Почему пили

Отличие 1970-х от предшествующего десятилетия заключалось в увеличении скрытой инфляции: после того как забили нефтяные фонтаны Самотлора и Надыма, в страну хлынул поток нефтедолларов. Казалось бы, знакомая нам ситуация, но экономически тогда все выглядело совсем иначе, чем в нулевые, — ведь цены при социализме оставались фиксированными, а денег на руках у населения заметно прибавилось. В результате гораздо большему числу людей стало доступно то, что воспринималось как товары и услуги класса люкс: кооперативные квартиры, машины, рестораны, деликатесы. Однако ничего из этого заметно больше не становилось, а значит, все превращалось в дефицит, который невозможно было купить без блата. Зарплаты были такие, что ты всегда мог отдать часть ее жене, чтобы она купила сосиски, пельмени, картошку и сельдь, и у тебя еще оставались деньги, чтобы выпить с мужиками.

Пьянство в 1970-е годы нарастало и достигло своего максимума перед перестройкой. Общая алкоголизация была связана с повсеместным падением производительности труда, ведь никаких стимулов для развития советская власть не давала и люди были слабо замотивированы на трудовые подвиги: даже если ты много и хорошо работал, это особенно не улучшало твоего материального положения. Очень сложная система достижения успеха в жизни в те годы была не слишком связана с деньгами — в каких-то ситуациях выпивать для карьеры было правильнее, чем вкалывать. Важно, с кем именно ты пил: связи были первостепеннее денег, и не случайно самой главной поговоркой 1970-х стала страшно циничная «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».

Где пили

В 1970-е стремительно растет мощный ленинградский средний класс: прежде всего инженеры оборонки, офицеры, относительно удачливые учителя, доценты, профессора. По домам пить было трудно: малогабаритная квартира на окраинах, а в ней жена, теща, дети малые; или еще хуже того, коммунальная кухня в центре, на которой ругаются соседи. Выпивать все эти люди могли в так называемых «разливах» или «розливах». Таких мест существовало несколько, три самых известных находились на Невском и в его окрестностях: подвал на углу улицы Гоголя, нынешней Малой Морской; второй рядом с ВТО, то есть с Домом актера, в народе известный как «Соломон»; и знаменитый разлив между Садовой и Малой Садовой по солнечной стороне Невского, в полуподвальном этаже под антикварным магазином, где теперь продают шубы. Помимо этого имелась так называемая «Щель» между зданиями гостиниц «Астория» и «Англетер» и небольшая разливочная располагалась в кафе «Сайгон» на углу Владимирского проспекта, где напитком основного зала был кофе. Разлив служил советским вариантом паба, в который мужчины могли зайти по дороге с работы к метро, часто с девушками — например, какой-нибудь морской офицер с нарядной дамочкой в каракулевой шубке. Там проводили время Сергей Довлатов вместе с академиком Александром Панченко и нынешним главным редактором журнала «Звезда» Андреем Арьевым. В этих заведениях продавались коньяк, шампанское, сухое вино. В ходу был коктейль «Бурый медведь», то есть взрывная смесь коньяка с шампанским. Однако мысль напиться до потери человеческого облика посетителей все же не преследовала. Присутствовала закуска в виде бутербродов с копченой рыбой или икрой, конфетами «Кара-кум» или «Белочка» — в магазинах эти товары становились все большим дефицитом, а в таких заведениях их можно было приобрести без всякого блата. Поход в разливочную являлся формой существования начинающего алкоголика, дававшей ощущение более высокого, чем обычно, социального статуса. Еще одна категория — работяги и опустившиеся интеллигенты. Для этой прослойки существовали рюмочные, кстати немногочисленные — представление, что Ленинград был городом рюмочных, является все же ошибочным. В них происходило все то же самое, что и в разливах, только коньяк заменялся водкой, а бутерброды с твердокопченой колбасой — более брутальными с колбасой вареной или килькой. Все это вкупе называлось «выпивать культурно», и такой досуг мог себе позволить и фрезеровщик шестого разряда с очень приличной зарплатой в 400–500 рублей в месяц, и его более молодой напарник, получающий рублей 220. Без всякого подончества они вели важный мужской разговор о рыбалке в воскресенье на даче. Рюмочная являлась все же местом опрятным, которым не брезговали и инженеры с окладом 120–150 рублей.

Уровнем ниже рюмочных шли пивные ларьки, куда водку приносили с собой, — это было вроде бы запрещено, но в реальности милиция в процесс почти никогда не вмешивалась. Дамы за прилавком также сквозь пальцы смотрели на то, как водка смешивается с пивом, превращаясь в ерш. Они ценили постоянную клиентуру, которую знали годами, и могли указать, кому не стоит больше наливать, — некая идея поддержки дисциплины в рюмочных присутствовала. Существовал и еще один распространенный вариант пьянства — пронос с собой алкоголя в заведения, которые им не торгуют, например в пельменные, и разливание его в стаканы от компота. Как правило, в доле в таком случае были не замечавшие всего происходящего уборщицы — им доставалась пустая тара, которую можно было выгодно сдать. Ну и наконец, массовое выпивание в парадных, на улицах, в скверах, парках, на скамеечках и на траве, которое теоретически было запрещено, но фактически процветало. Так, в начале 1970-х я работал фрезеровщиком на Заводе полиграфических машин и в один из тех весенних дней, когда появляются первые листья на деревьях и припекает солнце, оказался с коллегами на пустыре за заводом: все расстелили газеты, на них разместили водку, припасенные бутерброды и стаканы, только что украденные из автоматов с газированной водой. После окончания университета я был уже экономистом гальванического цеха, где весь план нам делал рабочий по фамилии Хубицкий. Когда однажды выяснилось, что он в запое и весь цех рискует из-за этого не получить квартальную премию, техников и инженеров отправили на поиски Хубицкого, которого обнаружили у пивного ларька в Невском районе, на служебном автобусе доставили на завод, устроили ему баню, отпоили рассолом — ударник вышел к станку и в последние сутки выполнил план, после чего снова отправился к ларьку. Так работала система.

Что пили

В том, что касается популярности тех или иных алкогольных напитков, человека чрезвычайно маркировало то, что именно он пьет: например, шестидесятники ввели моду на грузинское сухое вино, водка у них была совершенно не модной. Склонность к ней по их представлениям характеризовала выпивающего как жлоба, конченого алкоголика или писателя-деревенщика. Преуспевающий советский драматург или поэт оттепели должен был употреблять армянский коньяк: он стоил солидных денег и в магазине его так просто было не купить. Если в начале 1970-х годов, когда я стоял у стеночки «Сайгона», наше поколение в основном предпочитало сухое вино, то к концу десятилетия оно постепенно перешло на водку либо на коньяк. А следующее поколение, «митьковское», шло уже по линии портвейна, который у нас был табуирован. Виски из валютных магазинов «Березка» являлся привилегией высоких каст или фарцовщиков. Девушки предпочитали шампанское. У тех, кто стремился к псевдоевропейскому образу жизни, была популярна триада «дачка, тачка и собачка», подразумевавшая в числе прочего наличие дома бара внутри «стенки» — его было принято наполнять доставшимися по случаю с Запада крепкими напитками, привезенными из командировки молдавскими или грузинскими винами.

Поскольку в 1970-е у народонаселения резко увеличилось количество свободного времени, а гайки ослабли, то выросло количество самогонных аппаратов, и в городе, в котором между прочим имеются химический факультет университета и Технологический институт, в ход пошли чудеса техники и высочайшая культура очистки. Приобрели популярность настойки: люди, которые могли потерпеть, не выпивая водку сразу у магазина, настаивали ее на березовых почках или женьшене. Водка продавалась разная: на одном конце самые дешевые варианты — например, чудовищная кубанская, на другом — экспортная. Большинством населения употреблялся «крепляк» — то, что называлось портвейном, но на деле таковым в большинстве случаев не являлось. В нем тоже существовали качественные различия: эстеты пили массандровский портвейн, херес, мадеру или молдавский вермут, которые было не достать днем с огнем в магазинах. А народ довольствовался дешевыми креплеными винами вроде бормотухи «777», портвейнов «Агдам» и «Солнцедар» или уже совсем жуткого «Волжского вина», которое производилось из яблок и продавалось только в сельской местности.

Пьянство постепенно увеличивалось и опрощалось, приобретая какие-то гомерические черты. В конце 1970-х я уже работал в научном отделе Музея истории города вместе с уважаемыми людьми: художником Вадимом Воиновым, знаменитым специалистом по модерну Борисом Кириковым, историком Александром Марголисом, который был нашим начальником. И вдруг кто-то принес новость о том, что в гастрономе «Петровский» выбросили сухой вермут, крайне редкий по тем временам. Нас немедленно командировали туда с правнуком Бенуа Володей Фроловым, мы купили целый ящик вермута и не вышли из музея, пока не приговорили всем отделом этот ящик. Это было частью ритуала — время на рабочем месте нужно было как-то убить, а других вариантов для этого не было.

Как гуляли

Если ты был человеком с Невского, то обязан был уметь попасть в ресторан, на входе в который круглый год была дежурная табличка «Мест нет». Деньги за вход швейцар брал далеко не у каждого, надо было еще уметь дать «на лапу». И цены росли: в начале 1970-х нужно было приготовить рубль, а к середине 1980-х ставка взятки выросла до трех рублей. Были разные способы, мог работать и пароль «Я к Грише» — имелся в виду саксофонист, игравший в оркестре. В 1960-е годы в рестораны еще ходили есть, а в 1970-е метрдотель, по воспоминаниям критика Виктора Топорова, мог спросить на входе: «Ребята, вы погулять или покушать?» И большинство людей ходило все-таки погулять. Да, там можно было съесть какой-нибудь язык или рыбу горячего копчения, которых невозможно было найти в магазинах, но все это постепенно убывало и ухудшалось в качестве. Где-то еще продолжали готовить хорошо, но все же на первый план вышли танцы-шманцы-обжиманцы и посылание денег в оркестр для заказа провокационных произведений «Хава Нагила» или «Боже, царя храни!».

Завсегдатаями ресторанов были композитор-песенник Александр Колкер и его жена, популярная певица Мария Пахоменко, которые досконально знали, что и где стоит заказывать. Страшным бичом ресторанной жизни Невского проспекта был дедушка русского рэкета Владимир Феоктистов по прозвищу Фёка, крайне агрессивный и наглый, который бил официанток и которого обслуживали бесплатно. Однажды я зашел в ресторан «Невский», открывшийся в 1974 году недалеко от моего дома, а швейцар объяснил мне, почему не может пустить: «Фёка гуляет. Молодую картошечку с укропом любит отведать». На дворе стоял январь. Важнейшим элементном ресторанной жизни были грузины с рынка, крутившие на пальце ключ от «жигулей», чаще всего не существующих. В ресторанах могли отмечать выгодную продажу волосовской картошки и так называемые «лохи» — подпольные предприниматели из Ленинградской области, номера машин которых заканчивались буквами «ЛОХ». Цеховиков было немного, и они стали выходить на поверхность скорее в начале 1980-х.

Еще одно явление 1970-х — наплыв интуристов, которых обслуживали вне всякой очереди и потому количество столиков в высококлассных заведениях для местных жителей стремительно уменьшалось. Страшно модным местом был ресторан Витебского вокзала, где всегда можно было встретить художника Толю Белкина, который ел замечательную баранину на косточке. «Метрополь» был похмельным рестораном, куда заходили днем, чтобы съесть нормальную наваристую русскую еду, а вечером он превращался в место встречи офицеров с продавщицами «Гостиного двора» и «Пассажа». Ресторан «Кавказский» с криминальным налетом славился специальным ритуалом выноса шашлыка по-карски с огнем. В фирменной сосисочной Ленинградского мясокомбината на Невском возле Московского вокзала подавали знаменитую солянку, на которую ходили знатоки, — там наливали. В «Бригантине», стоявшей на плаву у Мытнинской набережной, было первое в городе варьете, где какой-нибудь вор в законе мог двадцать раз подряд слушать «Песенку пиратов», — обычных посетителей в таких случаях из зала удаляли. На окраинах появились заведения «Паланга» и «Роза ветров», в которых начинали авторитеты, соответственно, Владимир Кумарин и Александр Малышев. А для фарцовщиков был очень важен ресторан гостиницы «Спутник» на проспекте Мориса Тореза. Выпивали в ресторанах довольно крепко, в этих заведениях в конце 1970-х — начале 1980-х крутилось огромное количество наличных денег, зачастую полукриминального происхождения. Разгулявшихся сомнительных посетителей нужно было как-то успокаивать, а милицию вызывать в этой ситуации не хотелось, что и стало одной из причин появления будущих героев 1990-х, бандитов: нанятые в качестве охранников крепкие парни со временем становились хозяевами положения.

Начало материала про 1960-е смотрите здесь.