В апреле 1930 года произошли два события, оказавших громадное влияние на культуру.

• Первое – самоубийство (по некоторым предположениям, недоказанным по причине отсутствия расследования, убийство) Владимира Маяковского.
• Второе – звонок Сталина Булгакову. На следующий день после которого, по Совету Вождя, Михаил Афанасьевич был принят ассистентом режиссера во МХАТ, а через шесть лет, после уничтожения Булгакова как драматурга во второй раз, написаны Записки Покойника (для издания в СССР в 60ые переименованные в “Театральный Роман”) и “Мастер и Маргарита”.

Указанные события не связывают друг с другом. Не делая это лишь потому, что не обращают внимание на даты. И совершенно напрасно. СТАЛИН ПОЗВОНИЛ БУЛГАКОВУ НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ПРОИЗОШЛИ ПОХОРОНЫ МАЯКОВСКОГО. НА КОТОРЫХ ЗА ГРОБОМ ПОЭТА СЛЕДОВАЛИ ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ МОСКВИЧЕЙ, ОБРАЗОВАВ МНОГОКИЛОМЕТРОВУЮ ПРОЦЕССИЮ, ПРЕВРАТИВШУЮ ПАНИХИДУ ПО УМЕРШЕМУ (УБИТОМУ ИЛИ САМОУБИТОМУ) ПОЭТУ В МОЛЧАЛИВЫЙ ПРОТЕСТ.

Не верится? Но это было именно так!

• Похороны Маяковского состоялись 17 апреля во второй половине дня и продолжались до 8 часов вечера, когда была произведена кремация тела поэта.
• Булгакову Сталин позвонил между тремя и четырьмя часами дня 18 апреля. То есть сразу после того, как Высочайше Проснулся! Разве что перед этим позавтракав – отложив все остальные дела. То есть счел делом, не допускающим отлагательств. И в тот самый момент позвонил, когда простые советские люди после обеда расслаблены. А писатель Булгаков – как было известно Органам и доложено Хозяину Самой Свободной в мире Страны – после обеда ложится спать.

 Подобные совпадения по времени с точностью не до месяцев и не лет, а часов, случайно не происходят. Они обязательно связаны. В данном случае, причинно-следственная связь между похоронами Поэта и назначением в МХАТ автора “Записок покойника” очевидна, бесспорна и ясна. Ночью Иосифу Виссарионовичу руководители Органов доложили – а не доложить не могли – о демонстрации протеста

(протеста, присутствием на похоронах, как это было за сто лет до этого на похоронах Пушкина, а через пятьдесят лет на похоронах Высокого)  

Протеста присутствием на похоронах Маяковского! Которому незадолго до этого было впервые отказано в выезде из страны. Попыхтев трубкой, Сталин (одной из центральных граней гениальности которого было умение предотвращать любые формы протеста и любого сопротивления) спросил: “А нет ли у Нас ещё какого-нибудь писателя, который недавно просился на выезд из СССР и которому мы в выезде отказали?”

• Есть такой советский антисоветский писатель, Иосиф Виссарионович. Булгаков.
• Не тот ли это Булгаков, пьесу которого Дни Турбиных МЫ разрешили Станиславскому ставить в МХАТе?
• Он самый, Иосиф Виссарионович.
• И мы эту пьесу, кажется, в прошлом году Станиславскому запретили продолжать ставить?
• Запретили, Иосиф Виссарионович.
• Принесите мне прошение Булгакова о выезде из СССР, в котором мы ему отказали.

Прочитав и перечитав, как только совещания с Вождями закончил, текст принесенного ему Органами прошения Булгакова о выезде из СССР (поданного за 21 день до звонка Сталина), в котором писатель о себе пишет “ныне я уничтожен”, “вещи мои безнадежны”, “невозможность писать равносильна для меня погребению заживо”, Главный Советский Вождь понял, что второе самоубийство выдающегося писателя за один месяц испортит налаживающиеся отношения Советской Страны с Европой и США. Возможное самоубийство, которым советский антисоветский Булгаков почти угрожает словами “погребение заживо” (которые Сталин, без сомнения, для себя выделил), необходимо было предотвратить не откладывая – потому что автор любимой Вождём Вождей пьесы Дни Турбиных о ситуации с Маяковским до его смерти, во время смерти и после смерти наверняка хорошо знал. Обдумав и уяснив это, первым порывом Сталина без сомнения было снять телефоную трубку сразу и позвонить пока что живому покойнику, который в настоящее время был нужен не трупом и не с пулей в затылке. Но чтобы не пугать гения (который, как все советские люди в то время, пуглив, еще чего доброго среди ночи услышав, что звонит Сталин, инфаркт хватит и окочурится) Мудрый Учитель Народов принял решение повременить с звонком просителю о выезде из СССР до утра. Что Вождь и проделал, выполнив поставленную им перед Самим Собой задачу блистательно! Обнадеживающе ответив, но в прошении отказав. Построив беседу так:

- Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?

И дождавшись само собой разумеется патриотического ответа Булгакова (который возможно потенциальный самоубийца, но не путем сознательного помещения себя под арест), что-нибудь вроде “может ли русский писатель жить вне родины? Мне кажется, что не может”, произнеся:

– Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

– Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

– А Вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.

– Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить. – так или приблизительно так ответит Булгаков.

– Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего.

И трубку повесить. Устроив Булгакова на работу в обожаемый им МХАТ и изобразив покровительство, но одновременно лишив надежды на выезд на Запад на веки вечные и напугав в меру!

Звонок Сталина изменил не только жизнь Булгакова, но и советскую литературу. Не будь Звонка – не было бы Записок Покойника (которые Булгаков начал писать сразу после того, как шесть лет спустя был уволен из МХАТА, который к этому времени не мог посещать основавший его Станиславский: каждый Великий Театр Вождь уничтожил на свой манер). Не будь разговора с Вождём и последовавшей за ним временной приостановки преследований – не было бы и Мастера и Маргариты, романа о связи Мастера с Воландом, завоевавшим  Москву. В котором наличие не только косвенной, но и непосредственной связи с Звонком Сталина Мастеру не рассматривается.  Но которая есть! Не только в сцене явления во время литераторских похорон начальника над писателями Берлиоза, на которых Маргарите является посланник Дьявола Азазелло (которые Михаилу Александровичу могли живо напомнить похороны главного Поэта Эпохи, на которые не допустили ни любимую женщину, ни друзей), но и в непосредственной связи Дьявола с Мастером, прообразом его самого.

Не будь самоубийства Маяковского и последовавших за ним многотысячных похорон – не было бы на следующий же день звонка Сталина Булгакову. Булгакова бы не вернули во МХАТ. И преследования Мастера бы продолжались по нарастающей.

Верность сказанного выше тому, что происходило на самом деле, не только в общих чертах, но и в самых главных деталях, сомнений не вызывает. Вопрос – как сказал бы Ленин, архинаиважнейший – в другом: как могло получиться, что связь между самоубийством Маяковского и звонком Сталина не стала частью истории Советской истории и Культуры? Что, изучая в школах творчества Маяковского и Булгакова, о связи между ними посредством смерти первого и звонка Вождя второму не знает любой школьник так же, как об убийстве Дантесом Пушкина а Мартыновым Лермонтова?

Объяснение этой загадки ясно каждому, кому при Советской Власти – не только во времена Сталина, но и в более вегетарианские времена Хрущева, Брежнева и Андропова – посчастливилось жить. Михаил Афанасьевич без сомнения понял, почему Сталин позвонил ему сразу после похорон Маяковского. С которых он в подавленном состоянии вернулся предыдущим вечером затемно. Но боялся о связи ответа на его просьбу о выезде из СССР Сталина с самоубийством другого писателя кому-либо говорить. Возможно даже с обажаемыми им женами – второй Любовью Евгеньевной и третьей Еленой Сергеевной –  не поделился, не желая подвергать риску, а заодно и себя. А после того, как сам или с помощью вернейших Соратников-Сталинцев окочурился Сталин, если кто из Булгаковедов и Маяковсковедов заметил связь между похоронами Маяковского и Звонком, то о ней предпочитали помалкивать, потому что Театральный Роман становился Записками Покойника Советской Страны чересчур напрямую.

Подоплека звонка Сталина, определившая сравнительное благополучие Михаила Афанасьевича на протяжении нескольких лет, на деле оказывается столь же чудовищной, как стихотворение Мандельшама МЫ ЖИВЕМ, ПОД СОБОЮ НЕ ЧУЯ СТРАНЫ и “Бабий Яр” Евтушенко. Между тем как связь эта между смертью одного советского литератора и продолжением жизни другого, кратко описанная в настоящей заметке, достойна романа и кинофильма. Для которых нужен писатель масштаба Михаила Афанасьевича

 =================================================

 

Приложения.

Предсмертная записка, найденная в комнате Маяковского коммунальной квартиры по адресу Лубянский проезд д. 3/6, строение 4, после того, как поэт был найден мертвым после выстрела в сердце из  «Маузера»:

«ВСЕМ.

В том что умираю не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама сестры и товарищи простите – это не способ (другим не советую) но у меня выходов нет. Лиля – люби меня. Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. – Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам они разберутся. Как говорят – «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид. Счастливо оставаться.»

В то время, как друзья и родственники самоубийцы (или как бы самоубийцы, или вынужденного наложить на себя руки “самоубийцы”) скорбели в гостинной, патологоанатомы распиливали череп Маяковского и извлекали из него Мозг Поэта. Характеризующая костедробительную эпоху деталь.

==========

 

Тело Маяковского было выставлено в гробу для прощания (но, само собой разумеется, не для религиозных поминок) в московском клубе писателей с 15 по 17 апреля. Вместо цветов у гроба стояла конструкция из молотов, маховиков и винтов, с надписью: «Железному поэту – железный венок». За трое суток с поэтом пришли проститься не менее 150 тысяч человек. Среди скорбевших у гроба были Валентин Катаев, Иосиф Уткин, Юрий Олеша, Илья Ильф и Михаил Булгаков.

17 апреля гроб с телом поэта погрузили в кузов грузовика, обшитого железными плитами. По воспоминаниям современников “Траурная процессия растянулась на многие километры, за грузовиком с трупом и автомобильной процессией пешком шли десятки тысяч человек. На Поварской, Кудринской и Арбате транспортное и пешеходное движение было полностью парализовано и милиция ничего не могла с этим поделать. Скорбящие страдали в давке, забирались на заборы и крыши. На подходе к крематорию милиционерам, охранявшим траурную процессию, пришлось стрелять в воздух, чтобы разогнать толпу и дать возможность носильщикам с гробом войти в ворота здания и попасть внутрь. Толпа прорвалась во двор крематория и пыталась ворваться внутрь самого здания – но конная милиция сдержала народ.”

Лилю и Осипа Бриков к церемонии похорон не допустили, поэтому матери Маяковского пришлось просить не организаторов церемонии, а милицию найти в толпе ближайших друзей умершего, чтобы им было дозволено присутствовать при сожжении тела друга и любимого человека.

При помещении в печь и во время кремации Маяковского играли «Интернационал». Тело поэта было сожжено в 7 часов 35 минут вечера 17 апреля 1930 года.

===============================

 

Телефонный разговор И.В.Сталина с М.А. Булгаковым

18 апреля 1930 года

Из воспоминаний Е.С. Булгаковой.

18 апреля часов в 6–7 вечера он (Булгаков. – Ред.) прибежал, взволнованный, в нашу квартиру (с Шиловским) на Бол. Ржевском и рассказал следующее. Он лег после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба (Л.Е. Белозерская, жена писателя. – Ред.) его подозвала, сказав, что это из ЦК спрашивают.

М.А. не поверил, решив, что это розыгрыш (тогда это проделывалось), и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:

– Михаил Афанасьевич Булгаков?

– Да, да.

– Сейчас с Вами товарищ Сталин будет говорить.

– Что? Сталин? Сталин?

И тут же услышал голос с явно грузинским акцентом.

– Да, с Вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или – Михаил Афанасьевич – не помню точно).

– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

– Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А, может быть, правда – Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?

(М.А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса – да он и звонка вообще не ожидал – что растерялся и не сразу ответил):

– Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.

– Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

– Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

– А Вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.

– Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить.

– Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего.

 

Булгаков М. Собрание сочинений: Т. 10. М., 2000. С. 260–261.

==========

 

“Письмо, о котором упоминается в разговоре со Сталиным, было направлено Булгаковым правительству СССР 28 марта 1930 года (См.: Там же. С.279–287). В нем писатель характеризует свое трагическое положение словами “ныне я уничтожен”, “вещи мои безнадежны”, “невозможность писать равносильна для меня погребению заживо”.

“Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым получен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и С НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЯРОСТЬЮ доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.

И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА…

Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, мой писательский долг…

И, наконец, последние мои черты в погубленных пьесах “Дни Турбиных”, “Бег” и в романе “Белая гвардия”: упорное изображение русской интеллигенции, как лучшего слоя в нашей стране… Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией.

Но такого рода изображения приводят к тому, что автор их в СССР, наравне со своими героями, получает – несмотря на свои великие усилия СТАТЬ БЕССТРАСТНО НАД КРАСНЫМИ И БЕЛЫМИ – аттестат белогвардейца, врага, а, получив его, как всякий понимает, может считать себя конченным человеком в СССР…

Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.

Я обращаюсь к гуманности Советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу…”.

===============

 

19 апреля 1930 года Булгаков был зачислен ассистентом-режиссером во МХАТ. Встреча его со Сталиным, о которой они договорились, не состоялась. В феврале 1932 года Сталин смотрел постановку пьесы А.Н. Афиногенова “Страх”, которая ему не понравилась. “… В разговоре с представителями театра он заметил: “Вот у вас хорошая пьеса “Дни Турбиных” – почему она не идет?” Ему смущенно ответили, что она запрещена. “Вздор, – возразил он, – хорошая пьеса, ее нужно ставить, ставьте”. И в десятидневный срок было дано распоряжение восстановить постановку…” (Булгаков М. Собрание сочинений: Т. 10. М.)

==========================

 

В 1936 году Булгаков был из МХАТа уволен. После чего писатель практически сразу начал работу над романом о театре, который к этому времени покровительствовавший Булгакову Станиславский вынужден был не посещать много лет. Название рукописи было ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА, дважды подчеркнутое. По афористичности напоминавшее Гоголевские Мертвые Души и Живой Труп Льва Толстого. Но, поскольку в СССР такое название было заведомо непроходимо, а во времена Большого Террора смертельно опасно не только для автора, но также и для его близких, в качестве дополнительного названия было написано “Театральный Роман”. Подзаголовок, который сам по себе звучал довольно оптимистично, но в сочетании с заголовком ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА выглядел апокалипсически в духе проделок Воланда. В дневнике третьей жены Булгакова Елены Сергеевны роман чаще всего называется именно «Записками покойника». Но когда в 1965 году роман впервые был опубликован (журнал «Новый мир», № 8), c целью разрешения публикации цензурой предпочтение отдали названию «Театральный роман», поскольку произведение под заголовком ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА в Советском Союзе опубликовать было заведомо невозможно. А подлинное название ЗАПИСКИ ПОКОЙНИКА засекретили, из публикаций убрав.