всю жизнь обиделся на прославленного дирижера Карла Элиасберга, который спас Ленинградский оркестр радиовещания. Элиасберг был единственным дирижером, оставшимся в блокадном Ленинграде. Собрав оркестр, он дирижировал Седьмой симфонией Шостаковича в августе 1942 года, когда немцы думали, что Ленинград мертв.

Рихтер писал в своих дневниках:

«Ненавистный Элиасберг <…>, жуткий тип <…>. Он был всегда невыносим на репетициях».

Откуда столько ненависти у маэстро Рихтера?! А просто, когда Рихтер репетировал с оркестром концерт Моцарта, у него не получалось какое-то место, и он начал его бесконечно повторять. Тогда Элиасберг сказал маэстро, что учить текст полагается дома.

Нейгауз писал: «В сонате Моцарта встречаются гаммаобразные пассажи. Казалось бы, что же здесь трудного для такого виртуоза как Рихтер? И однако он на моих глазах буквально мучился с этим пассажем, повторяя по нескольку раз и жаловался, что не звучит как хочет (у меня промелькнуло «Слава психует»)».

Гаммы нужно было учить в детстве, как это делал Антон Рубинштейн, Эмиль Гилельс и другие пианисты.

Мог ли Эмиль Гилельс уйти от Нейгауза, как это позднее сделал Раду Лупу — пианист из Румынии еврейского происхождения?

Генрих Густавович, которому что-то не понравилось, бросил ему: «Прекратите этот румынский ресторан!» Раду Лупу перешел к Станиславу Нейгаузу, и никогда не простил этот выпад Генриху Густавовичу, посчитав его антисемитским.

Девятнадцатилетний Эмиль был ассистентом Нейгауза. Он не мог бросить студентов, с которыми занимался. Да и вообще какие демарши в сталинские времена?!

«Сейчас люди — это какие-то шакалы и гиены. Атмосфера морального разложения у нас в консерватории дошла до предела. Заливает выше головы. Такая гнусь, что слов не найдешь. Все насквозь пронизано черной завистью, клеветой и ложью!..» — записывает в дневнике А.Б. Гольденвейзер.

9.

В этой атмосфере Эмиль готовился к конкурсу в Вене, который начинался в середине августа 1936 года. Он не прекращал концертную деятельность. Зимой Гилельс разучивает вторую сонату Шопена и в марте 1936 года исполнил ее в Большом зале консерватории.

В трактовке Гилельса соната произвела на слушателей неизгладимое впечатление. Тут нельзя не вспомнить о Якове Ткаче, который передал Эмилю традиции шопеновского пианизма. На конкурсе в Вене Яков Флиер, ученик Игумнова, получил первое место, Эмиль Гилельс — второе.

Друзья гуляют по Вене, осматривают архитектуру. Они посещают музеи, покупают книги. С этого момента Эмиль Гилельс и Яков Флиер коллекционируют книги о музеях мира. Яков Зак однажды рассказал, что его коллекция книг о живописи началась с подарка Эмиля. А коллекция его была потрясающей!

Вскоре после Венского конкурса в Москву с гастролями приехал выдающийся дирижер Отто Клемперер и пожелал играть Третий концерт Бетховена только с Эмилем Гилельсом. Вот что писал о концерте Курт Зандерлинг: «…В купе поезда Москва – Одесса, в котором я ехал на один из первых концертов в моей жизни, вошел молодой человек, почти юноша. Я тотчас узнал его. Всего несколько дней назад он восхитительно и чарующе играл под руководством Отто Клемперера Третий фортепианный концерт Бетховена в Московской консерватории. Публика наградила его бурными овациями. Его успех почти затмил успех всемирно известного дирижера».

С.М. Хентова пишет:

«Когда Гилельс сыграл в строгой классической форме Третий концерт Бетховена, критика заговорила о «смирительной рубашке», которую надел на Гилельса Нейгауз».

Но какую «смирительную рубашку» мог надеть на Гилельса романтик Нейгауз?!! Генрих Густавович воспринимал первую часть «Лунной сонаты» как «ноктюрнейший ноктюрн», а Гилельс играет строго, скорбно и значительно. Такого исполнения требует Бетховен.

Оркестранты рассказывали, что Клемперер аккомпанировал Гилельсу, как бы подстилая оркестр под рояль, создавая мягкий фон. Спустя годы встретившись в Лондоне с Эмилем Григорьевичем Гилельсом, Отто Клемперер сказал: «Никто не восхищал меня так, как Вы, — и добавил, — я еще тогда увидел у Вас крылья и знал, что они понесут Вас по всему миру».

Как же получилось, что Отто Клемперер не заметил «одессизмов» у Гилельса?

10.

В 1937 году, когда вступительные экзамены давно закончились, на пороге 29-го класса профессора Нейгауза появился высокий, атлетического телосложения голубоглазый рыжеволосый молодой человек, напоминающий тевтонского героя из В пятнадцать минут Нейгауз сказал: «По-моему, он гений!»

Нейгауз был ректором консерватории, и зачислил Рихтера в консерваторию без экзаменов. Хозяин — барин! Рихтер сделал ответный подарок, сказав, что Генрих Густавович очень похож на его отца, чем окончательно покорил профессора. Как гласит грузинская поговорка: «Лесть валит с ног даже быка».

Артур Рубинштейн вспоминал об одном эпизоде. Как-то в Нью-Йорке к нему подошел С. Рихтер и сказал: «Я был на вашем концерте в Одессе, когда вы исполняли «Петрушку». Я тогда изучал изобразительное искусство, но ваша игра настолько меня вдохновила, что я решил стать пианистом. В какой-то мере своей карьерой я обязан вам».

Однажды на концерте в Париже Гилельс играл «Петрушку». Артур Рубинштейн был на этом концерте. Он сказал, что после фантастического исполнения «Петрушки» Гилельсом он больше не будет исполнять ее, и действительно никогда больше не включал в свои концерты.

Рихтер признается, что никогда бы не приехал в Москву, если бы не боялся призыва в армию. Тогда возраст призывников был 22 года. За первый курс Рихтера дважды выгоняли из консерватории за то, что он не мог сдать диамат и политэкономию. Рихтер возвратился в Одессу. Нейгауз пишет ему слезное письмо: «Вернись, ты мой лучший ученик!» Будучи ректором, Нейгауз сумел договориться с кафедрой марксизма-ленинизма. «Я учился без перерыва до 1941 года, хотя меня дважды выгоняли. Но проходило это как-то незаметно. Во второй раз все уже хохотали на этот приказ. Нейгауз конечно сердился: «Ну что тебе стоит?». А я ни за что. Один раз я собрался и даже подготовился к экзамену, но принципиально вместо этого пошел к Текстильщикам. <…> Вернулся, когда было уже темно, и никакого экзамена. А я сказал, конечно, что плохо себя чувствовал. Выдумал как всегда».

11.

Эмиль Гилельс готовился к Брюссельскому конкурсу. Но кому-то он явно мешал, и Сталину поступило письменное предложение не посылать Гилельса на конкурс. Зная от кого исходит предложение Сталин пишет на докладной: «Послать. Обеспечить победу», и продолжает следить за затеянной профессором интригой.

В это время Нейгауз занимается развенчанием эстрадной уверенности Гилельса, которую так бережно выпестовала Берта Рейнгбальд. Очевидно Нейгауз хочет провала Гилельса, чтобы Сталин потерял к нему интерес?!

«Нейгауз, — повествует С.М. Хентова, — прежде всего беспощадно развенчал эстрадную уверенность Гилельса, возникшую после конкурсных и концертных успехов. С присущими ему едкостью и остроумием Нейгауз на уроках «уничтожал» Гилельса, не считаясь с самолюбием, он обнажал все недостатки, называя их «одессизмами» Гилельса. Оказалось, что техника была примитивной, звук — грубоватым, оттенки — преувеличенными. (А как же «золотой, 99 пробы звук»? — его ответ Сталину на «рыжее золото». Исчез с появлением Рихтера! — А.О.) Это было очень трудным испытанием — известному пианисту в присутствии многих людей выслушивать на уроках сарказмы учителя».

Какие недостатки? Отчего их не увидело жюри и Отто Клемперер, Курт Зандерлинг?!

И большая благодарность от всех профессионалов и любителей музыки профессорам Файнбергу, Игумнову и Гольденвейзеру, Рейнгбальд и Сигалу. Они постоянно слушали Эмиля Гилельса и поддерживали в нем уверенность в себе.

Нейгауз, страдавший депрессиями, вплоть до суицидальных помыслов, прекрасно осознавал, что потеря уверенности на сцене может привести Гилельса к самым ужасающим последствиям. Потеря профессии самое безобидное из того, что могло произойти! Но это Генриха Густавовича не смущало. Наоборот, он с каждым разом входил все в больший раж!

Сколько музыкантов не смогло стать исполнителями из-за панической боязни забыть текст на сцене! Некоторые раньше времени уходили со сцены, не выдерживая постоянного изматывающего страха. Рихтер пишет: «После омерзительного концерта, который я дал на музыкальных празднествах в Турене, сыграв восемь «Трансцендентных этюдов» Листа, и сольного концерта в Японии, когда я испытал страх, готовясь приступить к исполнению опус 106 (29 соната Хаммер клавир) Бетховена, я решил больше никогда не играть без нот. Да ради чего забивать себе мозги, когда можно поступить гораздо проще? Это вредит здоровью и отзывается тщеславием».

С 80-х годов Рихтер начинает выступать в полутемных залах, где можно лишь смутно видеть очертания его фигуры и ноты, стоящие на пюпитре. Такую необычную и неотъемлемую черту своих концертов Рихтер объяснял крайним нежеланием потакать зрителям в их «бесовском искушении вуайеризмом», т. е. подглядыванием. Уж не знаю на кого ложится в таком случае обвинение в извращении, но явно не на слушателей.

Обретя в учениках одессита Рихтера, Нейгауз вынужден был работать над его проблемами, но словечко «одессизмы», в лексиконе Нейгауза остается только для Эмиля, из чего следует, профессор вкладывал в него оскорбительный смысл  «местечковость». С приходом Рихтера в класс Нейгауз затеял новую игру. Он постоянного сравнивает Гилельса и Рихтера, и всегда в пользу второго.

12.

Профессор Мержанов рассказывал с экрана телевизора, что после игры Рихтера в классе Нейгауз вставал на колени перед ним, молитвенно складывал руки и говорил: «Гений!». На этом занятия заканчивались. Профессор Игумнов считал, что Гилельсу в процессе подготовки к конкурсу нужно «чуткое ухо», а не атмосфера, царившая в классе Нейгауза.

Как стало известно позднее, доклады обо всем, что творилось в классе Нейгауза, в письменном виде ложились на стол Сталина. Вождь убирал доносы в ящик, а потом, читая, посмеивался.

Гилельс и Флиер едут на конкурс в Брюссель как соперники, но Константин Игумнов, педагог Якова Флиера, консультирует Эмиля. Гилельса также консультируют Самуил Фейнберг и Александр Гольденвейзер.

До сегодняшнего дня конкурс «Королевы Елизаветы» в Брюсселе считается наисложнейшим. В 1938 году он был первым и носил имя Э. Изаи. Условия конкурса были самыми сложными, в дальнейшем их несколько облегчили. На конкурс съехались 95 пианистов из 23 стран, в жюри были музыканты мирового класса. Эмиль играл поздно вечером, когда жюри и публика уже устали. Но произошло то же, что и на Всесоюзном конкурсе, жюри обрело второе дыхание, и Эмиль стал фаворитом. Гилельс получил первую премию и 50 тысяч франков, которые незамедлительно отправились в казну государства. Яков Флиер получил третью премию, Микеланджели де Бенедетти — седьмую. Пораженный виртуозностью Гилельса член жюри, выдающийся немецкий пианист, ученик Ференца Листа и Николая Рубинштейна Э. Зауэр сказал, что за последние полвека он впервые слышит такое дарование. Затем Эмиль дает концерты в городах Бельгии, Париже и других городах Франции. Друзья Эмиль Гилельс и Яков Флиер отдают архитектуре и музеям все свое свободное время.

Конкурс сделал Эмиля Гилельса мировой знаменитостью. Его концерты транслируют по всему миру. Его, как победителя конкурса, ждут гастроли в европейских странах.

В Москве, на вокзале Эмиля Гилельса и Якова Флиера народ встречал как героев. В правительственной машине вместе с ними едет Нейгауз. Но странное дело, профессор не весел, он угрюм… Интернет сделал доступными эти кадры. Неужели он действительно желал провала Эмилю Гилельсу?!

И снова «У попа была собака…»:

«Надо прямо сказать, — пишет в одной из статей Нейгауз, что Гилельс получил в детстве очень хорошее фортепианное — виртуозное и далеко не равноценное ему музыкально-художественное воспитание».

Напротив, Гилельс получил великолепное, я бы сказала, завидное «музыкально-художественное воспитание»! Генрих Густавович Нейгауз лукавит: принижая заслуги Ткача и Рейнгбальд, он опосредованно навязывает читателю мысль, что именно он «воспитал» Гилельса, как художника-музыканта.

Нет, Генрих Густавович приложил немаленькие усилия, чтобы выбить из седла Эмиля Гилельса, 21-летнего юношу, надеясь, что Эмиль не получит первой премии в Брюсселе. Но профессора Игумнов, Фейнберг и Гольденвейзер, не жалея личного времени, консультировали Эмиля!

Приведу такой пример. Уже в послесталинские времена в аспирантуру к Кабалевскому поступил гениальный композитор А. Караманов. Но невзлюбил Дмитрий Борисович своего аспиранта, да настолько, что пожелал выгнать из консерватории. Вмешался Хренников, Караманов занимался у него. Творчество Караманова не имеет ничего общего с творчеством Тихона Николаевича. Ни на кого непохожий Караманов стоит особняком. В дипломе композитора Караманова Хренников не значится, зато фамилия Кабалевского стоит во всей своей красе.

Надеюсь, что читатель понимает и то, что именно Эмилю Гилельсу, и только Гилельсу обязан Нейгауз своей европейской известностью! Эмиль Григорьевич Гилельс первым завоевал Европу и Америку. Всегда и везде, во всех буклетах и программках писалось, что он ученик Г.Г. Нейгауза!

На конкурсе в Брюсселе Артур Рубинштейн был членом жюри. Интеллигентность не позволила Гилельсу ни единым словом обмолвиться каким унижениям подвергает его Генрих Густавович Нейгауз. Сам же Нейгауз говорил о себе, что он «человек, стремящийся к Добру».

Гилельс молчал и потом, при многочисленных встречах с великим пианистом. Не в его характере было выносить сор из избы. Если бы 21-летний Гилельс тогда, на конкурсе Изаи в 1938 году, рассказал Рубинштейн о беспрецедентной травле его Нейгаузом, не слыть бы Генриху Густавовичу «учителем Гилельса»! Но Гилельс смолчал, и по миру разнеслась «благая» весть о профессоре Нейгаузе, педагоге Эмиля Гилельса.

13.

В 1938 году Эмиль Григорьевич Гилельс закончил аспирантуру и стал доцентом Московской консерватории. В консерватории преподают Яков Флиер и Яков Зак. В 1938 году Гилельс воплощает свою мечту в жизнь. Он играет в Тбилиси концерт Баха и дирижирует сам.

В это время публика разделилась на приверженцев Гилельса и Флиера. Но Игумнов, которому претило то, что происходило в классе Нейгауза, предложил Якову и Эмилю поиграть на сцене вместе, чтобы прекратить эти соревнования. И они действительно играют на двух роялях Рахманинова и других композиторов. В интернете есть исполнение «Альборады» Мануэля де Фалья Гилельсом и Флиером.

Конкуренция между ними сходит на нет, а Нейгауз обрел идею фикс, построить карьеру Рихтера, используя Гилельса как ходули для любимого ученика. Как? У публики уже есть опыт разделения на приверженность к той или иной группе. Генрих Густавович назойливо сравнивает студента Святослава Рихтера с победителем конкурсов, выдающимся пианистом Эмилем Гилельсом. Пока Нейгауз практикует это в стенах консерватории и в среде своих знакомых. На публику Рихтер еще не выходит.

Только 26 ноября 1940 года Рихтер впервые вышел на московскую эстраду. Концерт состоялся в Малом зале консерватории: «Однажды был концерт Генриха Густавовича, и он предложил мне сыграть на нем Прокофьева. Сольных концертов я не давал. Никто из студентов не давал сольные концерты». Давали, только нужно было быть лауреатом конкурса, а не «гением» от Нейгауза. В марте 1941 года состоялось первое выступление Рихтера с оркестром в зале Чайковского. Он исполнил Первый концерт Чайковского и Пятый Прокофьева.

Думаю, что читатель уже давно задался резонным вопросом: почему профессор Генрих Густавович Нейгауз, имея неограниченные возможности, не отправил Рихтера на международный конкурс? Все банально! Потому что прекрасно понимал, что любимый ученик не добьется победы, что в дальнейшем подтвердил Третий всесоюзный конкурс пианистов в 1945 году.

В 1946 году Эмиль Гилельс был награжден Сталинской премией. Вот и надумал мудрейший профессор, всячески принижая Эмиля Гилельса, победителя престижного конкурса, восхищавшего публику Европы, Советского Союза, поднять над ним Рихтера:

«Все мы как-то растем из земли ввысь — некоторые из нас очень высоко растут, но он прямо с высоты спускается к нам на землю» (1947).

«Играл сверхгениально, еще поднялся выше — это уж прямо невозможно, — какая-то воплощенная мечта, я весь полон этим».

Письмо к художнице Ахвледиани написано Нейгаузом в 1951 году. В то время Эмиль Григорьевич Гилельс — доцент, а с 1952 г. — профессор Московской консерватории.

«В черепе Рихтера, напоминающем купола Браманте и Микеланджело, вся музыка, вся прекрасная музыка покоится, как младенец на руках Рафаэлевской Мадонны». В книге Б.А. Львова-Анохина об Улановой есть такой эпизод: «Однажды Святослава Рихтера спросил молодой музыкант: как сыграть эту вещь? И тот ответил: «Сыграйте как рука Рафаэля». Здесь слышится преемственность.

Художник Наталья Алексеевна Северцева рассказывала как была с Генрихом Густавовичем на концерте Рихтера. Они с Нейгаузом были за кулисами. Пока Рихтер играл, Нейгауз плакал: «Нет, Наташа, посмотри какой он бледный и худой. Нет, он скоро умрет», — говорил маленький, хрупкий Генрих Густавович о любимом ученике — высоком атлетического сложения человеке.

14.

Началась война.

В консерватории у педагогов и старшекурсников была «бронь», но сразу после речи Сталина студентов, педагогов, профессуру охватил патриотический порыв, и они стали записываться в ополчение.

Рихтер, как известно, патриотизмом не отличался. Без стеснения он поведал читателям как через пять дней после объявления войны он вместе со студентом-математиком Шафаревичем пошли в поход. Они шли очень долго, и оказались в какой-то деревушке. Женщина, признавшая в Рихтере немца, начала дико кричать, что они фашистские шпионы. Обоих привели в милицию, проверили паспорта и отпустили. Какая пометка стояла в паспорте у никому еще неизвестного 26-летнего студента консерватории немецкой национальности Святослава Рихтера?

«В 1941 году, когда ночью фашисты бомбили Москву, и в городе была настоящая паника, Рихтер как зачарованный смотрел в небо. Там метались лучи прожекторов и зловеще ревели фашистские самолеты. А музыкант, пораженный картиной происходящего, вспоминал: «Это же Вагнер, — «Гибель богов»».

16 октября Одессу захватили немцы. Первый учитель Эмиля Гилельса Яков Ткач, как и все остальные евреи, не успевшие уехать в эвакуацию, был расстрелян.

16 октября в Москве царила страшная паника. Магазины опустошали, чтобы не досталось врагу. Документы, выброшенные на улицу, летали на ветру. Жители покидали Москву в спешке.

17 октября 1941 знаменитый профессор-психиатр Артур Сали Кронфельд и его жена, не получившие возможность уехать в эвакуацию, покончили жизнь самоубийством.

16 октября в Большом зале консерватории Яков Флиер играл концерт для студентов и педагогов, уходящих в ополчение. В тот же день яркий, талантливый скрипач профессор Абрам Дьяков, стоял на трибуне и возбужденно говорил:

«Личное на второй план… Забыть о себе… о семье… романах… любви… о музыке. <…> Наша доблестная Красная Армия — Сильная и отважная, пока уступает врагу в численности. И товарищ Сталин, наш Вождь и учитель, призывает всех и каждого взять в руки оружие и записаться добровольцем в народное ополчение».

Абрам Дьяков, муж Татьяны Евгеньевны Кестнер, погиб в ополчении. Татьяна Евгеньевна была педагогом Центральной музыкальной школы. Ее учениками были Николай Петров и Андрей Гаврилов. Она была первым педагогом моего сына. Татьяна Евгеньевна осталась одна с двумя маленькими детьми на руках.

Эмиль Гилельс и Михаил Фихтенгольц вместе ушли в ополчение, но специальным распоряжением Сталина их вернули из ополчения. Якова Флиера также возвратили из ополчения, и он возглавил концертную бригаду, в которую вошли К.Х. Аджемов, певица Э. Пакуль и аккомпаниатор М. Сахаров. Они выезжали в части, защищавшие Ленинград, выступали на кораблях Балтийского флота.

Вот фрагмент из рапорта начальника УНКВД Москвы и Московской области М.И. Журавлева наркому внутренних дел СССР Генеральному комиссару госбезопасности Л.П. Берия о ходе выполнения переселения немцев в соответствии с приказом от 8 сентября 1941 года. На 19 (сентября 1941 года

«…в городе Москве и Московской области всего выявлено лиц немецкой национальности 11 567 из них: арестовано 1 142 человек, намечено к переселению — 10 425. <…> Оставлено на жительство в Москве (включая членов семей) 1 620 человек. <…> Скрылось от переселения десять человек. Приняты меры к их розыску».

Эта организация нашла бы иголку в стоге сена, причем в короткий срок.

Официальные газеты выходят с яростным призывом Ильи Эренбурга: «Убей немца!»

Историку А.В. Литвину удалось раскопать в архиве НКВД досье С.Я. Лемешева. Он провел в Елабуге почти два месяца — с конца мая — по июль 1942 года. Следуя циркуляру из Москвы, начальник местного отделения НКВД установил контроль за каждым шагом Лемешева и его жены. Досье заполнено сведениями завербованных соседей Лемешева. Лемешев не догадывается, что партнеры по преферансу, егеря и напарники для охоты сообщают в НКВД каждое его слово. Отчего же НКВД не доверяет Лемешеву? Оттого, что у его жены немецкая фамилия!

А как поживает Рихтер? Он развлекается: «Следили за Генрихом Густавовичем. На Среднем Кисловском мы с Генрихом Густавовичем расстаемся, он оборачивается, я вижу типа и показываю ему кулак». Откуда такая смелость?

Евгений Пастернак опубликовал переписку родителей:

«Не подчинившиеся указу об эвакуации подвергались опасности ареста со стороны НКВД, как «предатели, жаждущие прихода немцев. Особое подозрение вызывали лица немецкого происхождения. Многие были расстреляны в те дни. Через несколько дней после папиного отъезда арестовали Г.Г. Нейгауза».

Это случилось 4 ноября 1941 года.

Спустя три дня позвонили в дверь Нейгаузов. На пороге стоял человек с повесткой. Рихтер лежал в ванне, и дочь Нейгауза Милица принесла ему туда повестку. «Я не Лихтер, а Рихтер и никуда не пойду», — передал он человеку, после чего тот откланялся.

Отчего же арестовали уважаемого профессора немецкой национальности, и не тронули Рихтера? Ведь каждый дворник информировал органы о жильцах. Как говорится: «Что в имени его сокрыто?»

«Я жил без прописки. И знаете почему? Лень было пойти прописываться. Я не стал. Сошло. Но думаю, в свое время это сыграло положительную роль. Когда в 41 году брали всех немцев, никто не знал о моем существовании».

Однако, 11 сентября 1941 года в Одессе Теофил Рихтер предоставил на допросе следователю данные, где говорилось, что его сын Святослав Рихтер, студент Московской консерватории проживает на квартире профессора Нейгауза по улице Чкалова дом 14/16 квартира 83 в Москве. Указан был и номер телефона. Отец Рихтера был расстрелян с 6 на 7 октября. НКВД было прекрасно осведомлено о местонахождении Святослава Рихтера.

«По всему городу денно и нощно ходили группами по трое вооруженные комендантские патрули. Они имели право проверить документы не только у подозрительных лиц, но и вообще у всех мужчин призывного возраста. Если у них не было отметки в военном билете о бронировании, таковые ставились незаменимым специалистам и квалифицированным рабочим оборонных заводов, они немедленно задерживались, и их немедленно препровождали на призывной участок. Этнические немцы вообще могли быть подвергнуты депортации далеко на Восток».

Так выглядела Москва в те дни.

Рихтер пишет:

«В Москве жила моя тетя Аля, на три года старше меня. Один раз я возвращался от нее в пять часов утра, и на Селезневке — милиционер: я прошел мимо и думаю, — пойдет он за мной или нет. Я стал завязывать ботинок и посмотрел: он побежал в мою сторону, тогда я стал завязывать другой, и он не пошел».

Странное время для подростковых игр выбрал 26-летний Святослав Рихтер.

«Или еще, в троллейбусе: — Вы выходите на следующей остановке? — Да (мужчина). — А я – нет».

Чем же так угодил Святослав Рихтер НКВД, если он, чей отец расстрелян, а профессор находится в застенках Лубянки, так уверен в своей безнаказанности, и потешается над службистами?

Да, странные забавы избрал для себя Рихтер в то жуткое время, когда на Москву падали бомбы, немцы стояли под Москвой, а любимый учитель Генрих Густавович Нейгауз отвечал на вопросы следователей на Лубянке:

— Ответ:

В моей семье в числе возможных вариантов мы допускали случай, когда нам пришлось бы остаться в оккупированном врагом городе, и, тем не менее, эвакуироваться я считал тяжелее, чем этот случай. (?!)

— Ответ: Свидетелями моих антисоветских настроений высказываний являются: моя жена Нейгауз Милица Сергеевна, 51 лет, русская, беспартийная, домохозяйка, которая не только являлась свидетелем моих антисоветских высказываний, но и сама высказывала таковые, мой студент Рихтер Святослав Теофилович, сын немца, лет 26, который жил у меня в квартире и занимался школой фортепиано. Своих мыслей он не высказывал и в моем представлении он является человеком аполитичным, обладает большим и даже гениальным талантом. Часто у меня бывал и даже ночевал Ведерников Анатолий Иванович, мой студент, обладающий чрезвычайно сильным талантом, лет ему 22-23, беспартийный, после конфликта, связанного с КВЖД, Ведерников с родителями прибыли в СССР из Харбина, а спустя год родители его были репрессированы, отец исчез, а с матерью он продолжал переписку. Мои двоюродные сестры Блуменфельд Нина Феликсовна, Наталья Феликсовна, Ольга Феликсовна, проживающие по ул. Воровского угловой дом с улицы Мало-Ржевской, дом 2, кв. 8. Отдельные мои высказывания могли слушать и известные мои ученики Яков Зак, Эмиль Гилельс.

Кроме того, на протяжении последних ряда лет я находился в дружбе с эмигранткой Айхингер Сильвией Федоровной, швейцаркой по национальности, кажется, член компартии Швейцарии, которая иногда делала мне замечания или даже упрекала за то, что я высказывал несоветские настроения. Кроме того, я часто говорил со своими сослуживцами».

За недоносительство можно было схлопотать 10 лет лишения свободы. Генрих Густавович Нейгауз находился в тюрьме на Лубянке девять месяцев. От цинги у него выпали почти все зубы. Нейгаузу было 53 года. За девять месяцев его четыре раза выводили на расстрел.

«Заступничество Э.Г. Гилельса спасло его (Нейгауза) от гибели»,

— пишет Е. Пастернак.

Гилельс совершил подвиг! Сталин любил много раз повторять свой каламбур: «У Гитлера — Гиммлер, а у Сталина — Гилельс«».

К Гилельсу у вождя было особое отношение. В интернете выложен американский фильм «Война в воздухе». Летная база. Самолеты поднимаются в воздух, садятся на землю и вновь готовятся к вылету. Идет сражение за Москву. На грузовике Эмиль Гилельс исполняет Пятую прелюдию соль минор Рахманинова. Над его головой пролетает ревущий самолет, и в этот момент в объективе его лицо. Ни один мускул не отразил страха, не дрогнул звук. Таких концертов было великое множество. Они были запечатлены в киножурналах, которые показывались во время войны во многих странах и, конечно в Америке и по всему Советскому Союзу. Сталин называл Эмиля Гилельса «наш настоящий герой». Он им и был.

После окончания войны в руках советских службистов оказался документ, который составил начальник седьмого (идеологического) управления имперской безопасности (РСХА) штандартенфюрер СС профессор Альфред Франц Зикс. Документ состоял из несколько книг в обложках розовато-брусничного цвета и назывался

«Социальный розыскной список для СССР».

Советские граждане, удостоенные чести быть занесенными в его первый том, озаглавленный «Персональная часть», должны были быть при обнаружении немедленно арестованы и переданы в соответственное управление и реферат РСХА. Список, составленный по алфавиту, насчитывал 5256 фамилий.

Приведем лишь некоторые:

Е21 — Илья Григорьевич Эренбург

Т93 — Алексей Николаевич Толстой

Г113 — Эмиль Григорьевич Гилельс

Был в этом списке Юрий Левитан, Герой Советского Союза знаменитый летчик Сергей Данилин. И будущий Герой Советского Союза Цезарь Куников».

Как мы видим, Эмиль Гилельс был хорошо известен в фашистской Германии. Хроника с концертами гениального пианиста Гилельса на грузовиках облетела весь мир. Он исполнял разных композиторов, и, конечно, Бетховена, Шопена и Рахманинова. Но играть «Петрушку» Стравинского в блокадном Ленинграде 1943-го — воистину подвиг! Стравинский был запрещен в стране Советов.

15.

Станислав Нейгауз, сын Генриха Нейгауза, считал, что пианиста лучше Сергея Рахманинова — не было, нет, и не будет!

Однажды перед войной Сергей Рахманинов слушал по радио Эмиля Гилельса. Его игра настолько понравилась Рахманинову, что великий композитор завещал Гилельсу медаль с профилем Антона Рубинштейна и надписью «Кто его заменит», которую в свое время сам получил от Антона Рубинштейна. Кстати во время войны Рахманинов мог не только услышать Гилельса, но и увидеть его на экране.

Следует помнить, что Артур Рубинштейн и Сергей Рахманинов были друзьями, дружили семьями. Рубинштейн, восхищенный талантом Эмиля, бесспорно, рассказывал своему другу Рахманинову об Эмиле Гилельсе. И, конечно, Боровский! И дать Рахманинову послушать пластинки, записанные Гилельсом, Рубинштейну не составило труда. Нет смысла оспаривать: слышал Рахманинов Гилельса или не слышал? Слышал!

В 1942 году Эмиль Гилельс играл на Урале, в Сибири, на Алтае, в Уфе, Удмуртии, Ташкенте, Куйбышеве. Арам Ильич Хачатурян писал:

«Особо хотелось бы сказать о концертной деятельности музыканта во время Великой Отечественной войны. Тогда сценой ему служили аэропорты, цехи заводов. В тяжкие дни испытаний искусство Гилельса вдохновляло и звало к победе. Оно было просто необходимо. Как необходимо нам и сейчас».

Есть фильм «День войны». В нем есть кадры, где Эмиль Гилельс играет Листа под открытым небом на прифронтовом аэродроме.

В 1942 году у Гилельса проходили концерты в Свердловске, в это же время там находилась бывшая жена Нейгауза — Зинаида Пастернак. Адику, ее и Генриха Густавовича сыну, ампутировали ногу. Зинаиде Николаевне требовалась срочная помощь, и она обратилась к Гилельсу, который сумел помочь ей. Буквально в тот же день прибыл в Свердловск Нейгауз. Когда Зинаида Николаевна прибежала в гостиницу к Эмилю Гилельсу, она застала там бывшего мужа, Генриха Нейгауза.

Рихтер рассказывает:

«Его (Нейгауза) посадили в тюрьму. Но в нем было столько обаяния, что ему удалось смягчить даже эти инстанции. Через 2 месяца его выпустили и эвакуировали в Свердловск».

«Выдумал как всегда»!

Осенью 1942 года Консерватория возобновила работу. Рихтер в дневниках с гордостью сообщает, что ему предложили заниматься у Оборина или у любого другого профессора — на выбор. Но он отказался, сказав, что будет ждать возвращения Нейгауза. И это понятно! Кто же будет за него хлопотать в деканате?

Но кто-то видимо, хлопотал, ибо Рихтер, с несданной специальностью и двухгодичной «задолженностью» по марксизму-ленинизму и другим предметам, не был отчислен из Консерватории, остался в Москве и не оказался в ссылке.

Всю семью Елены Рудольфовны Рихтер, будущего профессора Консерватории, в 24 часа как немцев депортировали в Караганду.

Кереры жили в Тбилиси. Рудольф с 1934 года учился в «группе одаренных детей». В 1941 году семья была переселена в Азию. Они жили недалеко от Ташкента, в местечке Славянка. Выезжать за пределы Славянки было запрещено. Фортепиано не было. Керер поступает на физмат пединститута. Он учится заочно, ибо ему разрешено выезжать из города не более чем на 20 дней. В 1952 году он с отличием закончил институт. В 1954 год он поступает на 3-й курс Ташкентской консерватории. В 1961 году 37-летнему Кереру разрешили принять участие в Всесоюзном конкурсе, где он завоевал первую премию.

С началом войны восемнадцатилетний, но уже знаменитый скрипач Борис (Буся) Гольдштейн играет по всей территории Советского Союза. В 1943 году Бусе пришлось почти шесть месяцев провести на базе Северного флота. В это время его отчисляют из консерватории за «несвоевременную сдачу экзамена по «Краткому Курсу истории ВКПБ»». Лишь пять лет спустя он был восстановлен и в 1953 году закончил Консерваторию.

В 1937 году Святослав Рихтер бежал из Одессы не только из боязни быть призванным в армию. В это время в Одессе разрабатывалось дело «Особняк». С 1932 по 1935 год Теофил Рихтер два раза в неделю давал уроки музыки детям немецкого консула. Бывал на обедах и ужинах с семьей, получал подарки. В начале 30-х годов Теофил Рихтер дал подписку о сотрудничестве с НКВД. На допросе в сентябре 1941 года он объяснил следователю, что не делал этого: «Я не выполнял, так как ничего интересного не знал». По делу «Особняк» проходил и друг Святослава Рихтера композитор Волков. Его арестовали в 1937 году, и Рихтер бежал из Одессы.

В Одессе и Одесской области к моменту войны проживало более 100 тысяч немцев. Многие из оставшихся в оккупированной Одессе немцев ушли вместе с фашистами. Среди них мать Рихтера.

Только спустя 60 лет, в 2002 году, в сборной книге, составленной профессором-однофамильцем Еленой Рихтер, был опубликован рассказ композитора Гевиксмана об освобождении Г.Г. Нейгауза из тюрьмы на Лубянке:

«Эмиль Григорьевич рассказал мне, что был частенько приглашаем «великим вождем всех времен и народов» на прием иностранных гостей, демонстрируя им свой высокий вкус к классической музыке. После этого он обычно спрашивал пианиста: «Как живете? Если есть какие просьбы не стэсняйтэсь! Поможем!» Гилельс обычно отвечал: «Спасибо. Все хорошо».

Но здесь он решился…

«Товарищ Сталин! У меня есть старый учитель. Он наш советский человек. Но недавно он по глупости обронил дурацкую фразу. Спасите его из тюрьмы!» «Великий» нахмурился. Он был недоволен. — Хм… У вас есть старый учитэль, обронивший глупую фразу. Хорошо. Я постараюсь помочь вашэму старому учитэлю».

Эпизод написан в розово-голубых тонах, но спасибо и за это. Гевиксман был первым, кому удалось поведать об освобождении Нейгауза. Потом были Евгений Пастернак и Вера Горностаева. Композитор В. Гевиксман жил в нашем доме на Огарева, 13. Обычно композиторы и их жены могли подолгу обсуждать многообразные темы в вестибюлях дома. Но это была запретная тема.

Гевиксман рассказал мне о спасении Нейгауза зимой, по дороге в Рузу. Помню до сих пор, что это было после поворота на Тучково. Дорога шла через лес. Ехали мы очень медленно, потому что на узкую дорогу мог в любой момент выйти лось, а Гевиксман уже однажды столкнулся с лосем, после чего ему пришивали нос, который болтался на ниточке.

Так вот все было много, много страшней! В первый раз Сталин был в бешенстве и орал:

«Этот п… наговорил на 20 расстрелов!!! Не подходи ко мне с этим п… больше!!!»

Но Гилельс ослушался Сталина и попросил во второй раз. Всем понятно, что в этот раз он рисковал жизнью!

Потом все то же самое рассказала мне Любовь Николаевна Флиер, жена Якова Владимировича Флиера, близкого друга Эмиля Григорьевича. Я расспрашивала об истории освобождения Нейгауза моего отца, который регулярно играл на банкетах Сталина.

Кстати, об известном «деле врачей»: Эмиль Григорьевич Гилельс не подписал письмо, опять ослушался вождя! Потом он не подписал письмо против Андрея Сахарова.

Тала Михоэлс, дочь великого актера, знала меня с самого раннего детства. Приехав в Израиль, я, конечно, встретилась с сестрами (двумя дочками Михоэлса — ред.). «Тетя Талочка» была когда-то женой композитора Метека Вайнберга. А я в детстве ее обожала и считала своей подружкой…

Талочка рассказала, что известных евреев собрали в зале и потребовали, чтобы они подписали письмо. Гилельс сказал, что профессор Вовси лечил его родителей и дочь. Он отказался подписывать. Ойстрах тогда сказал, что он испугался и подписал.

По приговору Г.Г. Нейгауз должен был отбывать пять лет ссылки на лесоповале, на Урале, в районе Краснобуровинская. Но произошел беспрецедентный случай: Генриха Густавовича выпустили из тюрьмы по личному распоряжению Сталина, и дали «отпуск» на три недели, которые он провел дома. Чтобы кого-то отпустили домой с Лубянки? Вы о таком слыхали? Всех «прямиком» отправляли по месту отбывания ссылки, и брата моего деда тоже, хотя он ни в чем не признался, несмотря на отбитую почку, пневмоторакс, сломанные ребра и нос.

К месту назначения Нейгауза везли через Свердловск. Никакие «свердловские музыканты» не могли помочь Нейгаузу остаться в Свердловске. Этот вопрос был решен в Москве, все на том же уровне. Нейгауз об этом не знал. Это было продолжением той «игры» Сталина, когда Генриха Густавовича четыре раза выводили на расстрел. Никто не осмелился «снять» его с поезда! Это из области фантазии и фантастики.

По свидетельству Милицы Нейгауз, Гилельс ходил в Свердловское НКВД и пришел на прием к секретарю обкома Андрианову, взяв с собой для солидности учеников Нейгауза: Б. Маранц, С. Бендицкого и А. Луфера. Гилельсу на тот момент было всего 26 лет. Андрианов был тогда, как сообщает свердловчанка профессор Елена Федорович, «рядовым секретарем обкома». Он боялся «хозяина», как все секретари, и не только! Никакого личного разговора со Сталиным по телефону и быть не могло. А что было? Гилельс рассказал Андрианову — какое участие принял Сталин в судьбе профессора — дал санкцию на помилование. Музыканты рассказали как Сталин любит игру Гилельса. Напомнили, что в 1934 году Нейгауз открывал Свердловскую консерваторию. Как видно, беспрецедентное участие Сталина убедило Андрианова, и Г.Г. Нейгауз было разрешено преподавать в Свердловской консерватории. В силу своего характера Гилельс, даже после смерти Сталина, не рассказывал о том как спас Нейгауза.

Так что многие до сих пор не знают, что Генрих Густавович был арестован, а уж как выкарабкался из тюрьмы — не знают и подавно. В своей книге Нейгауз ни единым словом об этом не обмолвился. Единственное, что Гилельс рассказал Льву Баренбойму, — это то, что Нейгаузу было тяжело в Свердловске, и он к нему приезжал. Родители Елены Федорович как раз в это время учились в консерватории. Она рассказывает:

«Мой двоюродный дед был третьим секретарем обкома, и я знаю, что Гилельс регулярно посещал столовую-распределитель и Нейгауза элементарно кормил. Помогали Нейгаузу Берта Маранц и Семен Бендицкий, но у них не было его возможностей».

А где же Рихтер? Рихтер развлекается в Тбилиси.

«В Тбилиси тип смотрел через щелку. Я разговаривал с Джикией, разозлился, вышел и встал за ним, и мы долго стояли».

Ксения Джикия — ученица Нейгауза. Рихтер, по его словам, до 25 лет боялся смерти, боялся быть призванным в армию. Он удрал из Одессы, когда было начато дело «Особняк» и арестовали его друга Волкова. Что за «особые» отношения у Рихтера с «органами»? Почему они дали ему возможность уехать?!

А если абстрагироваться от пианиста Рихтера, который получил известность только после войны? Что приходит на ум? Рано делать выводы? Рихтер пишет, что его карьера началась во время войны. И это правда, вот только не дает покоя вопрос, как ему, Святославу Рихтеру, — сыну расстрелянного врага народа и матери, предавшей Родину, выступать как ни в чем не бывало на концертах. Как мог такой человек не только выжить, но и сделаться ведущим пианистом сталинского СССР?! Разве что продал душу дьяволу…

Ни в книге Монсенжон, ни в других бесчисленных монографиях — ответа на этот вопрос нет. Но вот что пишет пианист Андрей Гаврилов: «Во время тяжелой депрессии Слава процедил мне одну и ту же фразу: «Молодая госпожа, как мне кажется, спасла меня от многих неприятностей». Рихтер имел в виду Светлану Аллилуеву.

«Выдумал как всегда», но уж очень неуклюже!

16.

Светлане в 1941 году было 15 лет. Рихтер был уверен, что Сталин ее безумно любил. Когда она поделилась с отцом своим восхищением от игры Рихтера, Сталин кому-то шепнул, и Рихтер получил невидимую, но самую надежную в СССР защиту.

История любви Светланы Аллилуевой к Алексею Каплеру хорошо известна. Знаменитый режиссер водил ее на спектакли. Рихтер намекает, что когда-то Каплер привел ее на концерт, в котором он участвовал. Святославу Теофиловичу не пришло в голову, что кто-то усомнится в подлинности его слов. Однако есть неувязка в этом рассказе Рихтера.

Светлана познакомилась с Каплером не в 1941 году, а на год позднее, 8 ноября 1942 года на вечеринке у Василия Сталина. Через несколько дней Каплер уехал в Сталинград. За него Светлана впервые в жизни получила от отца две пощечины и отвратительные оскорбления.

Светлана Аллилуева, «Двадцать писем к другу», письмо 16:

«В ту же зиму 42–43 я познакомилась с человеком, из-за которого навсегда испортились отношения с отцом — с Алексеем Каплером».

В 1943 году Алексея Каплера арестовали.

Важно другое: указ о переселении немцев из Москвы, как говорилось выше, был издан 8-го сентября 1941 года, а осадное положение в Москве началось 20 октября 1941 года. Рихтера тогда еще никто не знал. Так что рассказ Рихтера из серии: «выдумал как всегда».

В 1942 году Рихтер принял участие всего в семи сборных концертах в разных залах Москвы, многие из которых он играл с Ведерниковым на двух роялях. В 43 году — тридцать концертов: в Москве, Тбилиси, Баку, Ереване и Грозном.

Рихтер вспоминал как радовался, что концерты в основном проходили на юге, ибо там «всегда сытнее». И, как всем известно, грузинская кухня изумительно вкусная. Да и щедрые друзья Генриха Густавовича накормят и обогреют.

23 июня 43 года Рихтер исполняет Четвертую сонату Прокофьева. 27 декабря 1943 — Первый концерт Прокофьева в Большом зале консерватории. Эти концерты не были сольными. Они были сборными.

1944 год был для Рихтера особенно удачным. Он принял участие в 51 сборном концерте. Они проходили в Москве, Тбилиси, Ереване, Киеве.

Рихтер рассказывает, что 5 января 1944 года он сыграл концерт в Ленинграде. Публика сидела в пальто, стекла были разбиты, и было очень холодно. Но город был загадочным, таинственно красивым. 24 января блокада Ленинграда была снята. Через год в январе 1945-го, когда все люди радовались, Рихтеру город не понравился! Своеобразное восприятие: трупов на улицах не хватало?

«Летом 44 года, — пишет Милица Нейгауз, — Слава вместе с Игорем Шафаревичем принимали участие в Альпиниаде, посвященной 20-летию советского альпинизма. Она проходила на Кавказе в альпинистском лагере «Алитек». Слава со всеми вместе ходил в походы по горам, наслаждался красотами природы, переходил вброд горные реки, жил в палатке, непрерывно варил кашу на костре, в это же время он прошел пешком через Клухорский перевал до Сухуми».

Как видим, здоровье Рихтера не подводило.

================================

 

На волне любви к Клайберну публика полюбила Наума Штаркмана, получившего 3-ю премию на конкурсе. Он был последним учеником Константина Николаевича Игумнова, умершего в 1948 году. Штаркман заканчивал консерваторию «от себя», а точнее «втихую» занимался у Марии Израилевны Гринберг, уроженки Одессы, ученицы Рейнгбальд и Игумнова.

Анжелика Огарева

О Музыке, Соперничестве, Власти…

(окончание. Начало в №12/2017)

 

17.
Вернусь к Эмилю Григорьевичу. В 1943 году Гилельс дает концерты в Узбекистане и Таджикистане, где, конечно посещает своих друзей, и старается чем-то помочь. Он навещает в Ташкенте Б. Рейнгбальд, а в Душанбе Гешелиных. Сергей Гешелин рассказывает, что Гилельс пришел к ним с двумя контрамарками на его концерт, большим куском конины, рисом, урюком и изюмом.
В 1943 году Эмиль Гилельс давал концерты в блокадном Ленинграде в Большом зале филармонии. Зал был переполнен. Слушатели рассказывали, что они не обращали внимания на канонаду. Гилельс играл «Петрушку» Стравинского, который был в опале в СССР! Его имя было под запретом.
Концерты Гилельса транслировались на всю страну, когда он играл из Дома Радиовещания, часто рано утром, на рассвете. Из репродукторов лилась музыка Бетховена, Шопена, Листа, Рахманинова, Чайковского, Прокофьева. Затем, заряженный оптимизмом народ, слушал «сводки советского информбюро».
В каждый момент Гилельс мог понадобиться Сталину, и молодой пианист должен взвешивать каждое слово в разговоре с ним. Общение со Сталиным, это, как хождение по проволоке над пропастью, кишащей пресмыкающимися.
В 1943 году был принят новый Гимн Советского Союза: «Тэбе нравится гимн?» — спросил Сталин у 26-летнего Гилельса. До наступления Нового 1944 года оставалось несколько дней, уже ничего нельзя было исправить в инструментовке гимна. — «Нравится, товарищ Сталин!» – ответил Эмиль, чувствуя ответственность за благополучие авторов гимна. Сталин немного помолчал и сказал, — «А мне нэт».
Сталину не нравилась «оркестрация» гимна.
В 1944 году гимн переоркестровал репрессированный, находящийся в Ташкенте Сергей Василенко.

Эмиль Григорьевич приложил огромные усилия, чтобы Нейгаузу досрочно разрешили покинуть Свердловск и вернуться в Москву, и довел это дело до конца. Было написано ходатайство о досрочном освобождении и возвращении Г.Г. Нейгауза в Москву. Письмо подписали известные люди. Ходатайство передал Эмиль Гилельс.
Рихтера еще никто не знает в 1944 году. Как «гений» он только плод фантазии Нейгауза. В течение всей войны Святослав Рихтер не сыграл ни одного концерта в Свердловске, ни разу не навестил профессора Нейгауза и не написал письма, но с удовольствием жил в Тбилиси у друзей Генриха Густавовича.
За время войны Эмиль Гилельс исколесил всю страну. С.М. Хентова пишет:

«Иногда, (Гилельс) пропуская воинские эшелоны, сутками сидел на станциях без сна, полуголодный. Его искусство вселяло в солдат веру и поддерживало их».

Эмиль получал от солдат письма с благодарностью.
Г.Г. Нейгауз вернулся в Москву осенью 1944 года. Он пишет:

«С кафедрой встречаюсь регулярно у Мили Гилельса и музицируем рьяно. Бывают: Миля, Яша Зак, Тося Гутман. Слава Рихтер, Толя Ведерников… Из музыкальных явлений и впечатлений в Москве все-таки самое отрадное и крупное — это Слава. Чем больше его узнаю, тем больше его люблю и восхищаюсь им. Это именно то, что потом называют гением, а вначале «стесняются».

Рихтер пишет в дневнике:

«Когда во время войны я исполнил фантазию «Скиталец» Шуберта, меня обвинили в «пессимизме», страшном грехе в те времена. «Когда вы играете произведение, — сказали мне, — остается лишь пойти утопиться в Москве-реке»».

Фантазия написана в до мажоре.
Спустя несколько лет Г. Нейгауз с грустью сказал, что собрания пришлось прекратить, так как они вызывают неодобрение и подозрение у некоторых людей в «групповщине». Опять лукавит Генрих Густавович! Органам было удобно, чтобы компании были большими, ибо так легче выявлять «шпионов и вредителей». Все дело было в Рихтере, который ненавидел конкурентов.
Подтверждением может служить восхищенные записи дочери Нейгауза:

«Устраивались у нас и студенческие вечера. Приходили папины ученики и другие музыканты. Вначале все хотели, чтобы играл Слава, и он играл. Затем начинались забавы: Олег Башнякович с удивительным мастерством свистел, аккомпанируя себе на рояле, а после застолья педагог Консерватории Кира Алемасова плясала на крышках двух роялей под полонез Шопена в папином исполнении (и Рихтера)»

— пишет Милица Нейгауз, дочь Генриха Густавовича. Рихтер, вот истинная причина, по которой закончились музыкальные собрания с участием Гилельса.
Такие же «посиделки» устраивались у Веры Прохоровой. Она пишет, что «стараниями» НКВД у нее в квартире освободилась комната: посадили тетю, дядю и двоюродного брата. Комнату не опечатали. Странно, не правда ли? Потому что, когда арестовали Нейгауза, в его квартире комнату опечатали. Дочь Нейгауза пишет, что Рихтер стал спать в комнате отца с двумя роялями и бабушкой.
В неопечатанную комнату в квартире Прохоровой поселили Рихтера и поставили рояль, взятый им на прокат. Рихтер «скрывшись», фактически не скрывался, почти ежедневно отправлялся на предыдущую квартиру, не проявляя никакого страха. Вера Прохорова пишет:

«Тебя же могут арестовать?» А он говорил
«Нет, я иду спокойно, книжку даже читаю по дороге. Они не будут думать, что я прячусь».

К Прохоровым Рихтер возвращался вечером. Было темно. Так что, открытая книжка, это был условный знак для НКВД?
В той самой квартире Прохоровых «отдыхал душой» писатель Нагибин:

«Из трех смежных комнат было создано пространство, в котором не было тесно. Тут разместился бар со столиком, эстрада — крышка Славиного прокатного рояля, а на крышке поочередно появлялись две лихие певицы-студийки, исполнявшие лихие куплеты под Славин аккомпанемент. Когда одна из них по ходу дела подняла юбку над стройными ногами и показала ноги, посетители кабачка дружно закричали: выше, выше!»

18.
Во время войны Сергей Прокофьев предложил Эмилю Гилельсу исполнить новую, 8-ю сонату, которую он ему посвятил. Гилельс исполнил ее спустя два месяца, 30 декабря 1944 года. Нейгауз потом напишет в частном письме:

«Миля играет 3-ю и 8-ю сонаты Прокофьева так, что лучше пожалуй и нельзя. Софроницкий слушал по радио и так был потрясен, что говорит всю ночь не мог заснуть».

Такое он писал только в частной корреспонденции, чтобы не испортить отношения с Рихтером.

«Это человек кристальной души и настоящего, прирожденного благородства — нет в нем ни одной мелочной и пошленькой черточки».

— пишет Генрих Густавович о Рихтере в феврале 1945 года. А читатель думал, что о Гилельсе, спасшего его от неминуемого расстрела?
В 1945 году была опубликована статья Нейгауза. Он писал:

«Последние пять шесть лет окончательно показали, что Гилельс не только первоклассный «виртуоз» в узком смысле слова, но и настоящий музыкант-художник».

Тема все та же, но с вариациями! Странная забывчивость Генриха Густавовича. Разве Эмиль Гилельс не был признан «настоящим музыкантом-художником» выдающимися музыкантами, членами жюри Брюссельского конкурса в 1938 году?! В него входили Вальтер Гизекинг, Эмиль Зауэр, Артур Рубинштейн, Роберт Казадезюз, Самуил Файнберг, Леопольд Стаковский. А Отто Клемперер? Вряд ли можно усомниться в их компетентности?!
Нет, это профессор, использует свой старый трюк, назойливо, до неприличия, намекая, что во время посещений его Гилельсом в Свердловске, он де вылепил из Эмиля Григорьевича «настоящего музыканта-художника».
В июле 1945 года в Потсдаме проходила Конференция в составе трех держав — СССР, США и Британии. Для проведения «культурного отдыха» членов совещания, главы союзных держав привезли своих музыкантов. Сталин взял с собой Гилельса, Софроницкого и скрипачку Баринову. В одну из ночей Эмиля доставили к Сталину:

«Понимаешь, у Шопена есть что-то такое… с переливом…»,

— вождь не мог вспомнить название этого произведения, и это его раздражало. Он подвел Эмиля к роялю: «Помоги…» Эмиль Гилельс начал наигрывать отрывки из популярных произведений Шопена. Сталин стоял за спиной, и говорил: «Нэт… нэт… нэт». С каждым новым «нэт» положение Гилельса становилось все опаснее. И вдруг, когда он начал ля мажорный полонез, на «проигрыше» Сталин воскликнул «Вот!» «Маладэц! Герой!» Сражение было выиграно. Эмиль Гилельс мог расслабиться. Он думал, что Сталин отпустит его. Ан нет! Принесли закуски, вино. Сталину хотелось поговорить «за жизнь». Вождь говорил Эмилю:

«Ешь, ешь…, ты должен быть сильным… ты должен иметь сильные руки…».

Испытание Гилельса на прочность продолжилось на концерте. Вначале играл американский квартет. Присутствующие сидели как вкопанные, и наградили музыкантов громом аплодисментов. Потом пришла очередь советских музыкантов. Вначале играл Софроницкий. Слушали в пол уха: курили, прохаживались, пили чай… Затем выступала Баринова, аккомпанировал А. Дедюхин – все тоже самое. Вышел Эмиль, сыграл до диез минорный Прелюд Рахманинова. Слушали, но нужного эффекта не было. Полонез Шопена, — объявил Гилельс. И тут вдруг Сталин спрашивает: «Глазунов?» Гилельс снова объявил: Полонез Шопена. — Я понимаю, — говорит Сталин, — но это Глазунов? — вот тут все присутствующие, наслышанные о жестокости Сталина притихли. Чтобы не подвести Сталина и спасти себе жизнь, нужно было сказать: «Глазунов!!». Но Эмиль не сказал этого. И вдруг вспомнил, что Глазунов оркестровал ля мажорный блестящий Полонез. Эмиль Гилельс сказал: «Оригинал». «Теперь понимаю», — сказал Сталин.
Эмиль Гилельс сыграл вначале объявленный ля мажорный полонез, а потом тот, который оркестровал Глазунов. Успех феноменальный! Сталин в восторге, улыбается, аплодирует! Все музыканты были награждены денежными премиями. Эмиль Гилельс как всегда не подвел.

19.
В конце ноября 1945 года начался Всесоюзный конкурс. Желающих принять участие в конкурсе почти не было. Студенты, принимавшие участие в войне, элементарно не успели подготовиться. Для того, чтобы конкурс состоялся, многих пришлось убеждать принять участие в конкурсе. Принимал участие в конкурсе и Виктор Мержанов. Во время войны он попал в Самарканд, в танковое училище. Однажды начальнику училища пришло письмо от профессора Самуила Фейнберга. Профессор просил помочь Виктору Мержанову как выдающемуся пианисту, надежде страны. Полковник оставил Мержанова инструктором при танковом училище, и тот мог немного заниматься. В этом конкурсе принимал участие 30-летний, все еще студент Консерватории Святослав Рихтер.
Рихтер, по его словам, всю войну занимался как зверь. Он обыгрывал программу, ну и развлекался, конечно. Поддержка, оказанная Рихтеру, на Всесоюзном конкурсе была беспрецедентной. Тем не менее, 1-я премия была присуждена Мержанову. Сам Рихтер объяснял это написавшему о нем книгу Б. Монсенжона упоминает, что 1-ю премию жюри присудило Мержанову, но добавляет: потому что он немец, а Мержанов русский. Это в стиле Рихтера, ибо он абсолютно точно знал, что Мержанов армянин. «Выдумал как всегда».
Г.Г. Нейгауз плакал. В мае у него умер старший сын Адик. Генриха Густавовича было жалко. Он любил Рихтера как сына. Решили поделить 1-ю премию между Мержановым и Рихтером. Но для этого было нужно получить санкцию «в верхах» Д.Д. Шостаковичу, председателю жюри и пианисту–композитору профессору Самуилу Фейнбергу пришлось похлопотать.
Они попросили композитора Николая Михайловича Долинского (Скрябина), родного брата Вячеслава Михайловича Молотова, помочь. Жюри и конкурсанты ждали неделю результатов конкурса. Наконец, 29 декабря, с разрешения Молотова, 1-ю премию присудили Мержанову и Рихтеру.
Мержанов пишет, что Рихтер мог получить 1-ю премию и без разговора с Молотовым,

«если бы не финал, где концерт Чайковского он играл неудачно. Знаю это, так как читал протоколы заседания жюри. Копии этих протоколов подарил мне известный ленинградский музыкант, который имел доступ к документам конкурса. Там была критика исполнения Рихтером Концерта Чайковского. Кстати, Концерт Чайковского был роковым в его жизни. Я знаю несколько случаев: во-первых, на конкурсе — неудачное исполнение. Еще был случай с Бернстайном в Нью-Йорке (мне рассказывал сам Рихтер), когда не было согласия в темпах. И была запись этого концерта с Караяном — по-моему мнению, малоудачная».

Восьмая соната Прокофьева была тоже сыграна им неудачно. Рихтеру не стоило ее играть после блестящего исполнения 8-й сонаты Гилельсом, в декабре 1944 года. Исполнение было у всех на слуху.

«Это был сложившийся музыкант и превосходный пианист. Он первый исполнил 8 сонату Прокофьева. Я сидел тогда в зале и нашел его исполнение попросту блистательным. Что касается 3 сонаты того же автора, то его игра была настолько великолепной, что я отказался исполнять ее».

— Записал в дневник Рихтер.
2-я премия на конкурсе не присуждалась. 3-ю премию получил ученик Берты Маранц Юрий Муравлев.
Теперь несколько слов о том, что случилось с Ведерниковым. Я слышала от Арно Бабаджаняна, что Нейгаузу пришлось пожертвовать им в пользу Рихтера.
Ведерников играл «с поразительным совершенством». Он играл всегда ровно, без сбоев, без неожиданностей. Современную музыку, а именно, она исполнялась на 2-м туре, он играл великолепно. Ведерников первый в Москве играл леворучный концерт Прокофьева. Поэтому он был потрясен, когда его не допустили к 3-му туру, и не только он. Такой соперник был опасен для Рихтера.
Нейгауз после конкурса пишет письмо Берте Маранц, в котором поздравляет ее со студентом, который получил 3-ю премию. Ни одним словом Нейгауз не обмолвился о Ведерникове, как будто он вовсе не принимал участия в конкурсе! Это ли не симптоматично?
Теперь читателю понятно, что Нейгауз действительно боялся послать Рихтера на Международный конкурс?
Рихтер, обиженный на жюри, Нейгауза, вряд ли на самого себя, на целый год уезжает в Тбилиси, чтобы у слушателей стерлось воспоминание о его неудачном исполнении Концерта Чайковского, а также, учить новую программу и все полагающиеся по программе обучения курсы марксизма-ленинизма с тем, чтобы закончить, наконец, Консерваторию.
Дочь Нейгауза пишет, что столь долгое обучение в консерватории, было вызвано тем, что Рихтер не мог сдать экзамен по марксизму-ленинизму. До Рихтера никому не удавалось «шутить» с кафедрой марксизма-ленинизма, да еще с такой биографией и в тот момент, когда его профессор–покровитель арестован!
Только в 1947 году Рихтер заканчивает консерваторию, и… попадает на мраморную доску! Кто же покровительствует Рихтеру?!
«Тогда на предметы не так смотрели, было гораздо легче. Я уже был лауреатом Всесоюзного конкурса». Это из той же серии: «Выдумал как всегда».

20.
Знаменитый скрипач Борис (Буся) Гольдштейн родился 25 декабря 1922 года. С началом Отечественной Войны он выступал с фронтовыми бригадами, играл бесчисленные шефские концерты на заводах и фабриках. Несмотря на чудовищную загруженность, Буся продолжал учебу в Консерватории. В 1943 году из-за несвоевременно сданного экзамена по «краткому курсу ВКП(б)», Гольдштейн был отчислен из Консерватории. В это время 20-летнему Борису Гольдштейну пришлось провести на базах Северного флота почти шесть месяцев! Он физически не мог присутствовать на экзаменах! Все обращения Гольдштейна и профессора Цейтлина к высшим чиновникам и директору композитору Шебалину, результатов не дали.
Только в 1948 году, после снятия Шебалина, новый директор МГК Свешников, восстановил Гольдштейна. Он дал ему возможность закончить Консерваторию в 1953 году.
Напомню биографию Бориса Гольдштейна. В 30-х годах не было в СССР профессионала или любителя музыки, который бы не знал его имени. О его поразительном мастерстве восторженно отзывались гиганты музыкального мира: Крейслер, Тибо, Сигети, Флеш, Полякин, Прокофьев, Шостакович. Он был одним из первых музыкантов из СССР, представлявших страну на международных конкурсах. Десятилетним ребенком Буся в 1933 году играл на Всесоюзном конкурсе. Он играл в младшей группе. Буся так понравился Сталину, что вождь сказал ему, «ты играл лучше всех скрипачей». Как награду от Сталина, Буся получил пять тысяч рублей и двухкомнатную квартиру. В 1935 году 12-летним мальчиком, он играл на конкурсе Венявского в Варшаве. Ойстрах тогда получил 2-ю премию, а Буся четвертую. Он был любимцем публики и журналистов. «Маленький Гольдштейн станет великим»!
С 1937 года начинается скрипичный конкурс имени Изаи в Брюсселе. Советский Союз посылает пятерых скрипачей. Четверо из них ученики Столярского.
Вот как описывает Давид Ойстрах конкурс в Брюсселе в письме к своей жене.

«Начался 2-й тур… Я так нервничал, что чувствовал себя совершенно разбитым и больным. <…> Утром я себя так чувствовал, что думал отказаться от дальнейшего участия в конкурсе. У меня буквально ноги подкосились. В таком состоянии я поехал играть. По дороге меня так тошнило и останавливалось дыхание, что я решил приехать и отказаться играть. Кстати, я был бы уже не первым отказавшимся. Многие не выдержали этого сумасшедшего напряжения. <…> Здесь пишут, что это «чудовищный конкурс».

К 3-му туру остается 12 человек. Всех увозят в загородный королевский замок. Для каждого приготовлена отдельная комната: контакты запрещены. Еду приносят слуги, не произносящие ни слова. Конкурсанты один на один с инструментом и нотами неизвестного произведения, которое нужно выучить за восемь дней. Атональный язык, в котором оно написано, свойственно «загнивающему искусству». На подобную музыку в СССР был наложен запрет. Она не исполнялась, и не была «на слуху». Для непривычного уха атональная музыка казалась бессмысленным набором звуков. Помимо «специального» произведения, все восемь дней нужно было держать в руках произведения для 3-го тура.
Итоги конкурса: Давид Ойстрах — первая премия. Елизавета Гилельс — третья, Борис Гольдштейн — четвертая, Марина Козолупова — пятая, Миша Фихтенгольц — шестая.
Борис Гольдштейн с детства был концертирующим скрипачом. Его детство проходило в поездах. В поездках Бусю сопровождала мать и его аккомпаниатор, сестра Генриетта. Борис Гольдштейн всю жизнь служил музыке. Кому служил Святослав Рихтер? А как дело обстояло у Рихтера с анкетой для 1-го отдела?
Приведу примеры.
Анкета Юрия Орлова (будущего физика) при поступлении в Московский университет в 1947 году.
Анкета: Ни я ни мои ближайшие родственники в Белых армиях не служили? В оппозиции не состояли? За границей (за исключением в Красной Армии) не были? Репрессии не подвергались? Из ВКП(б) не исключались? Колебаний по партийной линии не имели?
Александр Локшин в 1947 году преподавал в Консерватории. «Локшин Александр Лазаревич! Отдел кадров Консерватории просит Вас срочно ответить на следующие вопросы: Были ли Вы за границей (где, когда, и кем направлялись)? Имеете ли Вы родственников за границей (где, кто)? Были ли Ваши родственники репрессированы? — личная подпись.
Нет, нет, Генрих Густавович Нейгауз, вы — это только видимая часть «айсберга»! А есть еще и невидимая…

21.
В сезоне 1946/47 года Эмиль Гилельс исполняет труднейший четырехчастный концерт композитора—пианиста профессора Самуила Файнберга.

«Его (Гилельса) первый концерт в Будапеште в 1946 году казалось сверхъестественным явлением. Он прямо-таки ворвался на подмостки консерватории, этот рыжеволосый молодой человек, во внешности которого было что-то от наивности ничего не подозревающего «дикаря» Вальтера и одновременно — сила льва. Он практически смял сопровождавший его оркестр, от его бурного темперамента дрожали стены… Его техника владения инструментом не знала границ и потрясла так же, как самобытность его личности, переменная взрывчатость его эмоций. Он безбоязненно побеждал музыку, и после его выступлений требовалось время, чтобы прийти в себя».

В программе было три концерта: Бах, Бетховен, Чайковский.
Вот как Кабалевский вспоминает о концерте в Будапеште:

«Перед тем мы были с ним в Вене, где он заболел. И вот, больной Эмиль Григорьевич на «Виллисе» проделывает весь путь от Вены до Будапешта, где назавтра у него утром репетиция, а вечером — концерт. Разумеется, ни о каком выздоровлении не могло быть и речи, но концерт состоялся. <…> Я сидел в зале, и мне казалось, что передо мной происходит чудо! Ну как, в самом деле, поверить, что этот человек, заставляющий сейчас своим буйным и солнечным искусством трепетать, радоваться и оглашать зал восторженными криками многотысячную аудиторию, еще утром лежал почти без движения в постели и едва мог разговаривать. Но это было не чудо. Это была победа воли и мужества, таланта и мастерства настоящего художника».

«Первое, что отличает Гилельса, – это мужественность и волевая напряженность игры. Исполнение его совершенно чуждо сентиментальности, манерности, изнеженности. Мужественность покоряет у Гилельса не только в местах подъема, но и в сумеречных, меланхолических эпизодах, всегда у него несколько суровых и нарочито сдержанных. Художественное мышление Гилельса не знает экзальтации и вычурности. Во всем ощущается избыток здоровой энергии, естественно изливающийся из его натуры… Это искусство реалистическое, жизнеутверждающее, искусство крупного плана, энергичных линий и красок».

Это пишет в 1948 году Яков Мильштейн, ученик и ассистент Игумнова.
Придет время, когда ничего подобного писать о Гилельсе будет уже нельзя, просто невозможно. В 1959 году начнутся облавы на гомосексуалистов в Консерватории, и Мильштейн в поисках защиты от преследований отдаст свое перо Рихтеру и Нейгаузу.
Этот рассказ я слышала от Наталии Дмитриевны Шпиллер: В 1950 году Гилельс давал концерты в Праге. В Пражской Опере шла опера «Евгений Онегин». Наталья Дмитриевна пела Татьяну. Зал был полный, свободных мест не было. И вдруг, когда была ее сцена с «письмом» — зал опустел. Но когда началась третья сцена — зал снова был полный. Наконец все прояснилось: оказалось, что рядом с Оперой находился зал филармонии, где Гилельс играл второй концерт Сен-Санса.

22.
К концу 40-х годов Эмиля Гилельса старательно оттесняют на второе место. Еще в начале войны А. Щербаков написал докладную, в которой говорилось о засилье евреев в культуре. Но еще раньше, 3-го декабря 1941 года Сталин сказал генералу Сикорскому — главе польского правительства в изгнании:
«Евреи — неполноценные солдаты, — и подчеркнул, – Да, евреи очень плохие солдаты».
А ведь он прекрасно знал, что именно за личную храбрость и умелое руководство войсками, командир Московской мотострелковой дивизии полковник Яков Крейзер был награжден Золотой звездой Героя Советского Союза. 30 июня 1941 года его дивизия уничтожила 100 танков Гудериана. Спустя несколько недель он стал генерал-майором и командующим 3-й стрелковой армией Брянского фронта. Это была явная установка.
В начале 1944 года, после занятия Киева Советской Армией, Хрущев заявил:

«Евреи в прошлом совершили немало грехов против украинского народа. Народ ненавидит их за это. На нашей Украине нам евреи не нужны. И я думаю, что для украинских евреев, которые пережили попытки Гитлера истребить их, было бы лучше не возвращаться сюда…».

После войны из Московской консерватории были уволены профессора: Теодор Гутман, Мария Юдина… Далее последовало всем известное постановление 1948 года, безродные космополиты. Из Московской консерватории были уволены педагоги Михаил Меерович и Александр Локшин. Уволены за то, что в четыре руки играли студентам «вредную» музыку»: Малера, Берга, Шенберга, и писали «формалистическую музыку». Попытались уволить и Григория Романовича Гинзбурга. Огромные усилия приложил «музыковед в штатском» Константин Саква. Формулировка: «Внешняя показная виртуозность. Неправильное раскрытие содержания произведений». Как ни странно, но за Гинзбурга вступился Сталин, и в 1949 году он был награжден Сталинской премией 2-й степени. Но это антисемитствующее учреждение отыгралось на Гинзбурге сразу после смерти Сталина. Формулировка была та же.
В 1950 году была расстреляна на Лубянке журналистка Маша Железнова, за то, что выдала «государственную тайну». Она опубликовала список евреев, награжденных во время войны. Данные о героях–евреях она получила в наградном отделе ГлавПура на основании документа, завизированного в управлении кадров по официальному запросу Михоэлса и по разрешению начальника кадров генерала-полковника А. Щербакова. 2 апреля 1942 года руководитель ЕАК Михоэлс и Шахно Эпштейн направили в ЦК ВКП(б) записку на имя А.С. Щербакова по поводу отсутствия данных об евреях в статистике награжденных военнослужащих в январском номере «Большевик» за 1942 год. Щербаков не ответил, но в следующей публикации цифры награжденных евреев были опубликованы. На тот момент их было 135 человек.
Муж журналистки Маши Железновой Леопольд Айзенштадт (Железнов), летом 1950 года сумел добиться проведения экспертизы, но это не помогло. Журналистку расстреляли 23 ноября 1950 года. Полковник из наградного отдела, выдавший журналистке официальный документ получил 25 лет ГУЛАГа.

23.
В 1950 году арестовали Веру Прохорову, племянницу Милицы Нейгауз. «В сентябре 1950 года Слава послал ей поздравительную телеграмму по случаю именин. Адрес он написал так: «НКВД. Тюрьма. Вере Прохоровой». Следователь прочел: «Поздравляю. Целую. Слава». Прямо-таки панибратские отношения с Лубянкой!!!
«Помню, как Слава волновался за Веру и очень хотел навестить ее в лагере, но в то время это не разрешалось», – пишет дочь Нейгауза. Но Генриха Густавовича навестить в Свердловске было можно и нужно! Рихтер не написал ему даже письма!

С подачи Рихтера началась травля гениального композитора Александра Лазаревича Локшина. Вот краткая предыстория травли: после ареста Генриха Нейгауза, Рихтер всю войну жил у Прохоровой в комнате, по необъяснимой причине(?!) не опечатанной после ареста ее дяди, тети и двоюродного брата. Интересно, кто был «сексотом»? (из лексикона Прохоровой). Даже наивному понятно, что жучками была напичкана вся квартира. Наивных тогда не было. Мать Веры Прохоровой была переводчицей, она переводила известным иностранным туристам. Отец был в свое время совладельцем «Трехгорной мануфактуры».
Вера Прохорова была внучкой Московского Головы Гучкова. Его брат основал партию «октябристов», и был одним из организаторов Интервенции. Его дочь Вера Гучкова-Трейл была советской разведчицей. Возможно, ей пришлось ею стать, чтобы выжить при сталинском режиме.
Вера Прохорова часто вела разговоры так, будто провоцировала собеседника. Вера была племянницей второй жены Нейгауза Милицы. Наслушавшись восторгов Генриха Густавовича, который иначе как гением Святослава Рихтера, не называл, Вера Прохорова влюбилась в Светика. Но он оказался ей не по зубам. Она столкнулась с непреодолимой преградой: Рихтера не интересовали женщины. От природы никуда не денешься. Вере потребовался другой гений. Она приглашала к себе писателей и поэтов, для начала заманивая их бесплатными уроками английского языка. Будучи родственницей Генриха Густавовича Нейгауза, Вера звала на посиделки музыкантов. Так появились в ее квартире молодые педагоги Московской консерватории композиторы-эрудиты — остроумнейший, Михаил Меерович и Александр Локшин, философ, великолепный знаток поэзии и истории Римской империи. Оба были прекрасными пианистами. Они стали кумирами компании. Александр Локшин к этому времени был признанным гением, и Вера скоропалительно влюбилась в него. Рихтеру, не обладавшему, как он сам пишет, красноречием, такой поворот дела не понравился, так как компания потеряла к нему былой интерес. Тогда Рихтер сказал Вере:

«Зачем этот человек бывает у тебя? Он дурной человек. Он тебя посадит».

Откуда такая «проницательность»? Разве что — с «больной головы на здоровую». Но Вера была влюблена, и думала, что сумеет убедить Локшина жениться на ней. А для этого она всем и каждому рассказывала по «секрету», что она невеста Локшина. И вдруг такой «облом»! Александр Лазаревич женился на Татьяне Алисовой. Второй раз Вера потерпела фиаско.
В 1950 году Веру Прохорову арестовали. Она пишет:

«Следствие у меня по сравнению с миллионами несчастных людей было легким (наверное, в какой-то мере благодаря Шуре (Локшину))».

В лагере, или еще в тюрьме, она решила отомстить Локшину, и написала сестре, что Александр Лазаревич «сексот». По Москве поползли слухи. Жилось Прохоровой, как видно из публикаций, легче, чем другим. О надзирателях она пишет, как об очень хороших и добрых, просто обаятельных людях. Они не заставляли делать ее тяжелую работу, к которой, по ее словам, она была не приспособлена. В бараке было жарко, она не примерзала к нарам, как кому-то пришло в голову. Надо отдать должное чекистам — они умели заботиться о своих информаторах.
Вернулась Прохорова в свою квартиру, и была восстановлена преподавателем в ИНЯЗ. Замуж Прохорова не вышла, посвятив себя тому, чтобы гениальную музыку Александра Локшина не исполняли, а жила она очень и очень долго. Помогал ей в этом и Святослав Рихтер. Оболганный Рихтером и Верой Прохоровой, Локшин был подвергнут остракизму.
Когда художник Татьяна Апраксина написала портрет Александра Лазаревича Локшина, его должны были выставить в выставочном зале. И тогда Татьяне Апраксиной начали поступать угрозы от Рихтера. Вот что она пишет:

«ОН назначает, диктует, ставит условия. Не условия — ультиматумы. ОН демонстрирует власть «Сверхчеловека», иногда сильно смахивающего на власть «античеловека». Недаром он большой почитатель Вагнера. Как видно, он всю жизнь воплощал свою мечту быть его героем. Что же, мир знал еще одного любителя Вагнера. Что стоит за этой демонстрацией? Слепота ограниченности? Бесконтрольность? Уж точно не высота духа. Люди искусства между собой так не общаются. Как эта варварская манера сочетается с именем, окруженным благоговением?… В преддверии своей первой выставки, я стала объектом неожиданного внимания музыкального идеолога. Разговора (диалога) и на этот раз не было. Было постановление, доведенное до моего сведения с помощью другого лица, по телефону. Без сантиментов, намеков на «неприятную репутацию» и доброжелательных советов. Никто не поморщился и не хмурился. Сразу к делу. Мне было обещано милостивое «прощение», допущенной мной ошибки в выборе модели для портрета. Условие — малость: сделать вид, что портрета не существует. Тем более для выставки… В случае невыполнения инструкции меня ожидали карательные санкции, преимущественно направленные на сферу карьерных интересов, особенно в их музыкальной части — практически в планетарном масштабе».

Рихтер свою угрозу исполнил. Как он и угрожал, портрет Д. Шостаковича был вышвырнут из класса Ленинградской консерватории, в котором преподавал Шостакович. Но в роли доброй феи выступил композитор Андрей Петров и повесил портрет великого Шостаковича в Ленинградском Союзе композиторов.
Рихтера советская власть водрузила на пьедестал, и он запретил исполнять музыку Локшина. Пропагандировал музыку гениального композитора Локшина Рудольф Баршай, в основном за границей. Прохорова пережила всех, скончавшись в январе 2013 года.

24.
А в 1953 году вернулся из Караганды математик и поэт Есенин-Вольпин, которому кто-то нашептал, что Локшин его «предал»: якобы он отнес тетрадку с его стихами в КГБ, но, как оказалось, тетрадка оказалась на месте. Уже после смерти композитора, Вольпин признал, что «предателем» Александр Лазаревич не был. Сказал, что простил тех, кто на него донес. Но прощать, на самом деле, ему было некого. Об его сборнике стихов «Весенний лист» органы знали задолго до ареста Есенина-Вольпина, ибо в 1945 году арестовали Николая Вильямса и других студентов университета за чтение стихов из сборника «Весенний лист». Николай Вильямса осудили на пять лет. Самому же Есенину-Вольпину, читать прилюдно свои стихи и возбужденно выкрикивать, к примеру, на демонстрациях: «Смерть Сталину!», почему-то было можно. Вольпина арестовали в 1949 году. Все это наводит на мысль, что недуг Есенина-Вольпина — шизофрению, органы использовали, для провокации. Кстати, этот сборник упоминался в докладе секретаря ЦК КПСС Ильичева, положившего начало гонениям на новые направления в искусстве и литературе при Хрущеве.
В одном из своих писем Р. Баршаю Локшин сообщил, что ему неожиданно позвонил Гилельс:

«Он слышал мою седьмую симфонию и «Песенки Маргариты». Этот молчаливый человек, с которым я никогда не общался, говорил долго и восторженно о седьмой симфонии и кончил словами: «У меня нет слов!» Он попросил посмотреть ноты».

Эмилю Гилельсу хотелось помочь гениальному композитору, который всю жизнь бедствовал.
В эти годы великий композитор Метнер неизвестно почему находился под негласным запретом. Единственное, что приходит на ум, это то, что он жил в эмиграции в Лондоне. Его никто не исполнял. Музыканты, включая Нейгауза и Рихтера, про него, как будто забыли.
Гилельс нарушил запрет и исполнил соль минорную сонату Метнера. Более того, Эмиль Григорьевич опубликовал о нем статью в журнале «Советская музыка». Потом, в статье «О кругозоре», Нейгауз возмущался, что десять лет концертные организации не разрешали исполнять Метнера.

«С этим досадным недоразумением, слава богу, покончено».

А благодаря кому? О Гилельсе в статье не говорится, и у читателя создается впечатление, что это заслуга Рихтера.

25.
В 1952 году было создано Общество англо-советской дружбы. 29 ноября должен был состояться первый концерт, в котором должны были играть Эмиль Гилельс и скрипач Игорь Безродный. Добирались до Лондона четыре дня, ибо над всей Европой был туман, и приходилось совершать вынужденные посадки. Все эти дни музыканты почти не спали, не ели и не занимались. Когда, наконец, самолет приземлился в аэропорту Хитроу, у трапа их ждали устроители концерта. Оказалось, что концерт два раза откладывался. Это была суббота. В зале «Фестиваль-холл» уже час ждали три тысячи лондонцев. Гилельс был первым советским пианистом в Англии. До концертного зала было час езды. Гилельс сказал: «поехали!» Публике тут же сообщили, что Эмиль Гилельс едет. Без репетиции, не зная акустики зала и рояля, попросив, перед выходом на сцену: «Дайте только чашечку кофе!» Эмиль Гилельс вышел на сцену. Первым произведением была «Аппассионата». Концерт прошел блестяще. Публика стоя бисировала 17 минут, не отпуская Гилельса. А дальше были Глазго — Манчестер, Лондон, Бирмингем, Эдинбург, Лондон. Успех абсолютный!
Света Безродная — жена Игоря, двоюродная сестра моей мамы, делилась с нами этими воспоминаниями.
В 1953 году умер Сталин. Помню, как задала отцу дурацкий вопрос: «Что же теперь будет?» Он ответил: «Наконец-то я не буду играть на его банкетах в Кремле!» Но на похоронах ему играть все-таки пришлось.
В 1954 году на первом же концерте Гилельса в знаменитом зале Плейель был невероятный аншлаг. Публика брала зал с боем. Трудно было пробиться даже с билетами. Толпы остались на улице, надеясь что-то услышать. Тех счастливчиков, которые без билетов оказались в зале, усадили на сцене. Гастроли Гилельса во Франции длились больше месяца. Он был признан «Первым пианистом мира». Эмиль Гилельс очень любил играть во Франции. У него было много друзей, среди них Маргерит Лонг, Надя Буланже, Ф. Пуленк и другие. В 1955 году М. Лонг приехала в Москву.
Между Советским Союзом и Америкой продолжалась «холодная война». Хрущев бросал заявления типа: «Мы в муху попадем ракетой, мы их как колбаски выпекаем!»
Однако в 1955 году Хрущев решил начать «заигрывать» с Америкой, и для «потепления» отношений выпустил на гастроли в Америку Эмиля Гилельса.
С октября 1955 года начинаются гастроли Эмиля Гилельса в Америке. Первый концерт должен проходить в Филадельфии. Программа: 3-й концерт Бетховена, З-й концерт Рахманинова и 3-й – Прокофьева. Дирижер — близкий друг Рахманинова Юджин Орманди. Но дирижер очень просит начать свой дебют в Америке 1-м Концертом Чайковского, ибо впервые он был исполнен, именно, в Америке Гансом Бюловым. Затем его концерт играли: Рахманинов, Горовиц, Иосиф Левин, Артур Рубинштейн и другие гастролирующие пианисты. Эмиль Гилельс меняет программу. Первый концерт в Америке Эмиль Гилельс начинает концертом Чайковского. Газеты писали, что Гилельс первый советский музыкант, покоривший Америку.
4 октября состоялся концерт в Карнеги-холл. Перед концертом Эмиль Гилельс получил поздравительное письмо от Иегуди Менухина. Зал Карнеги-холл был переполнен. На «лишние билеты» не было надежды. В зале находилось очень много музыкантов и критиков. Партер встретил Гилельса молча, хлопала в основном галерка. Отзвучали последние аккорды концерта Чайковского. Несколько секунд ошеломленная публика приходила в себя, и вдруг, в едином порыве бросилась к сцене. В зале Карнеги-холл не принято играть «на бис», но Эмиль Гилельс уже шестой раз выходил на поклон, а гром аплодисментов продолжался. Орманди предложил Гилельсу сесть за рояль. Эмиль Григорьевич играет Прелюдию Баха и Скерцо Мендельсона. Публика начала выходить из зала, только после того, как вторично погасили свет и начали уносить со сцены пюпитры.
И снова Филадельфия, в которой Гилельс два дня подряд исполняет 3-й концерт Рахманинова. После концерта заплаканная Ирина Сергеевна Рахманинова, обнимала Гилельса, она просто не могла говорить! Все гастроли описать невозможно.
Но в ноябре 1956 года Хрущев снова заявил американской прессе: «Мы вас закопаем! Мы вас похороним!»
Забегая вперед, напомню, что в 1959 в США он скажет:

«Американская свинья и советская, я убежден, что они могут вместе сосуществовать!» А в СССР, среди своих, он кричит: «Ублюдки! Христопродавцы! Сионисты! Дрозофилы! Дрозофилы-ы-ы! Ненавижу! — будь они прокляты!»

Такова ненависть к евреям.

26.
В июле 1956 года пришло приглашение Святославу Рихтеру принять участие в торжествах, посвященных столетию со дня рождения композитора Роберта Шумана. Но «органы» посылать Рихтера за границу не хотели: «Отец Рихтера в 1941 году был расстрелян органами госбезопасности. Мать, по имеющимся данным переехала в Западную Германию, где проживает и в настоящее время. Сам С. Рихтер фактически является одиноким, детей не имеет, его брак с певицей Н. Дорлиак не зарегистрирован, окружение его не вызывает особого одобрения, ведет замкнутый образ жизни. Органы безопасности замечаний в отношении С. Рихтера не имеют. Его гастрольные поездки в странах народной демократии проходили без замечаний. Тем не менее, КГБ (т. Бельченко) предложение Министерства культуры о направлении в ГДР С. Рихтера не поддерживает». Генерал-полковник Сергей Савич Бельченко был тогда заместителем председателя КГБ. Заместитель заведующего отделом культуры ЦК литературный критик Борис Сергеевич Рюриков, напоминает, что Рихтера много раз приглашали за границу, но под разными предлогами его не пускали:

«Полагая, что государственные учреждения относятся к нему с недоверием, С. Рихтер за последнее время мало выступает в концертах, находится в нервозном состоянии, стал играть хуже, а недавно даже прервал концерт в Малом зале консерватории. Имея в виду выше изложенное, отдел культуры ЦК КПСС считает возможным согласиться с предложением Министерства культуры СССР о направлении С. Рихтера, с тем, однако, условием, чтобы в качестве сопровождавшего был направлен в ГДР один из ответственных работников управления внешних сношений Министерства культуры СССР».

1956 год был ознаменован великим событием: Рихтер представил слушателям «Трансцендентные этюды» Листа.

«Фигура Святослава Рихтера становится подвижной, особенно плечи. Корпус извивается, отбрасывается, стремительно перекидывается из стороны в сторону, поддаваясь экспрессии охватывающей пианиста с ног до головы. Ответом зала был оглушительный стон и вопль восторга».

Рихтер

«…»играет» всем телом, почти как актер, — конечно, совсем ненамеренно, — стихийно, так ему нужно, так хочется…»,

— Г. Нейгауз.
Но это театр, пожалуй, даже цирк. Смешно…
В одной из своих статей о Рихтере Г.Г. Нейгауз писал:

«Слушатели Святослава Рихтера и почитатели его прекрасного таланта, вероятно, не знают, каковы настоящие корни дарования артиста, в чем, собственно, «секрет», его исполнительского творчества. Секрет этот очень прост: он — композитор, и притом превосходный».

И, наконец, еще одна поистине гениальная мысль:

«Пока, к сожалению, вследствие огромной загруженности «чужой музыкой», Рихтер только «потенциальный» композитор, так как писать ему просто некогда».

И далее:

«Совершенно необходимо, чтобы Рихтер стал со временем дирижером, так как в этой области его достижения были бы (или будут) ничуть не ниже пианистических».

Интересно, что, когда музыковед Ципин решился, наконец, похвалить Гилельса, он придумал идиотизм, что Эмиль Григорьевич стал «антивиртуозом».
Для его исполнения характерны благородное чувство меры, стройность, ясность замысла и законченность. Гилельс играл, не загромождая звучностью, не гипертрофируя возможности рояля. Пианистическое достоинство Гилельса — это его способность интонировать каждую мелкую ноту в технически сложных быстрых темпах, даже в мелизмах.
27.
Международный конкурс имени Чайковского был учрежден в 1956 году. Председателем оргкомитета был назначен Шостакович. Состоялся Конкурс в 1958 году, и состязание проходило по двум специальностям. Председателем жюри конкурса пианистов был Э.Г. Гилельс, председателем жюри скрипачей – Д.Ф. Ойстрах. Где-то перед Конкурсом, Г. Когану удалось прорваться в печать:

«Неудержимая сила жизни победно ликует в игре пианиста (Гилельса), расплескивается из-под его пальцев, насыщая электричеством зал: слушатели словно молодеют, их глаза блестят, кровь быстрее обращается в жилах».

Ну, надо же! И это музыковед Г. Коган?!
Итак, председателем конкурса пианистов стал Эмиль Гилельс, заместителем Дмитрий Кабалевский. Члены жюри от Советского Союза были: Оборин, Нейгауз, Серебряков, Рихтер. Как известно победителем 1-го Конкурса Чайковского стал Ван Клиберн (Вэн Клайберн).
Клиберн не был новичком. Свой первый концерт он дал в 10 лет, а в 14 лет он играл 1-й Концерт Чайковского в Карнеги-холле. Лев Власенко, окончивший ИНЯЗ, и прекрасно владевший английским языком, прочитал рецензии (а их было много) об игре Клайберна. Его педагог Розина Левина была ученицей В.И. Сафонова, а потом Леопольда Годовского. Кстати, Розину Бесси-Левину можно видеть на «золотой доске» в МГК. Играл Вэн Клайберн вдохновенно, и бесспорно лучше других пианистов. Однако присудить американскому пианисту 1-ю премию было не просто. Эмилю Гилельсу пришлось сломать упрямство Хрущева, который требовал, хотя бы, разделить премию между Клиберном и Власенко, тем более, что на заранее отпечатанных афишах, последний значился, как лауреат 1-ой премии. В личной беседе Эмилю Григорьевичу удалось убедить Хрущева присудить единоличную премию Вэну Клайберну. Но и в работе жюри не обошлось без эксцессов, ибо Рихтер спровоцировал скандал в жюри. В его оценочных листах обнаружилось 13 нолей. В архиве «Дома-музея Чайковского» в Клину, можно убедиться, что все ноли аккуратно зачеркнуты и исправлены на «3». В архиве Музея Глинки лист общего голосования в строке «С. Рихтер» заполнен тройками уже без нолей. Признание Рихтера, что он всем, кроме Клиберна ставил ноли, из серии «как всегда выдумал». По 15 баллов от Рихтера получили: Н. Гедда-Нова, М. Моллова, Н. Штаркман, Д. Поллак. 23 балла он поставил Л. Ши-Куня. 24 — Л. Власенко. 25 — В. Клиберн. На регламент конкурса Рихтер не обращал внимания, и своевольно писал одну и ту же фразу: «Не вижу достойного кандидата на премию». Возмущенный Кабалевский обвинил Рихтера в «индивидуализме». Рихтер вел себя вызывающе. Ему нравилось любым путем обращать на себя внимание, и Гилельсу пришлось извиняться за его «завихрения».
Международный конкурс имени П.И. Чайковского проходил в разгар холодной войны, после опубликованного в Италии романа Пастернака «Доктор Живаго». Конкурс Чайковского был затеян для того, чтобы доказать, что советская школа лучшая в мире, проще говоря это был «наш ответ Чемберлену».
Конкурс не был обозначен, как первый, и о его продолжении речи не было. Только благодаря победе американского пианиста и хорошей организации Конкурс имел продолжение. Участники конкурса писали благодарные письма. Еще бы! Где это видано, чтобы оргкомитет, оплачивал конкурсантам и концертмейстерам скрипачей билеты, лучшие гостиницы, питание в ресторане и т. п. Причем, так было и в дальнейшем. Они питались в композиторском ресторане, а там замечательно готовили. Теперь принято говорить, что Рихтер присудил Клиберну 1-ю премию. На самом деле все было не так.
15 апреля 1958 года в «Советской культуре» под названием «Радостные впечатления» Святослав Теофилович, пишет:

«Клиберна нужно отнести к той категории начинающих артистов, которые играют самих себя, а не замысел композитора, воплощенный в нотном тексте, пока годы упорной работы не приносят с собой зрелости и столь важного качества, как чувство стиля».

Святослав Теофилович имел в виду «Фантазию» Шопена, которую исполнял Клайберн на 2-м туре. Фантазию, как утверждали знающие пианисты, Клайберн играл очень приближенно к Антону Рубинштейну, но как видно, Рихтер возомнил себя единственно правильным интерпретатором, эталоном для подражания. Дирижер Светланов стал автором легендарной сентенции: Рихтеровское прочтение музыки, как «единственно верное». На здоровую голову такое не произнесешь, а в алкогольном помутнении, чего только не ляпнешь. Напомню, Евгений Светланов очень часто выходил на сцену Большого Зала консерватории в красной водолазке и абсолютно пьяный. А жаль, прекрасный исполнитель русской музыки…
Тогда Нейгауз сказал:

«Если бы Клиберн жил у нас, то его бы не выпустили ни на один международный конкурс, прежде чем не сравняли бы с газоном».

Ему ли не знать?! Отчего же Рихтер написал эту рецензию? Он очень боялся Клайберна, как пианиста. И как тут не испугаться, если сам Генрих Густавович, его педагог, был очарован техасским пианистом.
«Я считаю, что это гениальный пианист, другого слова нет!» — писал в статье Г. Нейгауз. Сразу после конкурса Чайковского в Москву приехал главный дирижер Америки Леопольд Стоковский и его выступления не затмили успеха Клайберна. Вскоре в Москву приехал знаменитый Юджин Орманди с Филадельфийским оркестр, но и этот коллектив не сумел привлечь столько интереса и восторгов как уже сложившийся культ Вэна Клайберна.

28.
После Конкурса Чайковского интерес к Рихтеру у меломанов Советского Союза просто исчез. Андрей Гаврилов пишет:

«Рихтер неоднократно высказывал мне свою досаду, что ему пришлось сражаться с Клайберном за умы и сердца людей в СССР. Это его возмущало до самой смерти, настолько он был ранен, взорвавшейся дикой, лавинообразной любовью русских к техасскому парню. <…> Рихтер не находил этому объяснения, часто бормотал сквозь зубы в сильнейшей гневной досаде, когда мы с ним на эту тему говорили. «И ч-чего они в нем нашли? Ч-чего он им дался??!!».

Уже в дни конкурса Клайберн превратился в легенду. Любовь к Клайберну захлестнула СССР. О нем говорили в метро, троллейбусах, очередях незнакомые друг с другом люди. Ему дарили игрушки, а старушки вязали для него рукавички и носки. Вэн Клайберн был раскован, и по-детски счастливо улыбался. Его фамилию и имя перевели, как Ван Клиберн, и называли Ванечкой. Эйфория продолжалась.
Газеты выходили с фотографиями Хрущева и Клайберна в обнимку. В 1959 году Хрущев отправился в Америку.
Вэн Клайберн регулярно приезжал в Советский Союз с концертами. С 1958 года до конца 60-х годов. Рихтеру пришлось «врукопашную» сражаться с одержимой любовью советских людей к техасскому парню. «Чего они в нем нашли?! Быдло!» — гневно восклицал Рихтер.
Не помогала и выпущенная Нейгаузом в 1958 году книга «Искусство фортепианной игры», в которой он, всячески восхваляя Рихтера, сравнивал его, в обычной своей манере, с Эмилем Гилельсом. Нейгауз писал статьи того же плана. Критики упорно долбили мозг читателей выдающимся Рихтером. Но Клиберн вдохнул свободу в умы любителей музыки, а его романтический стиль поведения на сцене и на улицах — любовь всего советского народа. Девушки были пленены им, и всячески демонстрировали ему свое обожание. Они не догадывались, что «Ванечка» совершенно не интересуется их полом.
Близким по стилю к Клайберну был превосходный пианист Наум Штаркман. В 1957 году он стал победителем конкурса в Лиссабоне. Он исключительно исполнял Шопена, а его трактовка произведений Шуберта и Шумана своей интимностью соответствовала стилю композиторов. Такое исполнение импонировало слушателям.
Как видно, Клайберн, затронув душу публики, оттолкнул от нее Святослава Рихтера. Рихтер играл броско. Он напоминал всадника, пришпоривающего музыку Шуберта и Шумана чрезмерной педалью. Внезапные фортиссимо подобно хлысту, били слушателей по ушам. Он сопровождал игру манерными телодвижениями, кокетничая с публикой. На волне любви к Клайберну, публика полюбила Наума Штаркмана, получившего 3-ю премию на конкурсе. Он был последним учеником Константина Николаевича Игумнова, умершего в 1948 году. Штаркман заканчивал консерваторию «от себя», а точнее, «втихую», занимался у Марии Израилевны Гринберг, уроженки Одессы, ученицы Рейнгбальд и Игумнова.
Гринберг близко дружила с Рихтером и Дорлиак, но обладала бескомпромиссным характером, и, зайдя в артистическую, обронила:

«Ты Слава сегодня играл не (си минорную сонату) Листа, а какую-то китайскую музыку».

Вскоре дружба сошла «на нет».
Интересно, что Рихтер отказался быть ассистентом Нейгауза, заявляя, что ненавидит даже само слово педагог. И вдруг, неожиданно для всех, он предложил себя Науму Штаркману в качестве педагога. Как пишет Андрей Гаврилов:

«Когда путем немыслимых ухищрений кому-нибудь удавалось «протащить» юное дарование на прослушивание к нему, он, (по его словам, и с грозной мимикой) «думал, что б скорее что-нибудь нехорошее стряслось» с несчастным играющим, доходя в мыслях до кровавых сценариев».

Беседуя об актерском мастерстве с сыном актера Борисова — Юрием, Рихтер обронил:

«Я очень симпатизирую Сальери. Он говорит правильные вещи: нет правды на земле. Я подпишусь под этим. Как вы думаете, я мог бы сыграть Сальери?.. А мне казалось, что мог бы… Во всяком случае, отравить, например, Гаврилова. Когда он играл соль минорную сюиту Генделя, у меня эта мысль была. Можете это Гаврилову передать».

Андрею Гаврилову он говорил:

«Слишком хорошо иногда играете».
«Я до сих пор сражаюсь с мыслью, что мне не хватило мужества это сделать».

Гаврилов пишет, что никогда не понимал, как на подобное реагировать.
После нескольких консультаций у Рихтера, Штаркман нашел деликатную форму и отказался от предложенных занятий. Ко всем конкурсам Штаркмана готовила Мария Гринберг. Арно Бабаджанян и Яков Флиер считали, что Штаркман играл лучше, чем Власенко и заслуживал 2-й премии.
Но Рихтеру нужно было помогать в возвращении авторитета, и сразу после конкурса началась кампания по борьбе с консерваторскими гомосексуалистами.
Отставной полковник КГБ, разведчик и писатель Михаил Любимов, с голубых экранов телевизоров рассказал, о «голубой разведке». КГБ использовало консерваторскую профессуру для вербовки иностранных дипломатов соответствующей ориентации. Профессора, объятые страхом, ходили под статьей и выполняли задания КГБ. По словам Любимова, лучшей агентурой была консерваторская профессура.
Наум Штаркман был арестован. Мой друг, адвокат Иосиф Моисеевич Кисенишский, рассказывал, что по просьбе Марии Гринберг, составил письмо-ходатайство обращенное к судебным органам. Он рассказывал: «Гринберг обошла многих музыкантов. Письмо подписали Д. Шостакович, Б. Кабалевский, Э. Гилельс, Я. Флиер, И. Козловский и другие».
Арно Арутюнович вспоминал, что «Квартет имени Бородина» побоялся подписать «коллективку», ибо Квартету предстояли гастроли в США. Гринберг перестала с ними выступать и здороваться.
Позже, в 1964 брат Бориса Гольдштейна, известный скрипач и композитор Михаил Гольдштейн женился на немке из Восточной Германии. В 1967 году, расторгнув с ней брак, 22 февраля 1967 года Миша переехал в Израиль. Из Израиля Михаил Гольдштейн довел до сведения Министерства Культуры СССР о том, что квартеты Бородина и ряд других произведений написаны им. Разразился скандал!
На фирме «Мелодия» уничтожались пластинки, аннулировались диссертации, книги в магазинах и библиотеках, в которых упоминалась эта музыка, все данные вымарывались. Квартету Бородина было спущено указание, какие квартеты можно играть, а какие запрещено. Было это перед гастролями. Менять программу было уже невозможно. Квартет поехал с квартетами Гольдштейна, но в программе они числились, как «квартеты Бородина». Тотчас после концерта, в зарубежной прессе появились статьи о прекрасном исполнении квартетов Михаила Гольдштейна.
Просидел Наум Штаркман в тюрьме недолго, ровно столько, чтобы карьера, обещавшая стать блистательной, была сломана. О зарубежных гастролях он не мог мечтать. Двери крупнейших залов страны были для него закрыты. Он ездил по стране, играя в заштатных филармониях и клубах. Изредка его можно было послушать на «малых площадках» Москвы, таких, как Дом Ученых.
О нетрадиционной ориентации профессора Константина Игумнова и некоторых его учеников музыканты знали. Арно Бабаджанян рассказывал мне:
«Узнав, что я поступил в класс Игумнова, мой отец примчался в Москву и следил за каждым моим шагом, пока я не женился».
Ходили слухи о Якове Мильштейне, и он срочно женился на своей ученице. Мильштейн был учеником Игумнова, затем его ассистентом.
— Я знаю с чего это началось! — воскликнул, вбежав в консерваторию, Генрих Нейгауз. — Это началось с того, как Чайковского посадили задом к Консерватории!
Памятник Чайковскому работы скульптора Мухиной установили в 1954 году. Как и все консерваторцы Нейгауз знал о нестандартной ориентации Рихтера, но не мог отказать себе в шутке.
Тандем Дорлиак–Рихтер создавал видимость брака для почитателей его таланта. Слухи ходили о многих, но в тюрьме оказался один Штаркман. Бабаджанян и Флиер — любимые ученики Игумнова, были уверены, что «кто-то» видел в нем слишком сильного конкурента. В этом был уверен и адвокат Иосиф Моисеевич Кисинишский, большой любитель фортепианной музыки. Он удачно защитил педагога Консерватории Б.Я. Землянского, ассистента Игумного. Иосиф Моисеевич много разговаривал со Штаркманом, и был уверен, что его «сдал» Рихтер. Любимов с экрана телевидения рассказал, как надежно защищало КГБ своих агентов. Землянскому предложили быть агентом, но он отказался, а Науму Штаркману такого предложения не последовало.
С того времени Яков Мильштейн перестал концертировать. Он стал критиком. Написал много трудов о музыкантах, и всю жизнь писал хвалебные статьи о Рихтере. Как трудно поверить, что ему, ученику, ассистенту Игумнова, импонировала игра Рихтера! Когда-то профессор Игумнов сказал Рихтеру:

«Молодой человек, вы не любите рояли»!

Рихтер безумно колотил по клавишам. Вера Прохорова во времена своей влюбленности в Локшина, спросила, нравится ли ему, как играет Рихтер. Локшин известный всем своей прямотой сказал, что у него рояль звучит как разбитое корыто. Рихтер мстил Александру Лазаревичу Локшину всю жизнь.
Облава КГБ на гомосексуалистов не затронула Рихтера, хотя из приведенного мною документа от 1956 года, видно, что организация была осведомлена о его ориентации. Кстати, Дорлиак оформила брак с Рихтером, но после его смерти. Ей разрешили…
В конце 50-х Святослав Рихтер подружился с секретарем Чехословацкого посольства Карелом Стареком. Старек писал в декабре 1990 году письмо Милице Нейгауз: «Опять я вместе со Славой и очень счастлив. Он все время думает о других, хочет, чтобы они хорошо жили. <…> Мы заботимся о Вас».
С конца 50-х годов делать какие-то замечания по поводу исполнения Рихтера было уже невозможно, возникло неписаное табу. В книге «Об искусстве фортепианной игры» Генрих Нейгауз преподносит Рихтера, как единственно совершенного пианиста.
Эмиль Гилельс чаще проходит как пример преодоления недостаточной осведомленности в музыкальной литературе, или только блестяще технически одаренный виртуоз. Но с этим невозможно согласиться!
Нейгаузские пассажи вызывают растерянность, ведь он хорошо знал совсем другое!

29.
В воспоминаниях Мечислава Вайнберга рассказывается, что с 1944–48 года, раз в месяц на квартире Г.Г. Нейгауза собиралось 8-10 музыкантов, и Гилельс вместе с ним играл в четыре руки переложения симфоний Шумана, Брамса, почти все симфонии Малера и Брукнера, произведения современных французов, Стравинского и других.
В 1947 году Кабалевский в письме к Н. Мясковскому пишет:

«Сейчас здесь (в ДТК в Иванове) живет Эмиль Гилельс, и мы с ним изредка поигрываем в четыре руки. Вчера играли «Заратустру». (Р. Штраус). Эмиль Григорьевич чаще бывал в Доме Творчества в Иванове. Там было меньше композиторов и тише, чем в Рузе».

В 1959 году публикует книгу о Гилельсе С.М. Хентова. Я обращаюсь к этой книге, ибо за нее пришлось извиняться профессору Баренбойму, так как С.М. Хентова была его ученицей. Она пишет:

«В семье Гилельса не было музыкантов, не замечалось большого интереса к искусству. О музыкальной классике понятия не имели. А ведь именно в детстве закладывается и проявляется то, что определяет всю жизнь и помогает понять характер, творчество, сущность».

Музыковед, критик Давид Абрамович Рабинович пишет:

«Ни в одной из существующих биографий Гилельса нет указаний на то, что в доме его родителей обитало искусство или хотя бы являлось там частым гостем. <…> Музыкальное дарование будущего артиста заметили лишь потому, что в квартире, почти случайно имелось фортепиано (рояль)».

Рояль в семье был не «случайно». На нем играли старшие дети и музицировал отец. Играл он по слуху, а слух у Григория Гилельса был замечательный, абсолютный! Пел он псалмы «на незнакомом мне, непонятном языке». Были то «Псалмы Давида». Нужно ли напоминать, что древнееврейскую музыку в своем творчестве использовали многие композиторы. Вспомним о «Симфонии псалмов» Стравинского.
Григорий Гилельс работал бухгалтером на сахарном заводе промышленников и меценатов Бродских, которые заботились не только о медицине и культуре городов в которых они жили, но, само собой разумеется, о своих работниках. Профессия бухгалтер в то время была престижной, тем более на заводе Бродского. Григорий Гилельс был отнюдь не бедным человеком. Рояль «Шредер» он купил в конце XIX века. И это был прекрасный рояль.
В рассказе «Пробуждение» И. Бабель пишет:

«Все люди нашего круга — маклеры, лавочники, служащие в банках и в пароходных конторах — учили детей музыке… Одесса была охвачена этим безумием больше других городов».

Надо отметить, что Рабинович с молодости писал неординарные вещи. Начинал он свою карьеру в ЧК. Вот несколько, особенно ярких строчек из его статьи, опубликованной в 1930 году в «Комсомольской правде»:

«Классовый враг в партийной ячейке Консерватории»: «Товарищ Блюм (представитель АСМ) в своем письме обвиняет Ассоциацию Пролетарских Музыкантов… <…> Он проповедует вырастание социалистической пролетарской музыки из недр капиталистической…».

Рабинович обвиняет Блюма в «откровенной макдональдовщине». Он бросается такой фразой:

«Это есть самый беспардонный меньшевизм, самый беспардонный социал-фашизм на музыкальном фронте».

Он не чувствует, чем могут Блюму обернуться его сентенции, чувство ответственности для него не существует.
А теперь придется сделать очередное отступление и рассказать о рояле фирмы Шредер.
С 1880 Карл Шредер стал официальным поставщиком роялей для императорских дворов по всей Европе. С 1880 года Шредер становится поставщиком Двора Императорского Всероссийского. Николай II подарил своей жене Александре Федоровне большой рояль шредер за № 17003. Фирма Шредер учредила фонд имени Антона Рубинштейна. Роялем, у которого на внутренней стороне крышки был портрет Антона Рубинштейна, награждали лучших студентов Петербургской консерватории. На рояле Шредер играли Антон и Николай Рубинштейны. Ференц Лист, гастролируя в Европе, возил за собой рояль Шредер. Инструменты фирмы Шредер отличались удивительной выносливостью.
В 1970 году я купила для дачи кабинетный Шредер. Рояль выдерживал лютые морозы. В мае, когда мы приезжали, то удивлялись, что рояль держит строй. Шредер не подвел сына, когда он учил сонаты и концерты Бетховена, Чайковского. Дома у нас стоял новый Ферстер. Но мягкий нежный Бехштейн такого натиска не выдержал бы… Надо сказать, рояли Шредер имели узнаваемое мелодичное звучание. Хочу напомнить, что Эмиль Гилельс родился в 1916 году. Сколько лет жизни отводится роялю, чтобы не считаться презрительно «старым»? А как быть со «старыми» скрипками Амати, Гварнери?… Рояль Шредер Гилельса был «большой», а это значит «концертный». Но еще до рождения Эмиля, на нем играли старшие дети. Так что никакой случайности нет. Рояль был «малоигранным», фактически новым.
За свою жизнь Эмиль Григорьевич дал считанные интервью журналистам. Привожу интервью Эмиля Григорьевича от 1966 года в Париже.

«Должен вам сразу сказать, что Одесса была и есть богата музыкальными традициями. Оперы, концерты, камерная музыка — мы жили музыкой… Мои родители брали меня часто с собой, когда я был еще совсем маленьким. Я открывал для себя необыкновенный мир, который приближался, удалялся, блистал и понемногу исчезал как сон. Я хотел войти в этот мир, открыть двери, находиться в нем с музыкантами и моими родителями, которые все понимали. Вот это желание необыкновенного и заставило меня работать… не будучи профессиональными, мои родители и вся моя семья были музыкантами. Все играли на фортепиано, все горели одной страстью: мои родные, братья, сестры, двоюродные сестры.
— У Вас большая семья?
— Да, очень. Дом просто трещал по швам. Мой отец имел детей от первого брака (трех мальчиков), со своей стороны мама тоже имела детей (двух девочек). Общих детей было двое: моя сестра Лиза (она скрипач, вышла замуж за Когана) и я. У нас было много музыкальных записей, партитуры. Одни из наc пели, другие играли на рояле. Дом кипел и напоминал улей. Мы купались в музыкальной атмосфере.
— Что слушали Вы на концертах в Одессе?
— Программа была богата и разнообразна. Я с восьми до девяти предпочитал Грига и Шопена, но это было в далекие времена. Позже я открыл для себя Баха и клавесинистов, и эта любовь длится всю жизнь. Чем больше проходило лет, тем больше расширялись мои горизонты. У меня был романтический период, тогда я загорелся Листом.
— Привлекала ли Вас к себе опера?
— Да, в юношеском возрасте, что меня поразило в опере, так это сочетание театрального искусства с музыкальным.
Первое чем я был потрясен — это «Вальпургиева ночь», затем я полюбил Верди, позже — Пуччини…
— Любите ли Вы импровизировать, пытались ли сочинять музыку?
— Признаюсь, я прошел через этот грех».

30.
В 50-е и 60-е Г. Нейгауз опубликовал ряд статей в газетах и журналах, в которых культ С. Рихтера достиг апогея. Нейгауз, настолько не обуздан в похвалах, что, наверное, решив, что перестарался, вынужден был объясниться. Он пишет, что учителю не подобает так расхваливать своего ученика, но сам он будет до конца своих дней восхищаться С. Рихтером и учиться у него.
Знаменитая грузинская художница Елена Ахвледиани пишет в письме:

«Я вообще слышать не могу больше — раздражает предельно. Это высказывание будто, все должны играть как Слава… Теперь мода на Славу, и все спятили с ума, конечно я не хочу уменьшить достоинства Славы, он превосходный пианист, но <…>. Я очень не люблю Славиного Шопена, извините, не доходит».

В конце декабря 1963 года Рихтер исполнял последние три сонаты Бетховена в Большом зале консерватории. Нейгауз сидел в ложе и плакал: Генрих Густавович был артистической натурой. Потом он писал, что найти лучшего толкователя этих сонат трудно, если не невозможно.
Нейгауз предлагает поверить ему на слово, так как он очень стар и слышал всех знаменитых пианистов, покойных и ныне живущих. Генрих Густавович Нейгауз, уж очень по-советски, даже не допускает мысли, что его мнение субъективно.
Я несколько раз слушала живое исполнение Рихтером 111 оп. 32 соната. В последний раз видео запись из Японии. На мой взгляд 32-я соната ему ни разу не «подчинилась».
В 1957 году в газете «Правда», органе ЦК КПСС, Нейгауз разразился хвалебной статьей о Рихтере. В рецензии «Замечательный концерт» он дает восторженную оценку исполнению Рихтером Скрябина. Но оказалось, что Рихтер играл во втором отделении, а в первом А. Шацкес с «заслуженным успехом» играл произведения Метнера. Это был не сольный концерт Рихтера! Однако с подачи Нейгауза, Я. Мильштейн упоминает о нем, как о концерте Рихтера.
Бывало и такое. В «Правде» была напечатана хвалебная статья о концерте Рихтера. Причем, по горячим следам, на утро. Критик распинался, как мог. Но это не ново! Оригинальность в том, что концерта не было! Правда, и это стало не оригинальным, ибо музыканты шутили, что Рихтер более известен не своими концертами, а их отменами.
Много фортепианных сборников выходило под редакцией Гольденвейзера. Если Нейгаузу не нравилась аппликатура, он говорил: «Александр Борисович, наверное, проставлял пальцы в ванне!»
Ну а где сочинялась эта статья? Приведу выдержку из статьи Инокентия Попова, опубликованной в 1965 году в № 35 «Советской культуры» «Гениальный Рихтер в захватывающем концерте»:

«Святослав Рихтер утверждает незыблемую ценность вершинных достижений человеческой культуры, их гуманизм, устремление в «светлое будущее». Оно — это искусство, духовно обогащает нас, напоминает о необходимости всеми силами отстаивать ценности гуманизма и социального прогресса в борьбе за мир против империалистов, тщащихся ввергнуть нашу планету в ужас термоядерного апокалипсиса».

О концертах Рихтера печатались только восторженные рецензии. Критики подхватили стиль Нейгауза. Конкретно анализировать исполнение произведений они не пытались.
Но вот однажды я прочитала следующие слова:

«По эмоциональной наполненности, по властной императивности музыкальной речи его почерк напоминает трактовку музыкальных произведений крупнейшими дирижерами современности. Ничего внешнего, никаких нарочитых эффектов, общих мест. Каждая фраза звучит ярко, впечатляюще. Все детали вылеплены скульптурно, и в то же время все они соотнесены с целым, служат выявлению основной музыкально-драматической концепции сочинения. Исполнительские концепции пианиста всегда поразительно просты. Но это — высшая простота, которая диаметрально противоположна примитивности и является ее антиподом… Нет ничего сложнее в искусстве, чем достичь этой высокой простоты, этих вершин мастерства, с которых открываются необозримые образы дали».

Написал их в 1970 году Иннокентий Попов. Оказывается, И. Попов мог писать нормальным языком, и фобии куда-то исчезли. Правда, не знаю, как он прорвался в печать, ведь речь идет об исполнительском искусстве Эмиля Гилельса.

30.
Многие сделали карьеру на Рихтере. А. Золотов был удостоен звания заслуженного деятеля искусств, стал членом Союза композиторов, и заместителем министра культуры, надо полагать, курирующим музыку страны. «Известия» с рецензией Золотова на исполнение С. Рихтером фортепианного концерта Э. Грига, писавшего, в частности, следующее:

«Что же он играл? Какую музыку? Чью? Я не знаю, что ответить. Родилась новая музыка. Куда девался тот, другой концерт Грига, который мы знаем и к которому мы привыкли, милый, красивый, в меру сентиментальный, всегда ласкающий — и все. Нет больше такого концерта».

Вот же ужас! Рихтер похоронил Грига во второй раз.
Как блистательно играл концерт Эдварда Грига Эмиль Гилельс!
Кстати, в фильме Монсенжона есть минутный эпизод из интервью Золотова с Артуром Рубинштейном. В нем великий Рубинштейн восторженно рассказывает об исполнении Рихтером трех пьес Равеля:

«…и вдруг он сыграл три пьесы… чудесный звук <…> слезы».

Но я слышала полный текст, где до «вдруг» Рубинштейн рассказывал, что весь концерт был сыгран Рихтером так… ничего особенного. Играл, как обычно играют. «Но вдруг». И дальше следует восторг Рубинштейна. Вырезал Монсенжон отнюдь не мастерски, ибо стык очень заметен!
Это было в 60-е годы на концерте С. Рихтера в Зале Чайковского. Обычно, как рассказывает Рихтер в фильме Монсенжона, он считал до 30, испытывая терпение публики, и начинал всегда «вдруг». В этот раз, выйдя на эстраду и сев к роялю, Святослав Теофилович очень долго подкручивал высоту банкетки, (обычно это делается заранее). Первый номер программы Рихтер отыграл без настроения, скучно. Закончив играть, он не прошествовал, как обычно неся себя и склонив голову в право, а почти убежал за сцену. Наступила длинная пауза, во время которой публика перешептывалась: выйдет или нет Рихтер на сцену и не пора ли расходиться. Через двадцать три минуты вынесли другой стул, вышел Рихтер, сыграл вторую вещь, и снова без вдохновения. Стул не помог, и Святослав Теофилович вновь удалился за кулисы. Вынесли кожаную подушку, которую водрузили на стул. Опять никакого эффекта, и тут, вскочив, Рихтер швырнул подушку так, что она отлетела в самый дальний конец эстрады. Парень, сидевший с девушкой позади меня, с удовольствием процитировал:

«А вы, друзья, как не садитесь, все в музыканты не годитесь!»

Девушка шлепнула парня по руке, и несмотря на плохую акустику зала, и то и другое прозвучало достаточно громко. Весь вечер Рихтер не исполнял, а отыгрывал программу. Однако публика ожидала вдохновения, ибо она пришла, чтобы стать свидетельницей очередного чуда, а чуда не было. Вместо эмоциональной разрядки, было раздражение. После окончания объявленной программы публика продолжала вызывать Рихтера. Как видно, Святослав Теофилович, не желая потерять почитателей, наконец, собрался с духом, вышел на эстраду и прекрасно сыграл несколько пьес Дебюсси. Публика оказалась свидетелем вернувшегося к Рихтеру вдохновения. Такое не забывается, это сближает публику с пианистом, и она еще больше его любит.
При новой политике Гилельс должен был быть отодвинут на второе место. Это тем более было удобно, так как девять месяцев в году Эмиль Григорьевич гастролировал за рубежом и был не достижим для советской публики.
Министерству культуры это удалось при помощи велеречивого, обращенного к Рихтеру красноречия Нейгауза.

«Мне бы следовало 50 лет писать, набивать руку, чтобы написать о тебе хорошо и верно. Целую, твой, твой, твой Г.Г. январь 1964 г.».

Только музыковед Лев Аронович Баренбойм, был единственным, кто позволял себе возражать Рихтеру, кстати, и Нейгаузу тоже. Другие боялись поплатиться служебным местом, карьерой. Писать можно было лишь подобно этому:

«В отличие от других пианистов, Рихтер умел раствориться в исполняемой музыке. В ней, в полной мере раскрывалась его гениальность».

В 1958 году, после издания книги «Искусство фортепианной игры», Нейгауз пишет покаянные письма Шостаковичу, Гольденвейзеру и Гилельсу.

— Генрих Густавович, я на Ваши похороны не приду, — сказал однажды, в очередной раз обиженный Нейгаузом Гольденвейзер.
— А я на Ваши, Александр Борисович, приду, — ответил Нейгауз.

Много обид нанес он Гольденвейзеру. Может это зависть из-за близости Александра Борисовича к Льву Толстому? Гольденвейзер не только «спал в ночной рубашке графа», но и много играл Льву Николаевичу. Александр Борисович написал книгу «Вблизи Л.Н. Толстова». Гольденвейзер простил Нейгауза.
Гилельс его не простил. Он долго терпел выходки Нейгауза в классе, в газетных статьях, в журналах, но книжка — это уже совсем другое. В ней Нейгауз пренебрежительно отзывается о Берте Михайловне, уничтоженной Советской властью. Он даже не называет ни имени ее, ни фамилии, как будто напрочь забыл ее. В книге Нейгауз называет профессора Рейнгбальд — преподавательницей, и описывает омерзительный эпизод «с соской».
К моменту издания книжки, прошло двадцать лет, как Эмиль Гилельс закончил Консерваторию. Во всем мире авторитет Эмиля Григорьевича непререкаем.
Сколько же можно терпеть?! И Эмиль Гилельс пишет ответное письмо, где просит Нейгауза ни при каких обстоятельствах не называть его своим учеником, ибо у него была педагог Берта Михайловна Рейнгбальд, которой он благодарен.
Впоследствии Эмиль Григорьевич скажет:

«Если в детстве встретили истинного воспитателя, бывает так, что в дальнейшем надобность в педагоге, так сказать, «высшего мастерства» отпадает».

И действительно, Давид Ойстрах учился играть на скрипке только у П. Столярского. Евгений Кисин — у Анны Павловны Кантер.

31.
Яков Мильштейн в своей монографии о Нейгаузе пишет:

«Занятия с Леопольдом Годовским дали чрезвычайно много в музыкальном, так и в пианистическом отношении. В известном отношении они предопределили становление его художественных идеалов. Под влиянием учителя планы на будущее приняли у молодого пианиста, более определенный характер. У Годовского у него началась большая работа над собой, работа «на совесть», которая продолжалась потом много лет».

О Годовском Нейгауз вспоминал с огромной благодарностью:

«Мой несравненный учитель». «Один из великих пианистов-виртуозов послерубинштейновской эпохи».

Спустя десятилетия Нейгаузу задали вопрос:

«Вы имеете внутреннее право называть себя учеником Годовского?»

Он ответил:

«Нет. Но, конечно, Годовский оказал на меня колоссальное влияние. После этих двух лет был перерыв в моих занятиях с Годовским, перерыв в несколько лет, а потом я вернулся к нему гораздо позже… Чтобы это объяснить, нужно заглянуть очень глубоко. Отчасти это было связано с отказом от композиции, от импровизации, с каким-то творческим истощением. Явилась у меня черная меланхолия и убийственное настроение».

Так Генрих Густавович предал своего педагога великого Годовского. Кстати, когда молодому Нейгаузу пришла пора учиться, то его родной дядя Блюменфельд и Александр Глазунов, посоветовали ему ехать к Леопольду Годовскому.
Вся школа Нейгауза основана на педагогике Леопольда Годовского, который говорил и писал:

«Вес, расслабление и экономия движения, свободная и эластичная во всех суставах рука. Релаксация, т. е. расслабление мускулатуры и душевное спокойствие, — вот фундамент техники, интерпретации и механики в игре на фортепиано».

Святослав Теофилович Рихтер пишет, что вскоре после письма Гилельса Нейгауз умер, иными словами Гилельс явился причиной смерти Нейгауза. Письмо было написано в 1958 году за шесть лет до смерти Нейгауза в 1964. («Выдумал как всегда»).
И начался фарс! Рихтер запретил здороваться с Гилельсом, посещать концерты великого пианиста Эмиля Григорьевича Гилельса. Поведение Рихтера ничуть не удивляет: на что только не пойдешь, когда хочешь оторвать публику от великого пианиста Эмиля Гилельса, убрать конкурента с дороги!
Но удивительно, как дружно все забыли, что Эмиль Григорьевич спас Нейгаузу жизнь! А то ведь не по кому было бы ломать копья!

32.
1 октября 1964 года по улице Неждановой в консерваторию шла процессия, состоящая из жильцов дома композиторов на Огарева, 13, консерваторского дома на Неждановой, дома Большого театра.
Музыкальная Москва ждала приезда великого пианиста Артура Рубинштейна.
Консерваторская молодежь сговаривалась «брать» консерваторию с боем. Владимир Емельянович Захаров, главный администратор Большого зала консерватории, выписал мне пропуск заранее, ибо ожидалось, что подступы к консерватории будет охранять пешая и конная милиция.
Я шла на концерт вместе с моим отцом.
Артур Рубинштейн покорил зал в буквальном смысле слова «сходу», еще не сев за рояль. Пианисту было 77 лет. Играл он божественно. В программе звучал Шопен, Шуман, Дебюсси. Помню, как забавно Рубинштейн сказал: «Попросите меня сыграть «Полишинель».
Во время своих гастролей в 1964 году Рубинштейн зайдет в больницу, где находится его друг Гарри. Впоследствии брат Ираклия Андронникова, физик Э. Андроникашвили, лежавший в одной палате с Нейгаузом, вспомнит:

«В это время в Москве гастролировал известный пианист Артур Рубинштейн, пожелавший навестить Нейгауза. Генрих Густавович очень обрадовался, ужасно оживился. Они расспрашивали друг друга о прожитой жизни, но в вопросах и ответах была какая-то светская формальность.
— Ну как вам понравился друг моей молодости? Удивительно способный человек был. Он ведь вам понравился?
— Совершенно не понравился. Неискренний и поверхностный человек.
Нейгауз рассмеялся тихо, но недолго,
— Вы совершенно правы, — тихо проговорил он. — Артур даже в молодости казался мне авантюристом. Все-таки в нем есть что-то авантюристическое. И раньше было, и теперь осталось».

Генрих Густавович Нейгауз скончался 10 октября 1964 года.
После вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 году Рубинштейн отменил концерты в СССР и больше не приезжал.

33.
Шли времена Брежнева. Помпезные речи, тоталитарный режим, и его главный пианист Святослав Рихтер. Николай Петров рассказывает:

«Один молодой профессор из Карлова университета в Праге, рассказывал мне, что исполнительская манера Рихтера вызывает у его студентов улыбки «слишком много «пафоса»».

Однажды у Рихтера спросили: почему он не остался на Западе?

«Конечно, я бы мог остаться на Западе, но кто хочет быть вторым?»

Безусловно, на Западе первым был Эмиль Григорьевич Гилельс. Не просто так великий пианист 9 месяцев в году был за рубежом! Рихтер хорошо понимал, что там он не будет и вторым, ибо на Западе гастролировали Артуро Микеланжели Бенедетти, Марта Аргерих…
1 апреля 76 года в Белом Доме состоялась специальная церемония, на которой президент Форд вручил Артуру Рубинштейну самую высокую награду Соединенных Штатов — медаль Свободы.
Советские критики захлебывались и соревновались друг с другом в самых нелепых, бесстыдных похвалах. Это приносило отличный доход и звания. Исполнение Рихтера, стало эталоном для пианистов.
Чиновники из Министерства культуры приходили домой к маэстро, чтобы обсудить с Н. Дорлиак план предстоящих в следующем году зарубежных гастролей Рихтера. Сам он до такой прозы не опускался. В начале 70-х Рихтер получил квартиру на Большой Бронной: целый этаж со звуконепроницаемыми стенами.
Святослав Рихтер стал музыкальной эмблемой и символом СССР.
«Святослав Рихтер, по воспоминаниям его соседей, а не его собственных воспоминаний, занимался день и ночь».
До 1973 года Рихтер жил на улице Неждановой в консерваторском доме, на шестом этаже. Окна квартиры выходили на церковь. Я жила в композиторском доме, мы были соседями. У нас был общий двор с детской площадкой и участком для выгула собак. Поздно вечером детей на площадке не было. Все выводили собак на вечернюю прогулку. Собак было много. Из нашего дома выходил карликовый пудель Бино. Его сопровождал Арно или Тереза Бабаджанян. Из консерваторского выходил пудель с Яковом Флиером или его женой Любовью Николаевной. Сын Андрей гулял с ним утром перед школой. Композитор Миша Меерович выходил с боксером Саксом. Всех собак не сосчитать. Я выводила на прогулку таксу. Наши собаки резвились без поводков. Всем было весело. Домой возвращаться не хотелось, особенно летом. В это время Рихтер занимался. Звуки из его окон были слышны и ночью. В фильме Монсенжона Н. Дорлиак вспоминает о беспрестанных многочасовых занятиях Рихтера… Вслед за этим в кадре Рихтер:
«Никогда этого вообще не было».
В 1970 году Рихтер записывает в дневник:

«Эти Вариации, честно говоря, забыл, как часто (почти как правило), забываю Моцарта. Она (серенада № 17) почему-то (дефект мозга что ли) не задерживается у меня в памяти. Какие-то первые темы иногда помню, но со вторыми частями — беда! Ничего в голове не остается».

Над Эмилем Гилельсом бессовестно посмеивались.
Станислав Нейгауз объяснял сыну за что он не любит Гилельса:
«Гилельс учит пассажи по сто раз, а Слава говорит: «Черт!», и у него сразу все получается».
Дескать, Гилельс столько занимается, что трещины возникают на подушечках. Нет! Эмилю Григорьевичу приходилось заклевать подушечки пластырем. Трещины возникали из-за тяжелого диабета. Слишком много в его жизни было нервных перегрузок и переживаний…
В 1974 году у Рихтера была сильнейшая депрессия. Концерты пришлось отменить. Вместо него играл Андрей Гаврилов, только завоевавший 1-е место на Конкурсе Чайковского. Потом у Рихтера и Гаврилова были совместные концерты за рубежом. Прошло время, и их пути разошлись. Андрей Гаврилов написал книгу. Что тут началось! Какое возмущение! Пианист Н. Петров считал, что нужно убить Гаврилова! Я видела, по телевизору, как он в ярости брызгал слюной, возмущаясь, что гомосексуалисты оккупировали все международные конкурсы. Но почему-то об ориентации Рихтера — ни слова! А ведь Андрей Гаврилов пишет абсолютную правду:

«Холодная жестокость, бешенное себялюбие и самолюбие, доходящее до анекдотических ситуаций. Совершенно женская капризность, желание быть ублажаемым и развлекаемым, постоянно отнимая огромное количество сил. Гордыня, доходящая до иррациональных размеров, мстительность и полная неспособность к базовым человеческим качествам. <…> Полная неспособность к дружбе, теплу и любви, подменяли в его характере страсть, желания, стремление лишь к обладанию, достижению той или иной цели. В фильме Монсенжона он проговаривается: «Я очень холодный человек». Он способен был наслаждаться чужими страданиями. Он имел демонический характер».

Это был крик души Андрея Гаврилова.
Из Рихтера было нетрудно создать идола, он блестяще исполнял эту роль.
С 70-х годов он становится единоличным «властителем душ» любителей музыки. Он был человеком-маской, театрализовал все. Не следует забывать об его ориентации. Он носил маску «блаженного артиста, живущего на небесах», а имел характер скрытный, как у «серийного убийцы». Пишет Андрей Гаврилов.
Всем известно, что Рихтер забывал текст, к слову говоря, его отец испытывал «страх сцены» и боязнь забыть текст.

«Сегодня я путаю ноты, слышу на тон, а то и на два выше, чем в действительности, а низкие звуки воспринимал, как более низкие, вследствие своего рода ослабления мозговой и слуховой активности, точно мой слуховой аппарат разладился. Сущая пытка! Причем нарушалась и координация пальцев. <…> Мне знакомы приступы хронической депрессии, самой жестокой из которых постигла меня в 1974 году. Я не мог обойтись без пластмассового омара, с которым я расставался лишь перед выходом на сцену. Все это дополнялось слуховыми галлюцинациями, неотступно преследовавшими меня на протяжении многих месяцев и днем, и ночью, даже во сне. В ушах начинала звучать повторяющаяся музыкальная фраза из нескольких тактов в восходящем мелодическом движении и с резко подчеркнутым ритмом».

С годами Рихтер мог позволить себе личные причуды — то он пропадал куда-то на несколько месяцев, то отправлялся из Москвы до Владивостока, по пути давая концерты во всех городах Советского Союза. Он играет в маленьких и больших городах, в любых залах и на любых инструментах. Он панически боялся летать на самолете. На гастроли в Америку он вначале доехал на поезде до Франции, а потом плыл пароходом.
В 1960 году у Рихтера были гастроли в Америке. В то же время он встречался там с матерью и родственниками.
На гастролях в Америке, Рихтер увидел красную пожарную машину и купил ее, предварительно выпросив у импресарио Сола Юрока дополнительные деньги. КГБ это проглотило!
Он мог отменить ряд концертов в Америке, руководствуясь своим неприязненным отношением к стране «коктейлей, концертов и музеев». Рихтер не мог приезжать в Америку. Там его сравнивали с Гилельсом, там выступали Горовиц и Рубинштейн. Оба играли без нот.
Рихтер хорошо знал об уникальном слухе Гилельса. Эмиль Григорьевич просил настройщика настраивать рояль в высоком строе, т. е. «ля 444 герц». И, если настройщик настраивал — ля 443, он шутил, что тот «пожадничал». Все это трудно было выдерживать Рихтеру. Вот откуда все страхи и желание мстить, повелевать. Он испытывал невероятный страх, потому что терял аудиторию, а главное власть!

34.
В 1981 году у Эмиля Григорьевича Гилельса в Амстердаме произошел инфаркт. Но Эмиль Григорьевич победил тяжелую болезнь и подарил нам 29 сонату оп. 106 Бетховена. Концерт состоялся в январе 1984 года в БЗК. Многие и многие слушатели плакали. К счастью Эмиль Григорьевич успел Хаммер клавир записать.
Рихтер должен был уступить «лавры» кому-то другому. Перед его глазами маячил Гилельс. Рихтер ненавидел его.
В 1985 году Гилельс дал блистательные концерты в Ленинграде и Финляндии. Вернувшись в Москву Эмиль Григорьевич был вызван на рутинный прием в Кремлевскую поликлинику, где он всегда наблюдался. Естественно, что данные, о том, что великий музыкант болен тяжелой формой диабета, в толстой медицинской карте были в неограниченном количестве. В инъекциях Эмиль Григорьевич не нуждался. Инсулин он вводил себе сам. Тем не менее, ему сделали смертельную инъекцию. Эмиль Григорьевич впал в диабетическую кому, из которой он не вышел. Говорилось о некомпетентности врачей, которые не оказали ему помощь. Никто не был привлечен к суду, или уволен. А может быть был награжден? Рихтер написал в дневнике, что Гилельса убили врачи.
Сразу после освобождения Одессы от немецких войск начальник НКВД Одессы занял прекрасную квартиру Берты Михайловны Рейнгбальд и не хотел ее возвращать. Ее рояль «Бехштейн», подаренный ей после победы Гилельса на Всесоюзном конкуре, забрал себе композитор Данькевич, ректор Одесской консерватории, и тоже не захотел возвращать.
В день рождения Эмиля Гилельса 19 октября 1944 года Берта Михайловна Рейнгбальд, разбилась, упав в пролет с четвертого этажа. Запретили газетам печатать некролог, а потом десятилетиями «органы» разыгрывали возмущение и обиду на Рейнгбальд за то, что она будто бы покончила с собой. Все было шито белыми нитками.
Гилельсу пытались запретить играть концерт памяти Берты Михайловны, совершивший «неблаговидный поступок». Для кого разыгрывало НКВД этот театр? Для Эмиля Гилельса. Слишком близок он был к Сталину. Все в этой «организации» знали, как Гилельс спас Нейгауза от неминуемого расстрела!
Квартирный вопрос был решен.
Теория заговора: нет человека и нет проблемы.
Проблема Рихтера была решена. Обычный расклад: нет человека и нет проблемы. Гилельс больше не стоял у него на пути. Именно тогда, Рихтер окончательно начал играть по нотам. Он сумел найти подоплеку этому, правда, уж очень недостойную для «великого и гениального» Рихтера:

«Прежде всего, играть так честнее: перед твоими глазами именно то, должно играть и ты играешь в точности то, что написано. Исполнитель есть зеркало. Играть музыку — не значит искажать ее. Подчиняя своей индивидуальности, это значит исполнять всю музыку, как она есть, не более, но и не менее того. А разве можно запомнить каждую стрелочку, сделанную композитором? Тогда начинается интерпретация, а я против этого».

Какой вздор! Просто детская ерунда! В авторском тексте не так много нюансов, особенно в классической музыке. Почти все стрелочки — это редакторский произвол, или редакторское предложение. Это лукавое мудрствование Рихтера, потому что их и запоминать не нужно!
Артур Рубинштейн умер 20 декабря 1982 года в Женеве в возрасте 95 лет. В его завещании говорилось, что он хочет быть похороненным в Израиле. Великий пианист никогда не забывал о своем еврейском происхождении. Через год урна с его прахом была доставлена в Израиль и погребена в Иудейских горах под Иерусалимом, а в Израиле был учрежден конкурс имени Артура Рубинштейна.
За несколько лет до этого Рубинштейн играл в Лондоне. Ему было уже 89 лет, и он заметил, что не видит клавиатуру. Оказалось, что так он играл уже несколько лет. Его последний концерт был в Израиле, тогда Рубинштейну исполнилось 90 лет. Я видела этот концерт по телевизору. Он играл 2-й концерт Сен-Санса. Потрясающе! А потом на экране появился портрет 90-летнего Артура Рубинштейна.
Наверное, так бы мог выглядеть Бог.